Ночь роя

Маукслар моргнул, признавая правоту собеседника.

— Я освобожу тебя, Алчность, — сказал Роуз. — Мир кишит демонами, закованными в цепи и освобожденными от них. Вред, который ты добавишь, не будет решающим.

Он ждал. Маукслар пристально посмотрел на него, как тигр, наблюдающий за своей добычей:

— Дай мне этот шар.

— Я не приму плохую имитацию, — сказала Роуз. — Не забывай, я видел Нилстоун совсем близко.

— Мое искусство тебя не разочарует. Дай его сюда.

Роуз поднес глаз поближе, но недостаточно близко. Он задал еще несколько острых вопросов, и маукслар, проголодавшийся совершенно по-новому, выплюнул ответы, как семечки. Затем он заставил демона произнести его клятву и свое имя, точно так же, как это сделал Фелтруп. Курлстаф все еще был здесь, свидетель смерти: связь, по-видимому, сохранилась. Роуз бросил стеклянный глаз сквозь решетку...

Маукслар прыгнул, как собака, поймал стеклянный глаз зубами и его проглотил.

— Ты, вонючий дьявол! — закричал Роуз.

Маукслар запрокинул голову и застонал. Скрюченные руки вцепились в живот. Его тело извивалось, как ириска, голова вращалась на шее. Затем шея с треском размоталась, живот вздулся, и монстра вырвало чем-то на пол камеры.

Роуз зашипел. Даже Курлстаф прикрыл свои призрачные глаза. Это был Нилстоун. Совершенный в своей черноте, ужасный в волнах силы, которые он разбрасывал во все стороны. Он лежал там, безмолвно пульсируя, точная копия того осколка смерти, от которого так странно зависела судьба Алифроса.

Маукслар подтолкнул его когтистой лапой:

— Это не одурачит ни ее, ни любого другого мага, если они наберутся смелости прикоснуться к нему. И это никому не причинит серьезного вреда. Ты можешь поднять его и унести.

— Но на расстоянии?

— Он обманет своего создателя. И когда Макадра приблизится — скажем, на расстояние в несколько миль, — он ее позовет.

— Несколько миль! И это все?

Демон пожал плечами:

— Ты не просил меня улучшить Нилстоун.

Роуз провел пальцами по бороде:

— Да, не просил. И так будет лучше. Ибо, возможно, она хорошо знает истинный Камень.

— Она видела, как им владела Эритусма, — сказал маукслар, — и с того дня Камень преследует ее во снах. — Затем существо вцепилось в прутья клетки, и его голос стал мягким и смертоносным.

— Роуз...

Капитан почувствовал незнакомый толчок в грудную клетку. Его собственное сердце. И его язык тоже: совершенно неправильный, судя по тому, как он прижался к небу. Он поискал взглядом Курлстафа. Призрак бежал по коридору, шурша изодранной юбкой. У маукслара обнажились зубы. Роуз распахнул дверь.

Не все это слышали, а большинство тех, кто слышал, думали, что им приснилось. Странный сон, сон, который был чистым звуком. Возглас, дикий крик, от которого по всему кораблю распахнулись глаза. Был ли это человек, собака, паровой свисток? Никто не мог быть уверен, потому что в тот самый момент, когда они открыли глаза, звук прекратился. Никто не был привлечен к расследованию. Несколько мужчин прошептали молитвы, свернувшись калачиком в своих гамаках, как младенцы в утробе матери.

В секретной гауптвахте Роуз с трудом поднялся на ноги. Маукслар исчез. Превратился в вихрь, опрокинувший его плашмя на спину. Камера стояла открытой. Фальшивый Нилстоун лежал в центре пола.

Ублюдок. Ты мог бы вышвырнуть эту грязную штуку из камеры.

Капитан Курлстаф предупреждал его о дверях камер, и Роуз верил каждому слову: в конце концов, этот человек умер здесь. Роуз подошел к загроможденному проходу и на четвереньках стал рыться в обломках, пока не нашел потрепанную пику. Он отнес оружие обратно на гауптвахту, осторожно обходя дверь, и вытащил фальшивый Нилстоуна через решетку, ни разу не позволив себе даже пальцем пересечь порог.

Такой черный! подумал он. Ты сказало правду, существо: я не разочарован. Глаз леопарда превратился в колодец, в который можно излить весь свет мира. На него было больно смотреть: Роуз изо всех сил старался сосредоточится на вещи, которая была полным отсутствием, на вещи, которой не было.

И это всего лишь имитация!

Роуз поднял шар. Нет, этот не убивал от одного прикосновения. Но и от него у капитана кружилась голова, заклинание пульсировало в висках, и шар был очень тяжелым. Однако, когда ложный Нилстоун оказался в кармане, тяжесть и головокружение уменьшились. Он пнул пустой морской сундучок в сторону камеры, затем закончил работу пикой, засунув сундучок внутрь так далеко, как только осмелился.

Он вновь закрыл замки на Зеленой Двери. Все было тихо: по крайней мере, маукслар не разбудил корабль. Он пересек палубу в темноте. Кому нужна лампа? Очертания «Чатранда» навсегда запечатлелись в его душе.

На верхней палубе начинался теплый дождь, дул порывистый ветер, который тут же стихал. Он попросил у дежурного офицера журнал регистрации и просмотрел записи, как делал это четыре раза в день на протяжении большей части своей жизни. Закончив, он обернулся и увидел, что Фиффенгурт подкрался к нему сзади.

— Снова вы, — рявкнул он. — Что это? У вас есть что сообщить?

— Нет, капитан, — сказал Фиффенгурт. — Я... не могу уснуть, сэр. Просто вышел подышать свежим воздухом.

Роуз отпустил дежурного офицера, затем повернулся, свирепо посмотрел на Фиффенгурта и низко прорычал:

— Ваше предыдущее задание отменяется. Этот вопрос закрыт.

— Закрыт?

— Таша Исик жива. Она очень близко к Нилстоуну, и они оба двигаются быстро.

— Капитан! Капитан!

— Не кричите, Фиффенгурт. Существо знало только это.

— Вы ходили смотреть на эту штуку? Один?

— Послушайте меня, — сказал Роуз. — Это не военный корабль — не настоящий военный корабль, — и команда никогда не будет такой же сообразительной, как раньше. Они слабы телом и духом, и некоторые из лучших канониров мертвы.

Фиффенгурт начал было что-то мямлить, но Роуз его оборвал:

— Человек заблудился в лесу.

— Кто, сэр?

— Это притча, тупица. Он заблудился, а тигр учуял его запах. Он в нескольких днях, даже неделях от опушки леса. У него есть только маленький нож; у тигра есть когти, сила и хитрость. Зверь кружит вокруг человека. Он лучше знает лес и может видеть в темноте. Как человеку убежать от тигра?

— Я знаю! — раздался голос из-под куртки Фиффенгурта.

Опять грызун. Фиффенгурт покраснел и слегка прижал животное к своему боку. Очевидно, он велел ему молчать.

— Я бы посоветовал ему идти к ручью, сэр. Спрятать в нем свой запах и ждать, пока зверь не уйдет сам.

Роуз покачал головой:

— Вы на правильном пути. Но нельзя долго оставаться в холодном потоке.

— Тогда вырезать ножом копье.

— И доверить свою жизнь одному удару кривой палкой? Это мастер-убийца, Фиффенгурт. Он обрушится на вас из темноты, как живое пушечное ядро и разорвет вас в клочья.

Фиффенгурт закрыл рот и стал ждать. Роуз разочарованно фыркнул.

— Это чудо, что вы все еще среди живых, — сказал он. — Что ж, это и есть ваше новое задание: спасти человека от тигра. А теперь идите спать. Впереди сражение.

С этими словами Роуз направился в свою каюту. Фиффенгурт смотрел ему вслед, сбитый с толку, как всегда. Голова Фелтрупа показалась из складок его пальто.

— Он должен был бы спросить меня, — сказал Фелтруп. — Я бы сказал ему: залезь на дерево.

Роуз проскользнул в свою каюту, закрыл дверь и тяжело оперся на нее — жест усталости, которого он не позволял себе уже сорок лет. Теперь он был готов выпить бренди. Готов к тому, что эта адская ночь закончится.

Он оставил окно открытым. С правого борта хлестал дождь. Роуз снял свой плащ и повесил его у двери. Бумаги ждали своего часа на его письменном столе; нетронутая сервировка для ужина ждала своего часа на обеденном. Он закрыл окно. Из этого окна, с этого места, он выбросил человека на верную смерть. Корпоративное трепло, а не кто-то из его команды. И все же, просто еще один заблудший простак, еще одна пешка. Нехорошо быть пешкой в руках любого человека, короля или простолюдина, живого или мертвого.

Он повернулся.

Бумаги, да: они все еще были там. Но бокала с бренди не было.

В другом конце большой комнаты, в углу, отведенном для неофициальных визитов, сидел Сандор Отт, откинувшись на спинку стула и положив ноги на маленький круглый столик. Его левая рука обхватила бокал Роуза. Его длинный белый нож лежал на столе, обнаженный.

— Я думаю, — мягко сказал он, — что тебе лучше рассказать о себе.

Роуз подошел к обеденному столу, прерывисто дыша, мысли путались. Не торопись. Отт всегда готов к насилию, но не к превосходству в хладнокровии. Вот как ты боролся с ним: убеждай, что он нуждается в тебе, и топи его в спокойствии. Роуз чиркнул спичкой и поднес ее к фенгас-лампе, но горючее почти закончилось, и слабое пламя едва освещало комнату. Он нашел бренди и налил полстакана. Его любимое. Но сегодня вечером это было зловоние, желчь и вода из ванны. Что стало с его желанием выпить?

Когда он снова повернулся к Отту, шпион уже поднялся и направился к двери. Роузу стало стыдно за собственное облегчение, за то, что он весь покрылся холодным потом, за то, как сильно колотилось его сердце. Затем он взглянул на маленький столик и услышал свой собственный голос:

— Ты забыл свой нож.

— Разве? — спросил Отт. — Что ж, тогда, полагаю, мне лучше пока не уходить.

Он заколебался, теребя дверную ручку. Затем он повернулся, засунул руки в карманы куртки и подошел к Роузу. На мгновение, несмотря на свои шрамы, он стал похож на старого домоседа, какого-нибудь хрупкого арквали голубых кровей, собирающегося свистнуть собаке. Роуз ждал, когда на его лице появится неизбежная ухмылка. Но Отт не улыбался. Он ждал, когда заговорит Роуз.

— Ты вскрыл замок?

— В этом нет необходимости. Ты оставил окна открытыми. Легкий подъем из кают-компании внизу. Зачем ты открыл их, в дождь?

— Когда я уходил, дождя не было.

— Значит, ты долго бродил по кораблю.

— Это моя прерогатива. А теперь убирайся.

— Но, Роуз, я бы предложил кое-что лучшее. Что-то определенно лучшее для тебя. Если только ты прислушашься к моим словам.

Отт пристально смотрел на него и стоял слишком близко. Роуз посмотрел на белый нож, все еще лежащий на столе. Конечно, у него был свой собственный. Прямо у него на поясе, всего в нескольких дюймах от руки.

— Я приму тебя завтра, — сказал он. — Тогда возвращайся, если хочешь поговорить.

— Завтра уже наступило, капитан Роуз.

Словно в доказательство его правоты, дежурный офицер семь раз ударил в колокол. Где-то забрезжил темный, сырой рассвет. Роуз нахмурился и протиснулся мимо мастера-шпиона, заставив себя коснуться этого человека. Отт позволил ему пройти. Роуз неуклюже направился к спальне.

— Ползуны угрожали тебе или дали взятку?

Роуз сбился с шага и резко оглянулся. Ну вот, он все испортил. С таким же успехом он мог бы написать признание алыми чернилами.

— Ты позволил им подняться на борт, — сказал Отт. — Ты помог им. Существам, которые отравили нашу воду, которые взяли нас обоих в заложники. Которые заточили всех нас в этой бухте.

— Ползуны больше не наша проблема, Отт.

— Действительно. Они не контролируют Стат-Балфир?

— Контролируют, но не наши.

Раздался стук в дверь. Роуз вздрогнул, но Сандор Отт, не оборачиваясь, сказал:

— Войдите.

Вошел стюард с утренними докладами и чаем. Отт повернулся, прошел мимо мужчины и носком ботинка захлопнул дверь. Затем он задвинул засов. Стюард удивленно поднял глаза. Отт пожал плечами и улыбнулся, как будто импровизировал в какой-то игре. Стюард поставил поднос на обеденный стол.

— Принести еще чашку, капитан Роуз?

Роуз ничего не ответил. Отт вернулся к столу, налил себе чаю в чашку Роуза и отхлебнул из нее. Он осушил чашку и поставил ее обратно на блюдце. Затем схватил стюарда за волосы, одним размытым движением повалил мужчину на пол, обхватил левой рукой его шею, переместил правую ладонь на подбородок и яростно дернул. Голова стюарда запрокинулась назад, слишком далеко. Его взгляд был скорее опечаленным, чем удивленным. Раздался треск. Стюард упал замертво.

— О чем мы говорили? — спросил Отт. — Кажется, о «наших ползунах», верно?

Роуз обнаружил, что прижат к стене. Сандор Отт взял салфетку и вытер губы. Их разделяло менее шести футов.

— Вас видели на спасательной палубе. Это там вы их выпустили?

— Спасательная палуба, — сказал Роуз. — Да, это было там, перед грузовым люком.

— И они убежали через эту непонятную Зеленую Дверь? Дверь, которая у вас, как ни странно, заперта на висячий замок и слегка приоткрыта?

Роуз кивнул:

— Может быть, они так и сделали.

— А может быть, и нет. Может быть, они здесь, под твоим матрасом, или под половицами, или засунуты в переговорные трубки. Как бы я хотел, чтобы между нами было доверие, капитан. Наши отношения были совершенно неправильными.

Что, если он закричит? Просто позовет на помощь, как ребенок? Нет, нет: некоторые вещи были запрещены ему, запрещены любому сыну Теймата Роуза.

Он отошел от стены.

— Убери свой нож, и свои намеки, и свое убийственное ликование с глаз моих долой, — прорычал он. — Подготовься защищаться об обвинений в убийстве. В девять склянок я пошлю турахов заковать тебя в цепи.

Отт позволил себе улыбнуться. Он подошел к столу Роуза и многозначительно постучал пальцем по лежащим на нем бумагам:

— Мистер Элкстем сказал мне, что ты позаимствовал наши карты. Наши важнейшие карты. Что ты перенес их в свою каюту. Но их нет ни на твоем столе, ни в твоих шкафчиках. Не мог бы ты избавить меня от необходимости разносить это место на части?

Роуз почувствовал, как забилось его сердце. За все годы его жизни мозг никогда не работал так быстро. Его глаза метнулись вправо и обратно.

