Отморозок 5

Глава 15

— Здравия желаю товарищ майор. Младший сержант Костылев по вашему приказанию прибыл!

Стою навытяжку перед комбатом. Здоровый мужик. Черные волосы с густой проседью, как говорят англичане — соль и перец. Широкие плечи, мощные руки с пальцами поросшими толстыми черными волосками. Взгляд темных глаз жесткий пытливый.

— Так вот ты какой, Юрий Костылев, — он окидывает меня взором с ног до головы. — Наслышан о твоих делах.

Не знаю о каких именно моих делах он сейчас говорит, поэтому, предпочитаю молчать, преданно поедая глазами начальство. Подчиненный, в присутствии руководства, должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы не смущать своим разумением начальство — это изречение, ошибочно приписываемое Петру Первому, не что иное как народное творчество, однако, не раз меня выручавшее и в этой, и в прошлой жизни. Начальство, особенно военное, всегда любит показное рвение со стороны подчиненных, которое сочетается с некоторой туповатостью, ну чтобы на этом фоне осознавать, какое оно умное. А если это командиру приятно, то и мне не трудно немного подыграть ему.

— Проходи, Костылев садись, у меня к тебе интересный разговор будет, — благожелательно кивает мне комбат на стул стоящий около его стола.

Я сажусь на указанное место и обращаюсь в почтительную немую статую, в ожидании обещанного интересного разговора.

— Ты же из Москвы призывался, но сам не москвич? — Добродушно интересуется комбат.

— Так точно, товарищ майор! — Тут же отвечаю я, поспешно вскакивая со стула.

— Да погоди ты, — досадливо машет рукой Кабоев. — Не подскакивай каждый раз, когда я к тебе обращаюсь. У нас тобой сейчас неформальная, можно сказать дружеская беседа. Ты же почти сразу после школы попал в армию, так вот воспринимай меня сейчас, ну как директора школы к примеру. Можешь сейчас даже обращаться ко мне по имени отчеству. Уяснил?

— Да, Михаил Расулович, уяснил, — киваю я усаживаясь на стул. И впрямь не стоит переигрывать, изображая из себя полного идиота. Кабоев явно не дурак, и поймет, что я валяю ваньку. А его злить не стоит, мне еще под его командованием более полутора лет придется служить.

— Ну, так что с моим вопросом? — Напоминает мне комбат. — Как в Москве оказался?

— Я, Михаил Рассулович, из Энска. Там родился и закончил школу. После окончания не поступил в институт и уехал в Москву, там стал работать дворником в ЖЭКе на окраине. Оттуда и призвался.

— Понятно. Молодец! Все-таки выходцы из провинции, всегда более хваткие ребята, чем зажравшиеся столичные жители, — одобрительно кивает майор.— Мне тут тебя твой взводный, прапорщик Приходько очень нахваливает. Говорит, что ты сумел хорошо организовать работу на вверенном твоему командованию строительном объекте. Смог взять в руки непростой коллектив. Сам лично не чурался работы. Благодаря грамотному руководству все работы успели сделать почти к сроку. Неделю задержки, не берем во внимание, это же стройка. Такое рвение весьма похвально. Мне нужны люди, которые и сами умеют работать и других при необходимости смогут заставить.

Комбат сделал акцент на последнем предложении. Интересно. Неужели, он хочет предложить мне взять контроль над частью, вместо Жоржа? Как то быстро все это. Жорж, несмотря на потерю братьев Резвановых, еще очень силен и вряд ли спокойно отдаст мне бразды правления. У него людей больше, и даже при поддержке комбата, сместить его будет чертовски трудно. Будет большая заварушка в части с непредсказуемым результатом. Майор не может этого не понимать. Так что, это вряд ли. Что же он тогда хочет мне предложить?

— Я вот тут подумал, — продолжил комбат. — У нас в батальоне есть очень интересный персонаж, — старший сержант Георгий Засеев. Слышал, наверное, о таком?

— Конечно, товарищ майор, — утвердительно киваю я.

— Хороший парень, и порядок в части поддерживает и молодежь натаскивает, — продолжает Кабоев — Но он у нас скоро уходит на дембель. С ним уходят парни из его призыва, которые помогали ему воспитывать молодежь и прививать им любовь к созидательному труду на благо Родины. Нужно продолжить эти хорошие традиции и сохранить порядок в части. Ты сам уже столкнулся с реальностью, и видишь, какой у нас здесь контингент собрался. Призывались из разных республик, многие по-русски не умеют толком говорить. А нам на это скидку никто не даст. Потому, что все порученное нам Родиной и партией, должно быть выполнено в срок, и наилучшим образом. Ведь мы здесь своим трудом поднимаем обороноспособность нашей страны и строим самое справедливое общество всеобщего равенства и благополучия.

