Ночь роя

— О каких одолжениях я когда-либо просил вас, человек с седыми бакенбардами? Или я не заработал ни одного? Вы считаете меня разговорчивым, возбудимым, хранителем колеблющегося ума. Вы думаете, что мои тревоги — перхоть на ветру.

— А теперь, Крысси...

— Наша гибель близка, мистер Фиффенгурт! Рой Ночи растет каждый день. Он не лгал насчет этого!

— Кто именно?

— Кто! Кто! Это именно мой вопрос! Его зовут не Тулор, он лжет! Но если я угадаю его истинное имя, он будет моим!

Мужчина не может выдержать такое количество бреда. Я разбудил Магритта & повел его & Крысси в отсек на главной палубе, где спят кесанцы. Для китобоев & перевоспитавшихся каннибалов они на удивление миролюбивая компания. Все четверо выше шести футов ростом, & у них на груди длинные горизонтальные шрамы от каждого выстрела гарпуном. Но они боятся колдовства больше, чем самой смерти, &, на самом деле, еще не оправились от битвы с чудовищными крысами. При виде Фелтрупа (который бросился к ним, что-то бормоча) они вскочили на ноги & убежали через противоположную дверь. Нам пришлось ковылять за ними по палубе & спускаться по лестнице № 4 на спасательную палубу. Потребовалось немало усилий, чтобы успокоить их, прежде чем они согласились послушать говорящего грызуна.

Больше всего меня раздражал Фелтруп; осмелюсь сказать, убийство Чедфеллоу подействовало на нас обоих сильнее, чем мы предполагали. К счастью, он хотел от китобоев только одного. Это было значение слова «Казизараг», которое, как я понимаю, он нашел в своем благословенном Полилексе. Он каким-то образом пришел к выводу, что оно уходит корнями в их родной кесанский язык & что Магритт был единственным на борту, кто мог бы осуществить перевод.

На самом деле он оказался прав по всем пунктам. «Казизараг» означает «жадность» или «обжорство». Но это слово вызвало нервный смех у жителей Кесанса, & после некоторого колебания они & Магритт рассказали, что это слово также относится ко многим дьяволам или богам-злодеям в их рассказах: Учудиду Казизараг — «Жадный Свинья-Дьявол», который крадет из хижины бедняка, пока тот рыбачит на рифах.

— Конечно, это он! — взвизгнул Фелтруп, подпрыгивая от восторга. Затем он повернулся & посмотрел на меня снизу вверх. — Мне нужно золото, мистер Фиффенгурт! Очень много & быстро!

Я вывел его из комнаты & понизил голос:

— Ну же, Крысси, зачем ты говоришь такие глупости?

— О, неужели я теперь глупый? — выпалил он в ответ. — Вы не проводили никаких исследований. Вы наслаждались свежим воздухом & приятной компанией, пока я сидел один на кровати Таши, переворачивая страницы зубами. И все это время он кричит, кричит за этими железными прутьями.

— Железные прутья? Ты говоришь о ком-то на гауптвахте?

Фелтруп покачал головой:

— Скажите мне, быстро: вы знаете, где находится клад? Великий клад, часть императорской казны?

Я был поражен:

— Он не в одном месте. Они распределили его по более мелким тайникам. Хотя я довольно хорошо догадываюсь, где находится один из них.

— Вы должны его ограбить & принести мне сверкающее сокровище.

— Но почему?

— Почему?! — заорал Фелтруп. — Почему, почему, почему, почему! Из всех ребяческих слов на арквали! Из всех пустых, обглоданных, безвкусных, зверино-кошачьих...

— Ко всем чертям твои комментарии! — рявкнул я.

— Итак, вы отказываетесь.

— Нет, не отказываюсь, клянусь Питфайром! Ради тебя я бы прошелся босиком по острым моллюскам, если хочешь знать. Но, ради желудка Рина, просто скажи мне, в чем дело!

— Я бы предпочел встретиться с ним наедине. Он подлый & хитрый.

— Проклятые черные Ямы, Фелтруп! Ты хочешь сказать, что Арунис запустил когти в другого мужчину?

— Только не Арунис. Обжора. Обжора теперь гораздо опаснее.

— Ты же не можешь иметь в виду Шаггата?

— Конечно, не его! — Он шесть раз обежал вокруг моих ног. Затем он остановился, потер лицо в ужасном беспокойстве & рассказал мне о демоне в клетке.

Пятница, 6 фуинара 942.

Это был подозрительный ящик. Ни защелок, ни шурупов, а крышка прибита надежно & навсегда. Он был прикреплен к нижним доскам кормового отсека по левому борту, примерно в десяти футах над зловонным, хлюпающим трюмным резервуаром.[14] Его можно было легко не заметить, даже если бы у тебя была причина заползти в это водянистое пространство, как это делали немногие. Я обратил внимание на ящик, когда убирал оттуда тушки крыс, еще в Масалыме. Но я никогда не проронил ни слова, потому что это мог быть только один из сундуков с сокровищами, тайно доставленных на борт еще в Арквале, & он только навлек бы на нас зло & междоусобицы, если бы о его существовании стало известно команде.

Я совершенно выбросил его из головы до вчерашнего разговора с Крысси. И когда я добрался до места & просунул голову в маленький трюмный люк, я выругался.

— В чем дело? — прошептала Марила. Я взял ее с собой — держать шторм-лампу, единственное, что мы осмелились зажечь. Нам потребовалась большая часть часа, чтобы найти это место, ощупью пробираясь по неосвещенным проходам. Я заставил Фелтрупа остаться в большой каюте: если икшели найдет его здесь, в трюме, мы не сможем его защитить.

Но все было напрасно: кто-то опередил нас в борьбе за золото. Я сунул руку внутрь & нащупал обломки ящика, все еще свисающие с досок. Я снова выругался: Фелтрупа хватил бы удар. Затем Марила опустила лицо к люку & выругалась.

— Ну разве это не дьявольский блин, — сказал я. — И это золото никому не понадобится, пока мы на этом корабле. Включая самого дьявола-жадину Фелтрупа, если он существует.

— Демона, — сказала она, — а Фелтруп всего лишь...

Она замолчала, щурясь в темноту. Затем она опустила лампу на цепочке в трюмный резервуар.

— Посмотри туда, — сказала она, — на самое дно. Разве это не монеты?

Точно, как дождь Рина — под двадцатью футами холодной & грязной воды нам подмигивали золотые сикли. Налетчики были небрежны. Они просыпали часть своей добычи в трюм.

— Сколько нужно Фелтрупу? — спросила Марила.

Я пожал плечами:

— Столько, сколько мы сможем достать. Но это не имеет значения, лады? Мы их собирать не будем.

— Конечно будем. Давай, опустошай кошелек.

