Ночь роя

Однако следующий этап его выздоровления был ужасным. Его охватили озноб и лихорадка, а раненая нога стала слишком тяжелой, чтобы двигаться. Он спал, но в своих снах видел Рой Ночи, движущийся среди облаков над Алифросом: огромный и отвратительный. Там, где тень Роя падала на землю, краски тускнели, растущие растения становились болезненными, спины сгибались от усталости и забот. И Рой становился все больше и больше — прямо у него на глазах.

Затем наступило утро, когда он проснулся от звука открывающихся ставен, и солнечный свет залил его лицо. Нипс стоял у окна, одетый в красивую новую одежду, мальчик-принц на каникулах. Когда Пазел сел, он повернулся, сияя, а затем бросился к Пазелу.

— Что ж, приятель, похоже, ты меня узнал, и это уже хорошо. Как поживает твоя треклятая нога?

— Прекрасно. Чудесно, на самом деле. Что значит узнал?

Нипс ответил, что в бреду Пазел просыпался, но, казалось, никого не видел и не понимал, где находится:

— К счастью, ты был миролюбив — никаких безумных выходок, как у Фелтрупа. И селки сказали мне, что этот отстраненный взгляд — хороший знак. Они сказали, что ты был занят, восстанавливая силы.

— Они были правы, — сказал Пазел, отбрасывая ногой постельное белье. — Есть что-нибудь поесть? Я умираю с голоду.

— Ты и должен, — сказал Нипс. — Ты пролежал в этой постели четыре дня. В общей комнате есть еда — если ты уверен, что твоя нога выдержит.

— Выдержит! — Пазел рассмеялся и вскочил на ноги. — Да я чувствую, что могу бегать.

— Только попробуй, и я тебя отшлепаю, — сказала Таша с порога.

Она была одета просто и элегантно, как Нипс, а ее золотистые волосы были заплетены в косу в стиле, которого он никогда раньше не видел. Она медленно подошла к нему, глаза ее были задумчивы и безмятежны. Пазел почувствовал, что она здорова, когда ее обнял.

Нипс отвел взгляд, мгновенно выбитый из колеи.

— Она бы не отошла от тебя ни на шаг, — сухо сказал он. — Мы даже хотели привязать ее к дереву.

Мгновение Таша пристально смотрела на Нипса. Затем она обвила рукой его шею, притянула к себе и целовала обоих мальчиков в лбы, пока они не рассмеялись и не заерзали.

Когда Пазел оделся, они вышли в залитый солнцем двор. Белый пес Шилу поднялся, чтобы поприветствовать их, но вокруг больше никого не было. Нипс протянул Пазелу миску с рисом и овощами, и Пазел набросился на нее, не потрудившись присесть за стол.

— Где все? — спросил он, набивая рот.

— Исследуют Долину, — сказал Нипс, — за исключением Герцила и Рамачни, которые изучают Нилстоун и обсуждают Рой со старейшинами. И Кайера Виспека, конечно. Он притаился в какой-нибудь маленькой комнатке, молясь или размышляя о смерти.

— Нипс! — воскликнула Таша.

— Я ни черта не преувеличиваю. Этот мужчина заставляет Неду чувствовать себя неловко, и она его почти боготворит. Извини, приятель, но это правда. И, если ты спросишь меня, это очень тяжелая работа — быть несчастным в этом месте. Прошло всего четыре дня, но я чувствую себя так, словно отдыхал четыре недели дома на Соллохстале, и надо мной хлопотала моя бабушка.

— Это еда, — сказала Таша, — и вода, и воздух. Они богаче, каким-то образом. — Она огляделась. — Это странно. Болуту и Лунджа были здесь минуту назад. Интересно, почему они так быстро сбежали?

— Потому что мы здесь, — сказал Нипс, — и довольно скоро мы все проснемся и снова окажемся на какой-нибудь каменистой тропе, холодной и сырой, в окружении волков. Заканчивай есть, поросенок, тебя ждет слава.

Пазел закончил, и они вышли в Уларамит, Шилу следовал за ними по пятам. Таша и Нипс не слишком много исследовали окрестности (Пазел подозревал, что они оба наблюдали за ним днем и ночью), но кое-что из ближайшего окружения они видели. Городок назывался Техел-Урред, и, хотя и крошечный, изобиловал скрытыми садами, каналами и странными аллеями, спрятанными от глаз. Они показали Пазелу фонтан, где мраморные журавли вышагивали в сверкающих брызгах; разбуженную черепаху, которая дремала под деревом бризор, бормоча что-то во сне; пруд, из которого, как говорили, за час до рассвета появляется дух воды; лабиринт из живой изгороди, где Болуту заблудился, гоняясь за жуками и стрекозами, пока Большой Скип не последовал за ним, разматывая бечевку.

Их часто останавливал селки, всегда подбадривая. Они угощали молодых людей маленькими чашечками вина или сидра и показывали им места, которые Таше и Нипсу еще предстояло открыть. Амфитеатр, золотая кузница, каменный стол, на котором драгоценные камни лежали без присмотра среди разбросанных листьев, теплица, полная шелкопрядов, стрельбище для стрельбы из лука, где упражнялась Нолсиндар, пуская стрелы по спирали в свою мишень, аккуратно, как портной, зашивающий рукав.

— Ты начинаешь уставать, — сказала Таша, наблюдая за затрудненным дыханием Пазела. — Еще одна остановка, а потом я верну тебя в постель.

Последней остановкой стал небольшой холм на окраине городка. Он был круглым и уединенным, к его вершине вела крутая лестница. Наверху скамейки образовывали круг вокруг странной дыры, окаймленной пеплом; из дыры валил пар, как из отглаженного носового платка, трепещущего на ветру. Фумарола, выход вулканического пара, наподобие тех, что они видели на лавовом поле, Черном Языке.

— Никаких огонь-троллей, — сказала Таша, — но полно подземного огня. Эти фумаролы можно найти их по всему Уларамиту. Вчера Нолсиндар привела нас сюда и кое-что показала.

Они поворачивали Пазела то в одну, то в другую сторону. На западе, высоко на краю кратера, возвышалась площадка с ивами, через которую они вошли в Долину. На севере, еще выше, в скале открывался темный треугольный проем, который вел к Дороге Девяти Пиков, древней тропе через горные вершины, по которой больше никто не ходил. К югу дно кратера было сплошь покрыто лесом, влажным и темным, с белыми туманами, стелющимися над деревьями. А на востоке в миле от города лежало большое озеро, которое они заметили с ивовой площадки, с его высоким и одиноким островом.

— Нам туда нельзя, — сказала Таша. — На самом деле нам закрыт доступ в три места в Уларамите: в туннели, ведущие из города, в некий храм, охраняемый волками вроде Валгрифа, и к этому озеру, которое они называют Осир-Делин.

Пазел вздрогнул:

— Ты знаешь, что означает это имя?

— «Озеро смерти», — сказала Таша. — Рамачни нам рассказал. Но селки вообще не хотят о нем говорить.

Они вместе уселись на газон, за пределами круга скамеек; пес, довольно урча, опустился рядом с ними.

— Я пока не понимаю селков, — сказал Пазел. — В них есть что-то особое — по-настоящему особое. Что-то, чего ты просто не можешь увидеть, а не только, например, их странные брови.

— Я тоже это чувствую, — сказал Нипс, — каждый раз, когда они смотрят на меня. И вот еще кое-что, что ты не можешь сказать, просто взглянув: Рамачни говорит, что их всего пять тысяч.

— Пять тысяч в Уларамите?

— Пять тысяч во всем мире.

Пазел застыл.

— Многие из них здесь, в Уларамите и окружающих горах, — сказала Таша. — Остальные разбросаны по Алифросу. В Северном мире их почти нет — всего, может быть, несколько десятков.

— Пять тысяч, — снова повторил Пазел. Эта идея глубоко потрясла его. В маленьком Ормаэл-Сити было больше людей, чем селков на всем Алифросе. — Где их дети? Я не видел ни одного ребенка.

— Я видела несколько, — сказала Таша. — Но они молчат о своих детях и, похоже, хотят держать их подальше от посторонних глаз.

— Кто знает, когда они перестают быть детьми, — сказал Нипс. — В возрасте двадцати или двухсот лет? — Он задумчиво посмотрел на зеленый пейзаж за окном. — Жаль, что Марилы здесь нет. Ей бы понравилось. Не думаю, что она когда-либо знала много покоя.

Воцарилось молчание. Пазел пожалел, что вообще упомянул о детях.

— Вам двоим не следовало прилипать к моей кровати, — наконец сказал он.

Нипс и Таша обменялись неловкими взглядами.

— Это было не только ради тебя, приятель, — сказал Нипс. — Врачи ковыряются во мне круглые сутки. Странные методы лечения. Они дали мне кобыльего молока. И они попросили Лунджу сесть и посмотреть мне в глаза, что она сделала очень неохотно, должен я добавить. Насколько я могу судить, ни один из этих трюков ничего не изменил. Но Уларамит изменил. По правде говоря, я почувствовал, что в голове у меня прояснилось, как только мы вышли из этого туннеля. Это не лекарство; я все еще чувствую, что здесь что-то не так, — он постучал себя по лбу, — но, кажется, это может выиграть мне немного времени.

Пазел не мог найти слов для своего друга. Он пытался представить, как Нипс остается здесь, в безопасности, в Уларамите, но отрезан от всех, кого он знал, от Марилы, от их ребенка...

Он нервно взглянул на Ташу. Что насчет тебя? подумал он. Но он не мог заставить себя спросить, пока нет. Вместо этого он взял их обоих за руки.

— Вы знаешь, почему я не позволил им нести меня? — сказал он. — Потому что, если мы выживем — если кто-нибудь из нас выживет, — я хочу, чтобы у нас было это. Воспоминание о том, как мы впервые увидели это место, вместе. Потому что прямо сейчас мы живы, и я треклято благодарен за это — и, ну, это все, на самом деле...

Таша сжала его руку. Нипс оглядел его с головы до ног:

— Питфайр, теперь он собирается начать треклято целоваться.

Пазел набросился на него, и Таша присоединилась, дравшаяся лучше их обоих, и они все еще смеялись и катались по земле, когда услышали резкое собачье ав.

Валгриф стоял над ними, выглядя удивленным, если такое было возможно у гигантского белого волка.

— Вы выглядите здоровыми, как щенки, — сказал он, — но пойдемте скорее, мастер Ундрабаст, потому что врачи ждут вас уже час, а то и больше.

Нипс вскочил:

— Кредек, уже время?

— Мы пойдем с тобой, — сказал Пазел, вставая.

Нипс покачал головой:

— Не утруждай себя, приятель. Другим вход воспрещен, когда я прохожу тестирование. По крайней мере, никаких других людей. Болуту часто бывает там, как и Лунджа. Черт бы побрал эти тесты, в любом случае! Что хорошего они делают?

— Иди, — твердо сказала Таша. — Сегодня утром ты сказал мне, что тесты почти закончены. Не бросай сейчас.

Все еще ворча, Нипс последовал за волком вниз по лестнице. Когда он ушел, Пазел быстро взглянул на Ташу:

— Они сказали тебе еще что-нибудь? Наедине, я имею в виду?

Таша кивнула.

— Что есть надежда. Реальная надежда, но ничего определенного. — Она наклонилась к нему, выглядя ошеломленной. — Вчера мы сидели здесь в это время, и мимо прошаркала дюжина тол-ченни. Они живут здесь в безопасности, как птицы и олени. Некоторые из них жевали кости. Селки кормят их, говорит Рамачни. И Нипс пошутил о том, что если бы он стал одним из них, то, по крайней мере, ему никогда не пришлось бы штопать свои носки.

Она пристально посмотрела на него, словно спрашивая, как мир вообще мог породить такое необычное существо, как его друг. Пазел поймал себя на том, что смеется, и вскоре Таша тоже засмеялась, и это продолжалось до тех пор, пока она не обмякла и не задохнулась в его объятиях.

— Мы, предположительно, должны сохранять его счастливым и расслабленным, — сказала она. — Конечно, вторая часть невозможна, поскольку мы говорим о Нипсе. Тем не менее, это наша работа.

— Могло быть и хуже, — сказал он и поцеловал ее. Это был скорее импульсивный поцелуй, чем страстный, но Таша отчаянно ответила на него, обхватив его за шею. Когда он остановился, чтобы отдышаться, она прошептала: Я нашла место, и он позволил ей помочь ему спуститься по лестнице, хихикая над своей неуклюжей настойчивостью. Она повела его на юг, по пешеходным дорожкам и переулкам, мимо разбросанных зданий на окраине города, через луг, через перелаз и, наконец, глубоко в поле с зеленой травой, которая поднималась выше их плеч. Они прошли сотни ярдов, теплый запах травы смешался с более насыщенными ароматами лаванды и шалфея, и Таша повернулась к нему с прилипшими к волосам колючками и запустила руку ему под рубашку. Он почувствовал острие ее ногтей — предупреждение.

— На этот раз держи это подальше от меня, иначе пойдет кровь.

— Хорошо, — сразу же сказал он, подавляя жест самозащиты.

— Ты думаешь, я шучу. Что я собираюсь позволить тебе, что бы я ни говорила.

— Вообще-то, я так не думаю.

— Лучше не думать. Потому что позже мы не сможем сделать даже этого. Это то, что я говорила тебе раньше. Позже нам придется подумать о других делах.

— Я знаю это. И, Таша, послушай: то, что я сказал на том острове, в реке...

Таша покачала головой. Ее рука начала двигаться у него под рубашкой. Он коснулся ее щеки; она дрожала. В уголках ее глаз стояли слезы.

Время в Уларамите текло как сон: сон о покое и исцелении. Здесь, в Южном мире, был самый конец лета, но холода наступающего сезона еще не наступили. Даже в полночь (а Пазел часто бодрствовал в полночь, слушая музыку селков, обмениваясь с ними историями или просто гуляя под звездами) было еще не холодно; днем солнце наполняло кратер-страну, как жидкий янтарь.

Рой где-то там, растет, пируя на смертях, думал Пазел. Он знал, что это правда, но часть его упорно старалась это отрицать. Ни один мир, в котором был Уларамит, не мог это содержать. И все же они сами принесли в Уларамит нечто такое, что дало Рою всю его мощь. Черная сфера, маленький изъян в структуре мира, крошечная течь в корабле. Дай ему время, и он затопит корабль, все до последнего отсека, даже такого маленького, скрытого и благословенного.

Пазел часто ловил себя на том, что думает о Чедфеллоу. Этот человек не был его отцом по крови: Пазел наконец заставил его ответить на этот вопрос окончательно. Но что такое кровь? Не более чем иллюзия, ложь. Капитан Грегори Паткендл был его отцом по крови, но Грегори бросил свою семью и никогда не оглядывался назад. Если кто-то и заслужил право называть себя отцом Пазела, так это Игнус Чедфеллоу.