Кабоев еще несколько минут распинался передо мной, рассказывая, насколько важными делами мы тут занимаемся. Я кивал и всем своим видом выражал полное одобрение его словам. Сука! Мы тут не обороноспособность поднимаем, а горбатим лично на тебя, и на несколько заинтересованных лиц, в командовании батальона. Нет, конечно, мы что-то и для государства делаем, хотя непонятно, причем тут солдаты, если нужно сделать ремонт в школе, или перебрать гнилые овощи на складе консервного завода? Если бы еще военные объекты строили, или ремонтировали, то это одно, а закрывать дыры гражданского строительства бессловесными солдатиками, как-то не комильфо для мощного советского государства. Да, и на счет равенства, ты это «духам» расскажи, которые в твоей же части «дедушек» обстирывают и по взлетке летают от поджопников и зуботычин.

— Так вот, Юра, что я хочу тебе предложить, — вернул меня на землю Кабоев, — После ухода Засеева, у нас в батальоне, не должен образоваться вакуум власти. У нас есть хорошая замена Засееву — сержант Гаглоев Дато, ты его тоже должен знать. Я хочу, чтобы ты, вместе со своими наиболее перспективными парнями, влился в его команду и поддержал его усилия по воспитанию нашего молодого пополнения. В свою очередь, могу тебя заверить, что люди помогающие командованию батальона, имеют весьма существенные привилегии в нашей части, и их служба проходит в несравненно более комфортных условиях чем у остальных. Но это и понятно, активные военнослужащие, болеющие за общее дело, должны поощряться в первую очередь. Кроме того, особо отличившиеся военнослужащие из числа активистов, по результатам выполненной работы премируются довольно значительными денежными суммами и отпусками. Так что, ты на дембель сможешь уйти с не с пустыми руками и порадовать родителей, а до дембеля несколько раз съездить домой.

— Спасибо товарищ майор,— широко улыбаюсь я, но вынужден отказаться от вашего заманчивого предложения.

— А что тебя смущает? — Совершенно искренне удивился комбат.— По моему, в том, что я тебе перечислил, присутствуют одни только плюсы.

— Да, так-то оно так, вот только личности Засеева и Гаглоева сразу ставят крест на всем, — пожимаю я плечами. Раз вы сами сказали, что у нас разговор неформальный, я вам честно скажу. Я, конечно, выполню все ваши распоряжения как командира батальона, но помогать Засееву и Гаглоеву в их «воспитании» молодежи не стану. Не нравятся мне их методы, да и вообще, их отношение к товарищам по службе не нравится.

— У тебя есть конкретные примеры их плохого отношения к сослуживцам? — Кольнул меня своими черными глазами Кабоев. — У нас в части есть замполит, майор Сухов Михаил Генадьевич, есть комсомольская организация. Ты можешь вынести вопрос о неподобающем поведении Засеева и Гаглоева на комсомольском собрании. Или, если ты знаешь о чем-то очень серьезном, ты можешь даже обратиться к капитану Алкснису из особого отдела, он тебя внимательно выслушает и, я тебе гарантирую, что будут приняты все меры, чтобы наказать виновных, если они действительно совершили что-то неподобающее для советского военнослужащего.

Кабоев испытывающе смотрит на меня, ожидая ответа. Ну да, идея отличная призвать Жоржа к ответу за беспредел через комсомольскую организацию. Я сейчас просто лопну от смеха. Интересно, а Жорж вообще комсомолец? Эдик говорил, что он судим, значит, вряд ли. Особист Алкснис — рыбий глаз. Беседовал я тут с ним после драки на спортплощадке. Очень неприятный и скользкий тип. Что, эта сволочь, как и замполит, не знают что ли о том, что творится у них в части? Сто процентов, здесь есть стукачи, которые докладывают им обстановку на местах, но раз ничего не предпринимается, и землячество Жоржа процветает, значит, оно им выгодно. Не зря ведь комбат так за Жоржа и Дато ратует.

— Нет, товарищ майор,— отрицательно качаю головой, — никаких фактов, о неподобающем поведении старшего сержанта Засеева и сержанта Гаглоева у меня нет. Между нами присутствует личная неприязнь, которая делает невозможным наше с ними сотрудничество.