— Послушай, — твердо сказал я, — если ты думаешь, что я собираюсь нырять в эту жижу только потому, что Крысси болтал во сне с каким-то пузатым призраком...

— Не думаю ничего подобного.

Прежде чем я успел сообразить, что происходит, Марила разделась до трусиков & приготовилась прыгнуть в трюм. Она была ныряльщицей за жемчугом, о чем я почти забыл. Я сказал ей: нет, нет — не иди туда — мы найдем смолбоя, мы как-нибудь их подберем — сядь, ты слишком толстая, ты будущая мать...

Она прыгнула. Я так испугался, что чуть не уронил цепочку от лампы. Марила ударилась об отвратительную воду, один раз ахнула, затем перевернулась головой вниз & достигла дна. Я должен здесь отметить, что она прелестна & грациозна, как мурт-девушка, несмотря на то, что ее живот круглый, как полная луна. После нескольких взмахов она взбила столько мусора, что я почти ее не видел. Но когда она вынырнула (две долгие минуты спустя), в кошельке было золото.

Она нырнула еще дважды. Затем я снял лампу с крючка & бросил ей цепочку. Первый рывок чуть не сломал мне спину — ребенок наверняка будет гигантом, несмотря на родителей, — но выбора не было, я собирался вытащить ее или умереть, пытаясь. Я боролся за каждый дюйм. Хорошей опоры не было; цепь зацепилась за край люка. Как раз в тот момент, когда я испугался опозориться, сбросив ее обратно в трюм, она появилась: вонючий, красивый тюлень. Я накинул на нее свою куртку. В кошельке было сорок золотых сиклей & серебряное Небесное Древо с драгоценными камнями вместо плодов.

[Два часа спустя]

Что-то не так с маленьким народом. Сегодня днем лорд Талаг & двое островитян вернулись в очередной раз, &, как обычно, там собралась толпа икшелей, ожидающих отлета. Но когда ласточки спустились, Талаг внезапно начал выкрикивать приказы. Конечно, мы не могли расслышать слов — все это было на языке икшель, — &, осмелюсь предположить, местные тоже не до конца их понимали. Но его собственный клан знал. По первому слову Талага они бросились врассыпную & в считанные секунды скрылись внизу.

Талаг заставил птиц спикировать вниз, но на этот раз его жесты были другими, более беспорядочными, & стая в замешательстве заметалась. Островитяне внезапно пришли в ярость, стали кричать & угрожать; один даже замахнулся ножом. Талаг, казалось, запротестовал, но ничего не мог поделать. Через мгновение он снова собрал стаю, & все трое полетели обратно через залив.

Стоявший рядом со мной сержант Хаддисмал повернулся & бросил на меня обвиняющий взгляд.

— Ну, & чего твои маленькие любимцы не поделили сейчас?

— Талаг мне не друг & никогда не был, — отрезал я. — Но, похоже, в Стат-Балфире все идет не так, как он планировал.

— Ох-хо, — сказал Хаддисмал. — И откуда ты знаешь это?

— По этой сцене, конечно. По его треклятому лицу.

— Ты не можешь ничего прочесть на лице ползуна. И что это за план, о котором ты говоришь?

— Я не говорю ни о каком плане! Я имею в виду, что они ссорятся или, по крайней мере, спорят. Так что, возможно, эти островитяне не приветствовали своих братьев с распростертыми объятиями.

Хаддисмал хрустнул костяшками своих огромных ладоней:

— Если они дерутся, пусть дерутся дальше. Пусть потечет кровь! Я бы наступил на них, одного за другим, если бы мог.

— Черт возьми, жестяная рубашка, они не все одинаковые! Талаг сумасшедший, & его сын дурак, но леди Дри была...

— Мерзостью!

Я подпрыгнул на фут в воздух. Это был Сандор Отт. Змей подкрался ко мне сзади.

— Что происходит? — прошипел он. — Какое сообщение Талаг только что передал своему клану?

— Откуда мне знать? У меня, что, уши ползунов?

— Расскажи нам об их плане, Фиффенгурт.

При этих словах мое самообладание просто лопнуло, & я возвел глаза к небу:

— Я НЕ ЗНАЮ ИХ ПЛАНА. Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ЕСТЬ ЛИ У НИХ КАКОЙ-НИБУДЬ ПЛАН. Я ИНФОРМИРОВАН НЕ ЛУЧШЕ ТЕБЯ, ТЫ, СТАРЫЙ...

Его рука метнулась, как молния. Я почувствовал острую боль под своим здоровым глазом & отпрянул. Он вытащил свой белый нож & с точностью хирурга разрезал меня достаточно глубоко, чтобы пустить кровь.

— Если я узнаю, что ты снова вступил в сговор с ползунами, я убью тебя & зарежу эту шлюху Марилу, как свинью. Не воображай, что моя угроза так же пуста, как угроза чародея. Это будет сделано.

Суббота, 7 фуинара 942.

Весь день в Стат-Балфире царит жуткая тишина. Затем, в сумерках, человек на фок-мачте сообщает, что слышал странное эхо: может быть, звук трубы, а может быть, рев какого-то лесного зверя. Собственные звериные инстинкты Отта, несомненно, срабатывают, потому что он убеждает Роуза выкатить пушки & наполнить палубу турахами. Бьют барабаны, офицеры кричат; матросы & смолбои в ужасе бегут на свои посты.

И ничего не происходит. Ночь становится темной & холодной. Проходят часы, артиллерийские расчеты сонно сидят у своих орудий. Роуз расхаживает, от носа до кормы. Я тоже стою на палубе & жду не знаю чего.

Это происходит в шесть склянок, в три часа благословенного утра Рина. Но это не то нападение, которого мы боимся. Нет, это снова всего лишь ласточки, пикирующие вниз за другой группой икшелей. На этот раз исход начинается на квартердеке, а не на полубаке. Все бегут туда, кто знает почему. Я слышу рев солдат, бегущих впереди.

Я на полпути к носу, но бросаюсь бежать. Я вижу Отта далеко впереди.

— Живыми! — кричит он. — Брать их живыми! Ловите их, хватайте их, вы, толстозадые собаки!

Я подбегаю ближе & вижу, что Талаг прилетел с берега без своих сопровождающих & с гораздо бо́льшей стаей птиц. На квартердеке стоят сотни икшелей & ждут возможности прыгнуть к ним в лапы. Они серьезны & мрачны. Здесь нет ощущения победы. Все до единого мужчины & женщины вооружены до зубов.

Турахи держат сети. Кто-то — Отт, Роуз? — приказал им предотвратить этот исход, иначе у нас не останется заложников, &, значит, карт на руках. Но икшели в основном ускользнули от нас сквозь пальцы. Может быть, дюжину поймали или раздавили,[15] но основная часть клана течет прямо по поручням & такелажу, как капли масла, волшебным образом поднимающиеся в небо, & настойчивые ласточки подхватывают их & уносятся через залив, а Талаг кружит вокруг, подгоняя их криками.

