Победители тьмы

ГОВОРИТ ВРАГ…

В кабинете полковника Дерягина царила тишина.

За письменным столом сидел неподвижно сам Дерягин.

Кабинет был освещен неравномерно. Часть комнаты была погружена в полумрак. Над перемычками двух одностворчатых дверей, расположенных прямо напротив стола, и одной широкой двери сбоку, горели белые лампочки дневного света. Их абажуры были изогнуты так, чтобы бросать весь свет на входящих в комнату.

На столе Дерягина, кроме видеотелефона местной радиосвязи, стояло еще несколько аппаратов необычайной конструкции. Установленный в кабинете микрофон, соединенный с особым аппаратом звукозаписи в соседней комнате, вполне заменял машинистку-стенографистку. Справа на столе стоял радиоприемник, по которому можно было связаться со всеми станциями мира, ловить коротковолновые и линейные микроволны. На этом аппарате можно было и принимать, и отправлять сообщения.

Настольные часы показывали четыре часа ночи.

Дерягин не поднимал головы. Длинные серые пряди его волос небрежно свесились на лоб, лицо выражало крайнюю усталость. Вся его поза свидетельствовала о том, что он напряженно о чем-то думает.

Вошедший в комнату не смог бы сразу определить - спит ли полковник, или читает. В этой позе Дерягин обычно и работал, и отдыхал.

Лейтенант Зарубин очень хорошо изучил все привычки своего шефа. Когда майор Лазридзе обращался к нему с просьбой доложить полковнику, Ване достаточно было заглянуть в кабинет, чтобы решительно заявить:

- Не могу, товарищ майор, полковник отдыхает!

- Да как же вы это сразу узнали, лейтенант?!

- Когда пальцы левой руки дергаются на лбу у полковника, - значит, он задремал, - объяснял Ваня.

- Что-то странное у тебя получается, товарищ Зарубин! - удивлялся лишь недавно прибывший в Октябрь майор Лазридзе.

И вот в этот поздний час Дерягин все еще сидит за своим письменным столом, и мизинец его не подрагивает над правой бровью.

Несколько минут тому назад он распорядился доставить к себе в кабинет Жабова. Предстоял последний допрос арестованного, после чего Дерягин должен был представить в министерство серьезный и обоснованный доклад о деятельности международной бандитской организации «Человечество, - назад!», один из крупнейших представителей которой был задержан в Октябре.

Раскрытие этого дела и арест одного из его главарей знаменовало собою одну из самых значительных побед, одержанных Ильей Григорьевичем Дерягиным в борьбе с классовым врагом. Начало этой борьбы надо было искать в дореволюционных годах, когда соотношение сил противников было совершенно иным.

Отказавшись от славы ученого, Дерягин посвятил себя серьезному и весьма ответственному делу борьбы с врагами

Родины. Он уже не представлял себе жизни без этих волнений и этого постоянного напряжения. Ведь империалистический лагерь по сути дела ни на минуту не прекращал войны против великой страны победившего пролетариата, - войны и явной, и тайной. Родина доверила охрану своего мирного строительства славной армии Дерягиных, Зарубиных и Лазридзе, свято оберегавшей завоевания Октябрьской революции.

Прожужжавший над самой головой Дерягина звонок не заставил его изменить позу. Указательным пальцем правой руки он нажал на столе одну из электрических кнопок, и тотчас же распахнулась одна из дверей напротив письменного стола. Кто-то вошел в комнату, тяжело ступая, и дверь снова бесшумно закрылась. Дерягин взглянул на вошедшего - человека огромного роста, уже немолодого, но, как видно, сохранившего, всю свою былую силу и энергию. Он слегка горбился, втягивая голову в плечи, а длинные руки висели сбоку, как у боксера, готовящегося к выпаду. Полузакрыв глаза, он настороженно оглядывал комнату.

- Разрешите? - негромко произнес он.

По-видимому, с того места, где он остановился, ему не было видно Дерягина.

- Пожалуйста! - послышалось в ответ, и вошедший по мягкой ковровой дорожке подошел и остановился перед письменным столом полковника.

- Садитесь, господин Жабов! - предложил Дерягин.