— Говоришь, испытываешь такую личную неприязнь что аж кушать не можешь. — Блеснул знанием классики советского кино комбат, — Не нравятся тебе их методы воспитания? А как ты заставишь нормально работать патологических лентяев и бездельников? Как ты по-другому заставишь их поддерживать порядок в части? К нам сюда загоняют всякий сброд, дай им волю, и они сами зарастут тут грязью по уши и ничего делать не будут, а уж на стройке работать и подавно не станут. Засееву, хочешь не хочешь, приходится разговаривать с ними на понятном им языке. И это у него хорошо получается.

— Товарищ майор, можно и по-другому. Вы же сами говорили, что довольны нашей работой на объекте в школе. Дайте нам любой другой объект, и вы увидите, что мы сумеем сдать его в срок, и без методов «воспитания», которые использует Засеев.

— Понимаешь в чем дело Костылев, — задумчиво теребит нос Кабоев, раз уж у нас с тобой такой откровенный разговор пошел, скажу тебе прямо — мне нужен прежде всего полный порядок во всем батальоне, а не в отдельно взятом взводе, или даже роте. Ты, со своими людьми, не потянешь весь батальон. Слишком вас мало. Чурки вас сомнут, и тогда здесь будет полный бардак. Гаглоев после ухода дембелей тоже ослабнет, и если вы с ним еще начнете выяснять отношения между собой, в итоге вас скинут и нагнут таджики или узбеки. Мне этого не нужно. Мне нужно, чтобы все здесь работало как часы. Ты был полезен в поселке, а здесь ты можешь быть либо полезен, либо вреден. Если ты сейчас будешь демонстрировать свою независимость, это будет вредным фактором. Другие могут подумать, что они тоже так смогут, и тогда часть захлестнут беспорядки. Еще раз повторяю, ты должен поддержать Засеева, а потом Гаглоева и помочь им в поддержании порядка. Твое к ним отношение меня не волнует. Иначе, я начну рассматривать тебя как вредный и дестабилизирующий фактор, со всеми вытекающими. Все понял?

— Так точно, товарищ майор! — Вскакиваю со стула и вытягиваюсь струной.

— Кругом, шагом марш в расположение. — Холодно бросает мне комбат.

— Есть, товарищ майор! — Выпучив глаза ору я, и четко развернувшись через левое плечо, строевым шагом выхожу из кабинета.

— Думай Костылев, хорошо думай, чтобы потом не пожалеть. — Несется мне вслед.

Иду в расположение роты, размышляя по дороге. Хреноватенький разговор вышел у меня с комбатом, да еще так быстро. Мы вернулись в часть только вчера. На объекте, как я и обещал Приходько, все было выполнено почти в срок. Бригадир строителей Федор Иванович, прощаясь, сказал, что со мной приятно иметь дело, и пожелал мне легкой службы и скорейшего дембеля. Э-эх. Его бы устами да мед пить. Сам Приходько со мной переговорил наедине еще там в школе. Поблагодарил за выполненную работу и сказал, что замолвил за меня словечко перед комбатом, и что меня ждет с ним важный разговор.

Я знал, что по возвращении в часть, события должны закрутиться с новой силой и готовился к этому. Этот месяц, после памятного разговора с Жоржем, нас никто не трогал, дав нам свободу справиться, или облажаться самостоятельно. Все как бы подвисло в воздухе в ожидании, куда подует ветер. Нам это было только на руку.

Общими усилиями, мы все же справились. Не могу сказать, что все далось легко. Были еще разговоры сверхушкой «азиатов», были конфликты, когда я их ловил во время безделья в каком-то из кабинетов, но обходилось уже без рукоприкладства. Абай и остальные «дедушки» пыхтели, ворчали и даже огрызались, но все равно шли работать, и так до следующего раза В целом, этот месяц прошел довольно спокойно, и я смог, вдобавок к выполненной работе, еще и поднатаскать свою команду по физухе, по технике и по тактике групповых схваток. Теперь, это уже не те забитые парни, которыми они были еще пару месяцев назад. В глазах моей команды горит огонь, и я верю, что они не струсят в решающий момент.

Сегодняшняя ночь в казарме прошла без происшествий. Абай, Бабай и Жос усвистали к своим землякам, но к утру вернулись и вели себя прилично. Я выставил на ночь меняющийся через каждый час парный пост, на всякий случай. На зарядке и завтраке тоже все было нормально, никто нас не трогал, и не старался задеть. А уже в десять утра меня вызвали к комбату.