Прежде чем они исчезают, я успеваю мельком увидеть его лицо. На мгновение мне кажется, что он изуродован: что-то (ухо, глаз?) оторвано. Потом я понимаю, что физически ничего изменилось. Но его уверенность в себе пошатнулась, уверенность в своем предназначении. И это в тысячу раз более жестоко для лорда Талага, этого колосса гордости. Он все еще сражается, все еще яростно ведет куда-то свой народ, но причина, стоящая за этим, исчезла.

Понедельник, 9 фуинара 942.

Прибежала Марила. Зеленая Дверь появилась на спасательной палубе, & мнение Фелтрупа изменить невозможно. Мы должны немедленно встретиться там, чтобы заключить сделку с существом из Ям.

Глава 25. БЕГСТВО НА «

ОБЕЩАНИИ

»

25 халара 942

Фигурой на носу была белая лошадь, чья развевающаяся грива спадала изящными завитками вдоль носа. Таша сидела под ней на маленькой платформе, расположенной перед килем. Рассветный свет падал ей на лицо, соль щипала глаза. Перед ней расстилались бесчисленные островки, капли воска на бескрайнем синем полотне океана. Таша бормотала песню, которая пришла к ней во сне. Лехеда мори че гатри гель, лехеда мори ару. Меланхоличная песня, подумала она. Песня прощания.

«Обещание» было быстрым и изящным трехмачтовым судном. Как и селки, построившие его, оно каким-то образом передавала присутствие другого мира или, возможно, версии этого мира, управляемого слегка отличающимися законами. В нем чувствовалась спокойствие, даже когда оно поднималось и опускалось на волнах. Борта были выкрашены в серебристый цвет, мачты и рангоут сделаны из бледно-белого дерева, какого Таша никогда не видела. Серповидные паруса были бело-голубыми, как горные вершины позади них. И все эти цвета слегка менялись в зависимости от солнца или облаков, как будто «Обещание» пыталось слиться с ними, исчезнуть на фоне моря и неба.

Ты ведь знаешь, с кем мы столкнулись, да? молча спросила Таша у корабля. Ты ведь знаешь, что мы — заяц среди волков.

Судно было слишком мало для Правящего Моря. Но Нолсиндар, которая была его капитаном, заверила путешественников, что оно готово к любым волнам, которые можно встретить здесь, в Диком Архипелаге, и оно такое же быстрое, как любой корабль Бали Адро.

И к лучшему, подумала Таша, потому что «Обещание» не было бойцом. Орудийные порты присутствовали, да, но не было пушек: селки давным-давно предпочли легкость силе. Но команда выглядела достаточно сильной: двадцать селков и двадцать длому, первые из отряда Нолсиндар, вторые — рыбаки из крошечных деревушек: бесплодное побережье не могло прокормить что-то другое.

Рыбаки были людьми сдержанными и застенчивыми: Таша еще не видела ни одной улыбки. Благоговейный трепет от присутствие принца Олика лишил многих дара речи, но еще более глубокое впечатление произвели на них селки. Давным-давно они были в долгу перед народом Уларамита за какой-то поступок. Таша поняла, что именно этот долг спас путешественников, потому что, когда рыбаки увидели людей, их лица помрачнели.

— Они те, кем кажутся, — объяснил рыбакам принц Олик. — Это люди, и, возможно, старейшие из вас видели их в детстве. Вам не нужно их бояться.

— Мы их не боимся, — сказал старшина рыбаков. — Но два дня назад здесь была Платазкра с военным кораблем, во много раз бо́льшим, чем «Обещание». В этом не было ничего удивительного: они часто забирают наших самых способных сыновей в команду или на более темную работу в Орбилеск. Но на этот раз у них была другая цель. Они говорили о тол-ченни, которые выздоровели от чумы, о человеческих существах, которые могли думать и говорить, как длому. Они клялись, что эти люди противоестественны и им помогают преступники и предатели из Масалыма.

— Могущественные всегда называли так своих врагов и всегда будут называть, — сказал Киришган.

Рыбаки продолжали угрюмо смотреть.

— Расскажи им остальное, Джаннар, — прорычал голос из задних рядов толпы.

Лицо их старосты было мрачным.

— Нам сказали, — сказал он, — что, если мы поможем тол-ченни или даже не сумеем удержать их здесь, нас всех убьют, после того как мы увидим, как наших детей сожгут заживо.

Воцарилась тишина. Принц Олик и Лунджа со стыдом склонили головы.

— Те, кто готов выступить с такими угрозами, готовы так и действовать, — сказала Нолсиндар. — Мне жаль, что мы пришли к вам таким образом. Конечно, вы должны попытаться удержать нас, а мы должны сражаться и бежать от вас — вас, которые так долго были нашими братьями.

Рыбаки-длому ощетинились.

— Вы не понимаете, — сказал староста. — Они уже пытали нас, отняли у нас наших детей, отравили ту самую рыбу, которую мы едим. Но когда-то все было по-другому. Мы пришли сюда голодными из пустошей Сиралака, и на окраинах наших лагерей появилась еда и лекарства, которые спасли наших детей. Мы поселились здесь, и через два года в расщелинах мысов выросли ореховые деревья и плодоносящие виноградные лозы. Чьи это были дары, Нолсиндар? А когда мы были осаждены, кто пришел к нам с горящей голубой сталью и обратил наших врагов в бегство? Мы бедны, нас все меньше и меньше, но мы никогда не изменим селкам. Ваш корабль ждет, как и всегда, в той бухте, которую никогда не видели глаза Императора.

Судя по всему, их план состоял в том, чтобы покинуть свои деревни до того, как вернутся силы Макадры. Таша не знала, как они будут спасаться — по суше, по морю? — или какие убежища они могли бы найти. И сами рыбаки не знали, куда направляется «Обещание».

Так безопаснее, подумала Таша. Любой из нас может оказаться в руках Макадры.

Выбраться из Бухт было нелегко. Рыбаки выслали разведывательные суда и расставили дозорных на мысах, вглядываясь в темноту залива. В течение шести часов «Обещание» стояло наготове, и каждая душа на борту напряженно ждала сигнала чисто. Когда, наконец, это произошло, они бросились к своим постам, призрачный корабль выскользнул из-за темных утесов и при свете звезд устремился на север.

