Обретение стаи

Глава 6. Ветер перемен

Апрель 1991 года, Город, 25 лет

Новость о смерти брата подкосила Торика. Вот уж чего он никак не ожидал. Казалось, совсем недавно они вместе смеялись, обсуждали электронику, катались на мотоцикле. А теперь Андрея нет. И уже не будет.

Вскрылось и еще одно неприятное обстоятельство. Рак в их семье не отмечался. Да, Андрей курил, но вряд ли именно это так быстро привело его к смерти. Тетя Таня — медик, она хорошо знала статистику заболеваемости. Через пару лет после чернобыльской аварии в Кедринске обнаружился заметный всплеск онкологических заболеваний. Да, многие не заболели. Но ведь не зря говорят: где тонко, там и рвется? Видимо, «язык» повышенной радиации, добравшись до Кедринска, подтолкнул к болезни тех, кто и так был к ней склонен. Вот и Андрея зацепило.

А тут еще весна в разгаре, скоро май, и родители активно готовились к поездкам в Кедринск. Торик приходил с работы и заставал самый пик очередного разговора о том, что надо расширять огород, закупать рассаду. Пора строить летний гараж, заняться вырубкой ветлы, но главное — сажать больше, ездить чаще, больше времени там проводить. Чтобы успеть, чтобы все выросло. «День год кормит» и «надо думать об урожае». Надо расширять огород… И вот это все изо дня в день. Совершенно невыносимо! Особенно на фоне недавних размышлений про чернобыльский «язык» — он ведь никуда не делся и продолжает находить все новые жертвы.

И еще. Раньше Торику нравилось ездить в Кедринск. Это был добрый мир его детства, где обитали прекрасные родные люди. Родители всегда были романтиками, мечтавшими о путешествиях. Пока другие копили на стенку или шубу, они жили скромно, зато каждый год отправлялись в поездку то тургруппой, то на байдарках. Они жили духовной жизнью. Они, черт возьми, всегда смеялись и в грош не ставили этих алчных «презренных дачников», а теперь сами превратились в них!

Завели свое хозяйство, все больше обрастали собственностью. Такими темпами скоро заведут не только кошек, но и пару овец! Теперь, когда они могли делать все, что хочется, они стали как все. И это был совершенно не тот мир, в котором хотелось бы жить Торику. Он жаждал уйти. Но куда, как?

* * *

Май 1991 года, Город, 26 лет

Он не собирался огорчать родителей. Тем более, жизнь совершенно не научила его перечить и противостоять. Возможно, он так и не решился бы, и всю жизнь так и терпел бы эту кабалу, ездил бы с ними в Кедринск, расширял и так непомерно огромный участок, помогал выращивать овощи, которые уже сейчас некуда девать. Мама осенью раздавала их родственникам и коллегам по работе, а те отказывались. Он тоже мог бы тянуть эту лямку всю жизнь. Но известие о смерти Андрея, размышления о чернобыльском «языке» и гипотетические разговоры о «разбитной разведенке» дали ему точку опоры, чтобы перевернуть Землю. Детенышу обезьян пришло время уйти из стаи.

Майским вечером за ужином Торик объявил о своем решении. Это не было ультиматумом, он ничего не требовал, не просил. Всего два пункта.

Первый. Он уже взрослый, пора думать самостоятельно и жить отдельно от родителей. Более того, он уже снял квартиру и готов туда переехать.

И второй. С него хватит. Он больше не собирается ездить в Кедринск. Родители могут поступать как угодно — могут расширять и строить все, что хотят. Могут оставить все как есть или продать дом и участок.

Поначалу они не восприняли его слова всерьез. Пытались уговаривать, пугать, давить родительским авторитетом и взывать к совести. Если бы его протест был импульсивным, возможно, Торик сломался бы и взял свои слова назад. Но он был флегматиком, а значит, терпел сколько мог, до последнего, а когда не мог — взрывался.

Отец ходил мрачный и подавленный. Мама плакала и пыталась испечь пирог, а он, как на грех, все не получался. Дома воцарился худой мир, прерываемый спорами и ссорами.

* * *

На работе тоже стало как-то нервно. Или просто так казалось? Торик стал рассеянным, что для программиста непозволительно. Лошадкина, которой поручили тестировать его программу, с удивлением обнаружила в коде две глупейшие ошибки. Петровна ругать не стала: какой смысл? Снова усадила его за свой стол и поинтересовалась:

— Дома все плохо? Или по ней скучаешь?