И как бы ему понравился Уларамит! Как бы он умолял селков показать ему свои чудеса, открыть свои библиотеки, клиники, лаборатории, научить его всему. Чедфеллоу мог бы обрести покой в Долине. И, возможно, они вдвоем смогли бы хоть немного наверстать упущенное за все эти годы.

Мы начнем это в тот день, когда я вернусь на «Чатранд», Игнус. В ту самую минуту. Клянусь.

Остальные члены их группы нашли себе занятие по душе. Большой Скип подружился с кузнецами и плотниками среди селков. Капрал Мандрик был очарован их вооружением. Майетт путешествовала по лесам вместе с Валгрифом, а Энсил пригласили под землю, и, вернувшись, она рассказала о чудесных чертогах огня и льда. Герцил и Рамачни часто гуляли с лордом Аримом, Нолсиндар и другими лидерами селков, но они никогда надолго не отлучались и оставались поближе к молодежи.

Только Кайер Виспек держался особняком. Он был вежлив и выказывал истинную радость по поводу скорости, с которой заживали их раны. Но Уларамит не привел его в восторг, и он строго следил за сестрой Пазела. Сама Неда была послушна своему мастеру и покорно молилась. И все же, когда Виспек позволил, она разыскала Пазела, и никакая дисциплина сфванцкора не смогла удержать ее от улыбки — редкой улыбки Неды, которую Пазел почти забыл. Она исчезла так давно, эта улыбка. Уплыла вместе с Грегори Паткендлом.

Никто пока не говорил о том, чтобы покинуть Уларамит. Таша сказала, что, по ее мнению, причина проста: им некуда идти. Дикая местность была обширна, но за ней лежало побережье Бали Адро и силы Воронов. Однако Пазелу пришли в голову и другие причины задержки. Нипс, для начала. Но он, Пазел, тоже не выздоровел полностью, несмотря на то, как хорошо он себя чувствовал. Ходить пешком — это одно, но если он бегал или карабкался, нога начинала гореть. С каждым днем это чувство ослабевало, но никак не исчезало полностью.

И еще была Таша. Ее тело исцелилось, и днем ее настроение было таким же светлым, как небо поздним летом. Однажды утром она даже вызвала Герцила на поединок по борьбе и рассмеялась, когда он прижал ее к земле: «Какой же ты старый! Я помню времена, когда ты мог сделать это в два раза быстрее!» Но в другие моменты, особенно ночью, опускалась стена странности. Пазел уже видел это раньше: холод в ее глазах. Неузнавание никого из тех, кто ее окружал. Яростное осознание чего-то, чего никто не мог видеть.

Однажды ночью сестра Пазела разбудила его и подвела к окну в общей комнате. Над улицами Техел-Урреда висела южная луна, похожая на бледно-голубое рыбье яйцо, а под ней, в одной ночной рубашке, стояла Таша, подняв руки, словно собираясь стащить ее с неба.

— Ты знаешь, что происходит, верно? — спросила Неда на мзитрини. — Волшебница шевелится внутри нее.

— Конечно, — сказал Пазел.

— Мой мастер говорит, что Эритусма взяла часть своей собственной души, очистила ее от воспоминаний и позволила ей расти в течение семнадцати лет, превращаясь в Ташу. Он прав, Пазел? Неужели она живет только с частью души?

— Нет, — сказал Пазел. — В ней нет ничего частичного. Она цельная личность, такая же, как любой из нас.

Неда оглянулась через плечо, как будто боялась, что кто-то еще может ее увидеть. Затем она взяла Пазела за руку:

— Таша — моя сестра. Я поклялась в этом на поле боя, и даже мой мастер не может сказать, что я была неправа. Но, Пазел, в ее глазах выражение мученицы. Мы называем это кол-вейна, взгляд во тьму. Кайер Виспек говорит...

— Неда, не надо.

Тогда она увидела, насколько тяжко ему далось самообладание. Они оба замолчали. Но когда Таша начала уходить из дворика, Неда сама вышла на лунный свет, разбудила ее прикосновением и отвела обратно внутрь.

Пазелу было трудно вспомнить такие моменты, когда Таша была в его объятиях, или когда они с Нипсом довольно препирались, как они делали с момента их первой встречи на «Чатранде». Вместе трое молодых людей бродили по Уларамиту, исследуя леса и крепости, пещеры и башни; и они хранили воспоминания об этих радостях до конца своих дней, как окна в залитую солнцем страну.

Однажды ранним вечером они услышали крики на улице и вышли из дома, чтобы разобраться. Из всех дверей Техел-Урреда выскакивали селки и бежали — все в одном направлении. Молодые люди озадаченно наблюдали за происходящим, пока мужчина-селк не остановился и не посмотрел на них сверху вниз.

— Присоединяйтесь к нам, граждане! — крикнул он. — Присоединяйтесь к нам в Бронированной Палате! Старейшины сказали: Таулинин, ваш благодетель, выйдет на свободу!

Он побежал дальше, больше не сказав ни слова. Вне себя от радости, трое друзей сразу же последовали за ним.

— На самом деле, вам двоим следует бежать, — сказал Пазел. — Постарайтесь добраться туда до того, как его выпустят. Я приду так быстро, как только смогу. Давайте, быстрее!

На этот раз никто с ним не спорил, Нипс и Таша просто умчались прочь. Пазел нетерпеливо последовал за ними; большинство селков были далеко впереди. Он перешел на осторожный бег и улыбнулся. В конце концов, он мог не отставать от них: нога, наконец, зажила.

Впереди него улицу пересек мужчина-селк. Пазел взглянул на фигуру — и чуть не споткнулся от изумления.

— Киришган!

Ибо в очередной раз это был он. Друг Пазела из Васпархавена бежал так же, как и любой селк, но в совершенно другом направлении.

— Подожди! — воскликнул Пазел. — Ради Древа, Киришган, ты не мог бы задержаться на минутку?

Киришган остановился. Он снова повернулся, чтобы посмотреть на Пазела, но, как и прежде, казалось, сделал это с неохотой или трудом. Их глаза встретились. Пазел подошел ближе, и на лице селка появилась улыбка. Но в следующее мгновение он обернулся, словно услышав призыв, который не мог проигнорировать. Затем он бросился вниз по тропинке и исчез среди яблонь.

Пазел был смущен и опечален. Киришган никогда еще не вел себя так странно в храме Васпархавена. С какой стати он отказался даже говорить? Но не было никакой надежды догнать его. Пазел продолжил свой путь.

На площади перед Бронированной Палатой собралась толпа — и там на платформе стоял Таулинин, снова свободный селк. Селки не зааплодировали, как могли бы сделать люди в такое время, но сотни из них прижались к платформе, явно обрадованные. Лишь немногие, стоявшие по краям площади, с беспокойством наблюдали за происходящим.

Нипс и Таша нашли Герцила, и Пазел пробрался к ним сквозь толпу. Когда он присоединился к ним, то увидел, что Рамачни тоже был там, свернувшись калачиком, как кошка, в объятиях Таши. Пазел едва успел поприветствовать их, как в толпе воцарилась тишина. Таулинин собрался говорить.

— Мне почти нечего вам открыть, — сказал он. — Вы все знаете мое сердце. Но моя свобода — пустяк по сравнению со всем, с чем мы сталкиваемся. Грядут перемены. Земля содрогается, Рой высвободился и расстилает свой темный плащ над Алифросом. Возвращение людей — это один из признаков; если у вас есть другой, я могу его предоставить. Наши паломники возвращаются домой, как это всегда бывает перед кризисом. Некоторые, как великая Нолсиндар, приносят нам радость и песни. Другие проходят молча. Среди них и наш брат Киришган. Сегодня утром я видел его из своего окна, и это была безмолвная гонка.

По толпе пронесся печальный ропот. «Я тоже его видела», сказала Нолсиндар. Затем высказались еще несколько селков, сказав почти то же самое. Смущенный и выбитый из колеи Пазел поднял руку.

— Я тоже видел его сегодня вечером, — сказал он, когда сотни голубых глаз селков повернулись в его сторону. — Я думаю, он очень спешил.

Его слова вызвали переполох.

— А ты не мог ошибиться, Пазел? — спросил Таулинин. — Ты встречался с Киришганом в Васпархавене, но это совсем другое дело. И, без сомнения, мы, селки, кажемся вам довольно похожими.

— Нет, не мог, — возразил Пазел. — Это был именно Киришган. Я окликнул его по имени, он повернулся, чтобы посмотреть на меня, и улыбнулся.

Возгласы изумления стали громче.

— В чем дело? — спросила Таша. — Разве этому Киришгану не рады в Уларамите?

— Как и любому селку, который дышит, — сказал Таулинин, — но, возможно, нам следует поговорить об этом позже. Скоро наступит ночь, и нам многое предстоит решить.

Селки начали расходиться, задумчиво поглядывая на людей.

— Ты никогда не перестаешь меня удивлять, Пазел, — сказал Рамачни, — но я должен рассказать тебе о селках. В конце концов, вы подружились только неделю назад.

— Рассказать ему что? — требовательно спросил Нипс.

— Я позволю Таулинину ответить на этот вопрос, — сказал Рамачни. — И, возможно, другие. Пошли.

Таулинин ждал на краю площади. Он поманил их за собой и повел вниз по винтовой лестнице, окаймленной можжевельником, а затем в темный, поросший мхом туннель. Пазел подумал, что он, должно быть, ведет в какое-то запрещенное место, но на дальней стороне лежал приятный маленький дворик, спрятанный в излучине быстро бегущего ручья. Прохладный ветерок коснулся их лиц, принеся запахи нектара и сосны. Таулинин сел на берегу ручья, и остальные последовали его примеру.

Селк мрачно посмотрел на Пазела.

— Послушай, не сердись, — сказал Нипс. — Никто не говорил Пазелу молчать.

— О, я не сержусь, — сказал Таулинин. — Просто мы все опечалены этими внезапными появлениями Киришгана и ошеломлены тем, что он откликнулся на призыв Пазела. — Он закрыл глаза, и его пушистые брови сошлись на переносице. — Во многих отношениях мой народ на Алифросе уникален. Мы живем и умираем не так, как вы.

— Ты говоришь... что вы бессмертны? — спросил Пазел.

Таулинин покачал головой:

— Такие существа существуют, но мы не принадлежим к их числу — и мы не стремимся к этому, как ваш враг Арунис. Но разница между нами и остальными народами Алифроса — это разница души. У людей душа остается с плотью или, по крайней мере, очень близка к ней. Души длому уходят дальше — гораздо дальше, во время нухзат-экстазов. Но для селков душа — это далекий брат или сестра. Души бродят по Алифросу, свободные и не скованные, и дело нашей жизни — их найти. Видите ли, именно поэтому мы всегда странствуем. Вот почему даже благословенный Уларамит недолго остается нашим домом. Мы можем прожить здесь десять лет, пятьдесят, а в редких случаях даже сто. Но это лишь краткие паузы в путешествиях нашей жизни.

Откинувшись назад, Таулинин зачерпнул ладонью воды из ручья и выпил. Затем он сказал:

— Смерть приходит, когда мы наконец находим свою душу. Это священный момент, и в нем нет трагедии для того, чья жизнь завершена. Но это печально для тех, кто остается позади. Многое меняется за время жизни селка: леса умирают; ручьи расширяются, превращаясь в реки; королевства становятся записями в книгах. Наши друзья, однако, становятся свидетелями всех этих перемен и помнят их вместе с нами.

Тени удлинялись; далеко на краю кратера Пазел увидел последние лучи заката, сверкающие на ледяном пике.

— В течение жизни мы видим не более чем намеки на нашу душу: далекие тени, образы, проблески движения в уголках наших глаз. Только в самом конце мы видим наши души лицом к лицу. Те, кто переживут нас, могут увидеть их несколько раньше. По внешней форме душа идентична своему владельцу, но она не может говорить или задерживаться. Мы говорим, что это безмолвная гонка. Это то, что ты видел, Пазел: душу Киришгана. Но нас поразило твое второе откровение: что его душа вняла тебе и даже повернулась к тебе. За исключением редких случаев, только дорогие друзья и близкие родственники могут заставить душу приостановить свой полет.

— Мы едва ли близки, — сказал Пазел. — Я имею в виду, он был очень добрым — на самом деле чудесным, — но, ради Рина, мы виделись всего лишь раз, несколько часов, в храме. Мы не старые друзья.

— Некоторые формы дружбы не поддаются никакому определению, — сказал Рамачни.

— Да, — сказал Таулинин, — но есть другая группа людей, которым наши души должны отвечать, хотя это случается гораздо реже. Я говорю о тех, кто убивает селка собственными руками.

Пазел был потрясен.

— С каждой минутой это становится все безумнее, — сказал он. — Я не собираюсь его убивать! Клянусь Рином, он мне очень нравится!

— Что-то же должно объяснить, почему он повернулся на твой зов, — сказал Таулинин.

— Будем надеяться, что это просто дружба, — сказал Рамачни. — У Пазела самое открытое сердце.

— Но Киришгана здесь нет, верно? — спросила Таша. — Во плоти, я имею в виду?

Таулинин покачал головой.

— Помните, что наше представление о скоро отличается от вашего. До смерти Киришгана могут пройти месяцы, а то и годы. И когда Пазел действительно встретит его во плоти, он вполне может оказаться далеко от Тайной Долины.

— Но куда мы можем пойти? — спросил Нипс. — Обратно в Масалым? Дальше по Ансиндре?

Голубые глаза Таулинина блестели в темноте.

— Ни то, ни другое, — сказал он. — В последнее время до нас дошло всего несколько сообщений с Полуострова, но они оказались хуже наших самых мрачных опасений. Отступление в Масалым невозможно. Внутренний Доминион удерживается двумя Плаз-легионами, перевал у озера Илваспар закрыт. Солдаты в большом количестве расквартированы во всех городах северного побережья. Низовья Ансиндры и ее притоков кишат имперскими войсками, а выше по реке рыскают неисчислимые банды хратмогов. Этим путем не уйти. И волшебница проникла даже в эти горы, какими бы громадными они ни были.

— Значит, Уларамиту что-то угрожает? — спросил Герцил.

— Только не Макадра, — сказал Рамачни. — Горы слишком высоки, и это убежище защищено магией, такой же древней, как сами горы. Даже ее крылатые слуги не могут его видеть.

— А что насчет Дасту? — спросила Таша. — Что, если его схватят и он расскажет все, что знает?

— Дасту действительно может многое рассказать, и это не слишком хорошо, — сказал Таулинин. — Он может сказать Макадре, что вы несете Нилстоун, если она еще не догадалась. Но он не поможет ей найти Уларамит. Ваш спутник был далеко отсюда, когда дезертировал, и мы бы узнали, если бы он попытался последовать за нами. Нет, только две вещи могут принести разрушение на эту землю: Нилстоун, которым владеет враг, или Рой Ночи, завершающий свою смертоносную работу. Но за пределами Уларамита нас вообще ничто не защищает, и, боюсь, у Воронов есть шпионы на каждом перекрестке.

