Отморозок 5

Глава 6

Весь наш взвод сидит на проходе в казарме, радуя взгляд важно расхаживающего позади нас сержанта, чистой наглаженной формой и бритыми затылками. Мы, с ровными спинами, сложив руки на коленях, чинно просматриваем программу «В гостях у сказки». Шучу. Сегодня утром в воскресенье мы смотрим программу «Служу Советскому Союзу». В армии обычные солдаты могут смотреть только две программы: «Служу Советскому Союзу» и программу «Время». Все остальное не положено. Конечно «дедушки» и «дембеля», при наличии «контрабандного» телека, не связаны такими условностями, но нам до этого служить еще целых полтора года, так что, спасибо за то, что есть.

На экране сейчас показывают, как наши десантники один за другим дружно вылетают в раскрытый задний грузовой люк транспортника, а потом в ослепительно синем небе красивыми белыми цветками распускаются купола парашютов Д-5. Наша бравая крылатая пехота, паля из автоматов еще в воздухе, как снег на голову, падает с неба на бегущего в панике противника. Потом показывают, как сбрасывают военную технику на огромных грузовых парашютах. Это тоже очень впечатляет, особенно момент, когда перед самым приземлением происходит отстрел парашютов, включаются тормозящие реактивные двигатели и БМД, окутываясь клубами дыма и пыли, наконец, оказывается на земле. В Советском Союзе проводились даже десантирования бронетехники с уже сидящим внутри экипажем, чтобы, как говорится, с неба сразу в бой. Со стороны выглядит все красиво, вот только в уже недалеком будущем, это нифига не жизненно.

В известном мне ХХI веке не будет никакого эффектного десантирования с огромных транспортных самолетов. Если только не вести войну с туземными племенами в дебрях Африки, то при наличии хоть какого-то ПВО, тяжелые транспортники посшибают еще задолго до точки сброса. Да и сами спускающиеся с неба десантники и техника, стали бы удобной мишенью для окопавшегося на укрепленных позициях противника. Пока ты как елочная игрушка висишь в воздухе, у всех на виду, ты абсолютно беззащитен. Не будет не только эффектного десантирования целых парашютно-десантных полков в тылу противника, не будет так же быстрых прорывов танковых клиньев вглубь обороны противника, не будет глубоких охватов, и прочих военных премудростей родом прямиком из второй мировой войны.

В реале в войне приблизительно равных армий, обладающих всем спектром вооружений, будут многодневные тяжелые позиционные бои за каждый самый маленький населенный пункт. Оборона врага будет буквально «прогрызаться» с большими потерями и продвижениями на десятки и сотни метров, а не на десятки километров в день. Будут рои дронов в воздухе, охотящиеся буквально за каждым отдельно взятым бойцом, не говоря уже военной технике. Военная техника будет защищаться самодельными «мангалами», которые, придавая нелепый вид, хоть как то будут защищать от вездесущих пронырливых дронов. Детская игрушка станет самым эффективным оружием, наносящим до 80 процентов урона. Именно дроны с обеих сторон будут изолировать линию боевого соприкосновения сильно ограничивая возможность своевременной доставки подкрепления, боеприпасов и продовольствия большими колоннами грузового транспорта. Любая автоколонна сразу же будет замечена летающими высоко разведывательными беспилотниками и накрыта «артой». Ротация подразделений превратится чуть ли не в русскую рулетку с непредсказуемым результатом. Есть поговорка — генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Эти слова как нельзя точно выражают то, что мы сейчас видим по телевизору. Но зато, как все это красиво и как тешит сердца воинского начальства, заодно показывая советским гражданам насколько сильна, могуча и непобедима наша советская армия.

Вот только в моем отдельно взятом взводе никто так не думает. Бесконечные наряды на хозработы, из которых самым нелюбимым, является наряд на кухню, муштра на плацу, мелочные и крупные придирки сержантов по поводу и без, равнодушие и полный пофигизм офицеров. Мы это все видим воочию каждый день. Ни о какой нормальной боевой учебе нет и речи. Большую часть времени «запахи», коими мы являемся до принятия присяги, занимаются чем угодно только не боевой подготовкой. Сейчас мы проходим КМБ или курс молодого бойца, осваивая премудрости, которые в обязательном порядке должен знать каждый военнослужащий. Казарма должна быть всегда ослепительно чистой. Койки, табуретки и тумбочки отбиваются по веревке до идеально ровного состояния.