Торик вскинулся:

— По ней?

— А ты думал, я не знаю? Не хочу сказать ничего плохого, но… ты не первый, кого она потом бросила. Так все-таки: дело в ней?

— Нет.

— Значит, дома.

— Ну… да, — признался он.

— Болезнь роста? Стало тесно в родном гнезде?

Он снова поразился ее проницательности, посмотрел Петровне прямо в глаза и горько кивнул.

— Не поддавайся. Если трудно определиться, могу дать тебе в долг, снимешь пока квартиру. Обычно это помогает убедить в серьезности намерений.

— Спасибо, Мария Петровна, я уже…

— Очень хорошо. Видишь ли в чем дело. Нам сейчас никак нельзя завалить этот проект. Ты в нем — ведущий программист. Поручить мне его больше некому, после ухода Сомовой. Ты знаешь, что этой установкой интересуются французы, но это еще не вся правда.

— Не вся?

— Рассказывать об этом не надо, но… Есть вариант, что кроме этой фирмы наша тема привлекла еще три фирмы, тоже во Франции. Перспективы впечатляющие. Будут новые фонды, новые люди. Разумеется, это отразится и на статусе, и на зарплате. Понимаешь?

Он кивнул.

— Но, чтобы все это закрутилось, и установка, и программа для нее должны работать не хорошо, а просто безупречно. Для этого нужно, чтобы ты был в рабочей форме, в полной боевой готовности, офицер. Невзирая на потери. Соберись! Отложи лорда Уукрула…

— Я не… — Он покраснел.

— Да, я в курсе. Ты же не установка наша — не в вакууме работаешь. Вот что мы с тобой сделаем. Полное переключение, а потом полное погружение.

— Как это? — Торик даже вздрогнул: она что, и об этом знает?!

— Три дня ты не подходишь к компьютерам. Совсем. Это не наказание. Пе-ре-клю-че-ни-е. Надо встряхнуть мозги. У тебя хорошо с английским? Отлично. Сверчкову срочно нужно перевести одну важную статью из американского журнала. Пойдешь в патентный отдел, назовешь вот этот номер, тебе дадут журнал. Выносить его никуда нельзя. Словари у них там есть, много. Возьми пару тетрадей. Через три дня жду от тебя полный перевод статьи. Мне не показывай! У меня нет допуска. Отдашь Сверчкову лично в руки, под роспись. И сразу забудешь все, что переводил. Понятно?

Он ошалело кивнул.

— Потом со свежими силами вернешься к работе над программой. А прямо сейчас, где не дописано, поставь времянки, чтобы хоть не разваливалось на ходу. Лошадкина пока несколько тестов твоей программы проведет с эмуляторами обмена. Я сама ей скажу. Держись, ты нам очень нужен.

Домой он пришел с новым ощущением. И в родителях что-то изменилось. Видимо, они приняли решение, потому что за столом отец откашлялся и высказал главное: они сильно огорчены. Они считают, что Торик пожалеет о своем выборе, но пока вынуждены с ним согласиться. Жить на съемной квартире — это не выход. Так что будут разменивать квартиру на две, и пока искать варианты. Ну и картошку посадят вместе.

А там видно будет. Может, он еще передумает.

* * *

Июнь 1991, Город, 26 лет

Звенящий июнь принес с собой не только жаркие дни, но и целый выводок бывших студентов, а теперь сотрудников. Стол, оставшийся от Ольги, больше не пустовал. Там поселилась Янина, улыбчивая блондинка и неожиданно сообразительная программистка. С легкой руки Лошадкиной, девушку с первого же дня окрестили Янчиком.

Жизнь в отделе забурлила. Новичков надо было вводить в курс дела. Опытных сотрудников — вовремя загружать работой.

Однажды утром Петровна подозвала Торика и торжественно сообщила, что он назначается руководителем группы программистов, но его прежние задачи тоже остаются за ним.

Работа в отделе шла полным ходом. Перспективную систему доделали, она успешно прошла все внутренние испытания, и теперь ее отправили во Францию, чтобы испытывать уже там, на месте. Техническими параметрами французы оказались очень довольны: новая система значительно превосходила их аналоги во многих отношениях.

В воздухе повисла перспектива долгосрочного сотрудничества.

* * *

Июль 1991, Город, 26 лет

На работе Торик тоже радовался и гордился общими успехами. А вот дома было тягостно. Покупали газеты с объявлениями, обзванивали все предложения. Вариантов вроде нашлось много, да все неподходящие. Торик уже был согласен на что угодно, лишь бы вопрос поскорее решился. Все устали. Хотелось и быстрее разъехаться, и ничего не делать, оставив все, как есть.