- Устали, как вижу, - заметил Жабов, медлительно опускаясь в кресло, лицом к Дерягину. - Мне по роду занятий знакомо ваше состояние. Я очень хорошо вас понимаю.

Слегка улыбнувшись, Дерягин спокойно отозвался:

- Так вы сочувствуете мне? Вот это хорошо! Стало быть, можно надеяться, что мы с вами сможем сегодня прийти к окончательному соглашению.

- Соглашению? - удивленно повторил Жабов. - О каком соглашении говорите вы, гражданин Дерягин?

- Бросьте это, господин Гомензоф, и давайте уж будем называть вещи их именами!

- Но почему же вы опять называете меня Гомензофом?! - воскликнул тоном неподдельного возмущения Жабов.

- Погодите, погодите! Ведь с этого именно и должно начаться наше соглашение!

- Продолжайте, гражданин Дерягин, я вас слушаю, - нахмурившись, сдержанно проговорил Жабов.

- Ваша карта бита, господин Гомензоф!.. И вам следует уже примириться с мыслью о том, что дальнейшая борьба бессмысленна. Вы это признали уже сами во время последнего допроса! Следовательно, вам остается лишь примириться с двадцатью пятью годами, которые, как вам, конечно, известно, являются у нас обычной мерой наказания для таких людей, как вы. И я не думаю, чтобы вы, господин Гомензоф, сумели представить какое-либо смягчающее вашу вину обстоятельство. Выхода для вас нет!

- Выход есть! - возразил Жабов. Он улыбался, показывая неровные, полусгнившие зубы, от чего лицо его принимало отталкивающее выражение.

- Выдумаете?

- Я знаю - выход есть! - повторил Жабов.

- Любопытно. И вы будете считать себя удовлетворенным, если мера наказания каким-либо образом будет сокращена? - спросил Дерягин.

- Вы забываете, что мне семьдесят два года, гражданин Дерягин. Взгляните на мои плечи: неужели вы полагаете, что они способны вынести бремя столь длительного или хотя бы даже краткосрочного заключения? И мне все-таки кажется, что голова на этих плечах сумела бы искупить значительную часть совершенных мною преступлений!

- Э-э, бросьте это, господин Гомензоф! - с нескрываемым пренебрежением прервал его Дерягин. - Неужели вы сами верите своим словам?! Я уж не говорю о вашей попытке уверить в этом меня. После того как вы десятки лет с неумолимой последовательностью преследовали и уничтожали носителей света и справедливости, вы пытаетесь нынче воззвать к их милосердию?! Не серьезно все это, господин Гомензоф, и даже смешно по бессмысленности своей. Раскаяться может тот человек, который лишь некоторое время страдал политической слепотой, но затем, осознав свою ошибку, решительно оставил этот гибельный, неправильный путь. А вы… вы, что, разве считаете себя слепым?!

Жабов молчал.

- Я знаю, господин Гомензоф, - продолжал Дерягин, - вы не из тех людей, о которых говорится, что у них нет принципов. Неужели вам хочется попасть в эту категорию? Ведь вы - человек принципиальный и убежденный враг советского строя! Выступая против моей Родины, вы не брезгали ничем. И это понятно. Спасая свою шкуру, вы готовы были продать свой народ и свою родину кому попало, потому что для вас дороже народа и родины были ваша шкура и ваш карман. И мой совет вам, господин Гомензоф, - остаться верным вашей принципиальной вражде и не опускаться до уровня мелких карманных воров и жуликов. Это было бы и естественно, и много лучше…

Дерягин умолк.

- Да, гражданин Дерягин! - не поднимая головы, каким-то словно охрипшим голосом, заговорил Жабов. - Все, что я делал, - я делал сознательно и последовательно. Всегда ненавидел вас, ненавижу вас и все ваше также и теперь!..

- Ну вот видите. Я могу только радоваться тому, что против меня стоит полноценный враг.

- Да… Жаль только, что поздно… что я побежден…

- Что ж, не вы открывали и не вам закрывать счет врагов моей Родины. Потому-то я и предлагаю вам соглашение.

- Но, разумеется, не союз! - горько усмехнулся Жабов.