Заправка самой койки в армии это настоящий ритуал. Можно сказать, что это альфа и омега для только попавшего в учебку новобранца и постигается это искусство путем многократного заправления, казалось бы уже идеально заправленной койки. Матрасы обязательно ежедневно переворачиваются. Затем нужно постелить простыню, так чтобы ее края не торчали и не провисали. Вторая простыня складывается пополам и выкладывается продольно матрасу, возле изголовья подворачивается и убирается. Дальше койка укутывается одеялом, которое потом тщательно выглаживается, чтобы добиться идеально ровной поверхности. Подушке придается специальными отбивками вид квадрата, и она выкладывается на изголовье. Когда койка, наконец, заправлена, полосы внизу одеял, должны создавать идеальную прямую, идущую по всем койкам. И ни в коем случае нельзя забывать о кантиках, то есть краях одеял, которые отбиваются до абсолютно ровного состояния либо специальными дощечками, либо табуреткой. На заправленную с таким трудом койку, уже не захочется плюхнуться в течении дня, чтобы не заправлять все заново.

Отдельная песня, это подшивка подворотничков. Это дома мы можем менять рубашки хоть каждый день, хоть два раза в день. Армейская форма предназначена для многодневного ношения и чтобы воротник не засаливался, и не пачкался от долгой носки, нужно ежедневно «подшиваться» — то есть менять подворотнички. К тому же ткань армейской формы весьма жесткая, а правильная «подшива» щадит кожу и не натирает ее при активной и долгой носке. Использование «подшивы» позволяет носить форму не меняя в течении длительного времени, даже в жаркое время года. Ткань для «подшивы» годится не всякая. Она должна быть белоснежная, а ее мягкость и структура мало кого заботит кроме самого солдата. Обычно «подшиву» выдает ротный старшина, и она полностью подходит для своих целей. Если подшиваться в 4 слоя и регулярно мыть шею, то этого хватает на день, а то и на два, если не будут сильно придираться. «Подшивы» в два сложения точно не хватит на день, и на ней по любому будут заметны следы грязи. Перед тем как нашить подворотничек, сама ткань и воротник тщательно проглаживаются утюгом. Затем берется приблизительно метровая тонкая белая нить и иголка с тонким игольным ушком. Стежки накладываются таким образом, чтобы с внешней стороны воротника нить не была видна, то есть игла втыкается с внешней стороны практически в то же место, откуда вышла. Желательно пришивать подворотничок 12 стежками длиной 2—3 см сверху и 6 стежками снизу так, чтобы сверху и спереди он выступал примерно на 2 мм. Выступать подворотничок должен по уставу на спичечную головку. Использованные подворотнички можно стирать и использовать повторно, но белоснежными, как новые, они уже не будут. Поэтому солдаты стараются всегда подшивать новую ткань. «Подшиву» привозят из дома, покупают или отрывают куски от свежевыданных простыней, что строжайше карается начальством. Обычно военнослужащие пришивают ткань сложенную вдвое, у «дедов» особым шиком считается подшивать ткань сложенную в 4–6 слоев. Перед самым дембелем «деды» иногда подшиваются нитками черного цвета. Ну и отдельный вопрос это штабные: писаря, водители и секретчик. Тем простую «подшиву» подшивать вообще западло. Тут уже в дело идет офицерский сатин или шелк, которые приобретаются в чипке.