Еще через десяток вариантов подыскали такой, что устроил всех. Торик не возражал. Пусть квартира еще дальше от работы, и пусть там постоянно летают самолеты. Зато полноценная двушка. И даже с балконом, хоть и непонятно, зачем на первом этаже делают балконы. Главное — у него будет своя квартира!

* * *

Помочь с переездом Торик пригласил Семена. А тот взял с собой Вику: чем больше людей и рук, тем лучше. Девятиклассница здорово вытянулась, стала меньше похожа на пухлую девочку-картинку, как в младших классах, и больше на Семена: проглядывали семейные скулы и ямочка на подбородке.

За один день с переездом не управились, пришлось еще и второй выходной захватить. Устали. Болели руки — сколько всего перетаскали, ноги — сколько лестничных пролетов пройдено? Даже в голове, казалось, устала «мышца», которой приходилось думать, что куда поставить и как вместить невмещаемое.

В перерыве сели передохнуть на новой кухне.

— А супа не будет? — удивилась Вика.

— Супа не обещаю, но можем попить чай с плюшками, — великодушно объявил Торик.

— Ну хоть-хооть, — привычно протянула Вика, что у нее означало «хотя бы так, если нет ничего другого».

Разговорились. Вика очень просила сходить с ней на «Ласковый май» — группа как раз собиралась приехать с гастролями через неделю. Семен категорически отказался: такую музыку он не будет слушать даже под дулом пистолета. Торик поначалу поддакивал, он тоже считал такую музыку навязчивым примитивом.

Вика поняла, что ее никто не поддержит. Разом осознала, что ее мечта скоро промелькнет и скроется за горизонтом, и глаза ее наполнились слезами. Голос задрожал, и она решилась на последнюю попытку:

— Ну, пожа-а-луйста! Одну меня мама точно не отпустит!

И Торик неожиданно для себя согласился. Правда, тут же пожалел об этом, но слово было сказано. Вика заметно повеселела. Она уже предвкушала удовольствие, и даже движения ее, казалось, стали легче и проворней. Когда она убежала за очередной стопкой книг, Семен глянул в глаза Торику, отрицательно покачал головой и выразительно покрутил пальцем у виска, имея в виду то ли Торика, то ли Вику, то ли всю затею сразу.

В этот день управились уже часам к трем дня. Ребята попрощались и ушли, а Торик впервые остался один в своем новом жилище.

К этой мысли надо было еще привыкнуть.

* * *

Концерт состоялся. Торик сразу понял, что отправился с Викой не зря: одну ее сюда отпускать точно не стоило. Толпа щерилась подвыпившими пацанами. Они орали, хорохорились друг перед другом, задевали окружающих. Понятно, что драться Торик не смог бы, но присутствие рядом с девушкой взрослого уже отпугивало значительную часть нахалов.

Музыка Торику не нравилась. Все, как он и предполагал: примитивные слова, простенькие мелодии, бесконечные повторы, ломающиеся голоса мальчишек, поющих мимо нот. Но Вика словно не замечала всего этого. Она искренне увлеклась происходящим и получала удовольствие. А во втором отделении не усидела на месте, вскочила и начала азартно пританцовывать со всеми, вовлеченная в общий ритм.

Впрочем, Торик не только отбывал повинность. Один фрагмент текста ему даже понравился:

Кто-то другой и, может быть, случайный

Рядом с тобой и рядом с нашей тайной…

В этом что-то было. Конечно, не такое изысканное, как в бабушкиных стихах времен Серебряного века, но здесь хотя бы проглядывал некий образ. Вот уж не ожидал!

В финальной песне Вика уже не только танцевала, но и пела вместе с солистом, периодически виновато оглядываясь на Торика:

Взрослые, ну поймите нас, взрослые!

Мы хотим просто жить чуть поправильней вас.

И именно в этот момент, на концерте заурядной группы, на стадионе, полном подростков, Торик особенно остро осознал, что «взрослые» — это теперь он сам! Как ни странно, до этого он всегда ассоциировал себя со школьниками и студентами. А теперь выросло поколение молодых ребят и девчонок, для которых взрослый (если не старый) — он. Надо же!

Толпа хлынула к выходу. Вику понесло было потоком, но она ухватила Торика под руку и изо всех сил держалась за него, пробираясь к выходу. Выйдя из парка, они направились к троллейбусам. Вика была абсолютно счастлива.