Залив на самом деле не был пустым; он никогда не бывал пустым так близко к сердцу Империи. На юге виднелись большие суда, а за ними на берег падал свет, как от костра с ядовитыми травами. Другое пятно света, прямо на западе, было таким большим, что Таша сначала приняла его за армию, расположившуюся лагерем на острове. Затем (у нее скрутило живот) она увидела, что остров движется, ползет на юг, как чудовищная сороконожка по волнам. Светящиеся фигуры кружились над ним, и внезапные вспышки, похожие на тепловые молнии, освещали его бока. Тогда она этого не знала, но Таша смотрела на того самого Бегемота, который напал на «Чатранд» — чудовище ощупью пробиралось обратно в Орбилеск, чтобы снова наполнить свою пасть углем, рабами и матросами.

С момента их отъезда из Илидрона прошло одиннадцать дней. Позади них лежали нанесенные на карту острова, на которые претендовал Бали Адро и которые усиленно патрулировались, и которые больше не были по-настоящему дикой местностью. Впереди лежали обширные, не нанесенные на карты северные архипелаги — и «Чатранд», как все еще подтверждал шепот Илдракина Герцилу. В течение недели они метались и пробирались тайком через эти маленькие туманные островки, их берега были переполнены гнездящимися птицами или тюленями, лежавшими на солнце, как сброшенные плащи. Одиннадцать дней, и предостаточно опасностей. Едва они покинули Бухты, как свирепый шквал попытался прибить их к подветренному берегу. Они отчалили, между бурунами виднелся желтый песок, а жены и дети рыбаков были на виду на вершинах скал, достаточно близко, чтобы помахать, но слишком напуганные, чтобы это сделать. Два дня спустя с востока внезапно появился военный корабль, передавший приказ остановиться. Конечно, Нолсиндар отклонила приглашение: «Обещание» сбежало, и его преследовали до самого Редвейна, прежде чем они потеряли своих преследователей в густом тумане.

— Мы спаслись, — прошептал принц Олик молодым людям, — но все равно это катастрофа. Потому что они были достаточно близко, чтобы видеть нас — видеть, как селки и длому вместе управляют кораблем. Макадра очень скоро об этом узнает.

Нолсиндар, по-видимому, придерживалась того же мнения, потому что в ту ночь они пошли на отчаянный риск: проплыли на «Обещании» через самую узкую щель в Песчаной Стене. Длинный барьер был прорван во многих местах, но Империя внимательно следила за всеми крупными постоянными проливами. Таким образом, оставались только изменчивые каналы, создаваемые одним штормом или циклоном и закрываемые следующим.

— И даже их могут охранять, — предупредил принц Олик. — Было бы просто отправить еще несколько лодок из Масалыма или Фандурал-Эджа.

Так оно и оказалось. Фарватер был узким и извилистым, и «Обещание» едва могло совершать повороты. И все же там стояла лагерем дюжина солдат, а у двоих были огромные кошачьи скакуны.

— Песчаные коты, — объявил Болуту, хмуро глядя в подзорную трубу. — Сикуны, выведенные для работы в пустыне. Они быстро побегут по берегу.

— Может быть, на какой-нибудь более крупный аванпост, — сказал принц Олик, — или на сигнальный пункт. В любом случае мы не можем их отпустить.

Рыбаки были в явном отчаянии.

— Что вы собираетесь делать, принц? — спросил староста.

Но ответил Герцил, без всякой гордости:

— Мы нападем на них, — сказал он, — как воры в ночи.

Когда стемнело, они поставили «Обещание» на якорь в трех милях от Песчаной Стены. Они завернули мечи и ножи в парусину, а парусину привязали к поплавкам, сделанным из пробки. Затем около двадцати селков и длому разделись и соскользнули по канатам в волны. Принц Олик и Лунджа отправились с ними, а также Неда и Герцил.

Таша тоже приготовилась к атаке, завязала волосы сзади и начала раздеваться. Но когда Герцил это заметил, он грубо схватил ее за руку.

— Что это? — требовательно спросил он. — Ты что, все забыла? Неужели мы со смолбоями разговаривали в пустоту?

— Ты треклято хорошо знаешь, что я умею драться.

— Не имеет значения, — отрезал он. — Если мы тебя потеряем, то, весьма вероятно, проиграем все это предприятие. Одевайся, девочка, и успокойся.

— Девочка, я?

— Ты останешься на борту, Таша Исик. Нам нужна от тебя сила другого рода.

Он пытался отвести глаза. Таша с внезапной уверенностью поняла, что возбудила его и что это отвлечение привело его в ярость. Она скрестила руки на груди. Герцил был прав, это было непростительно, что, во имя Питфайра, с ней не так?

— Извини, — пробормотала она, запинаясь. — Просто... сражаться легче, чем...

— Чем освобождать Эритусму? Я не удивлен.

Он по-прежнему не смотрел на нее. У него были шрамы на торсе, которых она никогда не видела.

— Ты помнишь, что сказал Рамачни в Храме Волков? — внезапно спросил он. — О том, как быстро Рой набирает силу? Как ты думаешь, сколько у нас времени, прежде чем он накроет Алифрос? Сколько еще ночей до ночи, которая никогда не кончится?

Он перелез через перила, обнаженный, если не считать Илдракина и повязки на бедрах.

— Мы не можем тебя потерять, — пробормотала она, запинаясь. — Я имею в виду, что я не могу. Ты ведь знаешь это, так?

Он ничего не ответил, даже не улыбнулся и не нахмурился. Он просто нырнул. Таша стояла там с расстегнутой рубашкой, наблюдая, как пловцы исчезают в темноте. Лет в тринадцать она мечтала, что Герцил прикоснется к ней, возьмет ее, в кабинете, в саду или в маленькой комнатке, где она переодевалась перед их уроками борьбы. Нежно или яростно, молча или с шепотом любви. Она никогда полностью не отказывалась от этих мечтаний, но они улетели куда-то так далеко, что стали почти целомудренными, частью любви, которую она испытывала к этому мужчине, любви, которая совсем не походила на ее любовь к Пазелу — та могла ослепить и поглотить. Потерять кого-то из них — как она сможет это пережить? А что, если больше никто не выживет? Что, если она останется одна?

Это могло случиться. Эритусма мог бы дать ей выход, который закрыт для всех остальных. Мог ли мир быть настолько жесток, чтобы заставить ее его принять?

Но Герцил не погиб в ту ночь, как и Лунджа с Недой. Длому Бали Адро, удивленные численным превосходством налетчиков и сбитые с толку при виде принца Олика, в основном подчинились его призыву сдаться, а те, кто этого не сделал, были быстро усмирены. Сикуна-всадники поспешили к своим скакунам и попытались бежать на запад, но Неда и Лунджа были готовы и ждали. Сбежав с вершин дюн, они набросились на всадников, повалив обоих мужчин на землю.

В ходе операции погибли только двое: всадник, который сражался насмерть против Неды; и один из рыбаков-длому, прикрывавший тыл, когда налетчики плыли обратно к «Обещанию». Он просто исчез. Захваченные в плен солдаты рассказали об акулах, охотящихся внутри Песчаной Стены. Герцил мрачно кивнул:

— Мы уже встречались с ними раньше. И на этот раз в воде была кровь.