— Что же нам остается, если мы не можем вернуться назад или плыть по рекам к побережью? — спросил Пазел.

Прежде чем Таулинин успел ответить, в ручье что-то плеснуло. Это был Болуту, одетый во что-то вроде плавательных штанов. Он выбрался на берег, смеясь над их удивлением; очевидно, он преодолел некоторое расстояние под водой. Болуту каждый день плавал в реках Уларамита и уже успел рассказать множество историй о радужных рыбах, затопленных руинах, зеленых речных дельфинах, которые кусали его за пальцы ног. Но на этот раз он не стал рассказывать никаких историй.

— Мистер Ундрабаст, почему вас нет дома? Врачи ждут. Я искал вас повсюду.

— Ты такой осел, — сказала Таша, хлопнув Нипса по руке.

— Ой! Нечестно! Я не забыл; сегодня утром меня уже проверяли. Они никогда не делают этого дважды за один день.

Тем не менее он вскочил и побежал к общему дому. Болуту проводил его взглядом, затем повернулся и посмотрел на Рамачни. Выражение восторга на его лице исчезло.

— Вы им сказали? — спросил он.

Его слова поразили Пазела до глубины души.

— Что случилось на этот раз? — спросил он.

— Мне действительно есть что рассказать тебе, Пазел, в некоторых случаях, — сказал маг. — И сейчас один из таких случаев. У твоего друга появилась новая надежда.

Радость всколыхнулась в груди Пазела. Глаза Таши засветились счастьем, и даже лицо Герцила просветлело. Но Рамачни быстро поднял лапу:

— Я не говорил, что мы нашли лекарство, потому что нет лекарства от разум-чумы, пока из Алифроса не будет изгнан Нилстоун. Но Нипс еще не понес реального ущерба, и мы разработали план, который мог бы — если все пойдет хорошо — задержать распространение чумы на несколько лет. К тому времени наша борьба с Нилстоуном закончится, так или иначе.

— Какой план? — спросила Таша. — Скажи нам, ради Рина!

— И скажи, чем мы можем помочь, — добавила Энсил.

— Последнее, безусловно, проще, — сказал Болуту. — Вы можете помочь, не обращая внимания на любое странное поведение Ундрабаста и никогда не подавая виду, что он был... вообще лечился.

Он повернулся и посмотрел вверх по течению. И Пазел увидел, что к ним плывет еще одна фигура, темная и быстрая. Фигура с плеском всплыла на поверхность: это была Лунджа. Она стояла, вода доходила ей до икр, ее руки солдата были скрещены перед собой, а ее серебристые глаза казались яркими и настороженными.

— Ну? — спросила она.

— Старейшины сказали свое слово, — сказал Рамачни. — Если ты хочешь, это может начаться сегодня вечером.

— Я уже говорила, что согласна, если действительно нет другого выхода, — сказала Лунджа, — но я делаю это не с радостью. Эта мысль вызывает у меня отвращение. Я хотела бы, чтобы вы могли пообещать успех.

— Никто не может, женщина из Масалыма, — произнес голос справа от них.

Это был лорд Арим, стоявший у входа в туннель. Он медленно вошел во двор, а за ним последовал волк Валгриф.

— С момента появления первых необученных ополченцев в войне против Чалдрил Аргоса солдаты Бали Адро проявляли мужество, — сказал он. — Теперь ты должна проявить мужество другого рода, если хочешь помочь своему другу.

— Другу? — спросила Лунджа. — Так значит он мой друг?

Она вышла из ручья. К великому удивлению Пазела, она подошла именно к нему — неторопливо, оглядывая его с головы до ног. Только когда она встала прямо перед ним, прекрасная, чужая и суровая, Пазел осознал степень ее беспокойства. Ее лицо было напряженным. Заставив себя, она протянула руку и положила влажную перепончатую ладонь ему на щеку. Она молча держала его там, изучая его лицо. Как раз в тот момент, когда Пазел собирался потребовать от кого-нибудь объяснений, Лунджа повернулась и быстро прошла мимо лорда Арима в туннель. Там она остановилась и заговорила, не оборачиваясь.

— Простите мой эгоизм. Он мой товарищ, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти его. Только не заставляйте меня говорить об этом. Я скажу вам, когда это будет сделано.

Она исчезла, тень среди теней. Пазел и Таша изумленно посмотрели на остальных.

— Что, во имя бурлящих Ям, все это значит? — спросила Таша. — Какое отношение она имеет к лечению Нипса?

— Поскольку сержант Лунджа — одна из всего лишь двух длому в Уларамите, она имеет к этому самое непосредственное отношение, — сказал Таулинин. — Но ты скоро сама все увидишь. Милорд Арим, не присядете ли вы с нами?

— Нет времени, — сказал старый селк. — Мы переправляемся сегодня ночью.

Рамачни кивнул, но Таулинин выглядел серьезно обеспокоенным.

— Сегодня ночью! — сказал он. — Милорд, я боюсь, что молодые люди не готовы.

Арим медленно вышел вперед, по очереди глядя на Пазела и Ташу.

— Пазел Паткендл сильнее, чем ты думаешь, и леди Таша не выиграет от промедления. В любом случае это должно произойти сегодня ночью. — Он поднял дрожащую руку и указал. Почти невидимая (поскольку на вечернем небе еще было светло), маленькая южная луна сияла над горами. — Свеча проходит сквозь рога своей матери-луны и не будет проходить снова в течение десяти лет. Я должен подготовиться, а вам следует отдохнуть, пока есть возможность. После того, как вы поедите, мы вас найдем.

В тот вечер у молодых людей не было аппетита, но другим членам их компании не терпелось поболтать. Майетт провела два дня на дальних окраинах Уларамита, сидя верхом на широких плечах Валгрифа. Большой Скип со следами опилок в бороде описывал навыки, которым обучался у своих друзей-ремесленников. Однако Неда и Кайер Виспек были в дурном расположении духа и ели порознь. Лунджа и Нипс вообще не пришли на ужин.

Когда Пазел, Таша и Герцил вышли на улицу, ночь была явно холодной. Над головой было небо, полное ярких звезд, и кусочек желтой луны. Селк в темной мантии ждал их рядом с каретой. Обе лошади были черными и крепкими, как носороги, но глаза у них были ярко-голубые, как у селков.

Они отправились в путь. Дороги Уларамита были пусты, и на протяжении трех темных миль никто не проронил ни слова. Пазел испугался за Ташу: в ее глазах снова появилась отстраненность. Она смотрела из окна кареты, и дыхание, белое, как дым, вырывалось из ее губ. Измученное лицо. Он внезапно подумал о девочке, которая забралась на крышу другой кареты в бедламе на набережной Этерхорда, чтобы по-детски озорно поглазеть на него. Дочь адмирала. Он никогда не ожидал, что ему удастся хотя бы заговорить с ней.

Кучер тихо заговорил с лошадьми. Карета остановилась, и трое людей выбрались на пустынные берега Осир-Делин, Озера Смерти.

Это было леденящее душу место. Ветер стонал, как голос из печального сна. Обе луны поднялись над горизонтом, и в их свете Пазел увидел коряги, черные камни и небольшие волны, набегающие на берег. На острове тоже было темно. Что мы здесь делаем? подумал он.

— Мы должны подождать здесь, — сказала Таша.

— Да, — сказал кучер, вылезая из экипажа. — За вами придет лодка. Если хотите, можете подождать в карете, подальше от ветра.

Таша направилась к воде.

— Осторожно! — крикнул кучер. — У озера есть любопытное свойство: его нельзя переплыть. Если ты попытаешься, то пойдешь ко дну, словно тебя заковали в цепи.

Таша продолжала идти, и Герцил с Пазелом бросились за ней. У Пазела росло ощущение, что эта ночь таит в себе что-то ужасное для Таши. Она так много раз держалась отстраненно, но это было бы что-то другое, что-то совершенно более сильное. Никто не мог сказать, что она может сделать — или что с ней могут сделать.

В нескольких ярдах от воды они схватили ее за руки. «Достаточно далеко», — мягко сказал Герцил. К огромному облегчению Пазела, она не стала возражать, а просто скрестила ноги и села. Пазел и Герцил сделали то же самое по обе стороны от нее. Таша положила голову на плечо Герцила и обхватила себя руками. Она даже не взглянула на Пазела.

— Я могла бы это сделать, — прошептала она. — Я могла бы войти прямо в озеро.

— Я сомневаюсь, что ты неуязвимая, Таша, — сказал Герцил. — Здесь есть магия, такая же древняя, как сам Алифрос.

Таша закрыла глаза и улыбнулась:

— Конечно, я уязвимая. Я бы утонула, как и любой другой. Иначе какой был бы смысл?

— Не смей так говорить! — прошипел Пазел.

Но Таша только крепче прижалась к Герцилу.

— Лодка приближается, — сказала она. — Ты должен остаться здесь.

Она не смотрела, но это было правдой: со стороны острова приближалось маленькое, лишенное света судно. Пазел не видел ни весел, ни паруса. Самым странным было то, что лодка казалась пустой. Но когда она подплыла поближе, он увидел, что это не совсем так. На носу стоял Рамачни, похожий на темную резную фигуру. Когда, наконец, лодка коснулась земли, он взмахнул хвостом.

— Садитесь, — сказал он.

Теперь они были на ногах. Герцил взял руки Таши в свои.

— Будь сильной, Таша Исик, — сказал он. — Я буду здесь, когда ты вернешься.

Она подняла голову и коротко поцеловала его в губы.

— Кто-нибудь вернется, — сказала она.

Пазел смотрел, как она забирается в лодку. Он поднял руку, как будто хотел дотронуться до нее, затем опустил. Он не мог говорить, не мог выбрать из тысяч слов, которые ему нужно было сказать.

— Таша, подожди! — наконец сумел прохрипеть он.

Только тогда она посмотрела на него. На ее лице он впервые увидел тревогу, даже шок от того, что она обнаружила его все еще на берегу.

— Мы ждем, парень, — сказал Рамачни. — Садись, и побыстрее.

Не сказав ни слова, Пазел вскарабкался в лодку. Таша прощалась с Герцилом, но не с ним. Ещё нет. «В какого дурака я влюбилась», — сказала она, дотрагиваясь до его руки. Ее голос был неземным, отдаленным эхом того, который он знал.

Переправа была быстрой и холодной. Рамачни, как и прежде, стоял на носу, и Пазел задался вопросом, была ли сила, которая двигала ими, делом его рук или какой-то магией селков. Разум Таши ненадолго прояснился: она посмотрела на Пазела и прямо сказала ему, что воспоминания Эритусмы просачиваются в ее сознание.

— Капля здесь, капля там. Как протекающий кран. — Таша попыталась улыбнуться.

— Что это значит? Она просыпается?

Таша обдумала вопрос, затем покачала головой:

— Не думаю, что она вообще когда-нибудь спала.

Остров приближался. Он был суровым и запрещенным, и больше, чем предполагал Пазел. Древние деревья — огромные в обхвате, низко склонившиеся к земле и изогнутые, как извивающиеся драконы, — стояли на сухой земле, их корни петляли среди камней мостовой, сломанных колонн и остатков обрушившихся стен. Ветер срывал с веток первые осенние листья, швыряя их в ночь, как игральные карты.

Лодка причалила к берегу. Рамачни выпрыгнул наружу, молодые люди последовали за ним, и вскоре они уже поднимались по пыльной тропе на возвышенность. Они не успели уйти далеко, когда появился Таулинин, уверенно и беззвучно бегущий к ним.

— Вы здесь! — сказал он. — Очень хорошо, вовремя. — Он снял с плеча бурдюк с вином и наполнил кубок. — Выпейте глоток, чтобы согреться, а потом быстро следуй за мной. Мы не смеем опоздать.

Пазел выпил, когда подошла его очередь, и почувствовал, как ночной холод отступает к кончикам пальцев. Таулинин повел их дальше, через холмы, вверх по лестницам из разбитого камня, среди остовов древних залов и башен. Деревья отбрасывали тени-близнецы в двойном лунном свете. Теперь Пазел видел, что многие из них мертвы.

— Почему это место такое несчастное? — спросил Пазел Таулинина. — Когда ваш народ его покинул?

— Для того, чтобы ответить на твои вопросы, нужна вся ночь, — сказал Таулинин. — Селки никогда здесь не жили, и падение тех, кто жил, было великой трагедией — некоторые называют это моментом, когда этот мир потерял свою невинность. Они потерпели поражение в войне, которая разразилась перед Войной Рассвета, и Уларамит стал средоточием демонической силы. Уолдрил, так тогда называлась Долина: Место Отчаяния. Если когда-либо и была ненавистна какая-либо страна, то это была та, которую сейчас мы так любим. Ее король жил на этом острове, в потайной комнате, которую никто никогда больше не увидит. За прошедшие века мы исцелили бо́льшую часть Уларамита, но здесь мы преуспели намного меньше — из-за огромного ущерба природе.

Он быстро взглянул на Пазела:

— Если бы Дасту пришел сюда, весь Уларамит, возможно, показался бы ему таким. Мало кто когда-либо попадал в Долину против своей воли, но те, кто попадал, оказывались совсем в другом месте — в смертельной стране, отравленной испарениями вулкана, где все живое стало алчным и мерзким. Так бывает всегда. Мы никогда не говорили об Уларамите в присутствии Дасту, но его сердце, должно быть, почувствовало, что он найдет здесь, и отвернулось от этого. Пусть оно обретет покой где-нибудь в Алифросе или за его пределами.

Они приближались к вершине самой длинной на сегодняшний день лестницы, вьющейся вверх по склону голого холма. Пазелу хотелось, чтобы Таулинин продолжал говорить, хотя бы для того, чтобы отвлечься от заунывного ветра. Звезды были острыми, как граненый хрусталь, и на мгновение Пазелу показалось, что он видит их насквозь, как это делали селки: немые свидетели, смотрящие сверху вниз с осуждением или жалостью. Мы все молоды под бдительными звездами. Поймет ли он когда-нибудь, что это означает для селков?

На вершине холма ветер обрушился на них с полной силой. Здесь была огражденная перилами платформа — самая высокая точка на острове. И, взглянув вниз, на заднюю часть холма, которая до этого момента была скрыта, Пазел увидел нечто совершенно необычайное.

Сначала он принял это за огороженный пруд или резервуар с водой. Оно имело площадь пятьдесят или шестьдесят квадратных футов и было окружено множеством вековых деревьев. Черное и блестящее, оно сверхъестественно блестело и отражало луны и звезды, словно отполированное до совершенства зеркало. Но мгновение спустя Пазел увидел, что перед ним не жидкость, а камень.

