Отморозок 5

Глава 5

Лежу с закрытыми глазами на не застеленном простыней матрасе на верхней полке плацкартного вагона. Сопровождающий нашу команду из одиннадцати призывников красномордый капитан к вечеру накушался поднесенной ему «в уважение» «столичной» по самые уши и теперь, счастливо посапывая, дрыхнет в соседнем купе. Перед тем как уйти в аут, кэп назначил дневального и велел ему блюсти за порядком среди вверенных его попечению призывников. Вот только новоиспеченный дневальный, незнакомый мне рыжий веснушчатый парень, уже и сам давно лыка не вяжет. Сидя за столиком на нижней боковой полке, он чего-то невнятно мычит своему собеседнику, который положил голову на столик и спокойно дрыхнет, не слушая бессвязную речь рыжего.

Внизу, прямо подомной, болтают еще несколько парней, с которыми волей судьбы мне предстоит провести несколько месяцев в учебке. Парни уже прилично выпили, приговорив несколько бутылок припасенного на дорогу портвейна, и теперь кое-кого из них несет. Языки у всех развязались, разговоры стали громкими, мне наверху слышно все так, как будто я сам сижу в этой компании.

Громче всех разговаривает Сергей Карасев — здоровенный битюг с большими сильными руками и сильно порченными кариесом зубами. Он еще в военкомате, когда нас «отдали» «покупателю» прибывшему в столицу откуда то из Астраханской области, захотел взять на себя функции лидера нашей команды, пытаясь сбить под себя компанию. Я сразу показал ему, что мне не интересно сбиваться в кучу ни под чьим лидерством. Впрочем, и сам я пока не претендую на роль лидера. Рано еще, надо присмотреться к ребятам, кто из них чего стоит. К тому же, нас после учебки раскидают по разным частям, там и надо будет строить отношения с коллективом и подбирать себе команду, а сама учебка это не надолго, да и там все гораздо проще. Карасев попытался было качнуть меня на вшивость, но наткнувшись на мой насмешливый и уверенный взгляд, сразу же сдал назад, и теперь старался меня просто не замечать. Тем лучше для него же.

К Карасеву все же прибилась парочка крепеньких призывников решивших, что в компании с этим здоровяком им будет легче выбить себе место под солнцем в новом незнакомом и пугающем мире. Остальные пока думают, присматриваясь к новым знакомым, и не спешат принимать какие-то серьезные решения.

— Москвичей нигде не любят, — со знанием дела втолковывает Карасев сидящим рядом пацанам. — В учебке нам надо держаться всем вместе. Тогда мы будем силой, и никто не сможет нас припахать или заставить что-то делать.

— За учебку нечего париться, там все фигня, — послышался голос высокого белобрысого уверенного в себе парня, которого, кажись, зовут Виктор Романов. — В учебке нас никто особенно трогать не будет. Гонять, конечно, будут сильно, но по уставу. Там всем заправляют сержанты. В учебке даже подраться между собой как следует не дадут, будут постоянно следить за этим, им там бардак не нужен, это для самих сержантов будет залет. В учебке пацаны все одного призыва поэтому, вроде бы, равны между собой. Когда все равны, конфликты возникают не часто и быстро тухнут. Вот когда попадешь в часть, там то все и начнется. Не дай бог попасть туда, где чурки или кавказцы верховодят, тогда вообще амба. Как говорится — «Вешайтесь духи!». Но и в других местах поначалу будет тяжело. Нужно будет привыкать ко всякому, а это не просто.

— Много ты там знаешь. — Презрительно отозвался со своего места Карасев. — Чего ты пугаешь? Мы тут все битые и пуганные. Я у себя в ПТУ на первых курсах такого насмотрелся, куда там армия. Знаешь как у нас третьекурсники беспредельничали? Стипендию отбирали, за сигаретами гоняли, и просто чморили самых бедолаг. И ничего, все пучком, отбились.

— Да я не пугаю, а рассказываю. Много не много, но кое-что знаю, — не уступил Романов, — У меня два старших брата служили, они понарасказали всякого. Но если не хотите слушать, я не буду дальше тут перед вами распинаться.

— Да нет, давай, рассказывай — загалдели остальные парни и шикнули на Карасева, — Чего ты мешаешь человеку, пусть говорит. Интересно же.

Я услышал, как Карасев возмущенно засопел, задетый отповедью, но против коллектива не попер. А Романов получив карт бланш тут же продолжил.