Была еще одна жертва: щека Лунджи, оцарапанная когтями сикуны. Зверь в испуге бросился на нее, когда Лунджа сражалась с его всадником; через несколько мгновений подоспел селк и успокоил существо прикосновением. Таша вздрогнула при виде этого зрелища: раны были бледно-багровыми на чернее-черного коже. Позже, когда «Обещание» осторожно пробиралось через щель, Таша услышала, как Нипс и Лунджа разговаривают в тени.

— Что ты прижимаешь к лицу?

— Моя ткань из Уларамита. Киришган говорит, что я должна покрывать ею раны до рассвета.

— Ты, должно быть, устала ее держать. Давай я подержу.

— Я не устала, мальчик.

Воцарилось молчание. Затем Нипс спросил:

— Длому могут снова отрастить пальцы на руках и ногах. Ты можешь отрастить свежую кожу?

Таша заметила свирепый блеск в глазах Лунджи:

— Ты имеешь в виду, останутся ли у меня шрамы? Буду ли я уродливой? Тебе-то какое до этого дело?

Таша отошла от них, не желая больше ничего слышать. Она встала у фалов рядом с селками, их голубые глаза сияли в темноте, как живые сапфиры. Час спустя, когда они миновали Песчаную Стену и вышли в высокие, бушующие волны за ней, она увидела Нипса и Лунджу, сидящих бок о бок у комингса люка. Женщина-длому спала, положив голову ему на плечо, а Нипс все еще прижимал ткань к ее щеке.

В ту ночь Таша крепко прижимала Пазела к себе, и он шептал ей на ухо песню. Песню на языке селков, который он выучил на Сирафсторан-Торре, но сам он не мог сказать, где выучил эту мелодию.

— Должно быть, кто-то пел ее в Уларамите, — сказал он. — Бывают мгновения, когда мне кажется, что мы провели в этом городе годы. Как будто целый этап нашей жизни прошел там, в безопасности.

Они заснули, и Таше приснилось, что они занимались любовью, и во сне Пазел много раз менялся. Он был селком, потом Герцилом, потом длому с голосом Рамачни, поющим Аллали хеда Миравал, ни старинат асам, а потом море-муртом с извивающимися конечностями, и он пел мурт-песню, и когда она проснулась, в глазах Пазела были слезы.

Тень птицы скользнула по ее лицу. Очнувшись от своих грез, Таша протянула руку, ухватилась за резную гриву лошади над собой и встала. Было очень рано; на палубе виднелась только горстка селков; поблизости не было никого. Она провела целый час на платформе, ломая голову над эротическим сном и песней, которая пришла к ней в таких подробностях, Лехеда Мори, было ли это Прощание с этой жизнью, прощание с этим миром?

Бесполезная дура. Какой импульс привел ее сюда? Она намеревалась подняться и сразу приступить к борьбе, к этому внутреннему штурму стены между ней и Эритусмой. Именно так она начинала каждый день на «Обещании»: отчаянно искала любую щель, любую потайную задвижку или замочную скважину. Размахивая руками, ударяя себя. И ничего не находила. У тебя нет времени, нет времени, упрекал ее голос в голове, и с каждым днем он звучал все более правдиво. Если их поймают в открытом море, зажмут в клещи между военными кораблями или заманят в западню какой-нибудь дьявольской штукой Платазкры, что тогда? Селки и девятнадцать рыбаков не смогут отбиться от войска или защитить «Обещание» от испепеляющего пушечного огня. Никто не сможет помочь — кроме, возможно, Эритусмы, разъяренной и запертой в клетке. Каждый день она боялась, что Герцил возьмет Илдракин в руку и узнает страшную новость: «Чатранд» уходит, направляется в Правящее Море, не желая больше ждать.

Теперь и остальные чувствовали ту же нехватку времени. Герцил расспрашивал ее о каждом моменте за последний год, когда она замечала в себе какие-либо следы того, другого существа, каким бы отдаленным оно ни было. Она послушно отвечала на его вопросы, но они не принесли никакого прорыва. Затем Лунджа и Неда отвели ее в маленькую каюту на корме и задали другие вопросы, унизительные вопросы о Грейсане Фулбриче. Предполагалось, что строителем стены мог быть сам Арунис, а Грейсан — инструмент, который он использовал, чтобы установить ее на место. Но Рамачни сказал, что для этого потребовалась бы некоторая сила, и что Таша ее почувствовала бы — если бы сильно не отвлеклась. Были ли такие моменты? Вся пунцово-красная, Таша призналась, что были: два раза, прежде чем ее подозрения в отношении Фулбрича обострились. Нет, она не позволила ему зайти слишком далеко. Но да, помоги ей Рин, она была отвлечена, не замечая ничего, кроме его поцелуев, его рук.

Тихий звук с палубы наверху. Кто-то ее ждал: Герцил, Пазел, Неда или Нипс. Ждал и надеялся: быть может она — наконец-то! — нашла ключ? Таша закрыла глаза. Еще один день разочарования. Еще один день, когда они будут ее подбадривать и согревать, приветствовать ее борьбу.

Она повернулась и нырнула под бушприт, ухватилась за поручень и подтянулась на высоту верхней палубы. И застыла.

В нескольких ярдах от нее лежала неуклюжая коричневая птица. Пеликан. Он лежал на боку, один черный глаз был устремлен в небо. Было так тихо, что Таша испугалась, что птица мертва.

Она перелезла через поручни. Нолсиндар и несколько длому также заметили птицу. Они с удивлением уставились на нее, и Таша внезапно поняла, что не видела ни одного пеликана к югу от Правящего Моря. Длому стали красться к птице, но, когда Нолсиндар увидела Ташу, она махнула им, чтобы они не двигались. Таша подошла еще ближе. На крыле пеликана дернулся мускул, но в остальном он не шевелился.

Таша опустилась на колени. Пеликан дышал, но и только; его глаз начал стекленеть. Момент казался нереальным и в то же время абсолютно жизненно важным: она стояла на коленях рядом с птицей, а птица была полумертвой от усталости, и судьба всей их борьбы была в этом угасающем глазу. Она уставилась на него: зрачок ужасно пересох. Еще раз поддавшись порыву, она подышала на глаз и увидела на его поверхности туман от своего дыхания.

Затем глаз моргнул. Две половинки желто-оранжевого клюва на мгновение раздвинулись, и раздался звук. Это не было похоже ни на какую птицу. Это был голос, громкий и глубокий, но чрезвычайно далекий, как эхо в далеком каньоне. Она не могла разобрать слов, но в звуке была потрясающая сложность, гром внутри грома, лава, кипящая в земле. И Таша поняла, что уже слышала этот голос раньше.