Тропа спускалась с вершины холма к краю этого странного черного дворика. Рядом с ним стоял лорд Арим, одинокий и неподвижный, его ярко-голубые глаза пристально смотрели на них.

— Идите к нему, быстрее, — сказал Таулинин. — Я должен остаться здесь и наблюдать. Прощай, Таша Исик!

Таша и Рамачни, не говоря ни слова, начали спускаться. Пазел взглянул на Таулинина — почему он попрощался с одной Ташей? — но селк только показал ему идти.

Арим не двигался с места, пока они приближались, но, когда они поравнялись с ним, старый селк повернулся и махнул рукой на черный камень.

— Двор Демонов, — сказал он. — На Алифросе вы никогда не увидите ничего более древнего. Вы — первые люди, которые стоят здесь за много столетий, и вы вполне можете оказаться последними. Монолит был привезен на этот остров в темные времена, с темной целью. Но сам по себе он не зло — не совсем зло.

— Снимите обувь, — сказал Рамачни. — По камню надо идти босиком.

Ноги лорда Арима уже были босыми. Старый селк указал на небо, и Пазел увидел, что Полярная Свеча стоит точно между рогами тонкой желтой луны.

— Следуйте за мной, когда будете готовы, — сказал лорд Арим. С этими словами он ступил на камень, прямо на свое собственное совершенное отражение. Он медленно отошел от них. Пазел уставился на него, как завороженный. Он был совершенно уверен, что камень сухой, и все же при каждом шаге его черная поверхность слегка покрывалась рябью, как будто лорд Арим шел по поверхности пруда.

Рамачни толкнул Пазела в лодыжку:

— Наклонитесь, вы оба. Я хочу видеть ваши лица.

Они повиновались, и Пазел увидел, как в больших черных глазах Рамачни отразились звезды.

— Вы знаете, почему вы здесь? — спросил маг.

— Конечно, — сказала Таша. — Чтобы вернуть Эритусму. Чтобы она могла сражаться за нас. Чтобы она помогла нам забрать Нилстоун из Алифроса и победить Рой. Но прежде чем это произойдет, тебе нужно убрать с дороги меня.

— Это наполовину верно, — сказал Рамачни. — Мы нуждаемся в ее помощи, и отчаянно, потому что без нее мы безнадежно слабее. И хотя многие считают меня мудрым, после смерти Аруниса я не чувствую себя таким, ибо не могу объяснить, что мешает возвращению Эритусмы. Но, если повезет, сегодня вечером все изменится.

— Черт бы побрал все это! — воскликнул Пазел, напугав их обоих. Он схватил Ташу за руку. — А что с ней? Ты говоришь, что у них общая душа, но я не могу в это поверить. Таша это Таша. Ей семнадцать. Ты не можешь затопить ее десятью столетиями воспоминаний...

— Двенадцатью, — вставил Рамачни.

— ...и ожидать, что хоть что-нибудь от нее останется нетронутым. Это все равно, — он отчаянно замахал руками, — все равно, что вылить чашу вина в озеро и сказать: «Не волнуйся, вино все еще там». Нет, его там нет, оно растворилось в воде.

— Успокойся, — сказал Рамачни. — Дело обстоит совсем не так.

— Ты маг, — сказал Пазел. — Семнадцать лет для тебя ничто. Но для Таши это все. Если ты это сделаешь, ее жизнь пойдет прахом, слышишь? Это будет просто какой-то маленький момент, который Эритусме время от времени вспоминает. Как лихорадка, время, когда она была сама не своя. С таким же успехом ты мог бы ее убить.

— Верно, — сказала Таша. — Убей меня.

— Только через мой труп!

— Пазел Паткендл! — сказал Рамачни, и его шерсть встала дыбом. — Я скажу тебе это только один раз. Ты любишь Ташу. Как и она тебя. То, что мы делаем сегодня вечером, таит в себе большую опасность для нее, и этого нельзя избежать. Она может даже умереть — или ты, или я сам. Но она никогда не была предназначена для жертвоприношения. Сегодня не Договор-День, парень, и я не Сандор Отт.

— Рамачни, — спросила Таша, — куда делся лорд Арим?

Пазел вздрогнул. Старый селк просто исчез.

— Больше никаких разговоров, — сказал Рамачни. — Следуйте за мной, если только вы не хотите разрушить все, над чем мы трудились, чтобы достичь этого. — Он ступил на камень дворика, затем оглянулся через плечо, ожидая. Таша нащупала руку Пазела. Вместе они ступили на камень.

Питфайр!

Ощущение было похоже на погружение в ледяную воду. И все же сотрясение было гораздо глубже: он чувствовал его в своих мышцах, в своей крови, в самых своих костях. Это был момент полного уничтожения, несуществования. Но он все еще был здесь, все еще держал Ташу за руку. Они оба задыхались, и их дыхание звучало странно громко. И тут он понял почему: ветер совершенно исчез. Это было так, как если бы кто-то только что задраил люк.

— Что происходит, Рамачни? — прошептала Таша.

— Посмотрите туда, — сказал маг, указывая глазами. Пазел обернулся и сначала ничего не увидел. Затем его глаза различили коричневый осенний лист сразу за краем двора, один из бесчисленных листьев, гонимых ветром. Он находился в пяти футах от земли — и был совершенно неподвижен, словно заключен в стеклянный столб.

— Мы вышли за пределы времени, — сказал Рамачни. — Раз в десять лет, когда луны вступают в сговор, любой, кто ступает на Двор Демонов, может избежать власти времени на час или целую вечность. Когда мы уйдем, во внешнем мире не пройдет и минуты. Старый король Уолдрила вырастил здесь демонов, за одну ночь набрав слуг, которым, в противном случае, потребовались бы столетия, чтобы созреть. Были и другие применения: заключенные, которые сопротивлялись допросам, видели, как сюда привозили их близких, и в мгновение ока те становились стариками. Королевские дети немедленно достигали брачного возраста. Но селки обратили во благо даже это место.

Маг крался вперед, тщательно выбирая каждый шаг. Абсолютная тишина только усилила страх Пазела, его ощущение, что Таша идет навстречу своей гибели. Внутренне он злился на себя: Доверься Рамачни. Как ты всегда делал, как она делала всю свою жизнь. Но в то же время какая-то часть его вспоминала слова Таулинина на берегу ручья: Я боюсь, что молодые люди не готовы.

В центре Двора Рамачни остановился и закрыл глаза.

— Теперь, Таша, — сказал он, — подними меня.

Таша быстро взглянула на Пазела, затем наклонилась и заключила мага в объятия. «Шаг вперед!» — рявкнул Рамачни, и пораженная Таша немедленно повиновалась. Ее босая нога ступила на камень...

— ...и прошла сквозь него так плавно, как будто сошла с края пирса. Она упала, слишком пораженная, чтобы даже закричать, когда ее тело исчезло в темноте. Пазел вскрикнул и бросился к ней. Слишком поздно. Таша и Рамачни провалились сквозь камень. Пазел ударил по гладкой поверхности; на ощупь она была твердой, как сталь. Но внутри камня он все еще мог видеть, как они падают — Таша в ужасе потянулась к нему — глубже, глубже, исчезли.

Он бил по камню, выкрикивал их имена, очень близкий к отчаянию. Он дико огляделся в поисках помощи. Со смертью он мог справиться; со смертью, с которой он так часто сталкивался; но не с жизнью без них, наедине с этим последним образом — они тонут, тонут во тьме.

Ошибка, подумал он, безудержно всхлипывая. Рамачни подталкивал их и раньше. Рин, помоги им, верни их обратно или забери и меня.

Что-то коснулось его плеча. Он в шоке отскочил в сторону. На камне перед ним стояла женщина-человек, высокая и невероятно старая, одетая в зеленый шерстяной плащ. Прозрачная кожа, руки тонкие, как палки, в глазах зачарованный блеск.

— Ты смолбой, верно? Пазел Паткендл. Тот, который все время пытается спустить ее бриджи.

Он уставился на женщину. Она уставилась на него. На ней были стеклянные браслеты и кроваво-красный шарф, который выглядел так, словно был сделан из рыбьей чешуи. Он почувствовал сильное желание отодвинуться от нее, но не сдвинулся ни на дюйм.

— Ты не провалишься сквозь камень, если тебя это беспокоит, — сказала женщина. — Рамачни и Старому Ариму пришлось потрудиться, чтобы это произошло, точно так же, как мне пришлось потрудиться, чтобы подняться на поверхность.

Ее акцент был немного похож на акцент Кайера Виспека. Да, подумал он. Эритусма родилась в Нохирине, это часть Мзитрина.

Она прищурилась, озадаченно глядя на него:

— Ты, что, не можешь говорить?

Он собирался ответить, но остановил себя. Пусть говорит она. Пусть она объяснит, почему ему не должен быть противен ее вид. Но женщина только прищелкнула языком и шагнула к нему. Прежде чем он успел решить, драться ему или убегать, она хлопнула его костлявой рукой по глазам, и, когда убрала ее, Двор Демонов изменился.

Теперь там были колонны и частично крыша. Кучи песка и каменная кладка. Стена с цепями и кандалами. Каменные скамьи были такими старыми и изношенными, что походили на оплывшие восковые фигуры, выставленные на солнце.

— Вот как выглядел Двор в те дни, когда я владела Камнем, — сказала она. — Они держали пленников вон в том углу; если присмотреться повнимательнее, то все еще можно найти их зубы. Я рада, что селки убрали весь этот мусор.

— Тогда зачем ты принесла его обратно?

— Мне нужно на что-нибудь сесть. Земля, может, и годится для смолбоев, но не для таких респектабельных дам, как я.

Она рассмеялась. Пазел этого не сделал. Женщина пожала плечами и направилась к скамейке.

— Давай перейдем к делу, — сказала она. — Время остановилось за пределами Двора, но оно идет для нас с тобой — и для них, особенно для них. Следи за огнем.

— Что ты имеешь в виду? Каким огнем?

— Тем, что прямо за тобой.

Он обернулся: менее чем в пяти футах от него стоял железный котел на трех крепких ножках. Внутри злобно потрескивало несколько маленьких поленьев. Дым поднимался прямо, как отвес, к небесам.

— Огонь — это наши часы, — сказала она. — Мы можем говорить, пока он горит, и не дольше. Подойди и сядь рядом со мной.

Пазел остался стоять на месте. Волшебница посмотрела на него с некоторым раздражением.

— Я не какой-то затаившийся дух, мальчик. Я не шпионила за вами обоими. Немного ее знаний и эмоций доходило до меня, но слабо, как шум сквозь стену. Иначе я бы вообще ничего не знала о ней.

Лгунья, подумал он. Вслух он спросил:

— Где они?

— Глубоко в земле, — сказала Эритусма, — и ты должен этому радоваться, потому что, если бы они были где-нибудь еще, было бы невозможно то, что мы делаем.

— А что именно мы делаем?

— Таша испытывает мучения, которые возникают, когда часть тебя самого покидает плоть. Рамачни и лорд Арим ее защищают. А я… я душа без тела, душа, которая семнадцать лет пряталась в теле Таши, глухая и немая. Я не могу поговорить ни с Рамачни, ни с селками, ни с несколькими другими жизненно важными союзниками, которых Вороны еще не убили. И, что вообще сводит с ума, с Ташей. Но сегодня вечером — и только сегодня вечером, — я свободна поговорить с тобой. Чтобы помочь нашему делу, если смогу.

Она ущипнула себя за руку:

— Конечно, эта плоть — иллюзия. Я могу управлять иллюзией даже без тела, в этом исключительном месте.

Пазел медленно подошел к скамейке:

— Я не верю, что ты часть Таши.

— Как и я.

Он почувствовал прилив облегчения — но тут волшебница запрокинула голову и громко рассмеялась.

— Нелепая идея! Конечно, Таша — часть меня. Только крошечная часть, срезанная с раскидистой виноградной лозы. То, что у девушки есть тело, и то, что я уничтожила свое, на которое ты сейчас смотришь — чтобы спрятаться в ней от своих врагов, — это мелочи, не более того.

— Ты пыталась украсть тело Таши, — сказал Пазел, ненавидя ее. — Я наблюдал за всей этой треклятой борьбой. Ты царапала ее изнутри, пытаясь выбраться наружу.

— Нет, Пазел. Таша умоляла меня выйти.

— Что?

— Через несколько часов после того, как она убила Аруниса. Во сне и наяву, в мыслях и мечтах. Она знает, что я должна вернуться в бой — и ты тоже, если будешь честен с самим собой.

— Мы справлялись, без тебя. Мы убили Аруниса, без тебя.

Волшебница молча посмотрела на него. Пазел встретился с ней взглядом, совершенно не уверенный, отстаивает ли он какую-то жизненно важную истину или просто выставляет себя дураком. Они также позволили Арунису выпустить Рой на волю.

— Работа должна быть сделана, мальчик, — беззлобно сказала она. — Это стоит того, чтобы пожертвовать жизнью. Любой жизнью.

— Разве это не то, что вы планировали, ты и Рамачни? Чтобы Таша вспомнила, приветствовала твое возвращение с воспоминаниями за тысячу двести лет? Приветствовала свою смерть, другими словами?

Эритусма снова рассмеялась, но теперь в ее смехе была горечь.

— Гений, — сказала она. — Он видит наши порочные сердца насквозь! Послушай меня: Таша Исик никогда не должна была умереть — но я должна.

Он ошеломленно уставился на нее. Старая женщина вздохнула и потерла затылок:

— Считай, что разум Таши Исик состоит из двух комнат. Первая — это место, где обитает ее душа. Она контролирует ее тело, ее чувства; она полностью за все отвечает. Вторая — мое глубокое убежище, моя пещера. Я вольна покинуть ее — но если бы я это сделала где угодно, только не здесь, где время остановилось, я бы рассеялась, как дым на ветру: наконец-то по-настоящему мертва. Конечно, тебе бы это понравилось.

— Нет, — сказал он.

— Просто посмотри на свое лицо. Ты бы разразился песней. Ты, Макадра, призрак Аруниса и Ночные Боги, ожидающие, чтобы заселить Алифрос, когда Рой выполнит свою работу. Я умею читать по лицу, мальчик. Я знаю, ты желаешь мне смерти.

Пазел повернулся и подошел к котлу. Огонь стал гораздо слабее — увядающий цветок в сером венке из пепла.

— Ты не можешь читать по моему лицу, — сказал он. — На самом деле я вообще не знаю, что ты умеешь делать, кроме как говорить и лгать.

Глаза волшебницы вспыхнули, но Пазел обнаружил, что на самом деле он ее не боится. У нее были свои планы. Она будет их придерживаться. Сколько ни сыпь на нее оскорбления — ничего не изменится.