А вообще, чем меньше у новобранца свободного времени, тем меньше он думает о всяких глупостях. Чем бы солдат не занимался, лишь бы посильнее заебался — вот это главный девиз для новобранцев. Сейчас сержанты гоняют нас каждый день, готовя к принятию присяги, которое уже не за горами. Текст присяги мы учим наизусть, хотя, на самой присяге будем ее читать с листа. За ошибку любого, из нас отвечает весь взвод. Коллективная ответственность здорово дисциплинирует. Никто не хочет, чтобы твои же товарищи злобно косились на тебя потому, что им в десятый раз приходится выполнять одно и то же. И это самое безобидное из, того что может быть. К особо непонятливым, или неловким, могут быть применены и меры физического воздействия всего коллектива, задолбавшегося в двадцатый раз на время выполнять команду «Подъем!» или маршировать еще несколько кругов по плацу.

Лично для меня все эти армейские премудрости не внове, но я стараюсь сильно не выделяться, чтобы не вызывать зависти соседей по казарме. В настоящее время у меня с сержантами установился вооруженный нейтралитет. По службе никаких поблажек нет, меня гоняют так же как всех, но ничего сверх того не требуют, все строго по уставу. Я, со своей стороны, все законные приказы непосредственного начальства выполняю неукоснительно и со всем рвением, но ни чего за пределами устава делать не стану. Это все уже поняли и оставили меня в покое.

В тот самый первый вечер в учебке за мной пришли ближе к двенадцати ночи. Я почувствовал приближение чужого и открыл глаза, упершись взглядом в незнакомое восточное лицо.

— Иды, тэбя там на разгавор завут! — Бесстрастно сказал мне младший сержант, с немного согнутой и небрежно висящей на пузе до блеска начищенной бляхой ремня.

Я не спеша поднялся с койки, взял с табуретки и так же не спеша одел штаны, сверху так и оставшись в майке. Потом сел, чтобы обуться. В этот момент Рома вскинулся на койке сверху.

— Юр, мне с тобой пойти?

— Не надо, сам разберусь, — ответил я, неторопливо наматывая на ногу портянку.

Посыльный все это время упрямо буровил меня взглядом, но не торопил. На Бергмана он вообще не обратил никакого внимания. Увидев, что я готов, он, все также, не говоря ни слова, развернулся и двинулся на выход. Я тоже, молча, пошел следом за ним. Наши шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Я понял, что мы идем в умывалку, которая находилась в самом конце. Ну что же, место для ночного «разговора по душам» выбрано самое типичное. Мой проводник вошел внутрь, а я остановился на пороге, оглядывая видимую часть помещения. В умывалке, вместе с моим проводником, всего было пятеро сержантов. Они полукругом стояли на проходе, между рядами облупленных жестяных раковин. Тусклый свет из матового светильника под самым потолком, делал лица ожидавших меня сержантов какими-то землисто серыми и от этого еще более угрожающими. В одну из раковин из поломанного крана тонкой струйкой текла вода, распространяя противный дребезжащий звук по всему помещению. Чувствовался едкий запах хлорки.

Среди всех моих оппонентов по центру горой возвышался тот самый увалень, которого я сегодня уложил в бане. Он не, говоря ни слова, угрожающе смотрел на меня. «Этот самый опасный, надо бы его рубить в первую очередь», — мелькнула мысль. Никто не двигался, и ничего не говорил, все ждали пока я зайду в умывалку. А я не торопился входить. Толстая деревянная дверь открывалась внутрь, и что-то мне подсказывало, что сейчас там за ней кто-то притаился, чтобы напасть со спины, когда я попробую войти и окажусь к нему спиной. Дверь стояла примерно под сорок пять градусов к внутренней стене умывалки, как раз так, чтобы за ней мог спрятаться средней комплекции олух с чем-нибудь тяжелым в руках. У меня от нехорошего предчувствия даже голова зачесалась в том самом месте, куда меня звезданул гаденыш Тима.

— Слышь ты, «борзый запах», ты чего, бля, там стоишь? Давай, не стесняйся, заходи сюда, потолкуем малеха. — Презрительно усмехнулся увалень. — Сегодня днем в бане ты был порешительней. Или что, сразу зассал, как жареным запахло?

— Конечно же зассал, ну а как же иначе. Вас вон ведь сколько, а я один. — Соглашаясь, кивнул я, добавив. — А ты всегда разговариваешь с группой поддержки за спиной, или можешь со мной, в виде исключения, по пацански, один на один потолковать?