По сути, он мне предложил тоже самое, что предлагал месяц назад Жорж. Влиться с наиболее подготовленными людьми в его землячество, для того чтобы усилить его в преддверии ухода на дембель самого Жоржа и наиболее боеспособных старослужащих. И понятно почему нужно такое усиление, Кабоев мне прямо сказал, что ему не нужен конфликт между мной и Жоржем, или мной и Дато, потому, что этим могут воспользоваться «азиаты», и придавить и нас и кавказцев. Любая смута в части, это удар по нему как по командиру. Одно дело, когда под прикрытием внешнего благополучия по ночам в казармах творятся жуткие вещи, но это никуда не уходит, и совсем другое — открытая война между несколькими «землячествами» за власть, с массовыми побоищами. Тут уже можно нарваться на проверку из МО с соответствующими оргвыводами.

Если бы Жорж и Дато не были такими конченными тварями, то можно было бы подумать о союзе, а так, тут и думать нечего. Состоять в одной команде с подобными типами и выполнять их указания, это для меня абсолютно неприемлемо. Что остается? Уйти в отказ, и попробовать удержаться до командировки на следующий объект, а там, глядишь, ситуация как-то изменится. Мне же Приходько обещал свое содействие. Надо поговорить с ним, чтобы он побыстрее добился для нас новой командировки. Чем дальше от этого змеиного гнезда, тем лучше. А пока надо всячески тянуть время, не давая явного ответа. Позиция конечно страусиная, но пока я другого выхода не вижу, чтобы не лечь под Жоржика, но в то же время не поссориться окончательно с комбатом.

Сидим на политзанятиях в Ленинской комнате. В полуха слушаю, как наш ротный замполит старший лейтенант Терещенко рассказывает о дружбе народов в СССР. Говорит он нудно и очень скучно, кажется, что от его речи засыпают даже мухи на лету. У Терещенко противный гнусавый голос и сам он похож на глиста: тощий и очень бледный. Парни, те кто не спит, делают вид, что слушают отборный бред который несет Терещенко, хотя у нас перед глазами каждый день иные примеры «дружбы между народами», когда более сильное землячество «нагибает» по национальному признаку всех остальных, а другие, землячества, мечтают о том, чтобы выбиться наверх и «нагнуть», в свою очередь тех, кто остался внизу.

У нас во взводе не так. В сплоченной команде, которую мне за эти месяцы удалось создать, действительно полный интернационал и никто никого не гнобит, ни по национальному признаку, ни по старшинству призыва. В нашей команде есть и аварец Баиров, и осетин Ханикаев, и литовец Бразаускас, и еврей Бергман, и туркмен Бердымухамедов, и москвич Карасев, и многие другие парни разных национальностей. Нет никакой разницы, откуда и кто призывался, был бы человек хороший, и делал бы то, что от него требуется. Все равны и все стоят друг за друга. Потому-то, нас здесь до сих пор не поломали и считаются как с существенной силой.

В нашей казарме нет ни ночных построений на взлетке с пробиванием «фанеры» жмущихся в страхе «духов», ни забегов оленей по ПП, нет издевательств и ничего из того, что творится в расположении других рот по ночам. Около дверей каждую ночь стоит сменяющийся парный пост на случай вторжения незваных гостей, которые, впрочем, не спешат к нам наведаться. Весь батальон знает, что было в первый день нашего пребывания в части и как мы встретили карательную команду Дато. Знают, кто поломал братьев Резвановых, которые, кстати, уже вышли и больнички и сейчас большей частью отлеживаются у себя в бытовке. Я их пока не встречал, но думаю, новая встреча с ними не за горами, хотя после нашей прошлой встречи, они надолго не бойцы.

Наши ротные «дедушки»: Абай и его приятели тоже ведут себя прилично. Здесь в части я для них уже не командир и их вместе с земляками стало гораздо больше, но попыток пробить нас на «вшивость» пока нет. Они предпочитают ездить на «своих духах» не трогая тех кто в команде со мной. Так что, у нас с ними досих пор действует договор о нейтралитете.

Сейчас мы работаем на стройке многоквартирного дома, куда нас вывозят на стареньком автобусе по утрам и возвращают в расположение вечером. Большого объекта, куда бы мы могли уехать надолго, как летом, пока нет. Приходько обещал как только появится что-то подходящее отправить нас туда, а пока мне приходится маневрировать, не давая четкого ответа Жоржу, с которым я уже пересекался на нейтральной территории здесь в части. Кабоев меня пока не трогает, но это ненадолго, терпение майора скоро должно иссякнуть. А вообще, я прямо таки шкурой чувствую, как вокруг сгущаются какие то тучи, но пока не могу понять откуда конкретно ждать подлянки, потому, что она может возникнуть буквально со всех сторон.

— Как задолбал этот глист, — толкает меня локтем Ромка.