Через мгновение Эритусме опустила глаза:

— Нам не следует ссориться. Мы союзники в величайшей битве со времен Войны Рассвета. Битвы, в которую меня втянули двенадцать столетий назад, когда я была немногим тебя старше. Еще до того, как я заподозрила, что могу быть волшебницей. Нет, я пока не могу умереть. И Таша Исик не может.

Она ткнула в него костлявым пальцем:

— Следи за ней. Она испытывает искушение себя уничтожить. Она думает, что если она утонет или задохнется, это позволит мне вернуться, но это неправда. Это будет конец для нас обоих.

И Таша действительно погибнет, если мы попытаемся разделить одно сознание — слиться в единое, неделимое существо. Как ты уже догадался, ее душа просто утонет в моей. Видишь ли, она действительно маленький отросток от моего древнего стебля. Но у этого отростка выросли корни, листья и ветви. Ее душа исходила от меня, но в конечном счете ты совершенно прав, мальчик: она больше не часть меня. Ее душа крошечная, но цельная, сама по себе. Как ты узнал?

Воцарилось молчание. Волшебница оглядела его с ног до головы.

— Не имеет значения, — сказала она. — Просто послушай, ради любви к Рину: душа Таши и моя собственная всегда должны пребывать в разных комнатах. Но мы все еще можем пройти по коридору.

— По коридору?

— Между двумя комнатами ее разума. Между вместилищем сознания и моей темной пещерой. — Она развела руками. — Ну вот, теперь ты знаешь все. Великий гнусный план сводился к следующему, мальчик: чтобы наши души поменялись местами, пока эта проклятая битва не будет выиграна. Присядь, пожалуйста.

Пазел просто посмотрел на нее:

— Поменяться местами, пока не мы разберемся с Нилстоуном?

— Пока я не разберусь.

— И что потом?

Эритусма отвела взгляд, разглядывая висящие листья, застывшую фигуру Таулинина на вершине холма, немигающие звезды.

— Потом, — тяжело произнесла она, — я призна́ю правоту того, что ее мать сказала мне в самом начале: моей долгой жизни пора заканчиваться. Потом я оставлю обе комнаты Таше Исик, и пусть ветер унесет мою душу, куда пожелает.

— Ты это обещаешь?

Она бросила на него испуганный взгляд:

— Я обещала позволить Таше свободно выбирать. — Воцарилось неловкое молчание. Чего-то не хватает, подумал Пазел. Она лжет или просто что-то утаивает?

— Если то, что ты говоришь, правда, — спросил он, — если Таша хочет скрыться и позволить тебе вернуться, если она умоляет об этом — тогда почему, во имя Питфайра, этого не произошло?

Волшебница наклонилась вперед, ее глаза горели яростью.

— Потому что, — сказала она, — кто-то или что-то отгородило комнату Таши стеной, в которой находится ее душа, и эта стена тверже, чем демон-камень у нас под ногами. Я не могу войти. Таша не может выбраться. И вполне возможно, что девушка сама воздвигла эту стену, чтобы отгородиться от мира, как наутилус или улитка.

Пазел почувствовал прилив паники. Внезапно он понял, что будет дальше. Она собиралась попросить его помочь ей разрушить эту стену. Чтобы одолеть Ташу. Она сказала, что все зависит от него, что они потерпят поражение, если он откажется. Вот почему она попросила об этом его — того, «кто все время пытается спустить ее бриджи».

Потому что Таша доверила бы ему свою душу.

Он подошел к котлу: остались только тлеющие угли. Он опустил руку и не почувствовал жара. Их время почти истекло.

— Я не могу этого сделать, — прошептал он.

— Вероятно, — вздохнула волшебница.

Он моргнул:

— Разве ты... разве ты не хочешь, чтобы я ее убедил?

— Ты, что, тупее тупых, Паткендл? Она уже убеждена. Она хочет, чтобы я вернулась. Беда в том, что никто из нас толком не знает, что мне мешает. Узнай природу этой стены — вот о чем я прошу. Ты, Таша, Рамачни и селки — вы должны узнать, как она образовалась, и как, во имя Рина, мы можем ее уничтожить.

Внезапно Пазела осенила мысль:

— У меня осталось одно Мастер-Слово.

— И могучее; я чувствую это отсюда. Слово, которое «ослепляет, чтобы дать новое зрение». Возможно, в этом что-то есть. Когда стена рухнет, Таша почувствует некоторую боль, и твое слово может ее ослепить. Но один только страх перед болью не может сделать стену такой дьявольски прочной.

— А что, если ее создала не Таша? Что, если эта стена была воздвигнута каким-нибудь врагом — Арунисом, например, перед его смертью?

— Тогда мы должны найти изъян в заклинании, создавшем ее. Всегда есть изъян, будь то всего лишь тонкая трещинка.

Она похлопала по скамейке рядом с собой. Пазел покачал головой.

— Я все еще тебе не доверяю, — сказал он.

— Небеса, какой сюрприз.

— Ты использовала Нилстоун для всевозможных заклинаний. И к тому же устроила треклятый бардак во всем мире.

Она ждала.

— Ты произнесла Заклинание Пробуждения, — сказал Пазел. — Ты создала таких существ, как Фелтруп и Мастер Мугстур.

— Раскрыла потенциал их душ, если быть точным.

— И убила всех людей Бали Адро с помощью чумы разума. Если быть точным.

— Это правда. Садись.

— Будь я проклят, если сяду. Ты чудовище. Это заклинание убивает моего лучшего друга, прямо сейчас. Оно причинило больше вреда, чем все треклятые зверства, которые Арунис сумел совершить за две тысячи лет.

Она поджала губы, размышляя:

— Трудно сказать.

Ее спокойствие было отвратительным. Это, подумал он, та самая волшебница, которая живет в голове Таши.

— Однако тебе следует кое-что узнать, — продолжала она. — Заклинание Пробуждения не было какой-то пустой шуткой, которую я решила сыграть с Алифросом. Это был последний тактический прием в долгой войне между магами. Возможно, ты слышал о Сатеке?

— Да, — сказал Пазел. — Тот, кто создал тот скипетр. Основатель Мзитрина, хотя сейчас они его ненавидят. Арунис призвал его дух, когда мы стояли на якоре в заливе Симджа.

Ее глаза расширились:

— Неужели? Это интересно... Но ты, возможно, не знаешь, что Сатек и Арунис охотились за одним и тем же призом.

— Божественностью, — сказал Пазел.

Эритусма кивнула.

— Итак, Рамачни тебе кое-что рассказал. Божественностью, да. И это наше великое несчастье, что Ночные Боги, верховные повелители уничтожения, давным-давно выбрали Алифрос в качестве своего рода испытательного полигона для своих учеников.

— Тогда и эта часть тоже правда, — сказал Пазел. — Арунис был их учеником. Ему было плевать на Алифрос, он просто должен был его уничтожить...

— В качестве экзамена, проверки. Сатек тоже пытался пройти это испытание. Это постоянный вызов Ночных Богов: очисти Алифрос от жизни, и мы сделаем тебя одним из нас, бессмертным и божественным. Но после неудачи Сатека они пошли на уступку. Если один из их учеников запустит полное уничтожение, но умрет до того, как оно завершится, он может задержаться в Агароте, Пограничном Королевстве, и все равно получить приз, если мир погибнет в течение столетия. Именно это и делает Арунис: сидит там, как в сейфе, наблюдая за ростом выпущенного им Роя и молясь, чтобы он убил нас всех.

Подход Сатека был несколько менее эффективным: он думал начать с уничтожения животной жизни — всей животной жизни, включая разумных существ, таких как люди и длому. С этой целью он запустил серию Чумных Кораблей из своей крепости в Манг-Мзине. В «Книге Старой Веры» эта история рассказана достаточно хорошо: как эти суда разошлись по Алифросу, нагруженные шкурами и шерстяными изделиями, вяленым мясом и зерном; и как в каждом из них, подобно безвкусному яду, был заложен зародыш чумы. Каждый из этих кораблей был своего рода пороховой бомбой, несущей болезни, и многие из них справлялись со своей работой довольно хорошо. Некоторые земли так и не восстановились. Но самым коварным грузом Чумных Кораблей были живые животные. Крысы, летучие мыши, птицы, дикие собаки. Их просто выпускали, порт за портом. Сатек, очень изобретательно, подстроил так, чтобы их болезнь не начинала убивать своих хозяев в течение нескольких лет, до тех пор, пока они не размножатся и не передадут дремлющее семя чумы своему потомству. Если бы это семя когда-нибудь проросло, оно бы распространилось подобно смертельному лесному пожару бешенства — и ни одно существо не было бы в безопасности. Вся паутина жизни на Алифросе была бы уничтожена за одно лето. Действительно, она почти исчезла.

По воле провидения, я вовремя обнаружила чуму — едва успела. Не было никакой надежды на медицинскую помощь. Мне пришлось бороться с ним магически, с помощью единственного чудовищного заклинания: величайшего из всех, что я когда-либо пробовала.

— Заклинания Пробуждения?

— Конечно. Болезнь Сатека поражала разум, поэтому мое заклинание должно было сначала достичь этих умов — тысяч из них, по всему Алифросу, без единого исключения. — Она посмотрела на него с внезапной свирепостью. — Я сама по себе великая волшебница — более великая, чем Арунис, более великая, чем Макадра, — но такое заклинание было бы мне не по силам, если бы не Нилстоун. Мне пришлось воспользоваться им, хотя я лучше, чем кто-либо другой, знала, как Камень искажает все благие намерения. Конечно, именно это и произошло. Каждое зараженное животное было изменено. Полное уничтожение было предотвращено, рождение проснувшихся животных — побочный эффект. Так же было разрушено сознание каждого человека на Юге.

— И оно все еще действует.

— Очевидно. Заклинание мне не подчиняется. Пока кто-нибудь не выкинет Нилстоун из Алифроса, оно будет действовать.

Пазел сел на скамейку. Ему было нелегко обрести дар речи:

— Ты спасла мир... и убила половину людей в мире.

Эритусма кивнула:

— Это был одно действие.

Удивление, ужас, головокружение. Пазел подумал о тол-ченни в их клетках в Масалыме, о грязных лесных стаях, о вонючей толпе в деревне у моря. Последние люди на Юге, безмозглые и обреченные. Как он мог разговаривать с женщиной, ответственной за это?

Как он вообще мог ее осуждать?

— Я думал, ты просто развлекалась, — сказал он. — Экспериментировала. Рамачни мог бы упомянуть, почему ты наложила это вонючее заклинание.

— Не мог, не нарушив своего обещания. Я приказала ему хранить это в тайне.

— Ну и зачем, во имя Питфайра, ты приказала?

Она проигнорировала его тон, на этот раз. На ее лице появилось странно нежное выражение.

— Я познакомилась с некоторыми из них, с пробужденными животными, которых создала. Однажды я призвала сокола спуститься с облаков, почувствовав, что в нем проснулся разум, и он подружился со мной и путешествовал со мной, пока не умер. Были и другие: ехидна, змея. — Она пристально посмотрела на него. — Я была почти совершенно бесстрашной: по-своему такой же урод природы, как и они. Но они жили с огромным, гложущим страхом, страхом в душах. Кто их сделал? Почему они здесь, рассеянные разумы в случайных телах, на которых охотились, над которыми издевались и которых выставляли в цирках люди и длому, которые их окружали? Им было достаточно трудно остаться в живых и сохранить рассудок. Им нужно было поверить, что за этим может стоять какая-то цель, какой-то грандиозный замысел. Я не могла дать им такой цели, но позволяла надеяться. И не хотела у них это украсть.

Пазел посмотрел в темноту и подумал о Фелтрупе. Этот выбор, по крайней мере, был чем-то, что он мог понять.

Эритусма вздохнула:

— Красный Шторм, между прочим, остановила распространение разум-чумы на север. В этом и заключается вся цель Шторма, как вы, возможно, уже догадались. Если ваш корабль в конце концов пройдет через него, вы все будете очищены.

— И перенесены в будущее. Еще один неприятный побочный эффект.

Она кивнула.

— Лучше потерять всех наших друзей и любимых, чем потерять все. Вот как ты это видишь, — сказал Пазел.

Волшебница озадаченно посмотрела на него:

— А что, есть другой способ это видеть?

Пазел взглянул на нее с огромной неприязнью.

— Как бы то ни было, — сказал он, — Красный Шторм умирает. По крайней мере, так сказал нам принц Олик.

— Твой принц совершенно прав. Не все заклинания действуют вечно. Лет через десять-двадцать он больше не сможет никого защитить. Но это не имеет значения. Рой Ночи убьет нас всех задолго до того, как разум-чума достигнет какой-либо северной страны. И послушай меня, мальчик: мы не можем сражаться с Роем.

Она схватила его за руку своими холодными тонкими пальцами.

— Все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы избавить мир от Камня. Ничего больше. Заберите Нилстоун из этого мира, и все явления, которые он питает — Красный Шторм, разум-чума и, прежде всего, Рой Ночи — дрогнут и умрут. Нилстоун — это воздух, который раздувает эти пожары. Чтобы потушить огонь, мы должны перекрыть доступ воздуха. Ничто другое, что мы делаем, не будет иметь значения, если в этом мы потерпим неудачу.

Пазел кивнул и тяжело откинулся на спинку скамьи. Он уже давно понимал силу Нилстоуна, но сейчас избавиться от него казалось более невозможным, чем когда-либо.

— Завтра мы снова совершим невозможное, — пробормотал он.

— Что именно?

— Кое-что из того, что сказал Рамачни. Как раз перед тем, как мы сожгли Аруниса. — Он повернулся к ней лицом, нос к носу. — Если мы победим, — сказал он, — Таша сможет продолжать жить, просто жить? Никаких хитростей, никаких сложностей? Ты уйдешь и оставишь ее в покое?

— Я поражена, — сказала Эритусма, — твоим влечением к этой девочке. На тебе моя метка. Ты был избран. И ты сидишь здесь в задумчивости, как ребенок, который не хочет делиться своей конфетой.

Снова воцарилось молчание. То, что она уклонилась от ответа на его вопрос, повисло между ними, как труп. Эритусма взглянула на луны.

— Ну что ж, — наконец сказала она. — Я собираюсь тебе рассказать. И, Рин спаси Алифрос, если я ошибаюсь, делая это.

— Рассказать мне что?

— Как использовать Нилстоун.

У Пазела перехватило дыхание. Волшебница торжественно ему кивнула.

— Любой из вас может это сделать. Любой, кто носит мою метку. Вам нужно только прикоснуться друг к другу — по крайней мере, шестерым из вас — и сконцентрироваться на бесстрашии. Тогда один из вас может положить руку на Камень, и какой бы страх ни был в этом человеке, он перельется на других. Тот, кто избавлен от страха, может командовать Камнем, как это делала я — очень недолго, возможно, всего несколько секунд, но этого может оказаться достаточно, чтобы, скажем, убить Макадру или пробить дыру в преследующем корабле. Сначала вам следует попробовать это здесь, в Уларамите, под руководством селков.