— Мне, «запах», чтобы тебя на место поставить никакой поддержки не надо, я тебе в любой момент твой наглый глаз на жопу натяну и моргать заставлю. — Злобно ощерился переросток.

— Так зачем мне спешить, если ты такой весь грозный? — Усмехнулся я, все же шагая внутрь, — Мне и так неплохо моргается.

Сержанты стоят не двигаясь, ожидая пока я сам к ним подойду. Делаю еще два шага вперед, и буквально спиной чувствую, как дверь позади меня уходит в сторону. Бью левой ногой назад как конь копытом со смещением на опорной правой, обрушиваясь буквально всей своей массой на полотно двери. Чувствую, как дверь бьет кого-то, кто находится за ней, жестко впечатывая в стену. Слышится сдавленный крик, а я уже влетаю в толпу, которая охватывает меня как подковой. Показав удар коленом, бью на скачке супермэн-панчем прямой правой точно в челюсть бычку-переростку и сразу добавляю туда же боковичок слева. Ах как хорошо пошло! Всегда хотел опробовать супермэн-панч в реале, когда одновременно с выбросом дальней руки, показавшая удар коленом одноименная нога, выстреливает назад, как бы отталкиваясь от воздуха и придавая удару дополнительно реактивное ускорение. Увалень, закатив глаза, падает и на этом мой первый успех заканчивается.

Оставшиеся на ногах четверо сержантов, наваливаются со всех сторон, осыпая меня довольно чувствительными ударами. Перекрываюсь локтями, пропускаю, уклоняюсь, бью в ответ и снова закрываюсь. Мои противники крепко насели на меня. А они весьма неплохо работают в группе, чувствуется богатый опыт подобных «воспитательных процедур». Мне, в общей свалке, очень трудно нанести прицельный удар. Все идет как-то смазано и коряво. По мне тоже попадают но так же вскользь, и я не чувствую особой боли. Только тупые толчки, больше сбивающие и не дающие точно попасть, чем приносящие ощутимый ущерб. В умывалке мало пространства, вырваться из круга месящих меня старослужащих быстро не получается. Верчусь, раздавая удары в разные стороны, словно белка в колесе. Наконец, улучив момент, всаживаю кому-то ногой жесткий проносящий фронт кик в живот, и его уносит куда-то в сторону. Сразу же расплачиваюсь за это тем, что меня подсечкой сшибают на пол и начинают дружно окучивать ногами в тяжелых кирзачах. Противников снова четверо. Наверное, кто-то из вырубленных мной ранее сержантов уже очухался, и присоединился к общему веселью. Лежа на спине, подтягиваю колени и локти к себе перекрываюсь, активно защищая ребра и голову, кручусь на полу и пинаю своих противников обутыми в кирзачи ногами куда могу дотянуться. Им это не очень нравится, круг становится шире, но и мне совсем не здорово. Я уже пропустил пару-тройку прямо таки тяжелых ударов. Голова гудит, и так дальше нельзя, забьют ведь гады. Выбираю момент и делаю резкий накат назад, выходя задним кувырком на ноги.

Ну теперь, твари держитесь! Ярость затопила мою голову, вышибая из нее все постороннее, оставляя лишь желание рвать своих противников. Вижу чью-то рязявленную в крике пасть прямо перед собой, и сразу вбиваю левый кулак прямо в зубы. Тут же, накрест, бью правой по другой роже неосторожно оказавшейся в пределах досягаемости. Держи сука! Вижу чей то сапог летящий мне в живот. Сметаю круговым блоком бьющую ногу в сторону и всаживаю мощный лоукик под опорную ногу противнику. Сбил с ног! Вдогон бью упавшего носком сапога в живот, того аж скрючивает в позе эмбриона. Еще раз. Снова поворачиваюсь и перекрываюсь локтем от размашистого бокового летящего мне в челюсть. Сам отвечаю двумя боковыми по торчащей ботве атакующего и, выпрыгивая вверх, добиваю его с колена. Получаю новый удар в голову сбоку и вымещаю всю свою ярость на последнем оставшемся на ногах сержанте, проводя ему серию жестких ударов в корпус и в голову. Пару раз с остервенением пинаю его упавшую тушку ногой по ребрам. Все. Все противники закончились. Подхожу к переростку, тот немного очухался и пытается подняться. Незатейливым футбольным ударом бью его ногой по голове, и он опять падает на пол. Никак не удается ему поучаствовать в драке, но может это для меня и к лучшему. Такого здоровяка лучше вырубать наглушняк, чтобы не поиметь с ним проблем, если он разойдется по настоящему.