- Цинизм тут неуместен, господин Гомензоф!

- Соглашение с побежденным?! Я вас не понимаю, гражданин Дерягин.

- А почему?

- Я бы хотел, чтобы вы не сердились, если это соглашение между нами все-таки не состоится, - медленно проговорил Жабов.

- Что ж, возможно и это. Но при всех обстоятельствах следствие можно считать законченным.

- Ну да, я давно уже сказал вам все, что мог сказать.

- Нет, вы сказали далеко не все, что могли бы сказать. Поэтому-то и совершенно необходимо, чтобы вы дополнили свои показания! - сурово возразил Дерягин.

- Вот это я и называю односторонним соглашением! - кольнул испытанный диверсант.

- А двустороннего тут и не может быть! Вы забываете о том, что преступник не может выступать в роли равноправной стороны.

- Но в таком случае то, чего вы добиваетесь, не может именоваться соглашением. Приказывайте - и дело с концом. Я же не ребенок…

- Вы совершенно напрасно волнуетесь.

- Я дал вам исчерпывающие показания и добровольно подписал их. Чего же вам еще надо?

- В показаниях есть неточности, которые необходимо выправить, - спокойно настаивал Дерягин.

Он хорошо знал по опыту, что бывают мгновения, когда достаточно малейшего проявления пассивности, чтобы противник снова мобилизовал все силы и запутал следствие.

- То, чего я недосказал, вы можете сами дополнить и вывести свои заключения, - не уступал Жабов.

- Я снимаю с вас показания вовсе не для того, чтобы затем решать какие-то ребусы. Да и кроме того, нужно признаться, что все эти ваши ребусы довольно-таки примитивны. Вот, к примеру, один из них: ведь вы многое отдали бы за возможность вернуться туда, где находятся ваша дочь - «дивная Эллен» и ваш зять - барон Вильгельм фон Фредерикс, бывший фюрер Эстонии, любимец Геринга, которому удалось своевременно, через один из швейцарских банков, перебросить свои капиталы в западное полушарие. Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что львиная доля акций концерна «Фредерикс америкэн индустри» принадлежит именно ему.

Не отвечая ни слова, Жабов широко раскрытыми глазами смотрел на Дерягина.

- Скажите, вы, наверное, и это считали ребусом? - продолжал Дерягин. - Признайтесь, господин Гомензоф, что вы в своих показаниях не сделали и намека на эти факты. Тогда, после победы революции, вы так поспешно исчезли с горизонта, что сочли даже лишним повидаться перед отъездом с женой, которая ожидала ребенка. Вы покидали вашу родину в полной уверенности, что советская власть продержится недолго, и вы в скорости сможете вернуться. Но этого не произошло. Вы участвовали во всех авантюристических походах Антанты, и вас каждый раз самым позорным образом вышвыривали из нашей страны. Ваша Эллен была рождена уже при советской власти. Она росла и училась при советской власти, и можно было думать, что она забыла вас… Но мать сумела привить ей черты, глубоко чуждые нашему строю и нашему быту. Среди всех сверстниц она резко бросалась в глаза своим преклонением перед всем чужим, «заграничным». Недаром же еще в средней школе друзья и подруги прозвали ее «дивной Эллен»! В этой дружеской шутке таилась одновременно и убийственная насмешка над нею. Конечно, она была еще очень далека от критики советского строя. Но если б при ней кто-либо со злорадством и чувством враждебности заговорил о наших затруднениях, она в лучшем случае лишь смолчала бы. Ее нетрудно было переманить из одного гнезда в другое, - в особенности же - когда этот труд взял на себя родной отец, который уже четвертый раз принимал участие в нашествиях на Советский Союз, на этот раз вместе с гитлеровскими ордами! Ваша жена, господин Гомензоф, погибла от бомб ваших же союзников. Но Эллен вам удалось похитить и увезти с собой. Как видите, и этот авантюристический ребус ваш разгадан нами. Итак, вот какими нашими дополнениями уточняются ваши показания. Но, конечно, далеко не полностью…

- Если вам все это известно, мне уже нечего добавить! - еще больше вбирая голову в плечи, пробормотал Жабов.