У Пазела голова пошла кругом:

— Шестерым из нас?

— Да, шестерым. Красный Волк пометил семерых, на случай, если кто-то из вас будет убит. В чем дело, мальчик? Я знаю, что женщина-икшель умерла, но, я думаю, шестеро из вас все еще дышат?

Он кивнул, гадая, не заболеет ли он.

— Выкладывай!

— Нас здесь пятеро, — сказал он. — Шестой — капитан Роуз.

— Роуз?

— Он говорил о том, что поедет с нами.

— Нилус Роуз?

— Я почти поверил ему, но когда пришло время покидать «Чатранд», он ушел в свою каюту и оттуда не вышел.

— Встань. Отойди от меня.

— Что?

Она вскочила на ноги. Свет вокруг нее изменился. Она сжала кулаки, мышцы напряглись, лицо исказилось, а затем она закричала с яростью, которая все нарастала и нарастала, и звук был подобен треску обрушивающейся горы. Пазел присел на корточки за каменной скамьей. От нее исходил свет; воздух сотрясался от ударных волн, подобных отдаче пушки; его грудная клетка разрывалась; камень скамьи начал трескаться.

Иллюзия?

А потом все исчезло. Эритусма стояла там, затаив дыхание. Ярость все еще пульсировала в ней, но она изменилась, превратилась во что-то беззвучное и холодное.

— Шесть из вас с помощью Нилстоуна, — сказала она, — могли бы снести эту стену в голове Таши Исик, независимо от ее происхождения. Вы могли бы позволить мне вернуться.

Пазел уставился на нее. Вот почему она дала нам силу использовать Камень.

Эритусма посмотрел на неподвижные деревья, склонившиеся под остановившимся порывом ветра:

— «Чатранд» отплыл без вас, да?

— У них не было выбора, — сказал Пазел, — приближалась Макадра. Но мы все еще можем их нагнать. Они еще не пересекли Правящее Море.

Эритусма отстраненно кивнула, потом сказала:

— Огонь почти погас. До свидания, Пазел Паткендл. Несмотря ни на что, мы встретимся снова. На это ты можешь поставить свою драгоценную маленькую жизнь.

Пазел подпрыгнул. Он сдерживал свои собственные вопросы, ошеломленный ее безостановочной болтовней.

— Подожди, — сказал он. — Рамачни сказал мне еще кое-что, чего я никогда не забуду: «Мир — не музыкальная шкатулка, созданная для того, чтобы вечно петь одну и ту же песню. Из этого мира может прийти любая песня — и любое будущее».

Волшебница одарила его слабой ироничной улыбкой:

— Рамачни всегда был романтиком.

Она направилась к огненному котлу. Пазел подбежал к ней и схватил за руку. Сейчас он больше боялся ее ухода, чем того, что она могла с ним сделать.

— Диадрелу не должна была умереть, — сказал он. — Роуз не должен был оставаться на корабле. И у Таши не должно было быть стены внутри, чтобы помешать вам поменяться местами. Но все это случилось. Ничто не гарантировано. И если ничего не гарантировано, возможно, ты все-таки не сможешь вернуться. Что тогда?

— А что, если солнце взорвется?

— О, прекрати. Ты должна была подумать об этом, по меньшей мере. Что, если это конец? Что, если это твоя последняя возможность сделать что-нибудь, чтобы помочь нам выиграть сражение?

— Тогда мы обречены.

— Это не слишком треклято хорошо!

— Так обстоят дела. А теперь убери свою руку с моей, смолбой, или я ее подожгу.

Пазел усилил хватку.

— Ты хочешь, чтобы это было правдой, — сказал он. — Ты хочешь верить, что ты единственная, кто имеет значение. Что нет смысла даже пытаться, если мы не вернем тебя обратно, чтобы спасти всех нас. Но будь честной, ради Рина! Тебе тысяча двести лет. Нет ли в твоем сознании чего-нибудь еще, о чем нам следует знать, что могло бы помочь нам справиться с этим делом без тебя, если понадобится?

Эритусма взмахнула рукой — в этом жесте чувствовалась сила тураха. Пазел пошатнулся и упал. Когда он поднял глаза, волшебница склонилась над котлом.

— Высокомерный мальчишка! — сказала она. — Я не вывалилась неподготовленной на этот Двор! Семнадцать лет я готовилась только к этой битве, к этому последнему заданию в моей жизни. Ты мог бы сидеть здесь, размышляя, десять лет и не придумать вопроса, на который я не смогла бы ответить. Я на высоте положения, мальчик. Я придумала, как избавить Алифрос от Камня! Я заставила тысячи людей трудиться над этой задачей, хотя никто из них никогда не знал, какому делу они на самом деле служат. Император Арквала, одурманенный наркотиками, воссоединил меня с моим кораблем. Сандор Отт разработал план, как доставить этот корабль в Гуришал, к самым вратам царства смерти. И, наконец, ты и Арунис, вместе: вы подняли Камень с морского дна и принесли его на «Чатранд», где я ждала, скрытая. Я не упустила ничего. Это гениальный план.

— Он терпит неудачу, — сказал Пазел.

На мгновение ее взгляд стал таким убийственным, что он испугался, что она на него нападет. Но Эритусма теперь сжимала котел и, казалось, не хотела его отпускать.

— Разрушь эту стену! — прорычала она. — Ты не сможешь победить их без меня. Ты умрешь от выстрела Плаз-пушки или под ножами палачей, посланных Макадрой. И, в первую очередь, ты умрешь, когда Рой спустится с облаков, и в этом черном аду ты будешь проклинать собственную глупую непокорность, которая стоила жизни Алифросу.

— Эритусма, — сказал Пазел, — я вижу тебя насквозь.

— Ямы, ты можешь, чертенок.

— Я имею в виду буквально, — сказал Пазел.

Волшебница поднесла руку к глазам: рука была прозрачной. Она вздохнула. Но пришло время не только для нее. Весь Двор исчезал. Пазел мог видеть склон холма сквозь руины, сухую землю сквозь грудь Эритусмы. Волшебница зарычала и запустила руку в котел, яростно копаясь в нем. Наконец она выпрямилась, и в ее покрытой сажей руке остался последний, слабо тлеющий уголек.

— Я должна вернуться, — сказала она, — и ты, любовник Таши, сделаешь это возможным. Я это знаю. Я это знаю с тех пор, как впервые услышала твое имя. Но я, как и обещала, отвечу на твой вопрос. Если тебе покажется, что все потеряно — только в таком случае! — отведи Ташу на жилую палубу. Покажи ей, где ты раньше спал, где она впервые тебе приснилась. Когда она будет стоять там, она поймет, что делать. — На древнем лице появилась кривая улыбка. — И если этот день настанет, и ты найдешь новые причины ненавидеть меня... что ж, помни, что ты сам настаивал.

Ее рука сжалась. Он увидел дым сквозь ее пальцы.

Она исчезла.

Таулинин поманил его с вершины холма: очевидно, ему все еще было запрещено спускаться. Двор Демонов исчез, и на его месте не было ничего, кроме голого склона. Пазел дрожал, взбираясь наверх; ветер был безжалостен.

Появились облака, преследующие друг друга по небу, поглощающие и извергающие луны. Внезапно он почувствовал себя обессиленным. Мертвая земля, так непохожая ни на одно другое место в Уларамите, говорила ему о бесконечной жестокости предстоящего пути. Не забывайте о внешнем мире, предупреждал их Таулинин. Как будто кто-то мог это сделать, даже в стране грез.

Селк поприветствовал его мрачным кивком:

— Вам удалось? — спросил он.

Пазел облокотился на железную ограду:

— Я не знаю. Я даже не уверен, что все это значит.

Таулинин странно посмотрел на него:

— Это прискорбно. Ваш поиск приносит моему народу бо́льшие потери, чем кто-либо мог предвидеть. Я надеюсь, что все это не напрасно.

Пазел резко выпрямился:

— О чем ты говоришь, Таулинин?

— Пойдем, я тебе покажу. — Он повел Пазела на противоположную сторону вершины холма, обращенную к берегу озера, которое они пересекли. — Подожди, пока облако пройдет... там.

Словно распахнулся занавес, лунный свет залил Уларамит. А там, на нижних склонах острова, недалеко от берега, быстро бежала толпа. Это были селки, шестьдесят или восемьдесят человек, и бежали они, как участники забега, тесно прижавшись друг к другу, в руках у них были копья, кинжалы и длинные мечи. Они преодолели небольшой подъем, плавно, как лошади, затем спустились на каменистый пляж и...

— Нет! — крикнул Пазел. — О, Питфайр, нет!

... бросились прямо в озеро, один за другим, не замедляясь и, казалось, не обращая внимания, когда вода жадно сомкнулась над их головами.

— Они появятся снова, — мягко сказал Таулинин, — но ты прав, что страдаешь. Я насчитал семьдесят шесть. Завтра слезы потекут ручьем по всему Уларамиту: нас так мало, и, когда эти души найдут своих владельцев, нас станет еще меньше. Если кто-то сомневался в том, что нам предстоит битва, то сегодня ночью мы получили доказательства. Было решено нечто такое, что решит судьбу каждого селка.

Шум позади них: Таша мчалась вверх по склону. Рамачни и лорд Арим шли позади. Пазел бросился через ворота ей навстречу и заключил ее в объятия. Она была вся в слезах и тряслась, ее руки сильно дрожали.

Как у старухи. Пазел резко отстранился, изучая ее лицо.

— Нет, — сказала Таша, вздрогнув.

— Что произошло? Что ты делала?

— Ничего, — сказала она. — Я просто летела сквозь скалу, вниз, вниз и вниз. Мы так и не достигли дна, мы просто остановились и повисли. Все было таким черным, Пазел, и таким древним. Я подумала, что мы мертвы, а потом я подумала, что мы умерли миллион лет назад, и наши души были пойманы в демон-камень, как мухи в мед. Но потом что-то вырвалось из меня и улетело, оставив меня разбитой на куски. Я был сломана, Пазел. Рамачни и лорд Арим поддерживали меня, пока я не исцелилась.

Пазел пристально посмотрел в эти испуганные глаза. Ты вернулась туда, да? Возвращайся в свою пещеру, тебе там самое место.

— Пазел?

Он снова притянул ее к себе.

— Я на твоей стороне, — сказал он. — Больше ни на чьей. Ты меня слышишь?

Она поцеловала его в ухо, не сдерживая слез:

— Они вскрыли меня. Чтобы она могла выйти и поговорить с тобой. Они должны были, я знаю, что...

— Должны?

Она моргнула, глядя на него обвиняющим взглядом — нет, обвиняющим саму себя. Она вытерла лицо рукавом.

— Я не думала, что настолько испугаюсь.

Ее голос прозвучал тоненько, как у маленькой девочки, и он знал, что этот голос заставлял ее стыдиться. Он поцеловал ее, уничтоженный любовью; никакая сила на небесах не могла бросить им вызов; они могли делать все, что им заблагорассудится.

— Я с тобой, Таша. Я всегда буду с тобой. Что бы ни случилось, я буду оберегать тебя.

Таша непреклонно покачала головой, дрожа как осиновый лист.

— Обещай, — сказала она, снова расплакавшись. — Обещай, что не будешь.

Глава 14. ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА

Среда, 20 халара 942.

Волки наконец-то набросились.

Я пишу это & чувствую, как нам повезло, что мы живы. Надолго ли еще останутся с нами удача & жизнь? Непонятно. На данный момент вся заслуга принадлежит капитану Роузу. Люди меняются, корабли становятся быстрее, оружие — все более дьявольским. Но ничто не сравнится с опытным шкипером, независимо от его настроения или эксцентричности.

Пять склянок. Ланч лежит тяжелым грузом в желудке. Крик из вороньего гнезда: Корабль прямо за кормой! Я случайно оказался рядом с Элкстемом, стоящим за штурвалом, & мы бросились к переговорной трубе на спанкер-мачте, чтобы как следует расслышать слова.

— Он прятался за островом, это не моя вина! — крикнул дозорный. Это почти ни о чем нам не говорило: вокруг нас были острова, большие & маленькие, заселенные & незаселенные (хотя с каждым днем на севере мы видели все меньше признаков жилья), песчаные & каменистые, покрытые растительностью & совершенно сухие. Мы петляли среди них целую неделю.

— Чудовищный корабль! — кричал дозорный. — Уродливый, огромный! Он в пять раз длиннее нас, он размером с верфь.

— В треклятые пять раз длиннее нас? — воскликнул мастер парусов. — Соберись с мыслями, парень, это невозможно! Расстояние! Направление!

— Может быть & еще длиннее, мистер Элкстем! Я не могу быть уверен; он в сорока милях за кормой. И, убей меня Рин, над ним огненный нимб. Дьявол-огонь, я имею в виду! Что-то мерзкое за гранью мерзкого.

— В каком направлении он движется, черт бы тебя побрал? — взревел я.

— Восток, мистер Фиффенгурт, или восток-юго-восток. Они идут под всеми парусами, сэр, &...

Тишина. Мы оба закричали на бедного парня, & тогда он пронзительно ответил:

— Поправка, поправка! Судно поворачивает на север! Они нас заметили, они нас заметили!

Не просто заметили, но решили нами поужинать, похоже. Я дунул в свисток; лейтенанты заголосили, как гончие. В считанные секунды мы начали готовиться к войне.

Из люков, как муравьи, высыпали люди, длому ответили на вызов так же быстро, как & люди, если не быстрее. Мистер Лиф наконец-то принес мне подзорную трубу. Я поднял ее, но закрыл глаза, прежде чем посмотреть. Не показывай парням никакого страха; они наблюдают, подумал я.

Судно было ожившим кошмаром. Плаз-творение, несомненно, одна из мерзких штучек, поддерживаемых магией, которую длому извлекли из костей ящероподобных существ по имени эгуар. Принц Олик рассказал нам немного, а моряки-длому — еще меньше. Эгуар-магия была силой, стоявшей за троном Бали Адро, & его гибелью. Она сделала армии Бали Адро непобедимыми, но их командиры стали испорченными & уничтожали сами себя. Ужасное положение дел, & оно неприятно напоминает мне дорогой старый Арквал.

Мы уже видели монстр-корабли раньше, в составе ужасной армады, которая прошла совсем близко от нас сразу после того, как мы достигли Южного материка. Но этот был совсем другим. Невероятно большой & бесформенный, он походил на гигантскую, обшарпанную крепость или скопление складов, которые каким-то образом ушли в море. Как он двигался? Там были паруса, но нелепые: ребристые штуки, торчащие наружу, как плавники колючего морского окуня. Он должен был лежать неподвижно в воде, но голубая дыра между ним & островом увеличивалась. Он шел полным ходом.