Устало оглядываю помещение и вижу табуретку, которая лежит на боку около двери. Наверное, тот длинный олух, который стоял за дверью, хотел меня огреть этой табуреткой сзади по голове, но выпустил ее, когда я «приголубил» его массивной дверью. Беру табуретку, ставлю ее около стены рядом с выходом и сажусь, дожидаясь пока валящиеся на полу сержанты, жалобно кряхтя, начинают вставать. Они кидают на меня злобные взгляды, но напасть больше не пытаются. Ярость все еще клокочет вулканом у меня внутри не находя выхода. Убил бы гадов! Пусть только попробуют дернуться, я этой табуреткой просто забью их в мясо. Ощупываю внутри рта языком. Чувствую вкус своей крови, наверное внутри вся слизистая порвана и губы разбиты в хлам. Хорошо хоть зубы целы. Твари! Мне сейчас безумно хочется чужой крови. Суки! Усилием воли сдерживаю себя. Наверное, они чувствуют мою дикую злобу и готовность продолжить, поэтому собираются вчетвером около окна и тихо шепчутся. Двое включая, вырубленного наглушняк переростка, все еще лежат на холодном кафеле. Как бы я не перестарался с последним ударом по его голове. Нехорошо может выйти. Надеюсь, что в его толстой черепушке костей больше чем мозгов, и с ним ничего особо плохого не случится.

Наконец сержант Мансуров злобно выдыхает в мою сторону.

— Не думай, что мы тебя оставим в покое. Все равно поломаем. Не сегодня так потом.

— Скорее я вас поубиваю, — злобно сквозь зубы цежу ему, — причем, могу сделать это прямо сейчас. Возьму, блядь, вот эту табуретку, и попробиваю вам головы. И хрен вы отобьетесь. Всех положу на хер. Но есть другой, гораздо более лучший выход и для вас и для меня.

— Какой еще выход? — Спрашивает самый маленький сержант, тот самый которому достались сегодня кроссовки.

— Не будем доводить все до крайностей. Пусть все думают, что вы меня отмудохали. Вломили по самое не могу. Это сохранит ваш авторитет среди молодых, и даже добавит веса, что вы наглого «бурого» завалили. А дальше вы оставите меня в покое. Я через три месяца все равно свалю отсюда в часть, а пока не буду посягать на ваши права, и буду выполнять все команды, но все только по уставу. Ничего сверху, никаких «особых поручений» для «запахов» и «духов». Расходимся краями, каждый при своем, в общем.

Сержанты переглянулись и, наконец, Мансуров, уловив общее настроение, нехотя кивнул.

— Ладно, живи пока. Но обещаю, по уставу тебе не очень понравится.

— Ничего, как-нибудь переживу. — Ухмыляюсь ему разбитыми губами.

— Тогда договорились. — Улыбается в ответ окровавленным ртом Мансуров.

А он молодец, старается держаться бодрячком, хотя губы у него тоже в хлам и левый глаз сильно заплыл.