— Ладно пацаны, слушайте дальше. В армии есть три основных порядка. Самый распространенный это «дедовщина». Первые полгода ты будешь «духом» или «салабоном», то есть вообще никем. «Духа», те кто старше призывом, по любому всегда припашут, и трендюлей от них «дух» получает по поводу и без. Тут ничего не поделаешь, придется перетерпеть, пока следующий призыв не придет. После прихода нового призыва, следующие полгода ты уже «слон», или «шнурок». У «слона» уже есть какие-то поблажки, он уже может припахать «духа» и дать ему трендюлей, но не дай бог ему косо посмотреть на «черпака», или на «дедушку» тут ему звиздец и настанет. Чтобы из «духа» стать «слоном», ты должен получить пряжкой солдатского ремня по голой жопе, или табуреткой по голове. Можешь, конечно, и отказаться получать, но тогда ты так и останешься «духом», а это, я вам скажу, совсем не здорово. Следующая после «слона» ступень достигается через год службы. Ты становишься «черпаком», или «котлом». «Черпак» уже может припахивать и «слонов» и «духов», и вломить так же может и тем и другим. Но слово «дедушки» и для «черпака» — это закон. Еще через полгода «черпак» уже сам становиться «дедушкой», который нагибает всех, кто ниже его по призыву, ну или не нагибает, если он добрый. «Дедушке» можно все, а вот «слон» или «черпак», если не поддерживают установленный порядок, могут слететь и стать «летунами». «Летунов» не уважают правильные «слоны» и «черпаки» одного с ними призыва и даже могут припахать, но это бывает редко, чтобы не портить авторитет своему призыву. Самый высокий разряд в армии это «дембеля». «Дедушка» переходит в разряд «дембеля» после приказа. Дембеля — это вообще полубоги, и им все в армии до фонаря, они как не от мира сего и даже рукоприкладством они не занимаются, максимум поджопника дадут, нерасторопному «духу». «Дембелям» уже не по статусу кого-то бить, для этого есть «черпаки».

— А еще какие могут быть порядки кроме «дедовщины»?

Услышал я чей то тонкий голос. Скорее всего, это был худосочный темноволосый парнишка в очках с характерной семитской внешностью, по виду типичный интеллигент заучка.

— Есть еще «землячество». — Охотно продолжил свой рассказ Романов. — Это когда в части собирается слишком много борзых земляков из одной республики и остальные «дедушки» и «черпаки» не могут с ними совладать. Тогда земляки навязывают свои порядки всем остальным. Чморят то есть. Там уже не важно, кто и сколько прослужил, а важно, чтобы ты был из одной республики с теми, кто держит там шишку. Главари подтягивают к себе земляков из нового призыва, оберегают и натаскивают их на остальных военнослужащих. Так что какой-нибудь «дух» может гонять подсрачниками «черпака» под гогот своих земляков из старшего призыва. Чаще всего этим отличаются таджики, узбеки и прочие чурки. Их почти всегда много и они никогда не дерутся один на один, предпочитая сразу налетать толпой. Когда их количества недостаточно чтобы верховодить, они обычно тихие и спокойные. «Моя твоя не понимай» — это любимое их выражение, все они понимают, только придуриваются чтобы откосить. Но если их много, тогда всем остальным хана наступает, массой они кого хочешь задавят. Еще «землячеством» сильно отличаются кавказцы. Эти, даже если они из разных республик, обычно сбиваются в стаи и начинают щемить остальных, если стая получается достаточно сильная. У себя дома на Кавказе они могут не любить и даже ненавидеть друг друга, но оказавшись в одной части, все распри откладываются в сторону и они выступают единым фронтом. Кавказцы обычно самые жестокие, среди них много спортсменов, борцов, боксеров. Драться они умеют и любят, чуть что, хватаются за табуретки, ремни или пруты из кроватных спинок и тогда начинается реальное месиво. Иногда бывает, что в землячество объединяются хохлы или молдаване, но это редко. Русских землячеств не бывает. Русские вообще очень редко вписываются за своих, предпочитая молчать и прятать глаза, в надежде, что их не тронут. А пацанам из таких городов как Москва и Ленинград труднее всего. Их вообще никто в армии не любит и стараются как-то прижать.

— Мда, невесело, — сказал кто-то из притихших парней. — Мы-то все как раз москвичи…

— Многое зависит от самого человека, — снова подал голос Карасев. — Если пацан правильный четкий, и может за себя постоять, то он по любому не пропадет, будь он хоть из Москвы, хоть из Устьзажопинска. Я лично себя никому не дам припахать, и мне похер, кто там «дедушка», а кто «черпак».

