С Эльзой они встретились, как и договаривались, в парке, на том же месте. Некоторое время оба молчали, испытующе глядя друг другу в глаза.
— Ты меня разыгрываешь? — вопрос прозвучал почти хором.
Они рассмеялись и дальше разговор потёк непринуждённо. Эльза продолжила рассказывать Герману о Журналисте. Тот внимательно слушал, но не нашёл ни одного противоречия вчерашнему рассказу. Так врать нельзя. Но вдруг, это всё же её бредовый вымысел, который она сама искренне принимает за правду. Не стоит забывать, что она тоже здесь не просто так оказалась.
— Я тебе доверяю, Эльза, но хочу проверить. Скажи, с кем я ещё общался в Клинике раньше?
— Общества пациентов ты избегал. Попробуй поговорить с санитарами из корпуса А. Ты там жил, когда был Журналистом, — она немного помолчала и серьёзно добавила: — Не важно, кто ты, журналист или блогер, не доверяй персоналу, особенно, профессору и доктору Рите.
Разговоры с санитарами ничего не прояснили. Никто из них прежде не общался с Германом ни в одном из его образов. Правда двое заявили, что они в этом корпусе работают всего несколько дней и ещё толком ни с кем из пациентов не познакомились. Герман попробовал посплетничать с нянечками, те показались ему более мягкосердечными и менее подозрительными. Но и тут его ждало разочарование. Филиппинка, утверждала, что все белые для неё на одно лицо. Та же, что постарше что-то мямлила про то, что она вообще не смотрит на пациентов, что за многие годы работы здесь всё перемешалось, да и память уже не та. Он почувствовал, что обе были неискренни. Но не проводить же допрос с пристрастием.
Герман попытался даже поговорить с пациентами этого корпуса. Впрочем, это был жест отчаяния.
Когда он обращался к ним с вопросом — «не узнают ли они его», относительно вменяемые пациенты опасливо сторонились. А тяжёлые... те и себя-то в зеркале не распознали бы.
***
Расстроенный и задумчивый он шагал по дороге. Рассказ Эльзы очень убедителен. Он не нашёл ему ни единого опровержения, впрочем, и подтверждений тоже. Можно допустить, что администрация Клиники проинструктировала санитаров и нянечек, контактировавших с Журналистом, а ненадёжных заменила. Но не слишком ли он усложняет. Вера в конспирологию и заговоры в том месте, где он ныне пребывал — это диагноз.
Неожиданно он услышал за спиной урчание автомобиля. Герман посторонился, пропуская грузовичок.
Тот медленно катился, а поравнявшись с Германом, и вовсе притормозил:
— Эй, псих, хочешь, чтобы я ещё раз тебя задавил? — поприветствовал его добродушный дядька за рулём и довольный своей шуткой покатил дальше.
«Что!? Ещё раз? Значит, это уже случалось! Но когда?»
Герман кинулся было вдогонку за машиной, но взял себя в руки и проводил её взглядом до двери склада, где та и припарковалась.
Он неспешно подошёл и поздоровался с водителем. Вежливо поинтересовался состоянием грузовичка.
— Да что с ним случится. Отличная рабочая лошадка. Единственная проблема за последние полгода — это вмятина, которую оставил на ней твой лоб. — И он ткнул пальцем в слегка заметное углубление на мягком металле кабины, и хохотнул довольный своим каламбуром.
— Ты не помнишь, в какой это день произошло?
— Смеёшься, для меня все дни одинаковы. Пару месяцев назад. Точнее и не скажу.
Герману этого было достаточно. Теория заговора подтверждалась. Он, конечно, будет искать и другие доказательства. Но основная версия событий определена. Он — это не Он!
Это открытие не сулило ничего хорошего. Но определённость делала жизнь гораздо понятнее. Теперь можно подумать, что делать дальше.
— Уже уходишь? — его собеседник был явно разочарован, что Герман не попрощавшись направился прочь.
— Да. Мне надо...
— Странный ты какой-то сегодня, — сказал водитель, глядя на задумчивую спину удалявшегося Германа.