Отт приподнял бровь:

— В уборную, капитан? Какое любопытное укрытие. Я очень надеюсь, что ты сохранил их сухими.

Он быстро шагнул к двери, снова пройдя очень близко от Роуз. Насмехаясь над ним, дразня, заставляя даже обнажить нож.

Отт толкнул дверь туалета. Он нахмурился: никаких карт в поле зрения не было. Он наклонился еще дальше, чтобы заглянуть за дверь.

Красный вихрь ударил ему прямо в лицо. Снирага спрыгнула с полки. Отт отшатнулся назад, отрывая от себя кошку, и в это мгновение Роуз выхватил нож и нанес удар.

Лезвие прошло сквозь предплечье Отта. Взревев, с кошкой, все еще прижатой к его лицу, Отт развернулся и пнул Роуза прямо в пах. Боль, похожая на взрыв. Все равно что прижиматься ухом к пушке, когда она стреляет. Роуз пошатнулся, взмахнул ножом перед собой, но встретил лишь воздух.

Падай и умирай, падай и умирай. Роуз ударил снова, снова промахнулся. Отт оторвал кошку от себя и обеими руками швырнул ее в стену. Его лицо превратилось в руины, глаза ничего не видели, залитые кровью.

Он слеп. Роуз бросился на более маленького мужчину. Он ударил Отта, как бык, оторвал его от пола и прижал к стене. Голова мастера-шпиона ударилась о твердое дерево. Его руки царапались; он стонал, на губах у него выступили красные пузыри. Роуз вцепился крепче, снова ударив Отта.

Зубы Отта вонзились ему в шею, разрывая плоть и мышцы. Роуз взревел и сильно покачнулся. Затем он поскользнулся в крови, и оба мужчины упали. Еще один треск. Голова Отта ударилась о стол.

Они лежали на полу, вплетенные друг в друга, как любовники, истекая кровью. Разорванный рот Отта дернулся, он слабо цеплялся за Роуза. Капитан ударил кулаками: два сокрушительных удара, и Отт затих. За каютой кричали мужчины. Роуз откатился от Отта и нащупал стол. Хаддисмал и его люди были там и колотили в дверь. Каким-то образом Роуз поднялся на ноги.

Возможно, Отт был мертв. Неважно: его бы повесили, если бы он остался жив. Роуз дотащился до двери и отодвинул засов, но что-то все равно было не так. Дверная ручка не поворачивалась. Но тут его охватила новая боль, и он закричал громче всех остальных. Боль шла из его ладони. Роуз отпустил ручку и посмотрел на ладонь. Плоть выглядела странно обожженной.

Яд.

При следующем вдохе его осенило. Как будто стоишь голый под дождем со снегом. Он был парализован, его конечности были неподвижны, как доски. Скорость этого процесса. Даже его глаза были поражены. Даже то, как наполняются его легкие.

Стук продолжался. Где-то позади себя он услышал, как Отт зашевелился.

Фиффенгурт тоже был там.

— Принесите такелажный топор! — крикнул он. — Это осада-дверь! Просто так ее не выбьешь!

Отт подполз ближе. Затем поднялся на ноги. Когда он попал в поле зрения Роуз, то выглядел как ходячий труп. В одной руке он держал за ручку разбитую чайную чашку, по-женски вытянув мизинец. Вот она, эта ухмылка. Он повертел чашку в дрожащей руке, затем быстро провел острым краем по яремной вене капитана. Кровь хлынула потоком, но сам Роуз, умирая, оставался неподвижным. Через мгновение, движимый профессиональным любопытством, Отт слегка подтолкнул его локтем, и капитан рухнул, как подкошенное дерево.

Теперь у Сандора Отта было немного времени. Он схватил льняную скатерть и разорвал ее на полосы. Первой полосой он безжалостно туго перевязал руку выше раны. Вторую облил джином из шкафчика Роуза. Крепкий, антисептический джин. Он вытер ею лицо, шипя от боли. Затем плеснул еще джина на свою рану.

Треск. Они выламывают дверь топорами. Отт выругался и поспешил обратно к Роузу. Ключ от замка к Зеленой Двери он нашел достаточно быстро, но что это за круглая штуковина была у него в жилетном кармане? Отт вытащил ее и ахнул от тяжести в руке. Затем он увидел то, что держал в руках, — и впервые с детства испытал момент неоспоримого страха.

Нилстоун.

Нилстоун?

Черная штуковина лежала у него в руке — пульсирующий шар, крошечное черное солнце. Как это было возможно? С чем же скрылся Арунис, если не с Камнем? Неужели маг каким-то образом переправил его обратно на борт, используя свой контроль над Ускинсом? И почему Нилстоун его не убил?

Треск!

Нет времени. Оставь его или возьми. Решай сейчас же!

Отт взял Нилстоун. Затем повернулся и, пошатываясь, направился к двери.

— Оставьте этот топор в покое! — Он с особой тщательностью вытер набалдашник, затем отодвинул засов. В комнату хлынули люди: турахи, простые матросы, Фиффенгурт-предатель, Хаддисмал — верный дурак. Все кричат, как дети. Как будто кровь была чем-то за пределами их опыта. Как будто убийство было исключением, а не правилом.

— Капитан мертв! Капитан мертв!

— За ним пришло безумие, — сказал Отт. — Сержант, где ваша аптечка? Мне нужна перевязка.

Хаддисмал оторвал взгляд от кровавой бойни. Он уставился на Отта. Все на что-то уставились.

— В чем дело? — спросил Отт. — Вы можете видеть, что здесь произошло.

— Можем?

— Его забрала разум-чума. Я услышал звуки насилия и, войдя, увидел, что он избивает своего стюарда. Мужчина все еще дышал, и я попытался привести его в чувство. Роуз ударил меня ножом, когда я стоял к нему спиной, но я победил его. Двое мертвы. Очень просто. Принеси мне эти бинты, тупица! Почему ты...

Он застыл. У дальней стены каюты Роуза лежала женщина лет двадцати пяти: обнаженная, неподвижная, ее руки и лицо были залиты кровью.

Ночные боги. Кошка. Ужасная кошка ведьмы!

— Кто она? — спросил Хаддисмал. — Пассажирка? Я никогда раньше не видел эту женщину.

— Роуз и ее убил? — спросил Фиффенгурт. — Почему ты не упомянул о ней, Отт? Мистер Отт?

Но мастер-шпион уже бежал. Их крики взорвались у него за спиной: Командор Отт! Что это? Остановите его, верните его обратно! Впервые с детства Отт почувствовал себя неадекватным моменту. Он взглянул на эту окровавленную красавицу и обнаружил, что остался без своего лучшего и старейшего оружия — выигрышной истории, необходимой лжи.

— Она, должно быть, тоже была сумасшедшей, — сказал Хаддисмал. — Посмотрите на нее. Даже ее ноги пропитаны кровью.

Фиффенгурт просто смотрел на кровавую бойню. Их капитан мертв и окоченел больше, чем труп недельной давности. Стюард со свернутой головой. И третья жертва, обнаженная женщина, которую никто не смог опознать, хотя Фиффенгурту начало казаться, что он видел ее раньше.

— Я не уверен, что кто-то здесь был сумасшедшим, — сказал он.

— Ты называешь Сандора Отта лжецом?

Фиффенгурт знал, что лучше не отвечать. Он принес простыню с кровати Роуза, чтобы накинуть на женщину. Но когда он приблизился, она ожила, зашипела на него и на четвереньках юркнула под стол.

Глава 28. ОБЪЕДИНЕНИЕ

12 фуинара 942

300-й день из Этерхорда

— Это, мои дорогие селки, отказ-флаг Бали Адро, — сказал принц Олик, направляя подзорную трубу на бухту, где стоял на якоре «Чатранд». — Другими словами, предупреждение: Держитесь на безопасном расстоянии.

— Мы так и сделаем, — сказала Нолсиндар. — Значит, Стат-Балфир не изменился. Прекрасная бухта, в которую нельзя заходить, остров, на который нельзя высаживаться.

«Обещание» находилось в трех милях от берега, плывя на север мимо устья залива. Был почти полдень, но восточный ветер был холодным, и теперь, похоже, шел дождь. Таша посмотрела на их любимый «Чатранд» и почувствовала укол иронии: двадцать восемь дней они мчались навстречу ему, и теперь, когда они наконец прибыли, корабль их предостерегает.

— Ни одного икшеля не видно, — сказал Герцил, у которого была единственная другая подзорная труба. — Возможно, они все каким-то образом сошли на берег. В любом случае, лорд Талаг проявил себя в некотором роде гением. Он сказал, что приведет сюда Великий Корабль, и он это сделал. Хотя и безумный, этот план был стратегическим чудом.

— Но бессердечным, — сказала Энсил, гнев омрачил ее голос. — Все мы дорого заплатили за его мечту. Я только надеюсь, что наши братья найдут там счастье.

— Еще флаги, — сказал Герцил. — Один белый с двумя красными полосками. Другой синий, с белым полукругом.

— Вымпелы Арквала, — сказал Пазел, беря трубу, в свою очередь. — Две красные полоски: Враги рядом. А другой... черт меня побери, я забыл...

Таша мысленно вернулась — так далеко назад, почти в другую жизнь — к тем дням, когда она сидела в семейной библиотеке, корпя над книгами своего отца.

— Засада, — наконец сказала она.

— Засада! Верно. — Пазел одарил ее заговорщицкой улыбкой. Однажды он посмеялся над ее подкованностью в парусном деле. Это тоже было целую жизнь назад.

Он снова посмотрел в подзорную трубу:

— Корабль участвовал в перестрелке. Посмотри на крамбол. Обожженный.

— В Ямы с твоим крамболом, — сказал Нипс, — вы, что, не видите людей?

— Нет, видим, — сказал принц. — На палубе полно матросов. Люди и несколько длому — мои верные масалымские гвардейцы, должно быть. Взгляните сами, мистер Ундрабуст. Возможно, вы заметите свою жену.

Нипс набросился на подзорную трубу. Таша наблюдала за выражением его лица и сразу поняла, что Марилы на верхней палубе нет. Она взглянула на Пазела: тот выглядел почти больным от разочарования. Остановиться так близко от «Чатранда»!

Тем не менее, все оказалось намного лучше, чем они опасались. День за днем Илдракин шептал Герцилу, что Роуз неподвижен, и что́ могло с большей вероятностью объяснить это, как не крушение? Найти корабль целым и, на вид, пригодным к плаванию можно было считать чудом. Икшель или какие-то другие «враги» держали их в плену, но, по крайней мере, они были живы.

— А вот и этот старый негодяй Лацло, — сказал Нипс, — и Свифт, и Сару́, клянусь Древом! Но где же офицеры? Где капитан Роуз?

— Я по-прежнему считаю, что нам следует обогнуть остров, — сказал капрал Мандрик.

— Другой гавани здесь нет, — сказала Нолсиндар, — и к тому времени, когда мы вернемся к устью этой бухты, мы можем обнаружить, что ее охраняет Макадра. — Она снова подняла подзорную трубу. — Их не брали на абордаж, если только те, кто поднимался на борт, не исчезли без следа. Мужчины на палубе не голодают и не болеют. Но я верю, что они больны страхом. Может, попробуем использовать зеркало-сигналы? Если среди ваших гвардейцев, принц, есть настоящие моряки, они должны знать Морской Кодекс.

— Смотрите туда! — воскликнула Неда, указывая.

С палубы «Чатранда» прыгали вспышки солнечного света: короткие, размеренные, ровные, как тиканье часов.

— Они на шаг впереди нас, — сказал Киришган. — Давайте быстро ответим.

Из кладовой принесли серебряное блюдо, и Нолсиндар повернула его полированную поверхность под углом, равным половине угла между зенитом неба и «Чатрандом». Она снова и снова наклоняла блюдо, пока пауза в сигналах «Чатранда» не сообщила ей, что контакт установлен. Она подождала, и вспышки со стороны залива возобновились. Теперь узор был более сложным. Через мгновение Нолсиндар нахмурилась.

— Я знаю коды Бали Адро, Тудрила, Неммока и других, но не этот. Я предполагаю, что это человеческий код с Севера.

— Это шифр турахов! — сказал капрал Мандрик, прищурившись. — Это один из моих приятелей! Отдайте мне эту безделушку, капитан. Рин, помоги мне, прошло так много времени...

Мандрик действительно давно не практиковался, и крен корабля делу не способствовал. Снова и снова он прерывал беседу вспышками света с серебряного блюда, бормоча:

— Повторяй, повторяй, придурок, это неправильно, этого не может быть...

Буква следовала за сомнительной буквой. С мучительной медлительностью слова обретали форму.

ВАЛУНЫ — СО — СКАЛ — РИФЫ — СЕВЕР — НЕТ — ВЫХОД — НЕТ — ВХОД — ПОМОЩЬ

Вспышки прекратились. Путешественники посмотрели друг на друга.

— Странно, но полезно, — сказал Герцил. — По крайней мере, мы кое-что знаем о природе ловушки.

Мандрик указал на вершины скал. «Вот ваши валуны». Таша увидела, что это правда: утесы были усеяны большими россыпями камней, придавая всему хребту разрушенный вид.

— И рифы север, — сказал Пазел. — Знаете, я думаю, они имеют в виду северную сторону входа в залив. Посмотрите на весь этот неспокойный прибой.

— Боюсь, Пазел, ты прав, — сказал Рамачни, изучая волны. — Ну что ж: рифы с северной стороны, валуны с южной. Неудивительно, что корабль не может выйти.

— «Чатранд» в десять раз больше нас по размеру и осадке, — сказала Нолсиндар, — но рифы есть рифы, и «Обещание» никогда через них не пройдет.

— А как насчет того, чтобы причалить на северной стороне, за бухтой? — спросил Нипс. — Вы можете видеть, что остров сужается до узкой полосы.

— Возможно, вы на что-то напали, молодой человек, — сказал принц Олик, снова глядя в свою подзорную трубу. — Место одновременно низкое и узкое: эти пальмы едва возвышаются над уровнем моря.

— Мы могли бы пробежать эту полосу за считанные минуты, — сказал Нипс, — и доплыть до «Чатранда» раньше, чем кто-либо узнает.

— Мы могли бы плыть прямо отсюда, — сказала Лунджа. — Три мили — это ничто для длому.

— И для селка, — сказал Киришган, — но скалы могут потопить не только лодки, но и пловцов, и северный пляж тоже может охраняться. И, даже если мы поднимемся на борт «Чатранда», как мы поможем ему сбежать?

Остальные украдкой взглянули на Рамачни, и маг, заметив их взгляды, вздохнул.