— Ну, ну. Посмотрим, — иронично хмыкает в ответ Романов и продолжает свой ликбез. — Ну и самый последний и самый заебистый армейский порядок — это «уставщина». Там все происходит строго по Уставу как в учебке. Частей с настоящей «уставщиной» по Союзу не так много, и обычно это образцово показательные части, где офицеры будут драть всех от самого начала и до конца службы. Но для этого им надо сильно напрягаться. Поэтому настоящая «уставщина» в армии встречается не часто. В обычных, не показательных частях она бывает только периодами, когда командиру попадает вожжа под хвост и он хочет всех прижучить. Потом, через время, ему это надоедает и все возвращается к прежним порядкам. Офицерам всегда легче переложить все проблемы с молодняком на плечи «дедушек», а те обычно все скидывают на «черпаков» — вот кто настоящие звери. «Черпаки» очень хорошо помнят, как сами были «духами» и «слонами» и хотят отыграться уже на тех, кто младше по призыву. А если в части процветает «землячество», то офицеры сваливают все на лидеров из этого землячества, а сами бухают и забивают на службу.

— Вить, а припахать это как? — Снова слышу тонкий голос чернявого.— Чего делать заставляют?

— Припахать, это заставить выполнять работу вместо себя. Есть то, что положено делать каждому солдату по уставу, а есть своеобразное рабство, — отвечает Романов, — обычно у каждого «дедушки» есть свой «дух» или «салабон». Он подшивает ему подворотнички, чистит сапоги, стирает, гладит. В общем, полностью обслуживает. Наряды опять же несут обычно «духи» и «слоны», особенно самый тяжелый наряд по кухне или если есть, по подсобному хозяйству. «Дедушки» в наряды тоже ходят, но там на все тяжелые или непрестижные работы припахивают молодых, а сами либо дрыхнут либо в карты играют, максимум могут за печами в кочегарке присмотреть и прочистить воздуховоды в печах.

— А если отказаться? — спрашивает Карасев, который тоже заинтересовался рассказом.

— Можно отказаться, тогда бы будешь «бурым духом». «Бурых» никто не любит ни свой призыв ни старшие. Считается, что все солдаты должны пройти по каждому этапу от «духа» до «дембеля» тогда типа все справедливо. А «бурый» хочет выскочить сразу на самый верх. Тогда его будут учить, бить и ломать, то есть. Будут держать под постоянным прессом.

— А если не сломается?

— Разные способы есть, — туманно отвечает Романов. — Иной раз лучше бы били. Я слышал, что и опустить могут, как на зоне, только даже на зоне такое посчитали бы беспределом, а в некоторых частях — это в порядке вещей. Этим особенно кавказцы славятся. Или спецом под дизель, то есть дисбат могут подвести. В общем, бурым быть опасно, но и выполнять все что скажут, тоже не в масть. Надо для себя сразу определиться, что ты сделаешь для «дедушки», а что не будешь хоть убей. Одно дело пахать за других в наряде по кухне, а другое стирать чьи то носки или трусы.

В пол уха слушаю Романова. Мне в советской армии служить не довелось. Помню, как закончил первый курс института в 1989 году, и когда меня вот-вот должны были призвать по возрасту. Мишка Меченый тогда как раз издал указ, чтобы студентам давали доучиться, а не выдергивали посреди учебного процесса. Тех студентов, которые находились в армии, тогда вернули назад доучиваться, а тех, кого должны были призвать, оставили в институтах. Моих бывших однокурсников призванных в армию, как раз и вернули обратно. Они, прослужив один год вместо двух, оказались на курс младше меня и все еще удивлялись, как я их обогнал, а все было просто, меня не успели призвать. По окончании института, я не стал работать по специальности, а сразу рванул в Москву и там устроился в охранное агентство к Ване Карабанову.

Так бы мне, наверное, и не удалось послужить Родине, но началась первая чеченская и Карабанов вскоре после ее начала, закрыл свое охранное агентство и ушел на контракт. Мы к тому времени уже сильно сдружились, поэтому я пошел туда за ним. Но там где я служил, никакой дедовщины и в помине не было, тем более среди контрактников. На контракте были все люди взрослые, бывалые, многие как и Ваня служили в Афгане, и имели реальный боевой опыт. Попробуйте таким объяснить, кто «дедушка» и вас сразу сделают бабушкой.