После воскресного просмотра телевизора, у нас есть два часа свободного времени. В это время можно заняться своими делами, написать письмо, почистить и выгладить в бытовке свою форму, или просто повтыкать ничего не делая. Вместе с Ромой Бергманом и Баировым Рамазаном мы идем в спортгородок. Он здесь довольно скудный: несколько отдельных турников, длинная сварная шведская стенка с наваренными наверху турниками, стальные брусья разной высоты и волейбольная площадка с натянутой сеткой. В будние дни, в условиях постоянной занятости, я выкраиваю время для самостоятельных занятий спортом только по вечерам. Рома и Рамазан составляют мне в этом компанию. Баиров тоже из нашей роты. Он коренастый, светловолосый, физически весьма неплохо развитый парень. Чем он только за свои восемнадцать лет не занимался: фехтованием, футболом, боксом, вольной борьбой, его даже каким то ветром занесло на шахматы, но это было в далеком детстве. Он весьма не глуп, и может поддержать разговор на любую тему. Рамазан призвался из Дагестана. Разговаривает он с легким кавказским акцентом, но пока он не заговорит, его из-за светлых волос и голубых глаз, по внешности, можно принять за русского или украинца.

Мы с Рамазаном начали общаться именно на спортплощадке. Сначала он со стороны поглядывал на мои тренировки, и на то, как я натаскиваю неуклюжего как щенок Бергмана, а потом сам подошел и спросил что-то по растяжке. Я ответил. У нас завязался разговор. С тех пор мы выходим на площадку вместе. Иногда боксируем, ладошками, иногда боремся на песке, стараясь работать аккуратно. Он, честно говоря, мне не соперник, и сам признает это, стараясь побольше выспросить и узнать, а я охотно делюсь тем, что знаю и с ним и с Ромой. Рамазану это, конечно, больше идет впрок чем Бергману, потому что тело Рамазана уже развито и готово воспринимать мою науку. Ну а Роме, за то время, что мы будем здесь, хорошо бы хотя бы просто подтянуть физуху до удовлетворительного уровня среднего новобранца.

Кроме нас в спортгородок вышло еще несколько человек с нашей роты. Мы все по очереди работаем на снарядах, в промежутках между подходами, я растягиваюсь, делаю разнообразные махи ногами и работаю бой с тенью. Рамазан подсматривает и старается мне подражать, а тщедушный Рома тянется за нами. За прошедшие три недели, он уже научился несколько раз подтягиваться и довел количество четких отжиманий до двадцати. Для него это большой прогресс. Поначалу он не умел подтягиваться вообще, а отжимался на дрожащих руках, с горем пополам всего пять раз. Бергман нам как-то признался, что в школе он просто ненавидел физкультуру, предпочитая брать справки об освобождении у мамы врача поликлиники. Теперь он сильно жалел об этом. На ежедневных утренних пробежках Рома приходил неизменно последним, понижая общий результат нашего взвода, за что удостаивался косых взглядов более крепких парней. Мы с Рамазаном частенько едва не тащили его на себе. Теперь Бергман в спортгородке выкладывается по полной, не желая быть объектом для насмешек. Если не сломается, и не бросит занятия, то за три месяца учебки, я его прилично прокачаю по физухе. А дальше нас раскидают по частям. Надеюсь, его поставят на какую-нибудь хлебную должность писаря, и его служба пройдет тихо и спокойно. Ромка вообще парень хороший, но с весьма тонкой душевной организацией, не хотелось бы, чтобы его здесь поломали.

В армии более менее прилично живут либо сильные, либо те за кем стоит сила, либо нужные. Если ты умеешь что-то делать хорошо, и твой талант может быть приставлен к делу, то ты здесь точно не пропадешь. Соображаешь по электрике — хорошо, будешь чинить что-то в части, или в служебных квартирах офицеров. Сантехник — тоже самое. Понимаешь в машинах — в армейском гараже тебя встретят с распростертыми объятиями, и в обиду не дадут.

У Бергмана, к его счастью, оказался один весьма нужный в армии талант — каллиграфический почерк. Он, к тому же, еще неплохо рисует. Поэтому, как только это открылось, его сразу припрягли оформлять «Боевой листок». Это дает Роману существенные поблажки со стороны нашего сержанта Козлова Сергея — тощего, но весьма жилистого парня. Козлов был среди тех, кто пытался в первый день ломать меня в умывалке. Именно он стоял тогда с табуреткой за дверью, которой и намеревался огреть меня по кумполу. Хорошо, что ему это не удалось. С его здоровьем, он мог и проломить мне голову этим тяжелым табуретом.