Он показывает мастерски исполненный простым карандашом рисунок, на котором изображен глист с лицом Терещенко в офицерском кителе и фуражке. Вышло очень похоже, я давлюсь от смеха, вызывая строгий взгляд замполита, которым он буквально хочет пригвоздить меня к месту. Сразу делаю вид, что поперхнулся и артистично кашляю, маскируя смех. Замполит показывает мне кулак и продолжает свою нудятину дальше.

— Младшего сержанта Костылева срочно в гараж капитану Измайлову, — сообщает незнакомый запыхавшийся смуглый солдатик и крутанувшись на месте несется обратно.

Я в беседке смотрю, как играют в шахматы Ханикаев с Бергманом. Партия подходит к кульминации. Ромка загнал ладьей и слоном короля Эдика в угол, и грозит вот-вот поставить ему мат.

Отрываюсь от созерцания шахматной партии и иду по направлению к гаражу, недоумевая, что в восемь вечера могло понадобиться от меня Измайлову. Мы вернулись со стройки уже пару часов назад и вроде на сегодня ничего больше не намечалось.

За казармой первой роты заворачиваю за угол, и, не доходя буквально метров пятьдесят до батальонного гаража, натыкаюсь на троих «черпаков» из первой роты. Среди них тот самый ефрейтор, которого я «приголубил» в день нашего приезда в казарме. Мы потом еще сходились утром в групповой драке на зарядке, правда там я его не встретил, и вот теперь мы столкнулись на узкой дорожке, ведущей к гаражу.

— А-а-а, «душара», — расплылся в улыбке ефрейтор — Вот ты мне, сука, и попался.

Я даже удивился такой глупости. Неужели этому придурку не хватило первого и второго раза? Он должен был слышать обо мне. Но, или не слышал, или по какой-то причине не воспринял всерьез.

— Ефрейтор, если тебе зубы не сильно жмут, то иди куда шел, — мирно предлагаю ему и его приятелям разойтись.

— Сейчас ты сам гад без зубов останешься, — угрожающе бросает ефрейтор и вся троица, ускоряя шаг, обхватывает меня полукругом.

Ей богу, как они меня утомили эти тупые твари. Я, мгновенно крутнувшись, выстреливаю самому быстрому противнику спин бэк кик правой ногой в живот. Того ожидаемо уносит, а я собираюсь продолжить, но слышу громкий крик.

— Всем стоять! Прекратить драку!

Останавливаюсь и вижу нашего батальонного особиста и незнакомого мне летеху, быстрыми шагами направляющихся к нам. Два оставшихся на ногах противника стоят, переминаясь с ноги на ногу, и мрачно смотрят в землю. Третий, получивший от меня удар ногой, катается по земле, держась за живот и задыхаясь.

— Так, что здесь происходит? — Рявкает Алкснис, осматривая всех участников драки, и наткнувшись глазами на меня, ехидно улыбается. — Костылев! А я ведь тебе сразу говорил, что ты плохо закончишь. Тогда ты соскочил у меня с крючка, но теперь я тебе обещаю, что ты ответишь за избиение товарищей по полной.

— Не было никакого избиения, товарищ капитан, — делаю попытку оправдаться я. — Мы с ефрейтором и его приятелями отрабатывали приемы рукопашного боя. Учились военному делу настоящим образом, как нам и завещал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин.

Незнакомый мне парень получивший удар уже стоял на ногах, еле держась на ногах и пошатываясь. Лицо у него было очень бледное, как бы не сблеванул прямо при особисте. Ефрейтор, которому, к сожалению, на этот раз не досталось, тоже что-то промямлил про отработку учебного боя, но Алкснис уже закусил удила.

— Что ты мне тут лепишь Костылев? Думаешь, дурака нашел? — Особист бешено вращает своими белесыми глазами. — Это залет. Пять суток ареста тебе за драку и пререкание с командиром.

— Есть пять суток ареста! — Вытягиваюсь перед капитаном.

— Лейтенант Ахметбаев, — обращается Алкснис к своему спутнику — сопроводите младшего сержанта на гауптвахту и предайте лейтенанту Чхеидзе, чтобы ему там уделили особое внимание. Скажи, что комбат подтвердит арест.

Стою около пустого видавшего виды стола в небольшой комнатке с окном выходящим в огороженный высоким бетонным забором с пущенной по верху колючей проволокой дворик, по которому ходит караульный с автоматом. Во дворе, прямо напротив окна стоит двадцатифутовый металлический морской контейнер, с приставленной к нему сбоку лестницей. Непонятно только, зачем он тут нужен. В комнате вместе со мной со мной находятся лейтенант Чхеидзе и какой-то широкоплечий амбал с туповато простодушным лицом.