* * *

Август 1991 года, Город, 26 лет

В августе на работе царило всеобщее воодушевление.

Казалось, все получается, все удается — установки совершенствуются, программы пишутся, системы обрастают новыми функциями. Хотя почему «казалось»? Перспективный план заказов на три года вперед ясно показывал: они делают нужное дело, двигают науку и технологию. Отдел еще немного расширили, раз в нем появились новые направления, а сектор Сверчкова взял к себе двух молодых математиков — парня и девушку. Людей стало больше, поэтому на отдел заказали еще компьютеры и измерительное оборудование.

Торик теперь часто брал в библиотеке выпуски «Сайентифик Америкэн». Журнал оказался на редкость интересным, а отдельные статьи прямо-таки пробуждали воображение. Особенно хорошо это получалось у автора со странным именем Терри Виноград. Он писал про фракталы, пространства переменной размерности, про снежинки Коха и «слона» Мандельброта. Торик старательно вникал, строил компьютерные модели, пытался даже рисовать этих математических монстриков, жалея лишь об одном: вряд ли это когда-нибудь пригодится в жизни…

* * *

Была, правда, одна заковыка — человеческий фактор. Можно купить мощный компьютер или настроить аппаратуру. Люди все равно оставались людьми. Они несли на работу не только позитивный настрой и желание работать, но и свои проблемы и заботы. А иногда работе мешали даже их радости. Так вышло с блондинкой по прозвищу Янчик.

Сейчас Торик снова пытается сфокусировать ее внимание на задаче. Она смотрит задумчиво и глубоко… куда-то сквозь него, в свои воспоминания.

— Эй, мы через два дня должны уже все состыковать, а у тебя только первый набросок алгоритма. — Он тщетно пытается выдернуть ее из мира грез на поверхность.

Она молчит. Широко распахнутые серые глаза — в неге. Потом медленно-медленно ее зрачки поворачиваются в его сторону. Светлые пряди падают ей на лицо, но она этого не замечает. И так же медленно говорит, словно творит молитву: «А меня вчера жених на лодке катал…» — нестерпимо долгая пауза. Затем: «Весь день катал… И как только у него силы хватает столько грести? А потом я ему собрала большущий букет ромашек…»

Торик слушает, слушает… Но сейчас ведь нужна не романтика, а работа. Не тающая от любви девушка, а рациональный программист. Как вывести ее из плена приятных воспоминаний? Как достучаться?

Он тихонько берет ее за оба уха и поворачивает к себе. Она, вся еще там, в мыслях, приоткрывает рот, словно для поцелуя… Потом в голове что-то все-таки щелкает. Янина вздрагивает, испуганно распахивает глаза и смотрит на него с удивлением. Ей неловко, ему тоже. Но она вернулась. Почти. И он снова переходит к задаче: «Янчик, давай посмотрим, что еще можно успеть?»

Она искоса поглядывает на него чуть смущенно, но теперь уже совсем проснулась и говорит на его языке: «Извините… Можно переписать эту процедуру и поправить интерфейс». Да. Все правильно, девочка. Интересно, надолго тебя хватит?

Вокруг стрекочут матричные принтеры. На разные голоса пищат интерфейсы. Входят и выходят люди в белых халатах, раскрывая стеклянные двери. Они двигают науку. Наука двигает технологию. И, кажется, никому в мире нет дела до маленькой, но очень счастливой любви.

* * *

— Слушайте, ну это уже что-то за гранью, честное слово!

Петровна, кажется, впервые на памяти Торика не улыбается. Она искренне негодует. Что случилось? Кто оплошал?

— Ир, ну ты чем думала-то, когда это делала?

— Это была шутка. Для своих.

Бледная Лошадкина откровенно испугана. Она за что-то чувствует вину, лицо идет красными пятнами. Ого, плохо дело.

— Ну а вы куда смотрели, тестировщики? Толя, твоя недоработка. Экспортный вариант! Максимум внимания, да. Но и максимальные последствия.

— Что случилось-то? Модель слетела? — Торик все равно ничего не понимает.

— Вот что случилось, полюбуйся!

Петровна протягивает листок, отпечатанный на мелованной бумаге. Хм… у нас такой нет. Сверху много непонятных французских слов, а ниже… Там скриншот, снимок экрана той самой программы управления технологической установкой, над которой они работали несколько месяцев. Поверх интерфейса располагалось диалоговое окноа на нем картинка мультяшного мужичка в белом поварском колпаке, а рядом надпись: «Обед! Всем пора на обед!» на чистейшем русском языке.