Да никто в здравом уме и не будет устанавливать подобные порядки там, где у всех боевое оружие всегда под рукой. Ведь какой-нибудь особо усердный «черпак, или 'дедушка», легко может словить свою пулю совсем не с той стороны. Вся эта фигня работает только в мирное время, когда вырванные с гражданки восемнадцатилетние пацаны, вместо того «чтобы учиться военному делу настоящим образом» как завещал нам еще дедушка Ленин, начинают тупо грызть друг друга потому, что так удобно бездельникам офицерам, опухшим от пьянства где-нибудь в далеком забытом богом гарнизоне. И то и при Советском Союзе и в России периодически в воинских частях бывали расстрелы. Когда забитый «дух» дорвавшись до автомата кладет своих мучителей на смерть. Ничем хорошим для него это не заканчивается, но приезжает комиссия из Министерства Обороны, и летят головы непосредственных начальников. Тогда занявшие места новые командиры начинают дрючить старшие призывы чтобы они не сильно зверствовали с молодыми. Все на время затихает, а потом возвращается на круги своя, до следующего подобного случая.

Колеса поезда уютно выбивают дробь по рельсам, убаюкивая и навевая воспоминания уже из моей нынешней жизни. Сумев почти месяц назад благополучно уйти из милицейской засады, я решил не испытывать больше судьбу и залечь на дно. Выхватив сверток с деньгами у нумизмата, я, кроме всего прочего, рисковал еще и статьей о грабеже, но рискнув, фактически вернул все, что потратил за все время пребывания в Москве. Это была, некая компенсация за попытку меня подставить.

На этот момент у меня припрятано двенадцать золотых десяток. Так что, если даже сдать их очень дешево — по пятьсот рублей, сумма составит шесть тысяч, а если по семьсот, как продавали десятки мне, то выручить можно будет почти восемь с половиной тысяч. Но сдавать их и после армии я точно не буду. Червонцы мне понадобятся гораздо позже, когда деньги резко обесценятся и все полетит в тартарары. После дембеля, в восемьдесят седьмом году, я, уже не спеша, подкуплю себе еще золотишка и валюты, чтобы в девяностые выгодно их прокрутить и удесятерить как минимум. Кроме золота у меня еще осталось около трех с половиной тысяч рублей. Через два года они станут стоить меньше в абсолютном выражении, но это будет все еще весьма внушительная сумма. Как раз мне должно хватить, чтобы с комфортом устроиться и начать осуществлять свои дальнейшие планы.

В восемьдесят шестом году, после известного двадцать седьмого съезда КПСС, страна начнет неотвратимо катиться к обрыву. Поначалу почти незаметно, но постоянно набирая ход, как будто огромный камень, катящийся с горы. Перестройка, гласность, демократия, свобода — такие манящие, не набившие еще горькой оскомины слова. От них так и веет чем-то волнующе новым и еще неизведанным. Народ в любой стране часто падок на речи профессиональных демагогов типа Горбачева. Типа фабрики — рабочим, землю — крестьянам, воду — матросам, бабе — мужика, а мужику — водки.

Я помню, как сам тогда горячо приветствовал происходящие в стране перемены, еще не понимая, куда они нас приведут. Да и откуда мне пацану тогда понимать было — ни ума ни жизненного опыта. Помню только как один дедушка, которому было уже далеко за восемьдесят, слушая выступающего по телеку Горбачева ехидно хмыкнул и сказал. — Поживете еще немного при этом пятнистом балаболе, а потом будете вспоминать застойные годы правления Брежнева как самое счастливое время своей жизни.

Незадолго до призыва, я спрятал все свои ценности и ствол в сделанном собственноручно тайнике в старой котельной которая располагалась в районе где я работал дворником. Я точно знал, что это заброшенное здание простоит еще до конца девяностых, после чего будет снесено, а на его месте построена типовая панельная многоэтажка. Надеюсь, что все это благополучно дождется моего возвращения, а нет, случайности то бывают всякие, тогда начну все с ноля, ведь мне не привыкать это делать.

В последнюю неделю, перед тем как нужно было явиться по повестке в военкомат, Вика почти не расставалась со мной. Уж не знаю, как ей это удалось, но она почти все оставшиеся ночи провела со мной. Хотя, с ее то характером не удивительно, что она и дома всегда умеет настоять на своем. Мы с ней проводили дни вместе, гуляя по Москве и разговаривая о всякой всячине. На работе меня никто не трогал. Я договорился с обрадованным начальником ЖЭКа, что сдам ему квартиру почти со всей мебелью, кроме холодильника и дивана. Их я подарил дворнику Каюму, который много раз меня выручал. Он должен будет забрать их сам из моей опустевшей служебной квартиры. Так что Виктор Семенович охотно закрыл глаза на мои прогулы. Наверное, подгонит эту квартирку кому-нибудь из своих любимчиков. А то и оставит себе, и будет туда баб потихоньку водить. У него, как я замечал, глаз на них еще сильно горит, особенно на тех, что помясистей типа бой бабы Валентины Павловны.