Мы оба стараемся не вспоминать о том случае. Я с ним веду себя корректно, а он лично ко мне не докапывается, предпочитая дрючить весь взвод, а меня как бы со всеми заодно. Но чисто физически, он может всех тут несколько раз загнать, прежде чем я просто сильно вспотею, а наряды я тащу стоически, категорически отказываясь только мыть сортиры. Я бы и помыл, с меня корона не упадет, несмотря на мое прозвище в прошлой жизни, но здесь это «падение авторитета», а я свой заработал кровью, можно сказать. Так что, хочешь — не хочешь, приходится соответствовать.

На следующее утро после драки в умывалке, пацаны, видя мое лицо и руки, покрытые ссадинами, спрашивали меня, что случилось, но я либо отмалчивался, или говорил, что упал, когда ходил в туалет. Потом они увидели Козлова с большой шишкой на лбу, это его дверью так приложило. А потом и других сержантов, с моими отметками на лицах. Все решили, что сержанты меня все же поломали, но и я дрался до последнего. Памятуя о ночной договоренности, я туманно подтвердил это предположение, показав всем своим видом, что мне неприятно об этом говорить. Это всех странным образом удовлетворило. Проиграв сержантам, я стал таким же как все, но все таки немного «бурым». Поэтому меня перестали сторониться, приняв в свой круг, и уважать стали намного больше, ведь я хотя бы попытался сопротивляться. Это меня вполне устраивало. Надо все таки как-то налаживать общение с коллективом.

Кроме меня на мытье сортиров не выходят несколько человек среди которых: Карасев, Романов, Баиров и Рома Бергман. Само собой так получилось, что нас туда просто не ставят. Карасев уже сумел оправиться после того первого дня, когда бычок-переросток или сержант Василенко Антон, сломал его нерешительное сопротивление, просто дав ему как следует в грудак. Теперь Карась даже рискует показывать зубы, по отношению к таким же как он «запахам», заставляя их мыть сортир вместо себя когда ему выпадает наряд. Романов же делает все по уму, дипломатически обтекая все острые углы, но при необходимости, готов постоять за себя и физически. Рамазан тупо сразу сказал, что он «зарэжет любого», кто попытается заставить его мыть сортир. Ну а Бергман, как я уже сказал, завоевал расположение сержантов своими каллиграфическими и художественными способностями. Теперь он вечерами расписывает им дембельские альбомы, которые приличный «дедушка» начинает готовить задолго до «дембеля».

— Чей это окурок?

Наш взводный — лейтенант Ваниев злобно вращает глазами и указывает своей начищенной черной туфлей на валяющийся перед входом в казарму «бычок». Пацаны только недавно вымели здесь все, и откуда здесь взялась эта напасть, хрен его знает. Мы стоим перед входом и молчим, не зная, что ответить этому лощеному франту в наглаженной с иголочке форме и начищенных до блеска остроносых черных туфлях. Ваниев поймал меня с приятелями, как раз в тот момент, когда мы, пользуясь выдавшимся свободным временем, собирались выйти позаниматься в спортгородок. Кроме нас троих, здесь еще около десятка других солдат из нашего взвода. Мы дружно, как положено, первыми поприветствовали командира и сразу приняли деловой вид, типа мы тут не дурака валяем, а идем по делу. Но тут лейтенант, который и так, судя по всему, был на взводе, заметил треклятый бычок.

— Я спрашиваю, блядь, чей это окурок? — По слогам, как для тупых повторяет Ванеев, обводя нас по очереди взглядом, как будто пытаясь вытащить ответ из глубин нашей черствой солдатской души.

В ответ снова молчание.

— Козлов! Козлов, твою мать! — Окончательно выйдя из себя, орет командир взвода.

Откуда-то из-за казармы к нам несется огромными шагами «замок» сержант Козлов.

— Зрав желаю тыщ лейт.… — Начинает, было сержант, за три метра переходя на шаг и отдавая честь командиру.