— Моих сил будет недостаточно, чтобы спасти корабль. Один или два валуна я мог бы отбросить в сторону, но не целый град из них. И я не могу поднять Великий Корабль в воздух — даже моя госпожа в расцвете сил не смогла бы совершить такой подвиг, разве что с помощью силы Нилстоуна.

— Я смогу защитить корабль от них, может быть, — сказала Таша.

Остальные пристально посмотрели на нее.

— Это еще предстоит доказать, — сказал Герцил, — и, кроме того, ты не на борту.

— Я могу проплыть так далеко.

— Не будь дурой, Таша, — пробормотал Пазел.

— Я не дура, — спокойно ответила Таша. — Это не как в ту ночь на Песчаной Стене. Что-то ждет меня на «Чатранде». Эритусма знала, что это что-то могло бы нам помочь.

Герцил и Пазел отвернулись, и глаза Рамачни ничего ей не сказали. Таша знала, что, рано или поздно, им придется ее выслушать. В течение нескольких месяцев все они укрывали ее, пытаясь оградить от внешней опасности, даже когда она изо всех сил пыталась освободить Эритусму. Это было тяжело для Пазела и всех ее друзей. Они несли ее, как вазу, сквозь ливень с градом; она пыталась разбиться об пол.

Два дня назад она подслушала, как Пазел и Нипс шептались о каком-то «другом способе». Она немедленно на них набросилась. Наконец Пазел сдался и поделился словами волшебницы:

Отведи Ташу на жилую палубу, туда, где ты раньше спал. Когда она будет стоять там, она будет знать, что делать.

Какая-то скрытая сила, доступная ей одной. Таше захотелось отшлепать смолбоев за то, что они так долго молчали; но, в конце концов, именно любовь запечатала их языки. Любовь и страх.

— В устах Эритусмы это прозвучало чертовски смертельно, Таша, — сказал ей Пазел. — Она назвала это последним средством.

Конечно, это предупреждение не разубедило ее: настало время прибегнуть к последнему средству. Все сомнения в этом исчезли вчера, когда они проснулись и обнаружили, что смотрят на Рой.

Можно было бы потратить всю жизнь, пытаясь забыть это зрелище. Черная масса размером с поселок, парящая высоко в облаках, обладающая волей и целеустремленностью. Рой казался слишком твердым, чтобы находиться в воздухе, и он изгибался, как мышца или клубок червей. Он двигался вдоль края Красного Шторма, останавливался, бросался в атаку, снова отступал, как животное, крадущееся вдоль забора. Ищет брешь, сказал Рамачни. Жаждет смерти, величайшего изобилия смерти где-либо на Алифросе. Жаждет войны на Севере.

Неужели мой отец в самом сердце этой войны?

Таша оставила остальных спорить у мачты. Вчера Рой исчез на востоке, оставив после себя изменившееся «Обещание»: люди и длому были потрясены и не могли подобрать слов, селки — мрачны и настроены философски. Сегодня они его не заметили, но Таша все еще могла видеть Красный Шторм во многих милях к северу, алую ленту между морем и небом.

Временной барьер, подумала она. Мы сражаемся и сражаемся на этой стороне, но ради чего? Дом, который мы, возможно, не узнаем, когда доберемся туда. Будущий Арквал, который забыл о нас, или мертвый. Если только мы тоже не найдем брешь.

Подойдя к левому борту, она облокотилась на поручень и уставилась на лесистый остров. Морские птицы кружили над северным берегом; волны разбивались о скалы. Она пожелала, чтобы это место каким-то образом открылось для них, позволило им забрать их корабль и их людей и отправиться в путь.

Ты победил, Талаг. Ты позволил своей сестре умереть, а своему единственному ребенку сойти с ума, но ты победил. Твой народ дома. Не будь таким гордым из-за того, что в результате ты убиваешь их, убиваешь весь мир.

Но ее следующая мысль была подобна удару по лицу: проблема не в Талаге, девочка. В тебе.

Все отвращение к себе, которое одолевало ее в Адском Лесу и при Дворе Демонов в Уларамите, снова вырвалось на поверхность. Она подводила их, и ее неудача обрушит дом на их головы. Они не могли ждать. Макадра приближалась; Красный Шторм ослабевал. В любой день, в любой час Рой может проскользнуть на Север. Они не могли ждать, и все же они ждали. Ее.

Весь этот месяц на «Обещании» друзья пытались ей помочь. О, сколько всего они перепробовали! Рамачни, каким бы измученным он ни был, предпринял путешествие в ее спящий разум. Это было сложное заклинание, на подготовку которого у него ушли дни, но само путешествие длилось всего одну ночь. Он добрался до стены, осмотрел ее — и, проснувшись, заявил, что стена не имеет никакого отношения к Арунису.

— Но она имеет прямое отношение к желанию Таши жить, — продолжил он. — Она построена из того же материала, что и внешние, прочные стены ее разума, и его фундамент. Хорошо это или плохо, Таша, но создательница этой стены — ты.

Его слова заставили Ташу снова задуматься о том, что она почувствовала при Дворе Демонов. Что Эритусма вернется, если она погибнет, и только тогда. Она была готова умереть. Какая-то часть ее прекрасно понимала, что у нее хватит смелости. Но Рамачни почувствовал направление ее мыслей и вмешался:

— Послушай меня внимательно, Таша: твоя смерть — не решение проблемы, Эритусма дала слово.

Пазел пошел еще дальше, утверждая: волшебница сказала ему, что смерть Таши будет означать и смерть Эритусмы. Но внутреннее чувство настаивало: только ее смерть могла разрушить эту стену.

Нолсиндар тоже попыталась помочь. Она просидела с Ташей три холодные, ясные ночи, когда море было спокойным. Таша предположила, что это была своего рода селкская медитация, но в то же время это было похоже на волшебство, потому что она обнаружила, что переносится в далекие времена и места Алифроса, гуляя по зеленым дорожкам под вековыми деревьями, или по глубоким пещерам, где от света фонарей сверкали хрустальные прожилки, или по проспектам городов, исчезнувших столетия назад из-за засухи, мора или войны. Иногда Нолсиндар шла рядом с ней; часто ее не было. Одна или в сопровождении, Таша чувствовала, как каждое из этих мест сильно трогает ее сердце. Когда все закончилось, Нолсиндар сказала, что она просто рассказывала истории о некоторых землях, где, как известно, путешествовала Эритусма, в надежде пробудить воспоминания, которые откроют трещину в стене. Возможно, воспоминания и пробудились, но лишь отдаленно, а стена оставалась прочной.

Затем настала очередь Герцила. Его усилия восходили к их тоймеле-тренировкам, которые ставили ясность ума и целеустремленность превыше всех добродетелей. Однажды поздно вечером он отвел Ташу на нижнюю палубу «Обещания» и показал ей дверной проем, заваленный мешками с песком. Они плотно прилегали друг к другу и доходили до самого верха дверной коробки.

— Посиди в одиночестве рядом с этим барьером, — сказал он, — пока он не превратится в стену внутри твоего разума. Затем пройди его насквозь. Ничего не бойся, ни на что не надейся; не задерживайся на эмоциях. Это вызов, но не суд. Если в твоих силах это сделать, ты сделаешь.

Затем он унес лампу, Таша положила руки на черные мешки с песком и успокоилась в тоймеле-стиле. В течение двух часов она не двигалась и не произносила ни слова. Затем Таша встала, размяла тело, затянула шнурки на ботинках. Она уперлась плечом в стену из мешков с песком, оттолкнулась и почувствовала крик внутреннего отчаяния, который превратил ее тренировки в насмешку. С таким же успехом мешки могли быть каменными. Она глубоко вздохнула, собираясь с духом, повторяя коды, которым Герцил учил ее на протяжении многих лет. Задача тела неразрывно связана с задачей разума. Ни то, ни другое не является истинным достижением без другого. Когда ты овладеешь тоймеле, ты будешь воспринимать только одну задачу и знать, когда можешь ее выполнить, а когда следует воздержаться.

Ее обучение обещало ясность, а не успех. Стало совершенно ясно, что она не войдет в эту дверь. Когда Герцил вернулся, он показал ей намоченные доски, которые они уложили между мешками с песком. Древесина расширилась от влаги, образовав настолько плотную стену, что разобрать ее можно было, только разрезав мешки и высыпав песок наружу. «Я убедился, что у тебя нет ножа, — сказал он. — Ты не пройдешь через это без помощи волшебницы». В конце концов, в этом и был весь смысл.

Смолбои не предлагали никаких экспериментов, но они помогли больше, чем кто-либо другой, просто находясь рядом с ней, нарушая ее болезненное молчание, помогая ей думать. У Пазела все еще было Мастер-Слово: слово, которое «ослепит, чтобы дать новое зрение». Почти год он знал о нем, носил с собой, как неразорвавшуюся бомбу, и все еще не знал, к чему это приведет.

— А что, если это не вызовет настоящую слепоту? — сказал ему Нипс. — Что, если это просто означает забывчивость или невежество в отношении какой-то конкретной вещи? Может быть, Таше нужно вообще забыть об Эритусме, прежде чем отпускать ее на свободу.

Пазел задумчиво посмотрел на него:

— Это могло бы сработать. Но у меня нет возможности узнать. Мастер-слова, они подобны лицам, движущимся глубоко под водой. Я вижу их, но они темные и расплывчатые. Я точно узнаю, что произойдет только тогда, когда они всплывут на поверхность. И они всплывают на поверхность только в самом конце, как раз перед тем, как я заговорю. Это, последнее: иногда я думаю, что мог бы направить его на одного человека, но в других случаях я думаю, что оно могло бы изменить весь мир. Ибьен считал, что мне вообще не следует его использовать. Что, если я запущу эпидемию слепоты?

— Мне кажется, что на этот раз Ибьен ошибся, — сказала Таша.

— Как и мне, — сказал Нипс. — Первые два слова тебя потрясли, я знаю. Но, в конце концов, они ничего не изменили, кроме корабля, верно?

Пазел заколебался.

— Не знаю, — наконец сказал он. — Но, Таша, эта стена внутри тебя уже существует. Если ты забудешь об Эритусме, то, возможно, не увидишь никаких причин ее снести.

— Я даже не знаю, смогла бы я ее найти, если бы голос Эритусмы не звал меня с другой стороны, — сказала Таша. — И не иметь возможности найти ее, почувствовать: это так же плохо...

— Как и неспособность ее снести, — сказал Пазел.

Таша кивнула, и разговор прекратился. Однако сегодня она определенно чувствовала стену, которая была одновременно реальной и нереальной, сплошным препятствием и туманным символом ее неудачи. Почти каждую ночь она стояла перед ней, перед той самой каменной стеной, которая приснилась ей в их последнюю ночь в Уларамите. Но теперь трещины закрывались, а не расширялись, и голос с другой стороны становился все слабее. Вместо того чтобы рушиться, стена становилась все более крепкой, все более решительно собиралась устоять.

Неудача. Направь свой разум в этом направлении, и ты обнаружишь, что тебя поджидает безумие, как стервятник на дереве. Неудача означала тьму, смерть, мир, поглощенный Роем. Безжизненные моря, бесплодные холмы, мертвые леса, год за годом превращающиеся в пыль. Никаких цветов, кроме цветов камня. Никакого весеннего обновления. Никаких животных. Никаких детей.

Она мечтала о детях, время от времени. Она могла закрыть глаза и почти увидеть их: эти ангельские призраки, озорные и смеющиеся, неуклюжие и совершенные, сочетающие черты Пазела и ее собственные. Она хотела, с грубым эгоизмом, жить через них. Чтобы сохранились не ее скулы, глаза или нос, а ее дорогие сердцу воспоминания, сладкая история о союзах, которые они заключили, о доверии, которое они заслуживали и отдавали, об ужасах, которые оказались менее сильными, чем любовь.

Ни один ребенок не узнает ничего из этого. Никто не станет делиться никакими историями. Никакая история не может быть написана о мире, который умер.

Пока она смотрела, беспомощная и сердитая, одна из морских птиц поднялась выше остальных. Он направлялся к открытой воде. Таша встала, нахмурившись. Птица летела очень прямо и быстро — не прямо к ним, а чуть севернее.

Курс на перехват.

Сердце Таши бешено колотилось. Она вернулась к остальным и прервала их разговор.

— Теперь ты можешь поставить это блюдо, — сказала она.

Остальные просто уставились на нее. Таша ничего не могла с собой поделать и громко рассмеялась. Затем она повернулась и выкрикнула имя ветру, и лунный сокол ответил пронзительным, диким криком.

Отчет Ниривиэля подтвердил более ранние сигналы. Вход в бухту представлял собой смертельную ловушку: рифы с севера, летящие валуны с юга. «Я могу приходить и уходить, когда мне заблагорассудится, — сказал он, — но я единственный». И все же у путешественников не было другого выбора, кроме как искать где-нибудь вход. Ибо Ниривиэль также предупредил их, что команда «Чатранда» близка к тому, чтобы сломаться.

— Сорок три человека сдались чуме. Сорок три человека заперты в клетках, превратились в безмозглых зверей. Плаппы и Бернскоуверы убивают друг друга в темноте, и наркоманы показывают свои лица при дневном свете, и есть только один дурак-доктор для лечения их всех. Предатель Фиффенгурт назначен капитаном, и сержант Хаддисмал подчиняется его воле. Или делает вид, что подчиняется. Но это только потому, что нет другого лидера, которому бы доверяли моряки. Не с тех пор, как был убит капитан Роуз.

— Дикой сумасшедшей, — добавил Герцил, — которая появляется из ниоткуда, пробирается ночью в его каюту, убивает Роуза и его стюарда и мгновенно заболевает разум-чумой. Неплохая сказка, не правда ли? Мой меч Илдраквин и раньше приводил меня к трупам, но никогда к такой загадочной смерти.

— Я говорю вам только то, что утверждают другие, — сказала птица. — Леди Оггоск говорит, что женщина невиновна, но ее нашли наедине с трупами, с ее рта и рук капала кровь.

— Что говорит твой мастер? — спросила Таша.

— Спроси его сама, но не жди ответа. Я даже не могу... — Ниривиэль замолчал, словно ошеломленный собственными словами.

— Продолжай, — сказал Рамачни.

Сокол посмотрел на него сначала одним глазом, потом другим.

— Мы за тысячи миль от Императора Магада, — наконец сказал он. — Арквал могуч, но разве он могущественнее Бали Адро? Должен ли он пытаться быть таким, или он только разрушит самого себя, как это сделал Бали Адро? Мастер Отт говорит, что Арквал однажды будет править миром, что эти коррумпированные земли Юга рухнут, и останемся только мы, наследники всей власти. Но мастер Отт велел мне сорвать лорда Талага с неба.