— Приведите Пазела, — сказала она вслух. — Кто-нибудь, приведите его, пожалуйста. И поторопитесь.

Пазел, должно быть, уже был в пути, потому что через несколько секунд они с Нипсом были рядом с ней. Таша взяла Пазела за руку и потянула его вниз.

Нипс с удивлением уставился на пеликана:

— Откуда он взялся? Он мертв?

Странный голос затихал. Таша опустила голову Пазела еще ниже:

— Послушай! Разве ты не слышишь?

Он напряг слух — и тут действительно услышал и в ужасе поднял глаза.

— В чем дело? — спросил Нипс. — Что здесь происходит, во имя Питфайра?

Таша только покачала головой.

— Приготовься, — это было все, что она смогла сказать.

Пазела трясло:

— О, кредек. Помогите мне, помогите мне. Боги.

Его губы шевелились. Таша понятия не имела, как помочь, поэтому обняла его, и Нипс обнял их обоих. Все трое склонились над пеликаном, как трио ведьм, но только Пазел был схвачен заклинанием. Его рот открывался и закрывался; язык извивался, лицо исказилось, и он яростно вцепился в них. Из его горла вырвался тихий скрежещущий звук.

— Что он делает? — воскликнул Нипс. — Это язык демонов? Тот, который он выучил в Лесу?

— Нет, — сказала Таша, — этот гораздо хуже.

Конвульсия поразила Пазела, как удар молнии, спазм был настолько сильным, что всех троих отбросило назад. Он брыкался и молотил руками, и Таша крикнула Нипсу, чтобы он держался.

Звук вырвался из груди Пазела, невероятный рев, который, казалось, поднял его своей мощью, который сотряс палубу «Обещания», затрепетал на ее парусах и заставил селков испуганно отшатнуться — они его узнали.

Затем все прекратилось, оборвавшись одним ударом. Пазел вдохнул, придя в себя, но закашлялся, захлебываясь кровью — своей собственной кровью; он прикусил язык. Но его это не волновало. Он отчаянно пытался поднять их на ноги.

— Прочь, убирайтесь прочь!

Птица дернулась. Они шарахнулись от нее, как от бомбы. Краем глаза Таша заметила трансформацию, маленькая фигура расширилась с внезапностью пушечного выстрела, а затем поперек носа «Обещания» распластался эгуар сорока футов длиной, мерцающий, пылающий, черный. Его крокодилья голова пробила поручень по левому борту насквозь. Языки пламени лизали расколотые бревна. Пары существа клубились над палубой ядовитым облаком; все, кто был в поле зрения, начали задыхаться.

Эгуар просунул голову обратно через поручни и встал. Такелаж пылал и трещал; фок-мачта накренилась.

— Нолсиндар, Нолсиндар! — кричали рыбаки-длому. — С нами покончено! Что натворили люди?

Раскаленные добела глаза существа скользнули по ним. Палуба под его брюхом дымилась. Затем его глаза нашли молодых людей и уставились на них. Его челюсти широко раскрылись. Таша услышала, как Пазел застонал рядом с ней:

— Не надо больше, пожалуйста...

Челюсти щелкнули — и эгуар исчез. Пары сразу же поредели. Там, в центре опустошения, стоял Рамачни, черная норка.

— Приветствую тебя, Нолсиндар, — сказал он. — Разреши подняться на борт?

Потом он упал. Таша подбежала и подняла его на руки. Крошечная фигурка мага обмякла.

— Вода, — сказал он. — Насосы, шланги. Скажи им, Таша: они должны начисто вымыть судно.

Нолсиндар уже выкрикивала приказы: яд эгуаров не был тайной для селков. Таша прижала Рамачни к своей щеке и заплакала.

— О, самый дорогой, — пролепетала она. — Ты сумасшедшее, дорогое несчастье.

Остальные путешественники столпились возле них.

— Рамачни, учитель и предводитель! — воскликнул Болуту.

— И друг, — добавил Герцил. — Мы снова заблудились без тебя. Но сегодня Небеса нам улыбнулись.

— Это я заблудился, — сказал маг. — Ситрот отдал мне свою форму и отдал за это свою жизнь, но его жизнь была лишь частью цены. О, как я устал. Но разве я ранил тебя, Таша? Ранил кого-нибудь?

Никто не был ранен — за исключением Пазела, который сильно ранил сам себя. Нипс все еще сжимал его плечи.

— Что-то не так, — сказал он. — Пазел не хочет говорить.

— У него язык кровоточит, дурак, — сказала Лунджа.

— Дело не только в этом, — сказал Нипс. — Посмотри на него. В его лице есть что-то дикое.

Пазел сидел, обхватив себя руками, словно ему было холодно, но на лбу у него выступил пот, а глаза беспокойно бегали. За окровавленными губами у него стучали зубы.

Рамачни высунулся наружу, Таша поднесла его достаточно близко и лапа норки коснулась щеки юноши. Смолбой вздрогнул, затем посмотрел на Рамачни так, словно видел его впервые, и выражение страха на его лице слегка смягчилось.

— Пазел призвал меня обратно, — сказал Рамачни, — на последнем языке, который я смог услышать в этом мире. Ситрот и я вместе сражались с мауксларом и заставили его бежать в Ямы. Битва была ужасной, но меня чуть не прикончило путешествие. Двенадцать дней я вас искал, и это слишком долго для меня в любой форме кроме этой, моей главной формы на Алифросе. Но от вас не осталось и следа, так что каждый день я продолжал быть совой или пеликаном. И с каждым днем становилось все труднее вспоминать, кто я такой и как верннуться к самому себе. Наконец, в отчаянии, я пролетел вдоль Песчаной Стены, пока не добрался до крошечного пролива с заброшенным аванпостом и признаками боя. Это был мой единственный шанс. Вслепую, прилагая все усилия, я направился на север через открытое море и оказался на пороге смерти. К тому времени, когда я увидел лодку, я потерял дар речи, рассудок — почти все части моего мыслящего я.

Единственной искрой, которая осталась, был огонь эгуара: глубоко внутри меня я все еще мог выть на языке эгуаров. И Пазел услышал меня и ответил тем же. Но при этом он сделал то, чего всегда боялся: настроил свой разум на формирование слов на этом языке, который ни один человеческий разум не способен охватить.

Нипс снял свою куртку и накинул ее на плечи Пазела: его друг свернулся в дрожащий клубок. Таша могла прочесть гнев и замешательство на его лице. Какое право имел Рамачни использовать Пазела таким образом?