Рано утром перед военкоматом ко мне заехали все мои московские ученики, даже Таня пришла вместе с Ванькой. Ему, кстати, тоже скоро в армию, но его призовут только летом, после сдачи весенней сессии, а я ухожу уже в апреле почти в первых рядах. Мы с ребятами и девчатами попили чаю на прощание и дружно погрузились в машины к Славику и Борису. Уже у военкомата, Вика, которая эту последнюю ночь тоже провела со мной, долго не отпускала тесных объятий. Я и не думал, что она будет настолько откровенно, ни кого не стесняясь, прощаться со мной. Нашим ребятам даже стало немного неловко от такого яркого проявления чувств. Они, стесняясь, отводили глаза в сторону, а Вика, не отпуская, все прижималась ко мне, гладила голову и целуя в губы, щеки и нос, жарко шептала на ухо, что любит и очень будет ждать. Я реально и сам расчувствовался, не смотря на прожитые годы и нажитый возрастной цинизм. Меня еще никогда и никуда так не провожали, даже на настоящую войну.

Мимо нас походили остальные призывники с родителями и друзьями, кидая оценивающие взгляды на нашу компанию на двух шикарных «волгах». Меня, наверное, приняли за мажора. Ну и пусть. Мне глубоко наплевать, на то кто там и что про меня подумает.

Наконец я оторвался от Вики, по очереди обнявшись с остальными ребятами, взял из рук Вани свой рюкзак и уже не оглядываясь, вошел в ворота военкомата. Вот и еще один этап моей жизни в этом мире позади. Впереди совсем новый, но мне не привыкать.

Судя по всему, в ГРУ махнули на меня рукой. Это видно и по сопровождающему нас кэпу и по моим спутникам. Ведь явно моя команда подобрана не для службы СпН. Капитан, какой-то неопрятный и алкаш к тому же. В команде не много ребят, с хорошей спортивной подготовкой. Просто крепыши есть, но по культуре движения видно, что даже если кто-то из них занимался спортом, то особых результатов не достиг. Да и поведение пацанов не соответствует специально отобранным в СпН кадрам. Что-то не клеится это с моим представлением об спецуре. Ну что же, буду служить в обычных войсках. Я же этого и хотел, чтобы от меня отстали. На месте тех, кто мной интересовался из Аквариума, я бы тоже не стал делать ставку на темную лошадку вроде себя.

На далеком пустынном полустанке где-то в далеких степях нас уже ждал тентованный зеленый армейский ЗИЛок, около которого на корточках сидел сержант в выгоревшей на солнце армейской хбшке и, куря сигарету, презрительно поглядывал на вылезающее из вагона шумное и неорганизованное стадо призывников. Для него, прослужившего уже год «черпака», мы все были еще даже не «духами», а только «запахами». Он внимательно изучал, кто из призывников во что одет, и у кого какая поклажа, прикидывая, что из одежды или поклажи подойдет лично для него.

После пропахшего потными носками, алкоголем и несвежей едой воздуха плацкарта, было здорово вдохнуть пусть немного пыльный, но все-таки, свежий воздух. Я поставил свой рюкзак на перрон и с наслаждением потянулся. Рано утром я уже сделал почти часовую зарядку в тесном тамбуре и как мог обмылся в грязном вонючем туалете, но все равно очутиться на улице после почти двух суток проведенных в тесном и душном поезде было очень здорово. Сзади слышался гомон вылезающих из вагона парней нашей команды, которые не спеша распределялись по перрону.

Синий от двухдневной пьянки капитан Котенков подошел к водителю ЗИЛ-ка. Тот сразу выкинул окурок в сторону и вскочил.

— Здравия желаю товарищ капитан!

— Чего же ты так орешь, Мансуров! — Поморщился как от невыносимой боли капитан Котенков. — У меня и так голова, блин, раскалывается. Давай, хватит здесь балду гонять, займись молодняком, а я пойду в кабину. И не тяни. Организуй погрузку в темпе, мне надо командиру побыстрее доложиться и баиньки. Устал я с ними.

— Есть организовать погрузку! — Уже тише сказал сержант и, подойдя к нашей команде, громко гаркнул. — Взво-од. Слушай мою команду! Взяли свои сумки в зубы и по одному в кузов, бегом марш!

Услышав команду сержанта, я взял свой рюкзак и первым пошел к грузовику. Там перебросив рюкзак через борт, сам ухватился за доски кузова и, подпрыгнув, подтянулся, одним движением оказываясь внутри. Водитель, увидев мой прыжок, удивленно цокнул оценив его и сразу же вызверился на неуверенно переминавшегося около кузова худощавого чернявого парнишку в очках, который держал в руках довольно объемистую сумку.