Птица хлопнула крыльями и заерзала на перилах:

— Я мог бы убить его. Ползун так медленно летает на своих хрупких крыльях. Но я сам слышал, как Талаг умолял островных ползунов отпустить «Чатранд». Какой смысл его убивать? Было ли это просто потому, что он смутил мастера Отта? Но мастер Отт — не Император, хотя для меня он был больше, чем Император. Я не убил Талага. Я отпустил его на остров, и мастер Отт, должно быть, уже знает об этом. Мастер Отт знает, что я солгал!

Внезапно птица с тревогой закричала:

— Куда он делся, куда он делся? Никто на борту мне не говорит. Он умер или просто отказывается от моих услуг? Как он мог, когда он говорил, что доверяет мне, как своим собственным глазам? Он сказал это, и даже больше. Он сказал, что я — единственная совершенная вещь, которую он когда-либо создал.

— Сандор Отт не создавал тебя, Ниривиэль, — сказал Рамачни. — Я надеюсь, настанет день, когда ты поймешь, что ты сам себе автор, и что твоя история может продолжаться и без него.

— Мы как братья, сокол, — сказал Герцил. — Твой мастер однажды сказал мне то же самое, прежде чем отправить меня убивать.

— Мы не братья, — сказала птица. — Я люблю своего мастера и буду сражаться за Аметриновый Трон. Ты предатель. Ты подвел его, ты солгал... — Сокол замолчал, сбитый с толку. — И все равно мы должны быть... разумными. В конце концов, мы проснувшиеся существа.

— Разумного на сегодня вполне достаточно, — сказал Рамачни. — Пойдем, составим план.

Два склянки: до рассвета еще час. Приближался прилив, и течение воды в проливе замедлилось почти до полной остановки. Обе луны закатились, и хотя Красный Шторм все еще пульсировал и мерцал, его свет не проникал в бухту. «Чатранд», пытавшийся сберечь ламповое масло (наряду со всем остальным), стоял в темноте. Это была двенадцатая ночь противостояния, и она должна была стать последней.

На вершинах утесов икшели из Стат-Балфира несли вахту, высматривая корабль селков, который с очевидным намерением приплыл к устью их острова, но был предупрежден людьми об опасности. «Обещание» погасило ходовые огни, но если бы оно попыталось войти в бухту, они бы узнали об этом: их глаза могли видеть такой большой корабль даже при свете звезд, даже при самом тусклом свечении, отбрасываемом Красным Штормом.

Но они не могли видеть спасательную шлюпку.

Без парусов и мачт она скользила, влекомая двадцатью пловцами-длому, которые держали под водой все, кроме головы, которую поднимали только для того, чтобы глотнуть немного воздуха при необходимости. Они проплывали над подводными рифами, среди темных косяков рыб, черных теней более крупных существ, ведя лодку по коралловому лабиринту. Только в самых глубоких впадинах волн лодка ударялась о коралл с глухим стуком, который разносился на небольшое расстояние, но недостаточно далеко.

В лодке Таша сидела на корточках между Рамачни и Герцилом. За ними сидели Нипс и Пазел, а за ними Болуту, настоявший на своем.

— Вы слышали Ниривиэля, — сказал он им. — Игнус Чедфеллоу не в силах лечить. Может я и ветеринарный врач, но треклято хороший. И чем скорее я окажусь на борту, тем скорее смогу помочь.

Он и Рамачни были единственными, кого Герцил не измазал сажей. Лодка у него тоже почернела до самой ватерлинии. Эта линия была бы выше, если бы не последний предмет в лодке: Нилстоун, все еще находящийся в безопасности в защитных оболочках из стекла и стали, сделанных Большим Скипом. Сегодня Камень казался тяжелее свинца. Куда бы они его не передвигали, он становился самым низким местом в лодке.

Пролив длиной в полмили казался мучительно длинным. Некоторые рифы имели форму стен, другие — скалистых вершин холмов. Длому приходилось петлять среди них, нащупывая дорогу в темноте, держась подальше от каких-либо бугорков или выступов кораллов и никогда не поворачивать в сторону скал.

Лунджа была в воде, руководя пловцами, потому что была самой сильной из них всех. После того, как «Обещание» спустило на воду спасательную шлюпку, она подплыла к ним и положила руку на планшир.

— Мы почти все в наших упряжках, — сказала она. — И у нас есть ножи. Если кто-нибудь из нас запутается в рифах, мы освободимся, чтобы остальные могли плыть дальше, и снова привяжемся, когда сможем.

— Запасные веревки уже закреплены, — сказал Герцил. — Будьте предельно осторожны, сержант! Возможно, не все опасности исходят сверху.

— Что бы с нами ни случилось, — сказал Рамачни, — вы должны доставить Нилстоун на борт. Его сила продолжит кормить Рой Ночи со дна залива или, если уж на то пошло, из самой глубокой впадины в Правящем Море.

— Я понимаю, — сказала Лунджа. — Прощайте. — Она все еще колебалась. Тогда Таша поняла, что Лунджа смотрит на Нипса. Смолбой молча смотрел на нее; казалось, у него перехватило дыхание. Он наклонился ближе, но в этот момент Лунджа повернулась и исчезла в темноте. Только когда она ушла, Нипсу удалось произнести ее имя.

Теперь позади них, на востоке, забрезжил слабый огонек. Они были почти в бухте. Оказавшись в ней, длому смогут беспрепятственно двигаться по прямой к «Чатранду», всего одну милю, — и стражи Стат-Балфира, если повезет, будут не в состоянии их остановить.

Рядом с носом раздался сильный удар.

— Опа, это был не риф, — прошипел Пазел. — Что-то только что врезалось в нас, клянусь Рином.

— Мы почти вышли из кораллов, — сказал Герцил. — Встаньте на весла — давайте окажем пловцам всю возможную помощь. Спокойно, спокойно... сейчас.

Две пары весел погрузились в воду. Нипсу было поручено удерживать Нилстоун, в то время как Рамачни наблюдал за носом.

— Сильнее! — настойчиво повторял он. — Светает, а мы все еще слишком близко к берегу.

Внезапно голова Лунджи показалась на поверхности рядом с ними, вместе с головами двух других длому.

— Этот риф был похож на лес лезвий, — сказала она. — У многих из нас течет кровь, и некоторые веревки перерезаны. Боюсь, мы привезли недостаточно запасных.

Именно тогда раздался крик: странный трубный звук, резкий и оглушительный. Он начался на вершинах скал, но вскоре продолжился на северном берегу, гораздо ближе к лодке.

— Давай, давай! — закричал Герцил. — Они нас увидели!

Лунджа и двое ее спутников схватили запасные веревки, намотанные на носу, и исчезли впереди. Таша посмотрела на утесы: тени от валунов, казалось, умножились.

Трубный звук становился все громче. С северного берега донесся треск ломающихся веток, как будто какое-то огромное стадо животных мчалось по лесу. Затем слева от них раздался сильный сотрясающий бум. Брызги ударили им в лица, поднявшаяся волна опасно накренила лодку.

— Они начали с камней! — сказал Нипс. — Возносите свои самые лучшие молитвы о том, чтобы мы оказались вне зоны досягаемости. Опа! Их прицел улучшается! Вы можете грести быстрее, гром меня побери?

Таша хотелось его пнуть, но она стала грести быстрее. Затем она услышала, как Болуту ахнул. Ветеринар смотрел на северный берег.

В полумраке между деревьями и водой виднелась бледная полоска песка, и ее пересекали двадцать или тридцать самых крупных животных, которых Таша когда-либо видела. По форме они напоминали буйволов или быков, и все же не совсем походили ни на тех, ни на других, и были почти такими же высокими, как сами деревья.

— Гребите! — крикнул Рамачни. — Спасайте свои жизни! Это драхнары, и именно они швыряют камни!

Звери с грохотом бросались в воду. Не буйволы: они больше походили на слонов, огромных лохматых слонов, которые затмили бы любой экземпляр в северном зоопарке. Огромная огресса, с которой они сражались в горах, едва ли дотянулась до плеча любого драхнара. Но это были не слоны — не совсем. Рты были похожи на лопаты, с большими плоскими резцами на нижней челюсти. Хоботы были намного толще и сильнее слоновьих, и, самое странное, делились натрое на середине. Да, подумала она, эти хоботы могут хватать валуны и швырять их. И если они могли управляться с валунами, почему не...

— Берегись! Берегись!

Пальма вонзилась в воду, как копье, менее чем в пяти ярдах от лодки, которая стала дико раскачиваться. Таша гребла изо всех сил. Теперь она могла видеть, что многие существа хватали бревна или камни, которые они притащили из леса, а некоторые уже поднимались на дыбы, чтобы швырнуть их. Другие все еще входили в пролив. Они прошли уже несколько сотен ярдов, а вода еще не доходила им до шеи.

— Пол пути! — крикнул Рамачни. Боль пронзала руки Таши, ее плечи. На корабле вспыхнули лампы. Таша слышала визг — визг Оггоск; могла ли она когда-нибудь представить, что ей будет его не хватать? — и грохот шлюпбалочных цепей. Драхнары забрасывали их всем, что попадалось под хобот, — старыми бревнами, молодыми деревцами, даже остатками каких-то других затонувших кораблей. Но теперь длому плыли строем и тянули, как команда; вскоре северный берег остался позади них, и они оказались вне досягаемости.

Затем с неба спустился Ниривиэль.

— Я не мог предупредить вас, — воскликнул он, паря над лодкой. — Эти существа никогда не появлялись при дневном свете. Мы не знали, с чем столкнулись.

— Не имеет значения, — крикнул Герцил. — Но скажи нам, брат, подготовил ли Фиффенгурт корабль? Готов ли он к Правящему Морю?

— Правящее Море! — воскликнул Ниривиэль. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Эти сумасшедшие ползуны никогда не позволят нам уйти. Разве вы не видите их, едущих верхом на головах чудовищ на берегу?

— Едущих верхом! — сказал Рамачни. — Что ж, вот в чем секрет обороны Стат-Балфира: икшели приручили драхнаров или, по крайней мере, вступили с ними в союз для борьбы с незваными гостями. Нет, сокол, наши глаза не могут сравниться с твоими. Но теперь поторопись: возвращайся на «Чатранд». Скажи Фиффенгурту, чтобы он поднимал якорь, если он еще не начал.

— Я скажу ему, — сказал Ниривиэль, — но из этой бухты нет выхода.

Сокол улетел. Пазел посмотрел через плечо на «Чатранд», поймал взгляд Таши и заставил себя улыбнуться. Что бы ни ждало их впереди, они были почти дома.

Двое пловцов-длому вернулись к лодке. Они явно плыли с трудом. Как только они оказались на борту, Таша увидела, что у них из многих мест течет кровь.

— Бинты, Ундрабуст! — крикнул Герцил. — Вы двое: больше никто не пострадал?

— Откуда мы можем знать? — ответил один из них. — В темной воде трудно судить о своих собственных ранах, не говоря уже о чьих-то еще. Но Лундже, должно быть, пришлось хуже всего, потому что она провела нас через этот коралловый лабиринт.

— Тогда она должна подняться в лодку! — воскликнул Нипс.

— Так мы ей и сказали. Но она не обратила на это внимания.

— «Чатранд» спускает ялик, — сказал Рамачни, глядя вперед. — Сначала мы должны поднять на борт раненых, а затем Нилстоун и Ташу. Пазел, ты тоже должен пойти, поскольку Эритусма велела тебе сопровождать ее, и... О демоны под нами, нет!

По обе стороны лодки темные плавники рассекали воду. Это были акулы: те же самые серые существа размером с человека, которые плыли за змеем у мыса Ласунг. Но эти акулы не следовали ни за каким змеем. Они следовали за кровью.

Все в лодке предупреждающе завопили. Кто-то из пловцов, должно быть, услышал, потому что все они нарушили строй, а затем начали спасаться бегством.

— Их убьют! — воскликнул Нипс. Герцил встал и поднял свой лук.

— Убери его, ты с ума сошел? — закричал Рамачни, запрыгивая на нос. — Освободите пловцов и гребите дальше! — С этими словами маленькая норка спрыгнула с носа и приняла форму совы прежде, чем ее тело успело коснуться волн.

Герцил вытащил нож и перерезал веревки. Он сильно перегнулся через нос, и Таша отчаянно вцепилась в его пояс, испугавшись, что он тоже попадет к акулам.

— Кто это, что он делает? — воскликнул Пазел.

Таша прищурилась: один из длому отделился от остальных — и акулы последовали за ним. Как и на мысе Ласунг, существа охотились сплоченной стаей, которая никогда не разделялась. Казалось, ужас охватил одного пловца, который, должно быть, ожидал, что акулы последуют за большей группой. Но кто знал, как этот коллективный разум делал свой выбор? Ведущая акула добралась до пловца, и Таша увидела, как длому повернулся и раскрыл свои руки — жест, странно похожий на объятие. Таша на мгновение закрыла глаза; когда она посмотрела снова, пловца уже не было.

Рамачни пролетел над акулами, сложил крылья и нырнул.

Длому направлялись к «Чатранду» из последних сил. Но теперь акулы повернули как единое целое, возобновляя атаку. Спасательная шлюпка еще больше отстала. Нипс почти рыдал, выкрикивая имя Лунджи.

Внезапно в воде вокруг акул что-то изменилось. Сначала Таша не могла понять, что это было. Но потом она поняла: вода закипела. Через несколько секунд вода превратилась в смертоносный пар.

О, слава богам. Рамачни всплыл на поверхность в эгуар-форме, и невообразимый жар его тела буквально испарял море. Они могли видеть его, темное чудовище, плавающее в пене, и чувствовали запах серных паров. Ближайшие акулы были убиты мгновенно; те, что были позади, плыли дальше, обезумевшие от крови, навстречу своей смерти. Многие рассеялись в замешательстве, но они так и не перегруппировались и не перешли в атаку. Еще через минуту первые длому уже забирались в лодку, которая покачивалась у борта «Чатранда».

Зверь, которым был Рамачни, держался на расстоянии, но его раскаленные добела глаза сверкали на них из пара.

— Гребите дальше! — крикнул Герцил. — Боюсь, наш маг сам в некоторой опасности, иначе он не смотрел бы на нас такими глазами.

Наконец они приблизились к кораблю. Высоко наверху люди трудились у кабестана, поднимая ялик и раненых длому на палубу. Затем над водой раздался высокий голос:

— Триумф! Триумф! Триумф! Триумф! Триумф!

Таша подняла глаза и расплакалась от радости. Фиффенгурт и Марила махали с поручней, опять и опять выкрикивая их имена. Мастиффы лаяли так, что могли поднять мертвых, их лапы и морды появлялись и снова исчезали. Внезапно Фиффенгурт повернулся и поманил их рукой, и толпа, целая орава бросилась к поручням, приветствовала их, наконец-то безоговорочно заревела, как единое целое, без сомнений. И сквозь этот рев она все еще могла слышать истеричный писк Фелтрупа Триумф! как будто это было единственное слово, которое он знал.