Рамачни, должно быть, тоже почувствовал чувства Нипса:

— Я не просил его об этом, Нипарваси. Не мог просить. Он просто услышал, как я кричу в темноте, и ответил. Но я не думаю, что он получил длительный вред. Вероятно, у него случится один из его разум-приступов, как только он немного восстановит силы. Позже мы должны постараться не говорить об эгуаре, потому что теперь будет труднее удержать его мысли от того, чтобы они складывались в слова на этом языке.

— Долго? — спросила Неда, дотрагиваясь до головы брата.

— Да, Неда, долго, — сказал Рамачни. — На всю оставшуюся жизнь, если только милосердное забвение не лишит его языка. У нас, магов, есть старое правило: каждое заклинание забирает от мира ровно столько, сколько отдает взамен, хотя мы редко осознаем весь процесс обмена. Вы должны отвести его в тихое место, пока не начнется приступ.

— Нам придется его нести, — сказала Таша.

— Тогда так и сделайте. И меня тоже отнесите, мне надо отдохнуть. Но сначала я должен вас предупредить. — Он поднял голову и посмотрел на Нолсиндар. — Приближается «Кирисанг», «Голова Смерти». Он был последним, что я видел, прежде чем рассудок меня покинул. И он уже находился к северу от Песчаной Стены, быстро летя над морями — гораздо быстрее, чем должен был позволить ветер. Макадра каким-то образом вызвала ложный ветер и оседлала его.

— Возможно, она высасывает последние капли силы из своих Плаз-генералов, — сказал Олик, — или же договор, который дал ей слугу-маукслара, дал ей и другие силы. Интересно, какова будет цена в ее случае?

— Сейчас важно то, что она идет по нашему следу, — сказала Нолсиндар. — Иди отдыхать, Арпатвин, ибо я боюсь, что вскоре ты нам снова понадобишься. И я должна проследить, чтобы фок-мачту укрепили заново, если не лучше, чем раньше. Мы должны обогнать «Голову Смерти» и владычицу смерти у ее руля.

Внезапное возвращение Рамачни подняло всем настроение. Но не прошло и часа, как в пятидесяти милях к юго-западу из утренней дымки показался парус. Это был не один из Бегемотов, но все равно огромный корабль размером с «Чатранд». Остроглазые селки вскоре это подтвердили: «Голова Смерти». Ужасная новость была смягчена только одним фактом: курс более крупного судна шел параллельно их собственному, не сходясь. Макадра их еще не заметила.

Нолсиндар сразу же повернула «Обещание» с востока на северо-восток, так что к «Голове Смерти» была обращена их узкая корма, а не борт и паруса. Команда закрыла лампы и задрапировала кормовые иллюминаторы парусиной, чтобы ни одно стекло не отражало солнечные лучи. Впереди были острова, и какое-то время казалось, что маленькое суденышко вот-вот достигнет их и ускользнет в лабиринт. Но крик дозорного разрушил их надежды:

— «Голова Смерти» меняет курс. Два румба по правому борту, капитан Нолсиндар. Она собирается нас перехватить.

— Дарам, давайте проследим, чтобы у нее ничего не вышло. Выше нос, селки и длому! Белая лошадь должна скакать галопом по ветру!

За считанные минуты команда расправила марсели и трюмсели и приладила причудливые ребристые крылья-паруса к нижним реям. Но еще до того, как они закончили работу, Нолсиндар отдала приказ заново подтянуть главные паруса. Ветер внезапно стал порывистым.

Они замедлялись — хотя корабль Макадры каким-то образом набирал скорость.

Лица помрачнели: расстояние между кораблями начинало сокращаться.

— Она говорит с ветром, — тихо сказал Киришган. — Не скажу, что он подчиняется ей с радостью, но кое в чем уступает. Я не видел, чтобы такое заклинание применялось уже много сотен лет.

Вскоре после этого Пазел начал выть. У этого были все признаки его обычных разум-приступов (боль в черепе, невнятный лепет с губ, смертная боль от чужих голосов), но этот был гораздо более мучительным, чем все, которые Таша видела раньше. Его трясло так сильно, что его нельзя было оставить одного. Они сидели с ним по очереди, стараясь не издавать ни звука.

Таше было трудно отойти от него. После своей третьей смены она начала отмахиваться от остальных: она не устала, она нужна своему возлюбленному; конечно, все почти закончилось.

Затем начались взрывы: сеграл открыл огонь из своих дальнобойных пушек. Теперь все кричали, хлопали люки и стучали ботинки, а за корпусом начали визжать железные снаряды. Таша слушала, как завороженная, обхватив руками голову Пазела. Пятьдесят ярдов по правому борту. Сейчас восемьдесят или девяносто по левому борту. Двадцать по левому борту! Глубокий, тошнотворный грохот где-то за кормой.

Нипс подошел и дал ей клочок бумаги: Макадра, кажется, не может сократить расстояние: когда она приближается, ее собственное заклинание ветра нас ускоряет. Но и мы не можем от нее оторваться. Может быть, на закате, если продержимся до этого времени.

Но до заката оставалось еще несколько часов. Огненный шквал продолжался и продолжался, как и припадок Пазела.

После полудня раздался ухо раздирающий, разрушающий звук. Прямое попадание, вероятно, в мачту или рангоут. Грохот падающих балок. Мягкие, тошнотворные удары тел, падающих на доски. Пазел трясся, извивался и издавал немыслимые звуки — шакал, паровая труба, дикая кошка, раненая лошадь; его тело покрылось холодным потом. Таша завернула его в одеяла и поцеловала в липкие щеки, ужасаясь собственному бессилию. Эритусма мог бы помочь ему. Эритусма мог бы развернуть эти ядра в воздухе.

Таша не заметила, как наступила темнота. Она обхватила Пазела руками, пытаясь унять его дрожь, кусая губы, чтобы быть уверенной, что не заговорит. В моменты просветления он улыбался ей, но улыбка всегда превращалась в спазм боли.

Пушечная пальба прекратилась. Припадок Пазела нет. Он бушевал всю ночь напролет. Его рвало, он плакал от явной усталости. Но, наконец, и это закончилось, и он заснул, свернувшись калачиком на боку, а Таша накрыла его, как одеялом. Тогда она позволила себе задремать, а когда проснулась, то почувствовала, как он благодарно целует ее руки.

Глава 26. ПОПУТНОГО ВЕТРА

В жизни любого мира наступают моменты, когда силы, формирующие его будущее, какими бы разбросанными они ни казались, начинают неумолимо сближаться. На Алифросе такой момент наступил в халаре, в 942 году по Западному Солнечному Календарю. Месяц начался с тайной мобилизации императрицы Маисы в холмах над Ормаэлом и закончился крахом Красного Шторма. Однако между этими событиями произошли тысячи других, одновременных, но почти незамеченных, в разных регионах.