— А тебе что, особое приглашение нужно? Быстрее в кузов.— Оглядев притихших парней из нашей команды, он еще громче гаркнул. — Все быстро сдрыстнули в машину, я сказал!

Парни, толкаясь и перегоняя друг друга, кинулись к машине. Черноволосый парнишка все также переминался около заднего борта, не зная как ему влезть внутрь. Остальные призывники его отталкивали, стараясь быстрее забраться в машину, а он беспомощно хлопал глазами и не знал, что ему дальше делать. Я потянулся и, взяв сумку чернявого парнишки, кинул ее у ног, а потом подал руку, и помог ему взобраться внутрь. Вдоль бортов находились разложенные откидные деревянные скамейки. Забравшиеся в кузов парни уже позанимали почти все места. Я плюхнулся на скамейку и, взяв на колени свой рюкзак, который стоял на скамейке рядом, кивнул переминающемуся в сомнении чернявому на освободившееся место рядом с собой.

— Спасибо! — Горячо поблагодарил он меня и протянув свою худую белую кисть для рукопожатия представился — Роман Бергман.

— Юра Костылев, — я аккуратно пожал его руку в ответ.

— Спасибо тебе за помощь! — Еще раз поблагодарил Бергман и застенчиво улыбнулся — Ты в поезде был такой отчужденный. Мы там даже не познакомились, хотя вместе ехали почти двое суток. Пацаны говорили, что ты какой-то блатной папенькин сыночек, и поэтому, так отделяешься от коллектива.

— С чего они это взяли? — Удивился я. — Я просто устал и хотел выспаться в поезде как следует, поэтому и проспал почти всю дорогу.

— Видели как тебя провожали у военкомата прикинутые ребята и девчонки на двух крутых тачках, — пожал плечами Рома. — Никого из нас так как тебя не провожали.

Ну да, по компании моих друзей мажоров, сразу видно кто они и из каких семей. А Вика так вообще выделяется из толпы как королева среди крестьян. Не удивительно, что и меня записали в эту компанию.

— Это просто мои приятели, — пояснил я собеседнику, — а сам я даже не москвич, а простой дворник из провинции. Работал в жилконторе на Сталеваров, вот и призвали меня из Москвы.

— Понятно, — улыбнулся Бергман. — А пацаны какие только предположения на счет тебя не строили. Оказывается все мимо. Хотя, иметь приятелей мажоров, это тоже весьма неплохой показатель для обычного дворника.

Ну да, при недостатке информации в ход всегда идет фантазия, а она у восемнадцатилетних пацанов весьма богатая. Я и на самом деле ни в военкомате, ни в поезде особо ни с кем не общался. В поезде я основном лежал на своей полке, медитировал, гонял энергию по меридианам и занимался идеомоторными тренировками. Ну а что мне еще было делать? Пить вместе с этой пацанвой, слушать байки об армии, и болтать о всякой не интересной мне хрени? Нет уж увольте, у меня есть гораздо более интересные занятия. Время от времени ходил разминаться в тамбур. Там, конечно особо не развернешься, поэтому я после разминки работал над изометрией по системе Александра Засса, известного еще до революции атлета под псевдонимом «Железный Самсон». Для упрощенной работы по системе Засса, не нужно почти никаких приспособ. Только свое тело, стены, и какой-нибудь прут или пояс. Суть в том, что нужно развивать на короткое время от 10 до 30 секунд максимальное напряжение определенной группы мышц. Например, пытаясь изо всех сил толкать стену, или согнуть несгибаемый стальной прут, или разорвать толстый пояс. В общем, при желании, прилично нагрузиться можно даже в очень тесном пространстве.

— А я с Перово, не смог поступить мединститут в прошлом году, и до призыва работал на заводе «Серп и Молот» токарем, — делился со мной Бергман. — После армии планирую снова поступать в медицинский. Подготовлюсь в следующий раз получше и обязательно поступлю.

— Поступишь, конечно. На кого планируешь там выучиться? — из вежливости поинтересовался я.

— На стоматолога, — застенчиво ответил Роман. — У меня в семье и папа и мама врачи терапевты. Они в нашей поликлинике работают, а мне нравится стоматология. Хочу быть протезистом.

— Классная специализация, точно при деньгах будешь, — глубокомысленно кивнул ему я. — Зубы у людей будут болеть всегда, так что без работы точно не останешься.

Наша машина, подскакивая на ухабах, бежала по накатанной грунтовке, оставляя за собой длинный пыльный след, а мы болтали об оставшейся позади гражданской жизни, даже не представляя, что нас ждет впереди.