Рамачни, все еще в форме эгуара, умчался от них на большой скорости.

— Куда, во имя Девяти Ям, он направился? — спросил Пазел. Но в это мгновение огромная черная фигура эгуара исчезла, и ее место заняла маленькая, беспомощная фигурка норки.

— Боги смерти, он едва плывет! — воскликнул Болуту. Он вскочил, нырнул, не сказав больше ни слова, и мощно поплыл к магу.

— Ты что, не понимаешь? — сказала Таша. — Рамачни должен был двигаться быстро, когда менялся обратно. Если бы он позволил воде нагреться вокруг себя, то погиб бы точно так же, как акулы.

Когда Болуту вернулся со своей небольшой ношей, маг был слишком измучен, чтобы даже стоять. Таша взяла его на руки и стала вытирать своей рубашкой.

Приветственные крики продолжались и продолжались. Вскоре спасательная шлюпка с «Обещания» была надежно закреплена на шлюпбалочных цепях и начала подниматься вверх на борт «Чатранда».

— Эта трансформация дорого мне обошлась, — сказал Рамачни. — Возможно, я восстановлю свои силы перед тем, как покину этот мир, но, с другой стороны, возможно, и нет. Вы не должны зависеть от меня, если дело снова дойдет до сражения.

— Просто отдохни, — сказала Таша. — В следующий раз будем сажаться мы.

Рамачни уронил голову ей на колено.

— Я верю, что вы сможете, — сказал он.

Как только матросы отошли от поручней, Нипс спрыгнул на палубу и обнял Марилу. Она смотрела, как они поднимались — с растрепанными волосами, круглым животом, сжав руки в кулаки. Она хмурилась, отчаянно стараясь не расплакаться. Теперь он поцеловал ее, и борьба прекратилась. Ее руки обвились вокруг мужа, и ее громкие, безудержные рыдания заставили Ташу понять, почему она так усердно старалась подавить свои чувства, в другое время. Нипс нежно положил руку ей на живот, и на его лице появилось выражение удивления.

Фелтруп, со своей стороны, перестал пищать только потому, что его тоже душили слезы:

— Таша, Таша, вас не было целую жизнь. Вы вернули доброту на этот корабль и возродили его!

— Пока нет, Фелтруп, дорогой.

— И вы выполнили свою миссию: забрали Нилстоун у Аруниса и убили его!

— Фелтруп! Откуда ты это знаешь?

— Арунис, — сказала крыса. — О, дорогая, нужны тома, чтобы рассказать...

— Проказники! Негодяи! — Фиффенгурт смеялся, обняв за шеи обоих смолбоев и перепачкав свою униформу сажей. — Леди Таша, как вам удалось так долго прожить с этой парой обезьян?

— Как вам удалось удержать корабль на плаву без нас? — спросил Пазел. Нипс уже собирался отпустить собственную колкость, но его улыбка исчезла, когда он посмотрел на раненых длому, которым уже оказывали медицинскую помощь неподалеку, у грузового люка. Юноши направлялись к длому, чтобы выразить им свою благодарность и помочь перевязать их раны, если смогут. Герцил и Болуту уже были среди них.

Марила посмотрела на лицо Нипса.

— В чем дело? — спросила она.

Нипс оторвался от Фиффенгурта и побежал вперед. Он протиснулся между ранеными, крича. Тогда Герцил встал и взял его за плечи.

Нипс вскрикнул резким, как у ребенка, голосом и закрыл лицо руками. Марила в панике повернулась к остальным.

— Кто-то умер, — сказала она. — Кто это был? Скажи мне, Таша, ради Рина!

Болуту подошел и заговорил с ними. Это была Лунджа, которая отделилась от других пловцов. Не в надежде спастись, а потому, что она знала, что акулы последуют за ней: она обильно истекала кровью от порезов на рифе.

— Это Бали Адро, который я помню, путь любви и самопожертвования, — сказал Болуту. — Мои братья обязаны своими жизнями сержанту Лундже так же, как и Рамачни.

— А как насчет Нипса? — спросила Марила. — Она тоже спасла ему жизнь?

Да, сказали они ей так быстро, что это прозвучало фальшиво. Как будто было чего стыдиться, какого-то предательства. Марила закрыла глаза.

— Не говорите мне, — сказала она. — Я хочу услышать это от него.

Таша посмотрела на Пазела.

— На жилую палубу, — сказала она. — Отведи меня прямо сейчас. Прежде, чем случится что-нибудь еще.

— Что может случиться?

— О, Пазел, не говори так! Просто отведи меня туда, шут ты гороховый.

— Сначала кое-что другое, — сказал Пазел. — Я не задержусь ни на минуту, клянусь.

Он побежал вперед, проскакивая через доброжелателей, которые пытались остановить и подбодрить его, хлопали его по спине и кричали: «Браво, Мукетч, ты чудо, ты мужчина!» — затем помчался вниз по Святой Лестнице и исчез.

Таша улыбнулась.

— Он направляется в лазарет, — сказала она.

— Только не говори мне, что он болен, — сказала Марила.

Таша покачала головой и рассмеялась.

— Нет, на этот раз. С ним вообще все в порядке.

На лице Марилы появилось выражение понимания и глубокого смятения. Она взглянула на Фиффенгурта, чье лицо тоже потемнело. Затем она помчалась за Пазелом, выкрикивая его имя.

— О, Мисси, — сказал Фиффенгурт. — Еще не было времени даже упомянуть об этом. Доктор Чедфеллоу убит.

Слезы, еще раз — словно они могли кого-то удивить. Она никогда не питала теплых чувств к Чедфеллоу, но, несомненно, это бы изменилось. Она знала, что Пазел любил этого человека, хотя он провел половину путешествия, притворяясь, что это не так.

— Ниривиэль сказал нам, что на борту остался только один врач, — сказала она. — Я думала, он имел в виду, что доктор Рейн не в счет. Кто убил его, мистер Фиффенгурт? Отт?

— О, нет, — сказал Фиффенгурт. — Этот ублюдок не в том положении, чтобы причинять кому-либо вред. Он попал в затруднительное положение, и я не могу сказать, что мне жаль.

— Тогда кто же это сделал? Кто мог убить треклятого доктора?

Фиффенгурт глубоко вздохнул. Тяжесть всего произошедшего, казалось, запечатлелась на его сухом и усталом лице, и Таша знала, что когда-нибудь поймет только часть этого, что большая часть рассказа будет утеряна.

— Арунис, — сказал Фиффенгурт.

Укусы акул были рваными и отвратительными. Одиннадцать длому подверглись нападению; одному грозила опасность потерять руку. Нипс с красными глазами ходил среди них, промывая раны раствором йода, который кто-то принес из операционной. Выжившие болезненно ухмылялись, передавая по кругу желтый зазубренный зуб размером с игральную карту. Он был извлечен из ноги пловца.

Наконец Болуту отвел людей в сторону.

— Ваша помощь — благословение, — сказал он, — но вас ждет другая задача. Идите, заберите Нилстоун и сделайте то, за что мой народ сражался и умер, чтобы позволить вам это сделать. У нас здесь достаточно рабочих рук.

— Сначала мы должны найти Паткендла, — сказал Герцил.

Это было нетрудно: Пазел и Марила сидели в коридоре перед лазаретом, прислонившись к стене. Глаза Пазела были очень красными; Марила держала его за руку.

Напротив них, теперь уже бородатый, но в остальном не изменившийся, сидел Джервик Лэнк. Он вскочил на ноги.

— Я бы хотел поприветствовать вас наверху, — сказал он, — но в палате куча народу, м’леди, и некому было меня заменить.

— Там ужасно, — сказала Марила. — Кровати полны курильщиков смерть-дыма, пристегнутых ремнями, чтобы они не могли навредить себе. И другими, кого порезали или избили. У банд больше нет тактики. Они просто ненавидят друг друга, морпехов и всех, кто пытается сохранять нейтралитет.

Они тоже встали, и Таша положила руку на щеку Пазела.

Он печально улыбнулся.

— Все в порядке, — сказал он. — Игнус не был моим отцом, ты же знаешь. Хотя, в конце концов, из него получился бы неплохой отец.

— Этот корабль сошел с ума, — сказал Джервик. — Во всяком случае, до сегодняшнего утра. Я слышал, как они подбадривали вас всю дорогу сюда. Они сделали это для Роуза в день Нового Года. Но с тех пор не было ни одного счастливого момента, когда команда чувствовала бы себя командой. Вы поступили правильно, просто вернувшись.

— И ты помог спасти корабль, на который мы вернулись, — сказала Таша. — Я всегда буду благодарна тебе за это. Многие мужчины просто бы сдались.

— Многие мужчины так и сделали, — сказала Марила.

Более старший смолбой буквально засветился от их похвалы.

— Когда Лэнк решает что-то сделать, он это делает. — Затем он внезапно смутился. — Нет, нет. Это вранье. Ты знаешь, какой была моя жизнь — жизнь большой свиньи, а, Мукетч? Я чуть не убил тебя, раз или два.

— Забудь об этом, приятель, — сказал Пазел, почти не слушая. — Мы все изменились.

— Так ли это? — спросил Джервик. — Вы все такие же умные. А я... — Он пожал плечами. — На амброзии не вырастут розы, и тупицы не станут умными. Это я, верняк? Вам не нужно притворяться.

Марила подошла поближе к Джервику. Она протянула руку и схватила смолбоя за челюсть, которая отвисла от изумления.

— Пообещай мне кое-что, — сказала она.

— Чо?

— Что ты никогда больше этого не скажешь. Ты не глупый. Это ложь, которую кто-то сказал тебе, потому что он не мог сказать, что ты слаб. Забудь ее.

Воцарилось молчание. Джервик перевел взгляд на других смолбоев.

— Если ты хочешь вернуть себе подбородок, тебе лучше пообещать, — сказал Нипс.

Джервик моргнул.

— Ни одна леди никогда не просила меня дать слово, — сказал он. — Но раз уж вы этого хотите, что ж, я обещаю, миссис Ундрабаст. Клянусь моей покойной матушкой и Благословенным Древом.

Отсек смолбоев находился почти прямо под лазаретом. Нипс и Пазел проскользнули внутрь первыми. Таша услышала, как мальчишки возятся и ругаются.

— Заходи, — крикнул Нипс. — Все одеты по моде.

Внутри отсек представлял собой лабиринт темных гамаков, брошенной одежды, открытых рундуков, немытых тарелок. Прекратились ли проверки, спросила себя Таша, или это просто последствия их отчаянного положения?

Вокруг было всего несколько смолбоев. Среди них были близнецы Свифт и Сару́, которые холодно относились к Пазелу и Нипсу после резни икшелей. Теперь они тоже были холодными.

— Вся твоя банда вернулась, ага? — спросил Сару́. — И твой приятель, мистер Фиффенгурт, здесь главный. Ты, небось, доволен как слон.

— Только этого «Чатранду» и не хватало, — добавил Свифт, — еще одной банды.

— Полегче, ребята, они вроде как герои, — сказал веснушчатый Дурби, смолбой из Беска.

— Фиффенгурт будет хорошим шкипером, — сказал Нипс.

— Я полагаю, отныне вы сами будете решать, что хорошо, а что плохо, — сказал Свифт.

— Вообще-то, не все мы вернулись, — сказал Пазел. — Большой Скип был убит, и Дасту. И почти все морпехи. А также Кайер Виспек и Джалантри.

— Мзитрини, — сказал Нипс, когда смолбои непонимающе посмотрели на них.

— А, эти, — сказал Сару́. — Ну что ж. Не думаю, что вы сильно плакали из-за пары кровопийц.

— Пиллерс вон там, — сказал Пазел, как будто Сару́ не произнес ни слова. Несмотря на враждебность близнецов, в его словах не было ни капли злобы. Таша почувствовала боль в груди — просто гордость, просто любовь к своим друзьям. Все эти смолбои были примерно одного возраста, но насколько старше казались Пазел и Нипс. И неудивительно, подумала она. Разрывай свое сердце и свое тело на куски, истекай кровью, гори, замерзай, занимайся любовью, теряй любовь и убивай — и исцеляйся, частично, и скрывай то, что никогда не исцелится. Попробуй. И постарайся оставаться невинным, постарайся притвориться, что ты все еще тот человек, которым был.

— Это мой чертов столб! — сказал Сару́, когда Пазел остановился перед пиллерсом с восемью медными гвоздями. — Ты не можешь просто вернуться и занять его. Ты не спал тут уже несколько месяцев.

— В чем дело, Паткендл? — спросил Свифт. — Блохи в латунной кровати твоей девушки?

Пазел вытащил свой нож.

— Питфайр, приятель, для этого нет причин! — сказал Дарби, прыгая между ними. Но Пазел только протянул руку и перерезал веревку гамака, обмотанную вокруг верхней части пиллерса. Он убрал нож в ножны и взглянул на Ташу.

— Эритусма сказала, что ты знаешь, что делать. Была ли она права?

Таша посмотрела на медные гвозди. Они были расположены полукругом, открытой стороной к потолку, как чашка или миска. Она подошла ближе к грубому деревянному столбу, пробежала пальцами по всей его длине. Словно коснулась камня.

— Мистер Фиффенгурт говорит, что это один из самых старых кусков дерева на этом судне, — осторожно сказал Дарби. — Он говорит, что дерево было древним, когда корабль строили. Мы все решили, что именно поэтому тебе так повезло, Пазел. Потому что в нем есть какое-то заклинание. И именно поэтому Сару́ забрал его себе после того, как ты ушел.

— Хрен что хорошего он мне принес, — проворчал Сару́.

Таша закрыла глаза. Изо всех сил стараясь слушать, услышать голос за стеной. Почти по собственной воле ее левая рука скользнула вверх, к шляпкам гвоздей.

Она сама их выковала. Она отложила силу как раз для такого момента.

Ее рука прошла сквозь дерево, как будто там ничего не было.

Свифт и Сару́ в испуге попятились; Дарби сотворил знак Древа. Все еще с закрытыми глазами Таша обнаружила, что гвозди остались твердыми: она чувствовала их, подвешенными в призрачном дереве. А сразу за ними — более твердые объекты. Их было двое. Она сжала в руке тот, что поменьше, и вытащила его.

Это был короткий потускневший серебряный стержень. Одна половина была довольно простой, на другую был нанесен сложный набор зазубрин и бороздок.

— Что это? — спросил ее Пазел. — Ты знаешь?

Таша уставилась на маленький стержень. Она должна была знать, она почти знала. Но если в ней и таилось воспоминание, то оно принадлежало Эритусме, и она не могла уловить ничего, кроме его отголоска. Она отдала стержень Мариле.

— Подержи его, для меня, — сказала она.