Но злобный летеха и его слушать не хочет. Может ему его баба сегодня не дала, может у него зуб болит, а может просто, оттого, что он мудак, но Ваниев хочет крови.

— Это залет Козлов! — В бешенстве орет взводный на сержанта — Развел у себя во взводе бардак, понимаешь! Почему у тебя курсанты тут шляются без дела? Почему окурки перед казармой валяются? Ты вообще сержант, блядь, или ЗС?

ЗС или залупа синяя — это любимое ругательство нашего взводного. Иногда он произносит его целиком, а иной раз может сократить его до ЗС, но все понимают о чем это он.

— Не могу знать, товарищ лейтенант, — вытягивается в струнку сержант, поедая глазами начальство. Видя состояние командира, он принял самое правильное решение, не спорить и совсем соглашаться, даже с тем, что он ЗС.

— Ну, так узнай и наведи порядок! — В сердцах бросает сержанту Ваниев и уже неспеша удаляется в сторону военного городка. Ну да, сорвал злость, теперь можно уже и не спешить никуда. Как говорится: Сделал гадость — сердцу радость.

Кажется, гроза прошла стороной. Ан нет. Сержант медленно обводит нас взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Получить выволочку от взводного, на глазах подчиненных, это кому хочешь, настроение испортит. Наконец, Козлов разражается длинной тирадой состоящей сплошь из матерных слов, где печатными являются только предлоги. Я стою вместе с остальными парнями из нашего взвода и пропускаю все, что орет сейчас сержант, мимо ушей. Если принимать все на свой счет, то выжить в армии не получится, потому что, по хорошему, надо было бы дать сейчас Козлову по башке, чтобы придерживал язык, но это чревато большими неприятностями. Пока мы не приняли присягу, за это в дизель не отправят и даже на губу не посадят, но бить своего командира у всех на глазах, это очень неблагоразумно. Вот если подловить его тихонечко, там где никто не видит и сунуть кулаком пару раз в пузо, чтобы следов не оставить… А с другой стороны, оно мне надо? Он же сейчас орет не лично на меня, а как бы на всех сразу, что уже менее обидно. К тому же, он это делает за дело и по долгу службы. Ладно, хрен с ним, пусть себе орет, заодно кишки проветрит.

Вечером дело с окурком приняло новый оборот. «Замок» выгнал весь взвод на плац, заставил нас расстелить плащ-палатку. В центр нее торжественно положили злополучный окурок. Четверо бойцов взялись за концы плащ-палатки. И мы печатным шагом помаршировали хоронить злосчастный окурок. Общими усилиями на заднем дворе была вырыта яма метр на два и глубиной полтора метра. Мы вдвоем с Рамазаном в это время стояли в «торжественном карауле», держа вместо винтовок метлы, охраняя «тело» почившего окурка. Наконец, когда Козлов был удовлетворен глубиной выкопанной «могилы», один из бойцов положил окурок в пустую пачку от сигарет, символизирующую гроб и, спрыгнув в яму, торжественно опустил ее вниз. После чего была проведена церемония прощания, где несколько наугад выбранных сержантом бойцов под сдавленные смешки остальных произносили речи прощания с «безвременно ушедшим товарищем».

— Он был коротким и вонючим, но своей безвременной смертью, он открыл нам непреложную истину: не сри там где живешь, и не живи там где срешь. — Под нескрываемый хохот завершил свою речь Романов.

Козлов и сам уже улыбался, но все же прикрикнул на особо веселившихся пацанов. Потом все курсанты кинули по горсти земли в яму и наконец «похороны окурка» были закончены.

Я думаю, нашим курильщикам еще долго будут вспоминаться эти «похороны», когда они будут идти в курилку. С одной стороны это глупость, а с другой, такой метод воспитания весьма эффективен. Теперь каждый будет присматриваться к курящему товарищу, чтобы дать тому хорошего пенделя под зад, если окурок окажется не в урне. Должен признать, что коллективные наказания все же имеют свой смысл. Нужно сделать так, чтобы все вокруг были лично заинтересованы в поддержании порядка, и тогда порядок будет идеальным.