Капитан Роуз взбежал по Серебряной Лестнице. Не взглянув на меня, он поднялся по трапу на квартердек & направился к бизань-мачте, где навел свою трубу на судно. Он долго стоял неподвижно (что может быть долгим, когда твое сердце бьется где-то в горле?), пока мы с Элкстемом смотрели на него снизу вверх. Когда он повернулся к нам, его взгляд был трезвым & прямым.

— Джентльмены, — сказал он, — вы выдающиеся моряки: используйте свое мастерство. С этим врагом мы не можем бороться. Мы должны ускользнуть от него до наступления ночи, иначе мы потеряем «Чатранд».

Ярость капитана ужасна, но его комплименты просто ужасают: он приберегает их для худших моментов. В такие моменты на него нисходит таинственное спокойствие; наблюдать за этим глубоко тревожно. Он стоял там — лицо непроницаемо из-за рыжей бороды, один локоть зацепился за бакштаг. Он осмотрел небо: голубое над нами, густые облака с наветренной стороны. Острова со всех сторон, конечно. Роуз оглядел каждый из них, поочередно.

Затем его глаза внезапно сузились. Он указал на темный гористый остров примерно в сорока милях по правому борту:

— Вот этот. Как он называется?

Элкстем, который знал карту принца Олика лучше меня, сказал, что это Фирейс, один из последних нанесенных на карту островов в Диком Архипелаге.

— И очень большой, капитан. Может быть, вдвое меньше Брамиана, — сказал он.

— Кажется, он заостряется до точки.

— Карта подтверждает это, сэр: длинный юго-западный мыс.

Роуза кивнул.

— Тогда слушайте внимательно. На закате мы должны быть в пятнадцати милях от конца мыса. Это будет в семь склянок плюс двадцать минут. До тех пор мы должны оставаться как можно дальше впереди врага, ни в коем случае не позволяя ему отрезать нас от Фирейса. Это совершенно ясно?

— К закату... — начал я.

— Фиффенгурт. — Он оборвал меня, внезапно разгневавшись. — Вы только что опозорили саму свою форму. Разве я сказал к закату? Нет, квартирмейстер: я сказал на закате. Раньше неприемлемо, в равной степени неприемлемо & позже. Если эти приказы находятся за пределами вашего понимания, я назначу кого-нибудь, кто сможет их выполнить.

— Оппо, сэр, — поспешно сказал я. — На закате в пятнадцати милях от конца мыса.

Роуз кивнул, не сводя с меня глаз:

— Точный курс я оставляю на ваше совместное усмотрение. Как & паруса. Все.

И это действительно было все. Роуз передал, что ему требуется кузнец Тарсел & шесть плотников, пусть они присоединятся к нему на верхней орудийной палубе. Потом он неуклюже направился к люку № 3, крича своим призракам:

— Убирайтесь, отойдите в сторону. Не прикасайся ко мне, ты, вонючая тень! Я знаю, что такое барометр. Черт бы вас всех побрал, прекратите болтать & дайте мне подумать!

Мы с Элкстемом приказали людям поставить всю парусину, какую только смогли найти — ветер был чрезвычайно слаб. Я даже отправил команду вниз, на нижнюю, в поисках мунселей, которых никто не трогал с тех пор, как Арунис утихомирил ветры в проливе Симджа. Затем мы погрузились в наше задание: строили планы, считали, спорили из-за математики. Нелегко добиться того, чтобы корабль прибыл в отдаленное место ни раньше, ни позже, особенно когда должно казаться, что он бежит. И, что еще хуже, мы действительно бежали. Оставался открытым вопрос о том, насколько быстро мог двигаться этот неестественный бегемот. Одно было ясно: его гонит вперед нечто гораздо более сильное, чем ветер.

«Чатранд», однако, остается жемчужиной среди парусных судов. Несмотря на унылый день, к тому времени, когда мы убрали лисели, он делал тринадцать узлов. Я гордился им: он многое пережил & через многое прошел. Но Бегемот все еще набирал скорость. Когда он подполз ближе, я снова его изучил. Чудовище. Огромные печи по всей ее длине, изрыгающие огонь & сажу. Черные башни, катапульты & пушки в невообразимом количестве, придающие всему этому вид больного, покрытого шипами животного. Сотни, может быть, тысячи длому толпились на его верхней палубе. Какая польза от стольких моряков?

— Предатель!

Я с проклятием пригнулся. Это был сокол Отта, Ниривиэль. Птица с пронзительным криком пронеслась низко над моей головой & опустилась на крышу рулевой рубки. Четвертый раз на этой неделе.

— Птичка! — прорычал я. — Клянусь Благословенным Древом, если ты еще раз так на меня набросишься...

— Мастер приказал мне объявить о моей миссии! — пронзительно закричал он. — Я отправляюсь на разведку. Хозяин требует, чтобы ты сообщил мне о расстоянии между кораблями.

— Расстояние? В настоящее время около тридцати миль, но, смотри...

— Я тебя ненавижу. Ты мятежник, друг Паткендла & девушки Исик. Почему ты не в цепях?

На палубе внизу Дариус Плапп поднял голову & ухмыльнулся. Главарь банды вместе с двадцатью своими лакеями работал на фалах бизань-мачты. Удрученные Бернскоуверы были далеко впереди, на джиггер-мачте. Я разделил банды после предупреждения сержанта Хаддисмала о том, что им не терпится подраться.

— Капитан Роуз считает, что здесь я более полезен здесь, чем на гауптвахте, — сказал я соколу. — А теперь послушай, птичка, держись как можно выше над этим кораблем, мы не знаем, какого рода оружие они...

— Некоторые враги появляются из-за горизонта, жаждущие нашей земли & золота, — напыщенно воскликнул сокол, — но хуже всего сыновья Арквала, которых император осыпал любовью & которые в ответ его не любят.

— Осыпал любовью! О, отвали, ты, треклятый простак!

Ниривиэль прыгнул с крыши, взмахнул крыльями & устремился на юг. Издевательства птицы приводят меня в ярость, но я не могу долго его ненавидеть. Бедное создание пропало на месяц после Красного Шторма, & Отт казался почти человеком, ухаживая за ним & возвращая ему силы — он скармливал соколу кусочек за кусочком сырого свежего цыпленка, а также в изобилии подчевал выдумками о величии Арквал & подлости ее врагов. Я часто думаю об оценке Герцила: «Ниривиэль — ребенок-солдат: воспитанный в фанатизме, более верующий, чем те, кто учил его верить». Другими словами, простак. Но полезный: он вполне может вернуться со знаниями, которые спасут корабль.

— Почему, Питфайр, мы все еще дуем на север? — проворчал Дариус Плапп. — Это треклятое самоубийство. Мы должны уносить ноги по ветру.

— Плапп, если нам понадобится тактический совет, мы вам сообщим, — сказал я.

— Оппо, мистер Фиффенгурт, сэр.

Я мог бы отправить его на гауптвахту за этот насмешливый тон, но вместо этого сделал вид, что ничего не заметил. В последнее время у меня возник соблазн потакать главарям банд (одному, который разгуливает на свободе, & другому, который управляет своим маленьким королевством с гауптвахты), пока они не натравливают своих парней друг на друга, как бойцовых собак.

Сейчас между ними снова воцарился мир: бурлящий, наполненный ненавистью, но мир. Роуз тоже предпринял определенные шаги, чтобы способствовать ему, хотя показал жестокий пример, избив Круно Бернскоува. Месяц назад, когда Бернскоув Бойс сдали одного наркомана Плаппа, я ожидал, что беднягу повесят. Репутация Роуза обещала не меньше, &, Рин знает, он действительно достаточно кровожаден. Но вместо этого он приковал мужчину наручниками к перилам рядом с вонючками по левому борту.[6] Четыре раза в день турах зажигает сигару со смерть-дымом & оставляет ее гореть в стальной чаше примерно в пяти ярдах от матроса. Это настоящая пытка. Плапп может уловить запах наркотика, когда позволяет ветер: ровно настолько, чтобы обострить его жажду. Его вопли похожи на вопли человека, проснувшегося во время ампутации ног. Более того, все до единого матросы видят этого негодяя, когда приходят опорожнять мочевой пузырь: видят, как он дергает кандалы до тех пор, пока из его запястий не начинает течь кровь, & бьется о палубу — его лицо уже превратилось в один черный синяк. Возможно, это даже отпугнет нескольких парней от употребления наркотика. Переживет ли этот Плапп испытание, я не могу угадать.

Мы продолжали лавировать на север. Набежали тучи, их серые животы отяжелели от дождя, хотя пока он отказывался идти. Ветер тоже посвежел: вскоре мы развивали скорость в пятнадцать узлов. Мы с Элкстемом посмотрели на Бегемота & через некоторое время обменялись улыбками. Просвет между нами больше не сокращался: на самом деле он, пусть & незначительно, увеличивался. Бегемот отставал.

— Дайте мне честный ветер без всякой магии в любой день недели, — сказал Элкстем. Голосом, предназначенным только для меня, он добавил: — Небесное Древо, Графф, я думал, что мы мертвы.

Марила, благослови ее Рин, принесла чай & печенье на квартердек. Теперь виден ее собственный живот — словно маленькая ваза с фруктами спрятана у нее под рубашкой. На ее руке ехал Фелтруп, ерзавший от нетерпения пошевелиться: это был его первый выход за пределы каюты после покушения на его жизнь. Как только его ноги коснулись досок, он пробежал по всей длине квартердека & обратно, а затем взволнованно бросился к нам.

— Принц Олик сказал правду! — пропищал он. — Этот корабль — мутант, мешанина, удерживаемая вместе одними заклинаниями! Плаз-силы в упадке. Власть, которую они захватили, пожрала их изнутри, как термитов, & сделала бесчувственными & дикими. Но ненадолго! Олик сказал, что оно плавится, это Плаз-оружие, & что Бали Адро больше не может его производить.

— Без костей этих крокодило-демонов, верно? — спросил Элкстем.

— Очень хорошо, мистер Элкстем! Без костей эгуаров — а этих костей у них больше нет, потому что они разграбили последнюю из могил-ям эгуаров. Они пьяницы, делающие последние глотки из бутылки власти & уже шатающиеся от ломки.

— Забытая богами крыса на квартердеке, — пробормотал Дариус Плапп.

— Я тебе верю, Крысси, — сказал я, — но в данный момент это не очень-то утешает. Их последние глотки силы могут треклято хорошо нас убить.

— Вы действительно так думаете?

Как будто Бегемот очень хотел убедить одну маленькую крысу, что-то массивное грохнулось на его палубу. Я вскинул трубу, надеясь, что одна из этих печей взорвалась & разорвала корабль на части. Не повезло: скорее открылась огромная металлическая дверь. Сначала я не мог разглядеть, что находится за этой дверью. Но через несколько минут я увидел что-то похожее на бушприт, а затем & орудийную батарею. Что-то отделилось от Бегемота & заскользило по волнам.

— Графф, — пробормотал мне Элкстем, глядя в свою более мощную подзорную трубу. — Ты знаешь, что это такое? Парусное судно, вот что. Я имею в виду обычный корабль, подобный нашему собственному. И разрази меня гром, если у него не четыре мачты!

— Ты, должно быть, ошибаешься, — сказал я. — Даже этот монстр не может быть таким большим.

Но прошло совсем немного времени, прежде чем я сам убедился, что это правда. Мои руки заледенели.

— Этот колосс, — сказал я, — военно-морская база. Передвижная военно-морская база. Нас преследует вонючая верфь.

— Меня беспокоит дочерний корабль, — сказал Элкстем.

Дочерний корабль, четырехмачтовый, был узким & изящным. Возможно, когда-то это было красивое судно, но теперь его обводы были испорчены огромными листами брони, приваренными к корпусу. Но все равно, конечно, он был быстрее Бегемота.

Его команда начала поднимать паруса.

— Умные ублюдки, — прорычал Элкстем. — Этот четырехмачтовик рано или поздно догонит нас, если только ветер не решит усилиться вдвое. Возможно, мы могли бы одолеть его, но что с того? Ему нужно только прищемить нам пятки, сковать нас несколькими выстрелами по такелажу. Как только мы замедлимся, монстр сможет нас нагнать & прикончить.

— Говорю вам, мы должны бежать по ветру, — сказал Дариус Плапп.

— Они поступят точно так же, мистер Плапп, — крикнул Фелтруп через ступеньки квартердека.

— Этот треклятый калека-грызун хочет стать моряком, — пробормотал Плапп.

— Опять ошибаетесь, — сказал Фелтруп, — & могу ли я сказать, что, вопреки этому конкретному желанию, вы, сэр, подаете прекрасный пример?

Плапп нахмурился.

— Никогда ничего тебе не подавал, — сказал он.

— Мистер Фиффенгурт, — сказала Марила, которая взяла у меня подзорную трубу, — что, если они не догонят нас до наступления темноты?

— Что ж, тогда наши шансы увеличатся, — сказал я, — пока мы не зажжем свет. Они вполне могут потерять нас в темноте. Конечно, мы не узнаем этого до утра. Мы можем даже проснуться & обнаружить их прямо перед собой.

Марила вздрогнула.

— На большом корабле что-то происходит, — сказала она. — Они передвигают что-то ближе к поручням.

И, прежде чем я успел забрать трубу, раздался новый взрыв. С палубы Бегемота к небу взметнулось нечто огненное на петушином хвосте оранжевых искр. Ракета или горящее ядро. Его банши-вой догнал нас, но сам предмет не приближался, а только поднимался все выше & выше. Внезапно он лопнул. Пять меньших огненных шаров отлетели от ядра подобно спицам колеса: красивые, ужасные.

— Может быть, они пытаются быть дружелюбными? — сказал парень на бизань-мачте.

Затем, в унисон, огненные шары отклонились, снова собрались вместе & с визгом понеслись над водой в нашем направлении.

Ужас охватил нас всех. Я выбежал из рулевой рубки с криком:

— Пожарные команды! Третья & четвертая вахты на насосы! Шланги на верхнюю палубу! Бегите, парни, бегите спасать корабль!

Марила подхватила Фелтрупа & помчалась к лестнице. Огненным шарам предстояло преодолеть двадцать миль, &, судя по всему, они сделают это за ближайшие три минуты. Но что это за снаряды, которые могут изменять курс в воздухе?

— Спустить основные паруса, спустить марсели! — закричал Элкстем. И это, конечно, должно было стать моей первой командой: эти десять гигантских полотнищ были целью, вдвое превышающей размер корпуса, & их было бы гораздо легче поджечь. Кто-то (Роуз?) на носу отдал тот же приказ; паруса уже сползали с мачт.