— Все из карманов на стол, — командует лейтенант.

Достаю и кладу на стол расческу, зажигалку, брелок, и разную мелочь. Последней кладу фотографию Вики, там где она стоит около входа на ВДНХ в своем синем платье. Чхеидзе глядя на фото девушки, хмыкает и небрежно сгребает все это в пустой ящик стола.

— Ремни.

Снимаю и кладу на стол свой кожаный ремень с начищенной бляхой.

— Брючный тоже, — напоминает лейтенант.

Снимаю и кладу на стол брезентовый брючный ремень. Далее следует команда

— Раздевайся до трусов.

Выполняю приказание и стою босиком на голом каменном полу. Хорошо, что сейчас сентябрь и камни не холодные. Амбал, под внимательным взглядом лейтенанта тщательно ощупывает мою одежду, качает головой и кидает ее на пол.

— Одевайся — командует лейтенант, и смотрит, как не спеша натягиваю хбшку обратно. Увидев, что я взялся за портянку качает головой. — Портянки и сапоги оставь, не положено.

— Нет такого в уставе, — пытаюсь возразить я.

— Сказано, не положено, — повышает голос Чхеидзе.

Решаю не спорить, и выпрямляюсь, смотря на лейтенанта.

— Вперед пошел — кивает тот на дверь.

Проходим по длинному коридору и останавливаемся перед стальной дверью с надписью «Камера 3». Амбал открывает замок и я вхожу в небольшое, около десяти квадратных метров, вытянутое полутемное помещение, с маленьким, густо зарешеченным окошком у потолка. Сквозь окошко внутрь кое-как проникает свет с улицы. Внутри помещения, по двое, друг напротив друга, на табуретках, прислонившись спиной к стене, сидят четверо крепких смуглых парней в выгоревших на солнце хбшках. Они тоже, как и я, босиком. Все мне незнакомы, но это и не удивительно, я в части недавно и не знаю большую часть состава. Когда в проеме двери показывается Чхиедзе, все обитатели камеры мгновенно вскакивают на ноги и выстраиваются в шеренгу. Тот, что пониже и покоренастей остальных, делает шаг вперед и командует.

— Равняся! Смирна! — потом повернувшись к Чхеидзе докладывает с сильным восточным акцентом. — Товарища лейтената, в камера номэр три содержится четыре человека. Старший по камера ефрейтор Алимов.

— Вольно, — кивает лейтенант и добавляет — Принимайте нового «залетчика». И чтобы тихо мне здесь было, а то завтра на камни работать поставлю.

Кинув последнюю фразу, лейтенант уходит, дверь за ним громко лязгает и слышится звук поворачивающего в замке ключа.

— Добрый вечер! — Вежливо здороваюсь я со снова рассевшимися на табуретках обитателями камеры.

Те демонстративно молчат, совершенно игнорируя меня. Ладно, хрен с вами. Отхожу к стене с окном и прислоняюсь спиной к прохладной поверхности покрытой грубой цементной шубой. Каменный пол холодит ноги. Хорошо, что сейчас первая декада сентября и еще тепло, зимой здесь, наверное, вообще дубарь. Чувствую, что штаны на мне держатся еле еле и вот-вот спадут. Достаю из кармана завалявшуюся там веревочку и неторопливо подвязываю ее между хлястиками для ремня. Теперь порядок.

Свободных табуреток в камере больше, и нет пристегнутых к стене цепями полатей для сна тоже всего четыре. Суки! Меня специально посадили пятым в камеру предназначенную для четверых. Табуретки все заняты, нары пристегнуты к стене и так будет до отбоя. Потом их опустят на ночь и поднимут уже в 5 утра. На «губе» подъем на час раньше, чем в целом по части. Арестантам не положено пролеживать бока на нарах. Можно ходить, стоять или сидеть на табуретке. Каждый день несколько часов строевой подготовки и обязательные работы, основная цель которых не сделать что-нибудь полезное, а максимально вымотать арестантов бессмысленной работой так, чтобы у них не осталось никаких сил.

В армии, где человек изначально несвободен, обычное ограничение свободы никакого особого влияния оказать на него уже не может, а наказание, для воспитательного эффекта, должно ощущаться очень остро. Поэтому на губе придумывают разнообразные изощренные методы воздействия на солдат и сержантов, чтобы залетать туда не очень хотелось. Эти методы сильно зависят от фантазии начальника гауптвахты. Если начальник просто ревностный служака, то в основном арестантов мордуют бесконечной строевой подготовкой, зубрежкой уставов, а так же грязными и тяжелыми работами. Но попадаются и изощренные садисты, наслаждающиеся практически безграничной властью над арестантами. Эти могут придумать такое, от чего у неискушенного человека могут встать волосы дыбом.

