Похождения поручика Ржевского

Глава восемнадцатая Звериная суть критиков

Поставив точку под первой главой романа, Городецкий с удовольствием потянулся и пошел на кухню к Маланье.

— Што? Заиграла кишка-та? — спросила, усмехаясь, кормилица. — Ну, садись, попробуй мово варева. С горохом седня суп-та.

— Совсем без мяса? — наигранно ужаснулся Макс.

— Как без мяса? Без няго, чай, не можно! Мужик должон мясо есть, а то отколь силушка будит? Хотя те куда силуто? Весь день ничо не делаш, токо пишаш. О чем хать?

— Роман про гусар: как они от войны к дамам мечутся и обратно.

— А-а… У военных всех так, не токо у гусар. Пьют, правда, ишшо да в карты шьютса.

— А ты с военными не шилась, Малаша?

Баба посмотрела на Макса с насмешинкой и сказала:

— Много будиш знать, скоро состаришса. — И продолжила: — Липа баяла, будто ты нашел каку-то барышню?

— Кто кого нашел еще вопрос, — усмехнулся Городецкий. — К тому же мать, как у барынь водится, может взбрыкнуть и деву эту увезти туда, не знаю куда.

— Все равно это лучша, чем сиднем сидеть. Кровь по жилушкам гонять нада!

— Да понял я, Малаша, понял. Пожалуй, ты меня и подтолкнула к этой авантюре. Ну, славно ты меня накормила, аж в сон потянуло.

— Была б женка под боком, щас ба и разговелса! — хохотнула баба. — А так што делать, иди спи.

Спать, правда, Макс не стал, а сел опять к столу, но не за роман, а за описание будущих подводных кораблей.

«Люди до сих пор полагают, что плавать по воде и в воде могут только деревянные корабли, плавучие, так сказать, изначально — потому что пористое дерево легче воды. Они при этом напрочь забывают о самом знаменитом законе Архимеда: „тело, погруженное в воду, выталкивается из нее с силой, равной весу вытесненной воды“. Если же этот закон учесть, то окажется, что тонкостенные корабли из железа будут отлично плавать по воде, а особенно внутри воды…»

Дописав статью к вечеру, он немного поколебался: не пойти ли все же к дому Мещерских, поговорить с Лизой через окно… А может она вообще исхитрится выйти на улицу и тогда мы с ней славно пообжимаемся и нацелуемся? Но тут перед ним всплыл грозный лик Елены Ивановны, и он сдулся. «Ладно, пойду в редакцию: статью отдам и о дальнейших публикациях покалякаем». В редакции был один Белинский. Он молча взял текст, протянутый Городецким, пробежал его глазами, кинул взгляд на автора, пожал плечом и сказал:

— Я начинаю уже привыкать к вашим фантазиям. Но все-таки передвижение в глубинах океана гигантских стальных бочек, нафаршированных торпедами, минами и ракетами, не говоря уже о пушках на их палубе вас самого-то не смущает?

— Это теоретически возможно, а значит практически осуществимо, — ответил Макс с упряминкой. — Кстати, электродвигатель уже изобретен немецко-русским ученым Якоби, который, по моим сведениям, строит его в Петербурге наяву.

— Откуда у вас такая осведомленность?

— У меня есть знакомцы в Петербургском университете, — соврал Макс. — Они и пишут о новинках по моей просьбе.

— Ну ладно. Читатели вам не очень-то верят, судя по письмам в редакцию, но газета все равно идет нарасхват. Придется опять вам премию выплатить.

— Я не против. Расходы мои увеличились.

— По вашим нарядам видно, — покосился Виссарион. — Явно не по средствам живете.

— А где Николай Иванович?

— Я проводил его сегодня в Баден. Он оставил меня за себя.

— Это понятно, больше некому.

— «Молву» он мог и на вас уже оставить…

— Упаси господи! К редакторской деятельности я совершенно не гожусь. Тем более, что начал вчера писать роман…

— О как! О чем же?

— О приключениях бравого гусара в войне с Наполеоном.

— Фантастических приключениях, надо полагать? В стиле барона Мюнхгаузена?

— Ну, не настолько завиральных. Чувство меры-то должно быть…

— У каждого это чувство свое. Ваше, например, куда объемнее моего. Вроде Булгаринского…

— А знаете, что я недавно узнал? — спросил Городецкий. — Что сочинитель этот вовсе не Фаддей, а Тадеуш и попал он в Россию вместе с армией Наполеона как враг, был взят в плен и тут прижился. А теперь он всем известный русский писатель, патриот русской старины.

— Да известно все это, — досадливо сказал Белинский. — Меня тоже многие считают поляком, только я натуральный русак, из-под Пензы и фамилия отца моего Белынский. Это в университете меня уже переиначили на польский лад, а мне надоело всех поправлять…

— Понятно, — сказал Макс. — Что нового выращено на ниве российской словесности?

— Ничего! — заявил Белинский. — Все заполонили сказки (опять Пушкин руку приложил), стихи бездарных поэтов вроде Ершова, да Загоскин опять разродился: на это раз заметками «Три жениха». Написал один совершенно неисторичный, но живой и увлекательный роман и стал производить ему подобные, только все хуже и хуже. Театры пьесами завалил, где один и тот же милый персонаж мечтает жениться на хорошей девушке, но ее тетушка этому препятствует, желая выдать за графа или князя. И только вмешательство брата или дяди разоблачают преступные намерения знатного жениха и тогда все соглашаются, что добрая девушка должна жить в счастии с добрым малым.

— А чем вам Ершов не угодил? Чудесный же «Конек-горбунок» у него получился!

— Сусальная история, вроде сказки о ленивом дурачке Емеле! Концовка же такова, что на месте императора я б том 3 «Библиотеки для чтения» изъял, автора же сослал назад в Тобольск…

«Вот тебе и гений нашей критики! — мелькнуло в голове у Городецкого. — Теперь я не удивляюсь, что он и о Шевченко отзывался пакостно и Гоголя затравил своей требовательностью. В общем, долой, долой этих критиканов, пусть лучше обычные читатели хвалу или хулу нам преподносят…»