— Дай сюда, тебе все равно уже не пригодиться, а «дедушке» нужно в чем-то в город выйти.

По раздевалке солдатской бани шли четверо сержантов придирчиво рассматривая вещи вновь прибывших призывников, которые уже успели раздеться и собирались идти на помывку. Все мало-мальски пригодное для того чтобы выйти в город, они изымали, складывая в мешки которые держали в руках. За чьи то ношенные кроссовки даже разгорелся не шуточный спор, но потом оказалось, что они маленького размера и подходят только маленькому смуглому сержанту с плоским лицом и узкими глазами. Тот довольный засунул их в свой мешок и пошел дальше копаться в одежде напуганных такой бесцеремонностью вновь прибывших. Сержанты как крысы копались в чужих сумках, забирая оставшиеся у пацанов с дороги продукты, и другие мелочи вплоть до зубной пасты.

Кто-то, кажется Карасев, попытался было протестовать, но тут же получив в грудь пудовым кулаком от самого здорового из сержантов, уселся на скамейку, схватившись за солнечное сплетение, и ловя широко открытым ртом влажный воздух. Никто не пришел ему на помощь, даже двое парней, с которыми он вроде как скорешился за время пути, предпочли не связываться, безропотно отдав все, что понравилось сержантам.

— Жадным для «запахов» быть плохо и глупо, — поучительно поднял указательный палец в гору здоровый сержант, с усмешкой окидывая нас белесыми «рыбьими» глазами. — Жадных учить надо.

Наткнувшись на мой насмешливый взгляд, он тут же двинулся ко мне.

— Эй ты «запах», вытряхивай то, что там у тебя в рюкзаке, — потребовал он, не обращая внимания на мою старую одежду, висевшую на крючках, которую я, собираясь в военкомат, специально надел, уже зная эти армейские приколы из позднего СССР. Я уже успел помыться и теперь стоял в одних синих семейниках на коричневом кафельном полу и, глядя прямо в глаза здоровяка, в котором, наверное, было больше метра девяноста, ответил.

— Ты забыл сказать пожалуйста, и к тому же, я не подаю по пятницам, даже бычкам переросткам.

Сержант шагнул по ближе и с ходу, молча, выкинул кулак мне в грудь. Я не стал блокировать и уклоняться, хотя мог легко сделать это, а просто принял его довольно сильный, но не поставленный удар, попавший точно в солнышко. Меня даже отбросило назад, но я устоял на ногах. Терпимо, бывало и хуже.

— Это все? — Резко выдохнув, поинтересовался я и продолжил, — А теперь моя очередь.

На скачке, хорошо вложившись, влепил сержанту ответный удар кулаком и тоже в солнышко. Бычка переростка тут же согнуло и он, схватившись обеими руками за живот, повалился на пол. В раздевалке установилась тишина. Все удивленно смотрели на меня. Первым опомнился тот самый водила младший сержант Мансуров, который сегодня привез нас в часть.

— «Запах», ты че наделал то? Ты че, типа самый тут борзый?

— Слышь, сержант, ты тоже поиграть хочешь? — Посмотрел на него я. — Так подходи не стесняйся, я тебе дам право первого удара, а потом не обессудь, ударю я и, ты ляжешь рядом с этим мордоворотом.

— Мы с тобой сегодня вечером поиграем, — угрожающе процедил Мансуров и вместе с другим сержантом подскочил к уроненному мной бычку, помогая подняться.

Тот все еще бледный и не восстановивший дыхание, попытался еще раз двинуться ко мне, но остальные его удержали, что-то шепча ему на ухо. Все четверо сержантов, прервав сбор трофеев, прихватив свои мешки вышли из раздевалки, бросая на меня полные угрозы взгляды.

— Ну ты и дал, раздал! — восхищенно загомонили пацаны подходя ко мне.

— Не думай, что все на этом закончится, — тихо сказал мне подошедший Виктор Романов, тот самый, что рассказывал пацанам из нашей команды в поезде про армейские порядки. — Они к тебе реально после отбоя придут на разговор.

— Как придут так и уйдут, или вернее уползут — равнодушно пожал я плечами и стал не спеша одеваться.

Мы переодетые в выданную нам хбшку сидим за длинным столом в солдатской столовке и пытаемся есть бигос из капусты со следами картошки, который пахнет отвратительно, выглядит мерзко, а на вкус так вообще гадость. Парни пытаются есть эту мало аппетитную пищу, морщатся и в основном налегают на хлеб. Ну да, они пока еще не привыкли к армейской еде и не отошли от мамкиных котлет. Мне приходилось есть и худшую пищу, чем это несчастный бигос, а то и вовсе голодать, поэтому я без удовольствия, но все же съедаю всю порцию. Организму ведь нужны силы.