По милости Рина мы спустили большие паруса & даже убрали кливера & брам-стеньги. И все это ровно за две минуты. К этому времени я уже спустился на палубу & направлялся к грот-мачте. Я увидел первую пожарную команду возле Святой Лестницы, борющуюся со шлангом, из которого уже хлестала соленая вода. Но рядом со мной никого не было. Я перегнулся через грузовой люк, крича: «Где твоя команда, Таннер, ты, паршивый пес?» Когда я обернулся, люди на палубе смотрели в небо. Я резко обернулся. Огненный шар стремительно летел прямо на нас.

— Укрытие! В укрытие!

Все побежали. Я бросился за комингс люка № 4. Но я должен был посмотреть — мой корабль вот-вот будет уничтожен! — & в последнюю секунду поднял глаза.

То, что я увидел, было кошмаром из Ям. Огненный шар не был ни ядром, ни куском фосфора, ни шаром из горящей смолы. Это было существо, отдаленно похожее на осу, чье огромное сегментированное тело пылало, как факел; оно ударилось о палубу, разбрызгивая пламя во все стороны, как собака, стряхивающая воду со своей шерсти.

Я в ужасе нырнул вниз. Мои волосы вспыхнули, но я быстро их потушил. Мимо меня пронесся сноп искр; без люка я бы изжарился на месте. Когда я оглядел корабль вдоль & поперек, я подумал, что настал наш конец, потому что все, что я увидел, был огонь. Вставай, подумал я, двигайся & сражайся, пока можешь! Раздались крики пятидесяти человек, гигантский вой & глухие удары самого существа. Я даже не знаю, как я заставил себя встать & осмотреть существо, но я это сделал.

Жар оглушил меня, как удар по голове. Тварь почти пробила палубу & застряла там, умирая. Это была самоубийственная атака, & в момент удара ее тело лопнуло, как дыня. Тварь корчилась & приподнималась, пламя хлестало из нее, как кровь. Где вода? Где наш вонючий шкипер? Я посмотрел вдоль палубы & подумал, что нам конец. Прямо передо мной загорелся мужчина: кто это был, я не мог сказать. Он бежал, крича, & пламя окутывало его, как флаг.

Затем мощная струя воды ударила в мужчину, сбив его с ног. Роуз & пятеро турахов стояли позади меня с пожарным шлангом. Они с трудом взобрались по лестнице № 4 & долбили беднягу со всей силой, на которую были способны шестьдесят человек у трюмных насосов. Слава Рину, это сработало: огонь потух, двое приятелей схватили его & унесли прочь. Затем Роуз направил струю на существо. Оно кричало, дергалось & изрыгало огонь, но не могло спастись. Очень скоро оно потухло.

Однако огонь все еще был повсюду. По меньшей мере четыре из пяти существ взорвались подобным образом. Один из них прорвал стоячий такелаж, отчего вся бизань-мачта закачалась. Горели боевые сети, горел ялик по левому борту, на палубе витками горели фалы. Рядом со мной Джервик Лэнк бросил юного смолбоя в спасительную струю, &, клянусь, я услышал шипение, когда вода тушила его горящую одежду. На баке леди Оггоск открыла свою дверь, в ужасе вскрикнула & снова ее захлопнула.

Внезапно Роуз взорвался:

— Бизань-мачта! Отставить тянуть! Отставить! Проклятие! ОТСТАВИТЬ!

Люди наверху не могли его слышать. Роуз бросил турахов & пробежал прямо сквозь огонь, затем запрыгнул на ванты грот-мачты над водой, размахивая шляпой & крича изо всех сил. Я увидел опасность: высоко на бизань-мачте отважные парни пытались спасти свой парус, подняв его над тлеющей палубой. Но один из линей треклятого паруса горел. Они не могли видеть этого из-за дыма, но собирались перекинуть огонь на верхние паруса.

Капитан Роуз наконец привлек их внимание, &, вы можете быть уверены, они ПЕРЕСТАЛИ ТЯНУТЬ. Я огляделся вокруг, &, клянусь Рином, у меня появилась надежда. Все твари были уничтожены, шланги все еще работали, &, за исключением бизань-мачты, такелаж был на удивление цел.

— Двое из этих вонючих тварей сгорели прежде, чем смогли добраться до нас, — сказал Джервик Лэнк, снова появляясь рядом со мной. — А когда их огонь погас, они просто упали в море.

Так что мы были на границе их досягаемости. Это дало ответ на один вопрос: возможно, они предпочитали взять нас живыми, но, не сумев, решили не дать нам убежать. Они ждали так долго, как только осмеливались, чтобы швырнуть в нас этих отвратительных огненных насекомых, & выпустили их прежде, чем мы смогли ускользнуть.

Пожарные продолжали поливать из брандспойтов, & стало казаться, что мы выиграли раунд. «Чатранд» потерял кливер, одну небольшую спасательную шлюпку & кое-что из такелажа на корме. Жуткий беспорядок, & плотникам придется поработать недели две. Но дочерний корабль был все еще в нескольких милях от нас, день подходил к концу, а они еще нас не потопили. Лучше всего было то, что не было никаких признаков еще одного залпа, подобного первому.

— Капитан Роуз, вы это сделали... Айя Рин! Капитан!

Его левая рука была в огне. «Ничего, ба!» — сказал он, спокойно снимая куртку. Но турахи не захотели рисковать. Они все еще держали в руках брандспойт — настоящий извивающийся дракон, — с криком развернулись, направили его на своего горящего капитана... & сбросили его прямо с вант в море.

Подобное падение (навзничь, с высоты шестидесяти или семидесяти футов) — жестокое испытание для молодого & здорового парня. Наш капитан силен, как бык, но в то же время тяжел, как бык, & далеко не молод. Мы с криками подбежали к поручням, срывая с крюков спасательные круги. Я боялся, что морпехи только что написали последнюю строчку в рассказе о капитане Нилусе Ротби Роузе.

Несомненно, так бы оно & было, если бы не появившийся герой. Матрос- длому, уже босой, сорвал с себя рубашку & прыгнул на ванты, как раз туда, где только что стоял Роуз. Мгновение он балансировал там, черная как смоль фигура, вглядывающаяся в волны. Затем он увидел то, что искал, отпустил руку & нырнул.

Захватывающее дух зрелище: он рассек волны, как черный кинжал, брошенный острием вниз. Роуз был без сознания & уже тонул, но мужчина вынырнул под ним, поднял голову над волнами & довольно легко (учитывая огромную бородатую тушу у него на плече) доплыл до ближайшего спасательного круга & держался там, пока мы не бросили ему веревку.

Роуз не шевелился, когда мы поднимали его. Чедфеллоу & Рейн ждали — & вот, с другой стороны от тянущей команды, появился Сандор Отт.

— Вы поднимаете труп, — сказал мастер-шпион. — Фиффенгурт, мы в пятнадцати милях от того мыса, как он просил?

— Почти, — ответил я, не глядя на Отта.

— В чем состоял его план? — настойчиво спросил Отт. — Что он строил вместе с кузнецом & плотниками?

Никто не знал, поэтому никто & не ответил.

— Ночные боги! — крикнул Отт. — Солнце садится, джентльмены! Он, должно быть, рассказал одному из вас, как собирался сбежать?

— Заткнись, заткнись, подожди, пока мы не приведем его в чувство! — сказал доктор Рейн.

— Этот человек мертв, имбецил, — сказал Отт.

Мы перегнули капитана через поручень. Вода — казалось, кварты — хлынула у него изо рта. Мы положили его на палубу, серого & холодного.

— Он не дышит, — сказал Чедфеллоу. — Рейн, будьте рядом, чтобы сжать его сердце. Надеюсь, вы знаете процедуру?

Доктор Рейн моргнул, глядя на него:

— Процедуру? Да, конечно! Процедуру. Хотя он довольно крупный.

Чедфеллоу нахмурил брови, но времени на разговоры не было. Он наклонил лохматую голову капитана, ущипнул его за нос & прижался губами к губам Роуз. Он дунул; грудь Роуза приподнялась, как воздушный шарик. Доктор еще дохнул, & еще. Толпа росла. Мужчины молились, многие стояли на коленях. Без Роуза будет паника; без Роуза мы будем полностью во власти ассасина. Чедфеллоу сделал десятый вдох, затем взглянул на Рейна:

— Сейчас.

Старик повернулся, прицелился, сел задом прямо на центр груди Роуза & начал энергично подпрыгивать.

— Разушки, дваюшки, триюшки... ух!

Сандор Отт оттолкнул его в сторону. Он опустился на колени над грудью Роуза & начал давить на нее обеими руками. «Всего два раза!» — сказал Чедфеллоу & сразу же снова начал дышать в рот капитана. Мы ждали. Капитан лежал обмякший. Спасшего его длому в свою очередь перетащили через перила. «На этот раз нажимай сильнее, Отт», — сказал Чедфеллоу, & процесс продолжился.

Я услышал, как рядом со мной бормочет пожилая женщина. Леди Оггоск. Она тихо молилась, опираясь на свою палку, слезы застыли в морщинах ее древнего лица.

Отт & Чедфеллоу работали & работали. Сверху донесся пугающий звук: хлопанье крыльев. Ниривиэль только что приземлился на боевом марсе.

Наконец-то начался дождь. Затем Сандор Отт прекратил свои усилия & отошел в сторону.

— Все кончено, — сказал он. — Роуз достаточно хорошо выполнил свою роль. А ваши навыки нужны в другом месте, доктор.

Чедфеллоу проигнорировал его & сам стал делать компрессию. Никто не проронил ни слова, кроме Отта & Ниривиэля, обсуждавших то, что птица видела из вооружения Бегемота.

— Стеклянный куб? — спросил Отт почти с восторгом. — Как интригующе. Но ты уверен, что в нем не было ни входа, ни дверей?

Дождь усилился. Свет почти совсем угас. Наконец, бледный как мел, Чедфеллоу сел. Он облизал палец & поднес его к приоткрытым губам Роуза. Затем он покачал головой.

— Теперь все кончено, — сказал он.

Леди Оггоск взвизгнула.

Судя по выражению боли на ее лице, я подумал, что у нее разорвалось сердце. Ничего подобного: она высоко подняла свою палку & взмахнула ею, как дубинкой, едва не задев подбородок доктора.

— Предатели! Паразиты! — воскликнула она. — Вы пили его кровь каждый день, пока он был на этом корабле! — Мы отступили. Оггоск размахивала своей палкой снова & снова, как будто сражалась с волками в ночи. — Только попробуйте! Только попробуйте стоять там & смотреть, как он умирает!

— Герцогиня, — сказал Чедфеллоу, — он скончался. Если бы у меня было какое-нибудь средство...

— Замолчи, ублюдок, или я тебя убью! — Она отбросила свою палку & упала на колени у головы Роуза. — Я выгоню вас с корабля! Каюта за палатой, палуба за палубой! Я вырву вас с корнем, вырву вот этими руками, посмотрю, как вас сдует, как пыль! — Она запустила свои старые пальцы в бороду Розы. — Вы меня слышите? После стольких лет вы сомневаетесь в моих словах?

Это было слишком печально. Я знал, что она заботилась о шкипере, но это было за пределами всего того, что я мог себе представить. Было разбито не только ее сердце, но & разум.

Затем Роуз резко сел.

Он издал ужасный стонущий вздох. Его рот был открыт, а глаза вылезли из орбит. Мы стояли как вкопанные. Не было никаких криков радости, только ошеломленная тишина. Леди Оггоск воскресила мертвеца.

Но разве в Роузе ничего не изменилось? Только не бледность — он, по-прежнему, был бледен как утопленник. Нет, это было что-то менее осязаемое, но, несомненно, присутствовавшее. Как заряд в кошачьей шерсти: вы могли почувствовать его еще до того, как вспыхивала искра, заставлявшая вас подпрыгнуть.

— Капитан, — прошептал я, — вы меня слышите?

— ОЧИСТИТЬ ПАЛУБУ!

Его старый, сокрушающий бури крик. Внезапно он вскочил на ноги, снова выкрикивая команду, размахивая руками & жестикулируя.

Конечно, там было довольно много зевак.

— Вы слышали, что сказал капитан! — в свою очередь крикнул я. — Убирайтесь отсюда, дайте ему немного воздуха! Марсовые, возвращайтесь на свои...

Роуз прыгнул на меня & зажал мне рот ладонью.

— Я СКАЗАЛ ОЧИСТИТЬ ПАЛУБУ! БРОСАЙТЕ МАЧТЫ, БРОСАЙТЕ ТАКЕЛАЖ! ВСЕМ НА НИЖНИЕ ПАЛУБЫ! ПОСЛЕДНЕМУ МУЖЧИНЕ, СПУСТИВШЕМУ ВНИЗ, РАЗНЕСУТ ЗАДНИЦУ В КЛОЧЬЯ! — Он отпустил меня & замахал руками. — Офицеры! Увидите их вниз через девяносто секунд, или я спущу с вас шкуры! Выполнять!

Конечно, здесь не было места для споров. Мы выполнили его приказ, как будто только что не видели его мертвым у наших ног. Как только мы это сделали, раздался крик тревоги: люди наверху заметили что-то, направлявшееся в нашу сторону. «Вниз, вниз!» — закричали мы, & они посыпались вниз, как стая обезьян, некоторые из них с высоты трехсот футов над палубой. Но что же они все-таки видели? Я услышал «блестящий» & «вращающийся», но ничего, что имело бы смысл.

Я добежал до средней рубки & обратно, & за это время все, кроме нескольких десятков матросов, благополучно добрались до палубы. Но у люков возникли проблемы. Предыдущая атака привела на верхнюю палубу сотни людей — возможно, вдвое больше, чем можно было разумно использовать для тушения пожаров, — & теперь к ним присоединились еще две сотни с такелажа. Многие были ранены; некоторые лежали на носилках. Добавьте к этому шланги, ведра, пожарные метлы, упавшие кабели, обгоревший брезент & другой мусор в люках & вокруг них; все это создало ужасные пробки. Роуз снова был рядом, она выл & пинками спускал людей с лестниц. Каким-то образом, сплошной толкающейся массой, они пошли. Но для Роуза это было недостаточно быстро. Он выхватил свой меч & тыкал спускающихся людей острием между лопаток. Еще несколько секунд, & последние люди стали протискиваться вниз.

— Отойдите от люков! Отойдите в сторону! — Роуз резко обернулся & еще раз посмотрела на небо. — Великие пылающие боги! — взвыл он. — Фиффенгурт, ты, вонючий дурак!

Я мельком увидел снаряд — стеклянный куб размером с дом, падающий сверху. Затем Роуз врезался в меня, как бегущий в панике носорог, & втащил меня спиной вперед в грузовой люк.

Конечно, над ним была натянута боевая сетка, но сети были опалены, & мы едва не оказались под дырой, которая означала бы смерть для нас обоих. Капитан заключил меня в медвежьи объятия, & мы перекатились три или четыре раза. Затем мы остановились — он оказался надо мной, — & темная масса баркаса на стропах нависла над нами, как зонтик. А потом раздался взрыв.