Более крупный предмет был шероховатым и слегка тяжеловатым сверху. Она крепко ухватилась за него и вытащила из-под гвоздей. В ее руке оказалась крепкая глиняная бутылка, заткнутая пробкой и запечатанная толстым слоем красного воска. Бутылка была потрескавшейся, потемневшей от пыли, невообразимо старой, но прочной и довольно тяжелой. Таша перевернула ее: глубоко внутри плескалась жидкость.

Таша сдула пыль. Бутылка была разрисована тонкими белыми линиями. Гарцующие скелеты людей и лошадей, драконов и собак. Голые деревья с чем-то похожим на глаза. Таша переложила бутылку в правую руку и посмотрела на левую. Та казалась замерзшей.

— Таша, — сказала Марила, — ты знаешь, что у тебя в руках?

Она с усилием повернула голову; мысли ее казались странно замедленными.

— А ты? — спросила она.

Марила заколебалась.

— Положи ее обратно, — сказала она.

— Обратно в столб? — спросил Нипс. — Ерунда. Что, если она не сможет ее вытащить? Марила, расскажи нам все, что знаешь.

— Ничего, ничего, так что положи это обратно!

— Марила, — неохотно сказал Пазел, — не сердись, но ты лжешь ужасно.

— Это потому, что я честная. — Марила сжала руки в кулаки. Потом она увидела их озадаченные взгляды, и желание бороться покинуло ее. Она вздохнула. — Кажется, я знаю, что в бутылке. Фелтруп читал Полилекс или рассказывал о том, что прочитал. Это вино.

— Вино? — удивилась Таша.

— Да, — сказал Рамачни, — вино.

Смолбои подпрыгнули. Маг стоял там, в беспорядке и темноте, Фелтруп извивался рядом с ним. Никто не слышал, как они подошли.

— Вино из Агарота, если быть точным, — сказал Рамачни. — Никогда не думал, что я увижу его снова и не надеялся увидеть. Будь осторожна, Таша: ты держишь в руках реликвию более древнюю, чем сам Нилстоун.

— На ощупь она достаточно крепкая, — сказала она.

— Это не то, что я имел в виду, — сказал маг. — Здесь действует заклинание. Я не могу до конца понять его, но это опасное заклинание, возможно, даже смертельное. Я думаю, ты уже чувствуешь это, Таша. И еще одно: будь осторожна с тем, как долго ты держишь эту бутылку, не сдвигая руку и не согревая ее. Эти фигуры были нарисованы мертвыми.

Почти все смолбои повернулись и побежали к двери отсека. Но Фелтруп был вне себя от радости:

— Мы спасены, мы спасены! Это прямо здесь, в Полилексе! Вино Агарота забирает весь страх — и только страх делает Нилстоун смертоносным! Один глоток этого вина, и Падшие Принцы могли держать его голой рукой.

— Как идиот Аруниса в Адском Лесу, — сказал Пазел.

— Если хочешь, — сказал Рамачни. — Они познали свободу от страха: идиот — благодаря полному безумию, Падшие Принцы — благодаря вкусу этого вина. Но я не думаю, что действие вина продолжается долго. Ни в одном рассказе не говорится о Принцах, отправляющихся на войну, с Нилстоуном в одной руке и бутылкой в другой. Но они пили и владели Нилстоуном — недолго и с дурной целью. В конце концов они впали в неистовство и глотали вино, как дьяволы. Я и представить себе не мог, что на Алифросе сохранилась хоть одна бутылка.

Правая рука Таши была холодной. Она переложила бутылку на сгиб руки. Перенесенная сюда с границы смерти, подумала она. Кто мог такое сделать? Кто мог бы даже мечтать о том, чтобы попробовать?

Но внутри нее колесики вращались все быстрее и быстрее, и пришел ответ: я бы могла.

Тридцать минут спустя она была на квартердеке с бутылкой в руке. Рамачни и Герцил стояли рядом с ней, последний держал в руках холщовый мешочек. Позади них, за штурвалом, стоял капитан Фиффенгурт. Леди Оггоск тоже каким-то образом пробралась на квартердек. Ведьма стояла в стороне от остальных, одетая в траурно-черное. Таша увидела ее в первый раз после возвращения.

У ног Таши лежал Нилстоун в стальном ящике, который Большой Скип смастерил для него в Уларамите. Сотни людей и длому наблюдали за ними с верхней палубы. Между толпой и лестницей на квартердек стояли сорок турахов в доспехах, вооруженных копьями. Предосторожность Хаддисмала, и хорошая: если бы кем-нибудь на борту овладели дурные мысли, злые духи или просто безумие, у него не было бы никакой надежды добраться до Нилстоуна.

— Хорошо, леди Таша, — сказал Фиффенгурт. — Оба якоря подняты, мы плывем свободно. Прилив не на нашей стороне, но почему-то я думаю, что это наименьшая из наших проблем.

Он направил свой здоровый глаз на скалы, где драхнары совершенно открыто ждали любого движения «Чатранда». Еще сотня пробиралась вброд вдоль северного берега, сжимая в хоботах огромные стволы деревьев.

Таша посмотрела вниз, на палубу. Каждый друг, оставшийся в живых, наблюдал за ней. Пазел заставил себя ей улыбнуться; на лицах Нипса и Марилы было выражение глубокой озабоченности. Фелтруп, удобно устроившийся в объятиях Марилы, пристально смотрел на Ташу и, казалось, ни разу не моргнул.

— Давай, Герцил, — сказала Таша.

Бросив последний взгляд на Ташу, Герцил присел на корточки рядом с Нилстоуном. Сначала он положил на палубу молоток и зубило, затем достал из мешочка ключ и отпер ящичек Большого Скипа. Снова сунув руку в мешочек, он извлек пару изящных металлических перчаток и надел их. Затем он схватил стальной ящичек обеими руками и повернул. Его мышцы напряглись. Ящичек разделился пополам.

Бум. Стеклянный шар размером со сливу упал на палубу со звуком, похожим на выпущенное пушечное ядро. Герцил остановил его вращение рукой, затем отдернул руку и придавил своим ботинком.

— Обжигает, — сказал он, — несмотря на селк-стекло и перчатки, он все же немного обжигает.

— Меня не обожжет, — сказала Таша. — Разбей стекло, Герцил.

Легче сказать, чем сделать: селк-стекло оказалось удивительно прочным. Наблюдая за сильными ударами Герцила сверху, Таша не могла не вспомнить о той другой церемонии, когда Арунис собрал экипаж, чтобы засвидетельствовать свой триумф. Но на этот раз все было по-другому. Они точно знали, что сделает Нилстоун с любым, кому не повезет прикоснуться к нему. И они черпали его силу только для того, чтобы помочь себе избавиться от него. Не для того, чтобы уничтожить мир в доказательство своих сил, а для того, чтобы спасти его. По этой причине, и только по ней.

Наконец долото оставило трещину на отполированной поверхности. Герцил ударил снова, и трещина расширилась. С третьего удара стекло раскололось, как яичная скорлупа, и Нилстоун проскользнул между осколками на палубу.

Шерсть Рамачни встала дыбом. Таша толком не видела Камень с того дня в Адском Лесу: после того как она обезглавила Аруниса, он упал в нескольких дюймах от ее ноги. Сейчас она заглянула в глубь его. Отвратительный, завораживающий, прекрасный. Слишком темный для этого мира; настолько темный, что его чернота выделялась бы в запечатанной пещере под милями земли, пещере, запечатанной навсегда. У Таши возникла странная идея, что она могла бы просунуть руку прямо сквозь него, как она сделала с пиллерсом, и попасть в другой мир. В другой Алифрос, может быть, лучший, которому еще не были нанесены глубокие раны, где никогда не произносились ужасные заклинания.

Рамачни щелкнул зубами.

Таша моргнула и оторвала взгляд от Нилстоуна. Стоявший рядом с ней Герцил тоже выглядел очнувшимся ото сна. Скольких соблазнил Камень и его тайны, прежде чем убил?

Чья-то рука коснулась ее плеча: леди Оггоск. Герцил напрягся, готовый вмешаться. Но Оггоск просто посмотрела на Ташу и пробормотала:

— Я сделаю это, если ты хочешь.

Таша посмотрела на нее с изумлением и немалым подозрением.

— Вы же знаете, что сила недолговечна, — сказала она, — и у нее есть пределы. Вы не можете использовать Камень, чтобы вернуть капитана Роуза. Даже Эритусма не могла воскрешать мертвых.

— Я все это знаю, девочка! — раздраженно сказала Оггоск. — Но здесь есть некоторая опасность, которую нам еще предстоит выявить.

— Она знает, герцогиня, — сказал Рамачни. — Все равно эта задача ложится только на Ташу.

— Почему? — спросила Оггоск. — Я стара и несчастна. Я прокляла свою сестру. И я пережила своего сына — да, моего сына, я имею полное право заявить на него права! — Ее старые глаза вспыхнули, как будто кто-то мог осмелиться возразить. — Если я не справлюсь, не имеет значения. Но ее жизнь только началась. Ей не обязательно...

— Да, — сказала Таша, — я знаю. Спасибо вам, леди Оггоск. Я и представить себе не могла, что вы сделаете такое предложение. Но я не могу его принять.

— Я, кстати, получил тот же ответ, герцогиня, — сказал Герцил.

— Никто, кроме меня, не стоял бы перед Камнем, если бы Эритусма не дала четких указаний, — сказал Рамачни. — Отойдите в сторону, герцогиня: время для разговоров прошло.

Оггоск отступила в рулевую рубку. И Таша, сопротивляясь желанию взглянуть на Пазела в последний раз, сломала печать, откупорила бутылку и выпила.

Когда она наклонила голову, бледная шея Таши засияла в лучах утреннего солнца, и толпа внизу смогла ясно разглядеть шрамы, оставленные заколдованным ожерельем почти год назад. При этом воспоминании Пазела пронзил укол старой боли. Но это было ничто по сравнению со страхом, который он испытал, когда Таша опустила голову.

Ее глаза были широко открыты, и она не моргала. Она смотрела мимо них куда-то вдаль. Пазел увидел одну капельку в уголке ее рта; затем язык высунулся и ее слизнул.

У нее перехватило горло. Она боролась с тем, чтобы ее не вырвало. Она сунула бутылку в руки Герцила и упала на четвереньки, уставившись на палубу. Ее спина выгнулась дугой, а на руках багрово проступили вены. Когда она снова подняла голову, ее лицо было искажено безумием.

— Па! Вино отравлено! Оно, черт возьми, меня убьет!

Восемьсот голосов разразились криками. Пазел думал, что сойдет с ума. Он бросился к лестнице, но турахи стояли стеной.

— Убирайтесь с квартердека! — заорала она. — Назад.

Она, пошатываясь, ушла куда-то за пределы его поля зрения, потом появилась снова, и в ее руке был Нилстоун. Первая мысль Пазела была ужасной: Она похожа на Шаггата. Ибо Таша бессознательно подражала его жесту, высоко поднимая Камень одной рукой, как бы противопоставляя его темноту солнечному свету.

— Назад!

На этот раз голос, вырвавшийся у нее, превратился в неземной рев, прокатившийся по всему «Чатранду». Таша оторвала взгляд от Нилстоуна и посмотрела налево и направо, изучая воду, остров, небо. Команда действительно отступила, оставив только турахов и ближайших друзей Таши смотреть на фигуры на квартердеке. Внезапно поднялся ветер. Пазел почувствовал, как задрожали доски у него под ногами. Таша выглядела безумной и необычайно сосредоточенной, но в ней не было и намека на страх, совсем.

Затем ее взгляд перестал блуждать и остановился на одной точке: северной берег. Тонкий рукав Стат-Балфира, полмили леса между океаном и заливом. Драхнары расхаживали там по полосе прибоя.

Таша, пошатываясь, вошла в рулевую рубку. Оггоск отпрянула от нее, Фиффенгурт вцепился в руль. Без всякой цели, вообще не думая ни о чем, кроме того, что она в опасности, Пазел выкрикнул ее имя. Таша обернулась, как от удара плетью. Ее сотрясла судорога, такая сильная, что она чуть не упала.

Но за пределами корабля происходили события другого масштаба. Откуда ни возьмись налетел яростный ветер. Мачты стонали, флаги наполнялись и натягивались на своих привязях; такелаж визжал, словно в память об ураганах. На северном берегу вода отступила, оставив изумленных драхнаров на голом песке.

Внезапно «Чатранд» покачнулся. Поверхность залива заколебалась, словно какая-то огромная подводная масса неслась к берегу, поднимая перед собой носовую волну. Волна все росла и росла. Драхнары увидели, что приближается, и развернулись, спасая свои жизни. Волна ударила в берег и помчалась вверх по нему, захлестывая ноги мечущихся существ и поднимаясь к пальмам за песком.

Таша снова забилась в конвульсиях, и волна стала в десять раз выше. Это было ужасно: залив вонзался в остров, как меч. Пальмы с оголенными корнями оторвались от земли и, как тараны, налетели на тех, кто стоял сзади, а ветер все усиливался. Сквозь все это мягко проглядывало полуденное солнце.

Тело Таши опять содрогнулось. На Стат-Балфире произошел титанический взрыв песка, воды, деревьев. Пазел ахнул: весь залив пришел в движение, затем затрясся сам «Чатранд», и Пазел обнаружил, что его сбило с ног, а потом он вместе с дюжинами других заскользил по палубе. Боги, она нас топит. Но нет, она все-таки пришла в себя (хороший корабль, милый Рин, какая прелесть), и мужчины взялись за руки, как игрушечные обезьянки, чтобы спасти друг друга. Пазел с трудом поднялся на ноги.

«Чатранд» пришел в движение и мчался навстречу огромной стене пыли и песка, которая висела в воздухе над северным берегом. Они не плыли; их швыряло, они накренились и качались, беспомощные, как бумажный кораблик на волнах. Пазел прищурился, глядя на надвигающуюся стену, и увидел, что между бухтой и открытым морем был прорублен канал: второй пролив, узкий, как деревенская улица, но расширяющийся даже сейчас.

Фиффенгурт ревел: «Прочь от поручней, прочь!» — но мало кто видел или слышал его. И вдруг само судно оказалось в проливе, и раздался взрыв глухих ударов, трещин и крушений: пальмы ударялись о корпус. Корабль раскачивался, совершенно потеряв управление, в какой-то момент накренившись так сильно на правый борт, что поток перехлестнул через поручни, и Пазел, подняв голову, увидел верхушки деревьев, проносящиеся мимо на уровне глаз. Палубу наполнило пеной, листвой, песком; и в эту кипящую жижу падали люди и исчезали в ней.