Через неделю все вновь прибывшие будут просто вылизывать свои тарелки до блеска, так что и мыть не нужно Солдат в первого года службы всегда голоден и постоянно ищет чтобы украсть и сожрать. «Черпаки» уже бывают сыты, потому что, им достаются лучшие куски от раздатчиков и за столами они первыми подходят к бачкам с едой и выбирают все самое лучшее. Ну а «дедушки», те почти не ходят в столовую, предпочитая питаться из солдатских посылок, которые они отбирают у младших призывов, или из чипка, как называют магазин, где можно отовариться солдатам. Либо «деды» могут забирать продукты со склада и припрягать молодых жарить себе картошку с тушенкой. Появившийся в столовой дед, имеет право первой ночи на любую еду и «молодым» лучше не попадаться ему на дороге. Поэтому «молодые» должны ходить только по правой от входа в столовую стороне, чтобы не мешать вальяжной проходке «дедушек» и «дембелей» по левой стороне.

Свои гражданские вещи мы сдали, получив взамен комплект военной формы, кирзачи, и прочую необходимую солдату ерунду. Я незаметно сунул шустрому прапору с мордой пройдохи, который был на выдаче, десять рублей, и получил все новое и по размеру, а кирзачи специально на размер больше, будет куда намотать портянку и утеплиться в случае надобности. С собой у меня припрятано еще чуть более пятисот рублей. Это мой запас, для решения первоочередных вопросов, ну а потом, я надеюсь как-то освоиться и вопросов станет меньше. Деньги у меня в основном сотками так что, туго свернутые в трубочку, они места много не занимают. Три десятки я оставил в кармане и как раз одну из них вручил прапору, чтобы тот подобрал одежду получше. И не прогадал.

Весь этот день нас гоняли то туда-то сюда. Знакомились с частью в которой нам предстоит провести почти три месяца. Нам объясняли писанные и неписанные правила местной жизни. Сержанты на меня косились, но никто пока не трогал. Делали вид, что ничего особого не произошло. Видать мое «воспитание» отложено на время после отбоя.

В первый день нас даже не стали дрессировать в одевании и раздевании на время. Скорее всего, этот вид обязательной программы оставили на потом. Не все же сразу вываливать на ошалевших от новых впечатлений «запахов».

В казарме я выбрал себе спальное место у окна, подальше от входа, на двухярусной койке снизу. Никто не стал претендовать на него. Около меня вообще сейчас образовалось кольцо отчуждения. Все ждут, к чему приведет мой демарш в бане и не хотят проблем для себя. Только Рома Бргаман держится рядом, как ни в чем не бывало. Видать, в отличие от всех остальных, он решил сделать ставку на меня. В принципе разумно никто больше не стремиться подтянуть хлипкого Бергмана к себе в компанию, не надеясь на его действенную поддержку. Рома занял место сверху. Перед тем как залезть на свою койку он подсел и тихо сказал мне.

— Юра, ты можешь рассчитывать на меня. Если за тобой сегодня ночью придут, я пойду вместе с тобой.

— Ром не переживай, я справлюсь сам. Ты мне только подай сигнал, если я вдруг усну, а за мной придут, — с улыбкой ответил я ему. — но по любому, спасибо за предложение.

— Я реально готов пойти за тобой. Ты не думай, я не струшу и не предам.

Черные глаза Ромы преданно смотрели на меня, и я читал в них решимость идти до конца. В этом тщедушном парнишке смелости, оказывается, побольше чем в остальных пацанах из нашей московской команды. Например, в том же Карасе, который хорохорился по пути сюда, а здесь один раз получив в грудак сразу сдулся как проткнутый иголкой надувной шарик. Вот как бывает в жизни, самый тщедушный, казалось бы, парень готов встать рядом со мной, хотя я для него никто. Подумаешь, помог ему в машину залезть, и о гражданской жизни с ним немного потрепались. Ерунда, если задуматься. А те, кто раздували перья в поезде, безропотно отдали все, что у них хотели забрать и теперь у же не слышно речей о том, что нужно всем вместе держаться. Хотя, ничего нового. Я для них никто, не сват и не брат. Стал бы я за них вписываться сам? Хрен его знает. Зависит от ситуации.

— Ладно Ром, иди спать. Я реально сам разберусь. — Снова ответил ему я. — Завтра тяжелый день будет.

Бергман вздохнул и полез на свою койку, а я лег на спину и стал считать вдохи, успокаивая дыхание и ум, и ожидая, когда за мной придут.