В нашем отдельном общестроительном батальоне не настоящая гауптвахта, в ее первоначальном общеармейском смысле. На настоящую «губу» проштрафившегося солдатика нужно вести аж в Астрахань, и при этом соблюсти кучу формальностей. Комбат нашел весьма остроумный выход и создал у себя на территории свою собственную, можно сказать «личную» гауптвахту. Назначение этой «личной губы» тоже самое, что и настоящей — наказание «залетчиков» в назидание остальным, только здесь ее начальник лейтенант Чхеидзе, вообще никак не стеснен в мерах воздействия на арестантов, в отличии от настоящей гауптвахты, которую, время от времени, проверяет военная прокуратура. Так что, сейчас я сильно попал, если это не самодеятельность Алксниса, а подстава от комбата, и он решил все таки додавить меня с принятием решения.

— Эй ты, русский свиня, билять, отайди от окна не закрывай нам воздух, — вырывает меня из моих мыслей чей-то голос. — Твое, сука, место будет под маей шконкой, пока я здэсь.

Смотрю сверху вниз на Алимова, который мне это сказал. Тот, сидя на табуретке, ухмыляясь, сверлит меня взглядом, а потом резко бросает мне.

— Ты что не понял падла? От окна отойди и ложись на пол.

Когда прозвучала последняя фраза, все четверо быстро встали и взяли в руки табуретки.

— Дратца любиш Костыль, да? — Ухмыляется ефрейтор — Сейчас мы тебе, билят, покажем как надо дратца.

Здесь меня знают, мелькает у меня мысль. Драка у батальонного гаража и так некстати появившийся Алкснис, закатавший одного меня на пять суток на «губу», все это звенья одной цепи, как и его фраза о том, что начальник батальонной «кичи» должен отнестись ко мне по-особенному. По особенному, это подсадив меня в камеру с четырьмя «азиатами», которые сейчас медленно подходят, вооружившись тяжелыми табуретками. Значит, опасаются, не спешат кинуться вперед. А мне бы надо что-то срочно предпринять, а то зажмут у стены и как молотобойцы задолбят табуретками.

Хорошо, что камера довольно тесная и все четверо не смогут меня атаковать одновременно, и табуреткой здесь особо не помашешь, велик риск случайно засадить по кумполу своему же приятелю. Двое, встав в ряд, взяв табуретки за сидения и выставив ножки вперед, двигаются ко мне. Они, время от времени, делают резкие выпады, стараясь больше напугать чем попасть. Еще двое, взяв табуретки за ножки, стоят за их спинами, готовые в любой момент атаковать, если я попытаюсь прорваться через первую линию.

Делаю резкий рывок вперед и хватаю обеими руками табуретки своих ближних противников за перемычки между ножками. Они оказались недостаточно быстры, чтобы меня ударить тычком ножками, а отступить не смогли, потому что сзади двое их приятелей. Оба противника отчаянно пытаются вырвать свои табуретки делая рывки на себя и выкручивая их из стороны в сторону и совсем забывают про низ. А я-то помню, и очень быстро поочередно пробиваю обоим удары в пах голенью снизу вверх. В карате этот удар называется кин-гери, и он запрещен во всех без исключения видах контактного спорта. Но у нас же здесь не олимпийские игры, чтобы соблюдать такие глупые правила, поэтому — получите и распишитесь.

Оба несчастных, выпустив табуретки и схватившись обеими руками за ушибленные места, с диким воем падают на бетонный пол. А я швыряю одну табуретку в третьего противника и тут же второй прикрываюсь от летящего мне в голову угла табуретки в руках четвертого. Все это происходит буквально в считанные мгновения.

Мне удалось сразу уполовинить количество врагов, но оставшиеся двое очень активно и слаженно атакуют меня с двух сторон. К тому же другие двое под ногами, которые пока еще баюкают свои отбитые причиндалы, могут оклематься и попытаться прихватить меня за ноги. Если хоть одному удастся меня сковать снизу, то двое его приятелей сверху меня просто замолотят. Поэтому, продолжая отбиваться от ударов табуретками тех, кто остался на ногах, я мимоходом пробиваю тем, кто внизу футбольные удары подъемом ноги в голову, чтобы они не вздумали помочь своим приятелям. Это помогает, и на какое-то время, я могу не думать о тех, кто без чувств валяется на полу, за исключением того, чтобы просто не запнуться об них.