Но Таша хорошо направила свою ярость, и прежде, чем они успели опомниться, буря вынесла их в море, прямо сквозь смиренные буруны, и оставила вращаться в водовороте, который быстро затих, сменившись тишиной. Далеко на востоке виднелось «Обещание», а на севере — бледное адское зарево Красного Шторма. Позади них в Стат-Балфире была проделана огромная дыра — словно нога рассерженного ребенка опустилась на песчаный замок.

Таша все еще стояла на ногах: само по себе почти волшебство. Герцил поднялся на ноги и, спотыкаясь, направился к ней, но, прежде чем он преодолел половину расстояния, она отмахнулась от него. Он остановился. Таша опустила Нилстоун, задумчиво погладила его черноту, затем положила на палубу.

— Это было не так уж трудно, — сказала она.

Глава 29. ПОЦЕЛУЙ МЕРТВОГО

13 фуинара 942

Герцил и Болуту сразу же покинули верхнюю палубу, унося Нилстоун и вино Агарота. Другие друзья Таши столпились вокруг нее, обращаясь с ней как с чем-то исключительно хрупким. Матросы и офицеры осторожно пробирались сквозь обломки, осматривая такелаж и мачты. Целые пальмы были переброшены через поручни. Ошеломленный капитан Фиффенгурт начал отдавать приказы, спасая корабль.

Беспорядок был массовым, но ущерб оказался незначительным, и к двум ударам колокола они уже были в пути. Несколько часов спустя предсказание капитана Роуза подтвердилось: на маленьком островке к востоку от Стат-Балфира были как пресная вода, так и фураж. С приближением сумерек сержант Хаддисмал вывел на берег эскадрон турахов с бочонками и тяжелым снаряжением. Они качали воду до полуночи и даже после, освещенные заревом Красного Шторма.

«Обещание» последовало за «Чатрандом» к маленькому острову, и как раз в тот момент, когда морпехи высаживались на берег, оно отправило вторую спасательную шлюпку. С «Чатранда» спустили складные трапы, и вскоре на борт поднялись последние члены экспедиции на материк: Мандрик, отдавший честь новому капитану и флагу Арквала; Неда, ее татуировки сфванцкора все еще были видны, но выражение лица как-то изменилось; Энсил и Майетт верхом на плечах Неды, осматривавшие палубу в поисках каких-либо признаков присутствия их народа — не нашли ни одного. Следующим был принц Олик. При виде него длому «Чатранда» зааплодировали и упали на колени, и многие плакали от радости. Все они были добровольцами, самыми преданными и любящими из его подданных, и они боялись, что он погиб от рук Макадры.

Последними на борт поднялись Киришган и Нолсиндар. Высокие, оливкового цвета, с глазами, сияющими в тускнеющем свете, как бледные сапфиры, они поразили экипаж «Чатранда» — ни один из них никогда не видел селка. Они подошли к Фиффенгурту, положили свои блестящие прямые мечи к его ногам и поклонились.

— Капитан Великого Корабля, — сказала Нолсиндар. — Вы несете надежду мира на своем судне. Пусть мудрость звезд направит ваш выбор.

— Это наши головы должны быть склонены, м’леди, — сказал Фиффенгурт.

— Давайте вообще покончим с поклонами, — сказал принц Олик. — Встаньте, длому Бали Адро — и вы тоже, мои добрые селки. Капитан Нолсиндар, капитан Фиффенгурт...

Представления были, к счастью, краткими. Как только они закончили, Неда повернулась к Таше и пожала ей руку.

— Сестра, — сказала она, — Нилстоун не причинил тебе боли?

— Мне не было больно, — сказала Таша. — На самом деле я в полном порядке, насколько я могу судить.

— Она выглядела неважно, — сказал Пазел. — Она даже кричала, что вино отравлено.

— Я ошиблась. Оно было всего лишь горьким — и холодным. Ужасно, магически холодным. Может быть, вино из Агарота нужно хранить именно так. В любом случае, у меня есть идея, что бутылка тоже заколдована. Открыть его было все равно что открыть морские часы и заглянуть в другой мир — но не такой манящий, как твой, Рамачни. Это была ледяная, пугающая земля.

— Земля, которую мы все должны посетить, однажды, — сказал Киришган.

— Я боялась только до тех пор, пока не выпила, конечно. После этого ничто в мире не могло меня напугать: вино подействовало идеально. Но я думала, что это продлится гораздо дольше — часы или даже дни. Но мне не повезло: через несколько минут бесстрашие исчезло, как и мой контроль над Нилстоуном. Предупреждения тоже не было: внезапно я просто почувствовала боль. Словно кто-то пытается чиркнуть спичкой по моему боку, и, если бы спичка загорелась, я бы сгорела, как клочок бумаги.

— Мы видели, как это сделали другие, прикоснувшиеся к Нилстоуну, — сказал Герцил. — Я испытал огромное облегчение, когда ты положила его, Таша. Ты медлила, в конце. Я испугался, что ты в трансе.

Таша повернулась и посмотрела в жуткое сияние Красного Шторма:

— Нет, не в трансе.

Что-то в ее голосе встревожило Пазела.

— В любом случае, мы не можем задерживаться, — сказал Рамачни. — Пока неясно, что́ известно Макадре о нашем местонахождении. Но если она каким-то образом узнала, куда мы направляемся, она не станет медлить. И мы уже видели, что она может обуздывать ветер.

— Но откуда она могла узнать о Стат-Балфире? — спросил Фиффенгурт. — Она выпытала это имя у кого-то во Дворце Масалыма?

— Невозможно, — сказал Олик. — Ни одна горничная, ни один слуга, ни один дворцовый стражник не были в пределах слышимости, когда мы обсуждали дальнейший маршрут. Место вашего назначения было известно только мне. — Он сделал неловкую паузу. — Конечно, там были те двадцать человек из вашей команды. Те, кто пробрался в город, но так и не были найдены.

— Стат-Балфир был секретом и от команды, — сказал Пазел. — Они не могли ей сказать. Они никогда об этом не слышали.

— Один из них слышал, — сказала Майетт.

Остальные посмотрели вниз, на икшелей.

— Она имеет в виду Таликтрума, — сказала Энсил, — но мы не знаем, что с ним стало, сестра. Я сомневаюсь, что Макадра вообще знает о его существовании.

— Хотел бы я знать, где он, — сказал Олик. — Он не произвел на меня впечатления икшеля, готового закончить свои дни в тени.

— И кое-кто на этом корабле не хочет заканчивать свои дни на Севере, — сказал Фиффенгурт. — Я имею в виду ваших добровольцев-длому, принц Олик. Когда они поднялись на борт, то думали, что мы отплывем обратно в Масалым через две недели. Капитан Нолсиндар, вы отвезете их домой?

— Да, — сказала Нолсиндар, — но сначала мы с Киришганом хотели бы поговорить с вами о предстоящем путешествии. Мы пересекали Правящее Море много веков назад и кое-что помним о ветрах и течениях.

— Это был бы прекрасный подарок, — сказал Фиффенгурт, — и он станет еще прекраснее, если бы мы знали, что можем отправиться домой. Красный Шторм на западе выглядит слабее, и мы отправили нашего сокола на разведку в ту сторону. Но я не поведу нас в Шторм, если только Рамачни не скажет мне, что это единственный выбор. Нам нужно найти брешь.

Пазел не мог удержаться от того, чтобы не окинуть взглядом горизонт. Где-то там, снаружи, Рой тоже искал эту брешь.

— Работа на берегу продлится несколько часов, — сказала Нолсиндар. — Если позволит время, я бы хотела немного прогуляться по палубам «Чатранда» после того, как мы обсудим ваш курс. Подняться на его борт давно было моей мечтой. Я помню тот день, когда впервые увидела эти планы. Я сомневалась, что такой корабль когда-нибудь удастся построить.

Фиффенгурт посмотрел на нее, озадаченный:

— Что вы имеете в виду, м'леди? «Чатранду» шестьсот лет, а вы...

Нолсиндар приподняла перья-брови.

— То есть, — запинаясь, пробормотал Фиффенгурт, — я уверен, что вы мудры, сильны и полны, э... преимуществ, или, скорее... я хочу сказать, вы молоды. Весенний цветок или, самое большее, саженец.

Нолсиндар сурово посмотрела на него. Но затем разразилась смехом чистого восторга:

— Саженец! В детстве я подрезала саженцы на участке моего отца. Это было далеко на западе, в зеленой долине Тарум Тун. В земле селков, где царит такой мир и тишина, что год может пройти без слов, и еще один, когда мы решаем только сочинять музыку, ради одной только радости от этого. От семян до гигантов я наблюдала, как росли эти деревья, и, когда они стали очень старыми и начали терять ветви, мы срубили несколько. Некоторые отправились на корабли, и у этих кораблей действительно была долгая жизнь. Но сегодня они спят на дне океана, а некоторые из нас все еще здесь, наслаждаясь комплиментами.

Что касается «Чатранда», то несколько его самых старых бревен, возможно, сделаны из деревьев моего отца. Я всегда надеялась подняться на его борт и послушать, как они разговаривают. Но в начале своей жизни «Чатранд» отправился на север, на службу к вице-королям Бектуриана. Когда он, наконец, вернулся, Эритусме была его хозяйкой и никому не позволяла подниматься на борт только для того, чтобы оценить его красоту или потому, что им нравилось искусство корабельных мастеров.

— Любовь и красота никогда не были заботой Эритусмы Великой, — сказал Киришган.

Пазел горько улыбнулся. Ты ее знал, верно. Но Рамачни печально посмотрел на них:

— Никогда — это место за пределами нашего понимания, Киришган. Как самые глубокие покои сердца.

Пока Фиффенгурт сопровождал женщину-селка по «Чатранду», молодые люди спустились в свою любимую большую каюту. Сначала казалось, что ничего не изменилось. Невидимая стена по-прежнему отгораживала проход в пятидесяти футах от двери; Таша все еще могла разрешить или запретить вход одним движением мысли. Элегантная мебель осталась привинченной, как и в Этерхорде. Огромный самовар все еще блестел.

Но при втором взгляде Пазел увидел множество повреждений. Побег из Стат-Балфира причинил больше вреда, чем нападение Бегемота. Летающие предметы разбили множество оконных стекол. Хрустальный книжный шкаф адмирала Исика разлетелся вдребезги, вывалив груду старинных томов. А там, где должно было стоять тяжелое кресло, в половицах зияли две длинные узкие дыры. Оно оторвалось от досок и прокатилось по комнате, круша меньшую мебель, и в конце концов оказалось за столом, как упитанный лыжник, кувырнувшийся в сугроб.

Фелтруп извинился так многоречиво, что можно было подумать, будто он лично разграбил комнату.

— О дурак! Никогда, никогда больше я не буду игнорировать скрипучую половицу! Я проверял каждый винтик дважды в день, когда мог. Но что толку от винта, если половица нуждается в замене? Посмотрите на это место! А Марила работала так неустанно — убирала, ремонтировала, боролась с пылью и плесенью. Она хотела, чтобы ваше возвращение домой прошло великолепно.

Марила неловко взяла Нипса за руку.

— Я просто хотела, чтобы ты вернулся, — пробормотала она. Это были самые нежные слова, которые Пазел когда-либо от нее слышал, но Нипс, казалось, не слушал: его взгляд был прикован к окнам и холодной воде за ними.

Все они принялись за уборку.

— Завтра мы заделаем окна — там припасено много запасных стекол, — сказала Марила. — Фиффенгурт показал мне, как это делается — ничего сложного, но нарезка требует времени. И я заберу свои вещи из твоей каюты, Таша. Я попробовала адмиральскую спальню, но без вас троих она казалась слишком огромной и пустой.

— Оставайся на месте, — сказала Таша, беря Пазела за руку. — Мы будем спать в комнате отца, по крайней мере, сегодня вечером.

Пазел почувствовал, как крепко она его сжала. Они не занимались любовью со времен Уларамита, и он не был уверен, что им следует делать это сейчас. Она вела внутреннюю битву, сражаясь за них всех, за весь мир. Отвратить ее от этого каким-либо образом, отвлечь ее: это не могло быть правильным.

— Интересно, есть ли на камбузе какая-нибудь еда, — услышал он свой голос.

Таша посмотрела на него так, словно он только что заговорил на самом странном языке, которым владел. Она увлекла его в адмиральскую спальню и закрыла дверь. Прижав его к стене, она закрыла ему глаза руками. Он чувствовал ее шрамы, зажившие и заживающие. Когда она поцеловала его, он почувствовал вкус моря.

Ее пальцы разжались. Он посмотрел между ними и рассмеялся. Таша оглянулась через плечо и тоже рассмеялась. Еще одна жертва их побега: медная кровать Исика. Задние ножки были сломаны, но все еще прикручены болтами к полу; передние ножки были отломаны начисто. Пазел знал, что это было брачное ложе ее родителей: на нем адмирал и Клорисуэла Исик пытались и терпели неудачу за неудачей, чтобы привнести новую жизнь в свой дом. Только магия позволила этой доброй женщине забеременеть. Магия Эритусмы. Она была в начале жизни Таши. Без сомнения, она будет и в конце.

— Раздень меня, — сказала Таша.

— Что?

Не та реакция, на которую она надеялась. Таша ждала; Пазел не двигался. Что-то случилось бы, если бы он сдался; задача стала бы сложнее, а успех — еще дальше. Но в следующее мгновение ему стало на это наплевать. Он позволил их пальцам соприкоснуться. Он потянулся к верхней пуговице ее блузки. Она дышала так, словно только что пробежала несколько миль.

Голоса во внешней каюте: Герцил, Рамачни, Фиффенгурт. Пазел начал неистово целовать ее, ничто не могло помешать этому, ничто, пока он оставался жив...

Она испуганно отступила назад.

— Боги, — сказала она, — эта серебряная штуковина, этот жезл. Я знаю, что это такое.

О чем она говорит? Зачем она вообще заговорила? Он снова притянул ее к себе, но ее рука уже лежала на дверной ручке.

— Отпусти, — прошептала она и выскользнула из комнаты.

Он стоял там, тяжело дыша. Ему было стыдно за свою слабость. Сломанная кровать наклонилась к нему, шикарная и разрушенная, чувственный пандус, заканчивающийся у стены.

Герцил принес Нилстоун и вино из Агарота. У мистера Фиффенгурта, со своей стороны, была бутылка вестфиртского бренди.

— Поздравление от мистера Теггаца, коварного интригана. Можно только гадать, где он прячет свой бренди. Он также просит сообщить, каких деликатесов вы жаждете — если они есть в кладовой, он приготовит их для вернувшихся героев. Но, сейчас, за что мы выпьем?

— Слишком большой выбор, — сказал Пазел. — Отсутствующие друзья? Наша собственная удача? Подвиг Таши с Нилстоуном?

— За «Чатранд», — вставила Таша.

— За «Обещание», или принца Олика.

— Или за селков.