— Ир, ты повесила диалог на системный таймер?

— Ну да, мы же как раз отлаживали системный журнал, помнишь?

— Журнал помню, но я никогда…

— Я просто пошутила! Ну мы же тут все свои. Я подумала, а чего они будут в обед сидеть за установкой? Пусть пообедают… Дура, конечно.

— Кто пообедает, Ир? Французы? — Петровна чуть ли не кипела.

— Нет, наши, конечно. А потом забыла. Мы так спешили.

— А что французы написали, Мария Петровна?

— Французы в шоке. Они запустили восьмичасовой техпроцесс. Достигли высокого вакуума, разогрели установку до шестисот градусов. Пора открывать заслонки и начинать. И тут вдруг ЭТО! «Недокументированное диагностическое системное сообщение с кириллическими символами» — так это называется в техническом отчете, который нам передал дипломатический корпус.

Вот теперь стало нехорошо и Торику.

— И что они сделали?

— Они попытались связаться с разработчиками. С нами. Но это не так-то просто. Мы — режимный объект. А они находятся за границей. Тогда они провели у себя экстренное совещание. Эксперт сказал, что, возможно, это всего лишь диагностическое предупреждение программы. Возможно, его можно игнорировать.

— Нельзя, — тихо проскулила Лошадкина и прикрыла голову руками, — окно модальное и без контролов. Оно так и висит до конца обеда… Но я не зна…

— Сейчас меня интересуют два вопроса, — Петровна не отвлекалась на мелочи. — Первое: как вы это проморгали при тестировании.

— Да кто же тестирует в обед? Вот и проморгали.

— Все ясно с вами. И с методикой полного охвата тоже. Минус тебе лично, Анатоль Михалыч. Но об этом позже. И второе: что сейчас можно сделать. Причем очень желательно сделать на месте, так, чтобы не понадобилась командировка в Тулузу.

— Я все исправлю. Вышлем им исходник…

— С ума сошла, Ир?! Если у них будет исходник, то зачем им мы?

— Ой, правда. Но тогда…

— В общем, так. Вы у нас умные, что-нибудь придумаете. Но сегодня до вечера нужно не только найти решение и собрать все нужные материалы на трех дискетах — пусть будут дубли, дискеты я выдам, — но и передать их вместе с официальной инструкцией в патентный отдел. Переводчицу на французский я сюда уже выписала. Толя, лично проверишь, чтобы она все необходимое вписала в сопроводительное письмо. Все ясно? А вам двоим я оформляю дисциплинарное взыскание, и считайте, что еще легко отделались!

* * *

Конечно, это было просто небольшое недоразумение. Досадная оплошность, единственная среди сотни удачно проводимых работ. А в целом, как ни странно, при таком обилии весьма своеобразных людей, отдел работал очень слаженно. Торик постепенно разобрался и со спецификой работы, и с личными особенностями, знал, как с кем нужно держаться, чтобы все получилось как надо. Он все еще грустил по Ольге, ему не хватало ее странностей и удивительных сторон личности, которых он не мог найти больше ни в ком.

Тем не менее, в этой круговерти рабочих будней он обрел явное ощущение «своих», то самое чувство, что жизнь наконец наладилась. Синергия плескалась мирным морем, люди и проекты поддерживали друг друга, даже если не слишком друг другу нравились. Каждый был не просто винтиком, он отдавал свою уникальность общему делу.

Отчасти это напоминало Торику ансамбль. Но если там результат получался довольно эфемерный — музыка, которая стихнет через несколько минут и забудется, — то здесь выход был вполне вещественным и осязаемым. Установки выглядели почти как космические аппараты и выдавали высокотехнологичную продукцию, «железо» обеспечивало их жизнедеятельность, а программы вселяли в них душу…

Стая белых ворон вместе летела к цели. Казалось, счастье — вот оно, рядом. Возможно, это была как раз вершина, наивысший пик в отношении «своих» на работе. Торик оказался в нужное время в нужном месте, точно знал, что делает и что будет делать через пять лет. Перспективы открывались ошеломительные, хватало ресурсов для исполнения задач и дерзости, чтобы замахнуться на действительно сложные технологические и творческие задачи. И общими усилиями решить их!

И все это рухнуло в один недобрый миг. Шла середина августа 1991 года.