В камере стоит дикий мат, стоны боли, хриплое дыхание и треск от сталкивающихся табуреток. «Чтобы тихо здесь было» — бросил Алимову, уходя, начальник гауптвахты. Тихо у них явно не вышло. Интересно, как скоро на этот шум прибегут караульные? Мне пока удается парировать атаки противников своей табуреткой, но от нового столкновения она разлетается на куски у меня в руках. Запускаю оставшейся у меня в руке ножкой Алимову по голове. Тот вздергивает свою табуретку вверх, чтобы прикрыться, а я сразу кидаюсь вперед, и, прихватив его руки, делаю скрутку, высекая его мощной подсечкой и бросая прямо во второго, который пытается достать меня ударом табуретки справа. Отлично получилось! Алимов влетел прямо своей башкой под удар табуреткой от своего приятеля, и без чувств рухнул на пол. Я налетел на оставшегося противника, которого занесло после удара. Заблокировал руки, чтобы не получить удар на возврате, и сам наношу круговой удар коленом в печень. Моего оппонента скрючивает от боли, а я, выхватив из его ослабевших рук табуретку, разбиваю ее об его спину. Бинго!

— Стоять! Лечь на пол! Руки за голову!

В камеру залетают двое караульных с автоматами. Один широким замахом пытается ударить меня в голову прикладом. А вот это ты зря! Еще разгоряченный схваткой, и, не осознавая до конца, что делаю, на автомате перехватываю удар, подбивая одной рукой приклад верх, а ствол, закручивая вниз и в сторону. Кисти караульного выворачиваются под неестественным углом, он шипит от боли и выпускает автомат, который тут же оказывается у меня в руках, а караульный, сшибленный подсечкой, летит на пол. Привычно держу калаш правой рукой за рукоять, с указательным пальцем лежащим вдоль спусковой скобы, а большим пальцем левой руки мгновенно отщелкиваю предохранитель на автоматический огонь и сразу же, резким движением мизинца той же руки, передергиваю затвор, досылая патрон в патронник. Миг и левая рука уже на цевье, указательный палец правой уже лег на спусковой крючок, а ствол направлен на второго караульного. Все это занимает считанные мгновения. Караульный в ужасе бросает свой автомат на пол, он даже не успел снять его с предохранителя. Глаза парня расширились от дикого ужаса.

— Не надо! Не надо! Не стреляй! — Кричит солдат, и, отступая, как рак пятится назад, спотыкаясь об лежащего на полу азиата. Тут же падает и, не отводя напуганного взгляда от меня, перебирая руками и ногами, отползает к стене.

— Брось оружие! — Слышу громкий крик от двери и вижу лейтенанта Чхеидзе с пистолетом направленным на меня.

— Все, все, я сдаюсь, — отвечаю ему, убираю палец со спускового крючка и, опустив ствол вниз, осторожно кладу автомат на пол.

— На колени! Руки за голову! — Кричит Чхеидзе, держа меня на прицеле.

Послушно выполняю приказ начальника гауптвахты. Он подбегает ко мне и бьет ногой в лицо. Я прикрываюсь руками накрест, но не отвечаю. Хотя, именно сейчас легко бы сшиб его на пол и отнял пистолет, если бы захотел. Но это было бы уже перебором, я и так достаточно тут накуролесил. В камеру залетает еще кто-то. Вместе с лейтенантом они начинают яростно пинать меня ногами. К ним присоединяются поднявшиеся с пола первые караульные, которые горят желанием отомстить за испытанный только что ужас. Какое-то время вся эта толпа бешено месит меня. Мне удается прижаться спиной к стене, и я скрючиваюсь там в позе эмбриона, подтянув колени к животу и прикрыв руками голову. Десятки ударов ногами градом сыплются с разных сторон. Хорошо, что прикрыта спина, иначе мне бы уже отбили почки. Удары в голову, смягченные моими руками, ощущаются яркими вспышками. Удары по телу, чувствую тупыми толчками. Боли нет. Есть только вспышки и толчки. Время растягивается, превращается в тугую липкую патоку, в которой я тону словно муха. Сколько еще? Не знаю. Спустя целую вечность, как сквозь вату, слышу крик.

— Стоять! Отставить, я сказал! В контейнер его!

Больше ничего не слышу и не чувствую, проваливаясь в липкую темноту.

Уважаемый читатель, если Вам интересно мое творчество, то ожидании новой главы Отморозка Вы можете прочесть мой полностью законченный цикл Каратила: https://author.today/work/232258