— В Толяссе все тосты произносятся молча, — сказал Герцил. — О некоторых вещах лучше подумать, чем сказать.

Выбор понравился всем. Они налили бренди в помятые серебряные чашки (стеклянная посуда не уцелела) и выпили его, не сказав ни слова. Затем Таша попросила у Марилы маленький стержень из пиллерса:

— Пойдемте со мной, все вы, и принеси Нилстоун, Герцил.

Они гуськом вошли в ее каюту, в которой Марила ничего не изменила. Таша обогнула кровать, протянула руку и нажала на точку в стене чуть выше уровня глаз. Щелкнула потайная задвижка, и дверь, невидимая мгновением ранее, распахнулась. Внутри находился небольшой шкафчик, пустой, если не считать книги, переплетенной в темную кожу и исключительно толстой.

Таша улыбнулась:

— Привет, старый друг.

Она протянула книгу Мариле: Полилекс, конечно. Но сейчас Таше не была нужна запрещенная книга знаний. Она смотрела на железную пластину, вделанную в стену в задней части шкафа. Это был ржавый, внушительного размера кусок металла с толстой ручкой и маленьким круглым отверстием.

— Присмотритесь повнимательнее, вы можете увидеть очертания выдвижного ящика, — сказала Таша. Так оно и было: выдвижной ящик примерно пяти дюймов в высоту и десять в ширину, почти скрытый ржавчиной. Таша вставила зазубренный конец серебряного стержня в отверстие: идеально подошел. Она повернула его для пробы. — Вы это слышали? — спросила она. — Что-то щелкнуло.

Она ухватилась за ручку и потянула, но безрезультатно. Она глубже вдавила стержень в отверстие и снова повернула его, одновременно потянув за ручку. Она вынула стержень и вставила его задом наперед. Ящик не поддавался.

— Черт возьми! — сказала она. — Я была так треклято уверена.

Герцил осторожно поставил стальную коробку с Нилстоуном на стол Таши (который слегка застонал под тяжестью). «Дай место, Таша». Он встал прямо перед шкафчиком, обеими руками взялся за ручку выдвижного ящика, глубоко вздохнул и изо всех сил рванул ручку на себя. Раздался скрежет металла о металл, и ящик с решительным щелк выдвинулся.

— Дело не в замке, Таша, а в ржавчине. Твой ключ сработал на отлично.

То, что выдвинулось, на самом деле было вовсе не ящиком, а толстой железной плитой. Она выпирала в глубь комнаты на фут с лишком и имела только одну особенность: чашеобразное углубление в центре, размером примерно со сливу.

— Я так и знал! — внезапно воскликнул Фелтруп. — Это сейф Эритусмы!

Марила уставилась на него:

— Какой сейф?

— Я говорил тебе, я говорил тебе! Сейф, о котором говорили в Орфуин-Клубе!

— Я уверен, что ты прав, Фелтруп, — сказал Рамачни. — У моей госпожи было несколько сейфов для Нилстоуна в ее жилищах на берегу, хотя я никогда не знал, что один из них установлен на «Чатранде». Они маскируют силу Камня и затрудняют — хотя и не делают невозможным — обнаружение его врагами. Тебе больше не понадобится этот ящичек, Герцил. Осмелюсь предположить, что никто не сможет украсть Нилстоун из этого места.

Герцил надел селк-перчатки, а Пазел отпер ящичек Большого Скипа. С большой осторожностью Герцил переложил Нилстоун себе в руку. «Глайя, он тяжелый!» — прохрипел он. Камень плотно прилегал к углублению плиты.

Таша пристально смотрела на черный шар, и Пазелу показалось, что она не может отвести взгляда. Затем Герцил плотно задвинул ящик, и Таша моргнула, словно очнувшись ото сна.

Они поместили вино Агарота во внешний шкафчик, завернули в платки и подперли Полилексом. Таша закрыла наружную дверь, и Пазел снова не мог видеть ничего, кроме деревянной стены.

— Рамачни, — сказала Таша, — в этой бутылке еще осталось вино: во всяком случае, два или три глотка. Я могу его использовать. Я могу управлять Нилстоуном.

— Давай поговорим об этом в другой раз, — сказал Рамачни.

— Я знаю, чего ты боишься, — сказала Таша. — Ты думаешь, я буду держать Камень слишком долго и позволю себя убить. Но я не стану так рисковать, обещаю. Я в безопасности.

— Только моя госпожа могла безопасно пользоваться Нилстоуном, — сказал Рамачни. — Продолжай стремиться вернуть ее, а пока забудь о вине. Если мы должны будем обратиться к нему, мы это сделаем. Но я был бы счастливее, если бы эта бутылка никогда больше не касалась твоих губ.

Сверху донеслось слабое ух: деревянный свисток боцмана.

— А, это наш знак, — довольно печально сказал мистер Фиффенгурт. — Идите быстрее на палубу, все вы. «Обещание» готово отплыть.

Пазел почувствовал внезапную боль: он не подготовился к прощаниям. Но если Киришган вернется на этот корабль! Тогда, наконец, Пазел перестанет бояться за него, потому что сейчас Пазел боялся каждый раз, когда они разговаривали, каждый раз, когда селк приближался.

Они поспешили на верхнюю палубу. В свете Красного Шторма они увидели, что «Обещание» стоит рядом, подняв якоря, распустив паруса, но еще не поставив их. Ее ялик пересекал пространство между судами, чтобы подобрать отставших.

Сотни людей вышли на палубу «Чатранда», но было нетрудно заметить среди них немногих оставшихся селков и длому. Здесь были Киришган и Нолсиндар, а также Болуту, принц Олик и горстка масалымских добровольцев. Селки разговаривали с Недой и капралом Мандриком, в то время как Майетт и Энсил смотрели вниз с вантов всего в нескольких футах над их головами. Когда группа из большой каюты приблизилась, принц Олик повернулся к ним лицом, и в толпе воцарилась тишина.

— Итак, мы стоим здесь, — сказал принц. — Охотники на Аруниса, вместе, в последний раз. Вы помните тот день, когда я поднялся на борт, спрятанный в бочке с водой, и капитан Роуз пустил мне кровь своим ножом? Я думал, что мой конец настал, но теперь я буду считать тот день благословенным. Как еще я мог бы повстречать вас?

— Возможно, вам было бы лучше, если бы вы нас не повстречали, ваше высочество, — сказал Пазел.

— Нет, парень, — сказал принц. — Я бы стал беднее, печальнее и погиб бы, скорее всего. Вы спасли меня от этой участи. Вы напомнили мне, что, какой бы отчаянной ни была моя борьба за душу Бали Адро, это всего лишь одно сражение в большой войне за Алифрос. Вы позволили мне почувствовать изгибы и компас мира за пределами моей темнеющей Империи. Увы, мир в целом тоже быстро темнеет. Но посмотрите, что вышло из темноты. — Он развел руками. — Вы, друзья, были моими свечами и моей надеждой. Союзниками, о которых я и не мечтал, союзниками, которых, я знаю, я больше никогда не увижу.

— Некоторые из нас еще могут вернуться в вашу страну, Олик Ипандракон, — сказал Рамачни, — если тьма рассеется и мир обновится.

— Мы все равно будем сражаться с тьмой вместе, даже если расстанемся, — сказал Киришган.

— Да, брат, будем, — сказал Нолсиндар. — Ибо точно так же, как я сбила Макадру с пути в горах, так и сейчас мы будем искать ее и снова одурачим. Когда она заметит нас, мы, похоже, запаникуем и побежим с подветренной стороны. Она никогда не догонит нас, но вполне может пуститься в погоню.

— А теперь прощайте, и счастливого пути, — сказал принц. — Встретимся ли мы в этой жизни или в следующей, вы навсегда останетесь в моем сердце.

Они столпились возле него со словами похвалы, уже не сдерживая слезы. Затем принц спустился по складному трапу и скрылся из виду. За ним последовало большинство масалымских добровольцев, в то время как люди подбадривали их и пели, а закаленные как кремень старые моряки заикались и плакали. Некоторые действительно удерживали длому силой, пожимая им руки и угощая бренди, обмениваясь шляпами, кольцами и безделушками. Были раскрыты секреты и испрошены прощения. Непрошеные признания посыпались на сбитых с толку длому, и люди все еще говорили. Они никогда не понимали длому или совсем перестали их бояться[16], но две расы сражались и умирали вместе, и теперь это закончилось.

Следующей попрощалась Нолсиндар, и выжившие участники экспедиции вглубь страны с трудом подыскивали слова для своей благодарности. Когда подошла его очередь, Пазел пожалел, что не может рассказать об Уларамите, о любви, которая наполнила его там и заставила почувствовать себя на фут выше, на столетие старше и способным противостоять любым ужасам из Ям. Он ничего этого не сказал: защитное заклинание сковало его язык. Страдая, он смотрел на эту великую женщину-селка, и что-то в улыбке Нолсиндар подсказало ему, что она знала.

Когда она спустилась по трапу, Пазел повернулся к Болуту.

— Вы так много сделали для нас, — сказал он. — Вы спасли мне жизнь на бушприте в тот день, когда Арунис оставил меня падать в море. Более того, вы спасли нас всех от отчаяния, рассказав историю Бали Адро.

Болуту рассмеялся:

— Даже несмотря на то, что она оказалась устаревшей.

— Да, — сказала Таша, — несмотря на это.

Рядом с ней рот Нипса застыл в воинственном выражении. Пазелу потребовалось мгновение, чтобы понять, что Нипс борется со слезами.

— Питфайр, мистер Болуту, — сказал Нипс, — вы сражаетесь с этими ублюдками дольше, чем кто-либо из нас, за исключением Рамачни. А вы... вы потеряли всех, так?

— Я потерял свой мир, парень, весь свой мир. — Болуту на мгновение закрыл глаза, затем улыбнулся и открыл их. — Но я приобрел новый, как раз во время. Только за этот год я начал понимать, как много он значит для меня. Человеческое общество, человеческая еда, дурно пахнущие улицы Этерхорда, музыка арквали, отщепенцы империи, которые приняли меня как одного из своих. Теперь это мой мир, и я намерен его сохранить. Вот почему я остаюсь на «Чатранде».

Его друзья закричали от радости и удивления.

— Но вы будете единственным треклятым длому в Арквале! — сказал Пазел. — Они подумают, что вы чудовище. Или вы попытаетесь снова стать человеком?

— Никогда! — сказал Болуту. — Но, я полагаю, вы подтвердите, что я не являюсь чудовищем. Ежедневно, при необходимости.

— Они будут преследовать вас, — сказал Нипс. — Даже самые приятные из них.

Болуту кивнул:

— Давайте надеяться, что мир выживет, чтобы причинить мне такие незначительные страдания.

Фегин свистнул дважды.

— Время, джентльмены! — сказал Фиффенгурт. — Спускайтесь на корабль, на котором вы собираетесь плыть, и побыстрее.

К поручням правого борта бросилась огромная толпа. Последний из масалымских добровольцев спустился вниз под крики Храни вас Рин! и Бакру нежно доставит вас домой! Все матросы-арквали были сломлены горем, ругались и повисали друг на друге, ревя, как телята: «Мы их не забудем! Никогда! Кто сказал, что мы забудем, черт бы побрал этого ублюдка? Мы любим эти старые вонючие рыбьи глаза!» Прошло совсем немного времени, прежде чем какой-то Плапп замахнулся на Бернскоува, или, возможно, наоборот, и вскоре дюжина мужчин пустила в ход кулаки. Капитан Фиффенгурт бушевал, впервые выглядя похожим на своего предшественника. Фегин безрезультатно дул в свисток; собаки выли, а мистер Болуту сидел на пятигаллонном ведре и смеялся. Но Пазел стоял неподвижно, чувствуя озноб, который не имел ничего общего с ночным ветерком. Киришган еще не ушел. Он стоял у складного трапа, безразличный к хаосу, наблюдая, как «Обещание» уносится прочь под призрачными парусами.

Будь ты проклят, Киришган! Ты что, пытаешься покончить с собой?

Более хладнокровные головы растащили драчунов в стороны, и на верхнюю палубу вернулось некое подобие порядка. «Обещание» исчезло за южным горизонтом. Затем Киришган обратил свои сапфировые глаза на Пазела. Ни один из них не шевелился.

— Почему? — спросил Пазел.

Киришган сложил руки на перилах.

— Мой путь стал для меня загадкой, — сказал он. — У меня не было цели, а это страшно для любого существа, молодого или старого. Туман начал рассеиваться только тогда, когда ты оказался в Васпархавене. Истории, которые ты рассказывал мне о Севере в ту ночь за чаем, до сих пор эхом отдаются в моей голове. Арквал, Мзитрин, Бескоронные Государства: они совсем забыли о селках. Бо́льшая часть Алифроса больше не знает о нашем существовании. Я должен это изменить. Я должен разыскать своих братьев и найти для них способ еще раз обратиться к народам Севера. Или, если я не смогу найти их — если все они мертвы или ушли, — я должен в одиночку сделать все, что в моих силах. Во всяком случае, я могу напомнить вашему народу, что история Алифроса длиннее, чем история человечества.

— Просто показав свое лицо.

— Поступая так, как поступил ты, — сказал Киришган. — Рассказывая истории.

— Вы оба чокнутые, ты и Болуту, — сказал Пазел. — Ты что, забыл, какие мы? Они запаникуют или начнут швыряться камнями. Они будут лгать тебе и злоупотреблять твоей честью. Они не станут слушать твои истории.

— Они?

— Мы. Люди. О, кредек, Киришган, я не знаю. Я больше не уверен, что являюсь частью мы.

Теперь селк улыбнулся:

— Вот тебе и ответ, Пазел. Я иду с тобой, чтобы поощрить такие сомнения.

Крутой поворот и прямо на север. Целью Фиффенгурта было подплыть так близко к Красному Шторму, насколько они осмелились (около десяти миль), а затем повернуть на запад, чтобы встретить Ниривиэля, держась подальше от Стат-Балфира и его отмелей. Вскоре они оказались достаточно близко к Шторму, чтобы Пазел мог разглядеть его текстуру: пряди, снежинки, колеблющиеся полосы света. Этот Шторм бросил его мать на двести лет вперед во времени. Неудивительно, что она такая странная. Она не просто иностранка на Севере. Она гостья из мира, которого больше нет. Как и Болуту. Как они смогли это вынести? Как им удалось так хорошо справиться?

Он вспомнил слова Эритусмы: Красный Шторм остановил распространение чумы на север, каждый человек в Арквале и Мзитрине обязан своей жизнью этой красной ленте. На фоне всего этого время-изгнание нескольких моряков ничего не значило. Если, конечно, ты не один из них. Он снова посмотрел на пульсирующий Шторм. Край мира, вот что это такое. Мы в десяти милях от конца всего, что мы знаем.