- Но вот, например, мне все еще неизвестно, что же именно принудило вас, и притом в таком преклонном возрасте, подвергать себя такой большой опасности и являться к нам? - спросил Дерягин.

- Не понимаю вас. Я же объяснил вам в своих показаниях, что задался целью уничтожить ваш сталолитовый город и подводный корабль. А мои годы… Именно годы-то и заставили меня поспешить свести счеты с Николаем Аспинедовым!

- И со мной, - дополнил полковник.

- Нет, этого я не учел. Я не думал, что встречу вас здесь.

- Итак, вы продолжаете говорить неправду!

- Черт побери, если вы уже знаете, что я говорю неправду, зачем же тогда задаете мне вопросы?! Совершенно не понимаю этого метода вашей работы!

Дерягин от души расхохотался.

- Вот это, действительно, чудесно! И вам, я думаю, так и не удастся никогда понять этого…

- Не преувеличиваете ли вы, гражданин Дерягин?

- В отношении вас могу утверждать это с полной уверенностью: нет, не ошибаюсь! Если угодно, могу даже слегка приподнять завесу над этой тайной. Может быть, вы хотя бы тогда убедитесь, что вам теперь не к чему изворачиваться, когда аркан уже шлепнут на шею… Повторяю, я считаю необходимым, чтобы вы самолично подтвердили то, что стало мне известно помимо вас. И это - действительно наш стиль работы, который вам никогда не освоить, господин Гомензоф! Вспомните хотя бы далекое прошлое…

- Хорошо. Так слушайте же! - внезапно выпрямляясь, прервал его Жабов.

- Слушаю вас.

- Я прибыл, чтобы уничтожить ваш сталолитовый город! Эту причину я вам уже открыл. Но у меня была и другая, главная побудительная причина, которая и придала мне смелость…

- Продолжайте!

- Невозможно представить себе бронебойность большую, чем она будет у пушечного снаряда со сталолитовым стаканом. Нам известны качества этого невиданного металла, но тайны его состава мы пока еще не знаем. Вы строите дома из этого чудесного металла, мостите им улицы, расточаете это богатство на всякие пустяки, в то время как…

- В то время как вам не терпится превратить его в пушечные снаряды, не так ли? И против кого, ради чего? Ведь требование о заключении длительных договоров о мире поддерживается уже почти всем человечеством!

- Жить в мире с вами мы не можем, гражданин Дерягин! Если не сегодня, то завтра война между нами неизбежна…

- Да, вы, безусловно, откровенны. Но, между прочим, я должен заметить, что ваше заявление о том, что наш сталолит вам необходим якобы для снарядных стаканов, отнюдь не кажется мне убедительным.

- Почему?

- Да хотя бы потому, что на земном шаре можно отыскать достаточно металла для снарядов и бомб всех сортов.

- Неужели вы полагаете, что все эти ваши требования могут заставить меня сочинить еще какие-то новые доказательства, не соответствующие действительности?! - злобно огрызнулся Жабов. Его зеленоватые глаза сверкнули.

Этот взгляд многое напомнил Дерягину. В нем с новой силой проснулась таившаяся долгие годы жгучая ненависть к этому человеку, и он с силой ударил кулаком о стол.

- Хватит, господин Гомензоф! Вы все еще продолжаете изворачиваться?.. Вы твердите, что сталолит вам необходим для снарядов, этому я охотно верю. Но для каких снарядов?.. Что же вы молчите?! Жабов, вы не уйдете от ответа!..

Жабов снова съежился на своем стуле.

- Не для атомных ли бомб так необходим вам сталолит?

- Да, - глухо выговорил Жабов. Казалось, он внезапно состарился. Руки у него слегка дрожали.

Взяв папиросу, Дерягин нервно отбросил коробку.

- Хватит! - коротко выговорил он, поднимаясь на ноги.

Нажав одну из кнопок на столе, он повернулся к Жабову.

- Можете идти!

Жабов встал, молча повернулся и пошел к раскрывшейся двери.

Глядя на согбенную спину удалявшегося преступника, Дерягин нервно втягивал дым папироски. Руки его дрожали.