Туманным утром 6 халара судьба подарила Арквалу существенную победу над Белым Флотом: командир мзитрини на Нелу Рекере неправильно определил свое местоположение и привел свои восемнадцать военных кораблей к катастрофе на отмелях Рукмаста. Ме́ньшее количество кораблей Арквала в течение нескольких дней следили за мзитрини; теперь они приблизились и обстреляли незадачливые суда в свое удовольствие. За несколько часов они потопили все восемнадцать судов, не получив ни царапины.

На борту флагманского корабля Арквала региональный лейтенант Сандора Отта с удовлетворением наблюдал за кровавой бойней. Черные Тряпки тонули не только здесь, но и повсюду. Одно донесение с поля боя за другим подтверждало их хрупкость. У них были огромные силы, но не было ни целеустремленности, ни единства. В последней депеше говорилось даже о набегах турахов недалеко от Тсордонских Гор, в самом сердце территории Мзитрина. Почти невообразимый прогресс.

Наблюдая, как тонет враг, лейтенант принял решение. Они выведены из равновесия. Пришло время вывести их из равновесия еще больше. В ту ночь он отправил небольшой клипер в Брамиан с сообщением: День настал. Вытолкните птенцов из гнезда.

На Брамиане этого сообщения давно ожидали. Пазел убедился на собственном опыте, что огромный остров таил в себе множество сюрпризов, одним из которых была тайная колония религиозных фанатиков. Это была единственная в мире община нессарим, верующих в Шаггата Несса, за пределами самого Гуришала. Их было всего три тысячи человек, но то, чего им недоставало в численности, они восполняли рвением и яростью.

Тридцать лет они ждали здесь, в изгнании. Тридцать лет лихорадки и змеиных укусов; тридцать лет набегов племен с перчатками из когтей леопарда, которые вспарывали своим жертвам живот от подбородка до паха; тридцать лет мечтаний о мести. Но они не просто мечтали. С помощью Арквала нессарим строили корабли.

Теперь суда стояли, сгрудившись на медлительной реке, носами в сторону моря. Сорок кораблей — все вооруженные до зубов, построенные за чудовищные деньги императором-еретиком Арквала. Ну и что? Худшими еретиками были сами короли Мзитрина, которые вырезали свои семьи и отрицали божественность Шаггата Несса. Даже сейчас эти короли правили законной империей Шаггата. Теперь, когда все пророчества предсказывали Его возвращение; теперь, когда его Славный Сын снова ходил среди них.

Сын Шаггата. Пять месяцев назад Пазел сам присутствовал при том, как Сандор Отт вернул нессарим Эрталона Несса. Этот человек явно был безумен. Он провел свою жизнь, мучимый арквали, Арунисом и, прежде всего, своим сумасшедшим отцом. Он не мог осознать своих нынешних обстоятельств. Пазел пытался сказать ему правду: что Сандор Отт взрастил всю колонию всего лишь как одну из шестеренок в машине, которая должна была свергнуть Мзитрин. Что все их «пророчества» были составлены Тайным Кулаком и распространены лазутчиками. Что их небольшой флот предназначался только для того, чтобы дискредитировать и деморализовать врага, прежде чем будет стерт в порошок.

Эрталон Несс выслушал Пазела, но в конце концов все равно отправился к верующим в своего отца. И теперь он возглавлял эту толпу — кричал, вопил о том, что пришло время победы. Сообщение клипера было встречено боевым кличем, который напугал племена на холмах. Нессарим были воспитаны для мученичества, а мученичество может быть только отложено на какой-то срок.

К тому времени, когда клипер достиг Брамиана, войска Маисы освободили Ормаэл, а ее сторонники разнесли ее послание по всему Арквалу. И, внезапно, новости разлетелись по всему миру. Императрица была жива. Адмирал Исик выжил. Они поженились, осудили войну, объявили императора Магада узурпатором. Некоторые утверждали, что часть Западного Флота уже перешла на сторону Маисы. Если истинные масштабы восстания были минимальными, то воображение людей — нет. И с каждым путешественником, который высаживался на берег или отплывал из Арквала, история росла.

Тайный Кулак схватил большое количество союзников Маисы (вместе со многими, кто ничего о ней не знал), и вряд ли нужно рассказывать, что стало с этими несчастными. Но они поймали не всех. Следующие плакаты, появившиеся на улицах, обличали саму гильдию шпионов как «империю в Империи, управляемую порочными профессиональными убийцами». Это не было откровением; все знали, что Кулак порочен. Но очень немногие слышали следующее утверждение: эта организация

...ПО ПРИЧИНАМ НИЗМЕННЫХ ИНТРИГ ОРГАНИЗОВАЛА ВЕЛИКИЙ ПОЗОР И ПРЕДАТЕЛЬСТВО В ДОГОВОР-ДЕНЬ, ПОСЛЕ ЧЕГО ПОСЕЯЛА СЕМЕНА ЭТОЙ, ИХ ПОСЛЕДНЕЙ, ПОДЛОЙ ВОЙНЫ.

Гильдия шпионов запаниковала. Сандор Отт никогда не доверял своим подчиненным: во всяком случае, после дезертирства Герцила Станапета. С тех пор он сосредоточил власть в своих собственных руках, в результате чего, когда «Чатранд» отплыл, Отт чувствовал, что на борту корабля никому нельзя доверять, кроме него самого. Следовательно, Этерхорд был оставлен в руках шпионов, которые были технически способны, но не готовы справиться с бедствием. И теперь восстание стало настоящим бедствием: ежедневный урожай слухов был слишком огромен, чтобы бороться с ним одной пропагандой. Послы ворчали. Молодые люди бросали камни в окна казарм. Император Магад с каждым днем использовал все больше смерть-дыма и требовал чью-нибудь голову, все равно чью.

Те, кто живет в тени, не застрахованы от ударов по ним. Вскоре верные министры начали исчезать, непоколебимые генералы были неуклюже очернены, командир турахов был схвачен на глазах у своих войск в Ульсприте; позже они получили анонимную информацию о его местонахождении, взяли штурмом конспиративную квартиру и нашли своего предводителя мертвым от пыток.

Ничто из этого непосредственно не сковывало вооруженные силы. Они знали свой долг, и прямо сейчас долг заключался в том, что их в огромном количестве направляли в Бескоронные Государства с приказом уничтожить мятежников и не оставить ни единого живого следа. Но 19 халара бомба изменила все.

Лорд-адмирал подчинялся только короне. Лично он никогда не питал теплых чувств к Исику, но его уважение к адмиралу флота, второму по рангу командующему морскими силами Арквала, было безграничным. Исик никогда не проигрывал кампанию, никогда не ставил под сомнение приказы о развертывании, и всегда был полон решимости выполнить любой приказ Адмиралтейства. К несчастью, когда поползли слухи, лорд-адмирал напомнил Этерхорду об этих фактах, в некотором роде публично. Он ни на мгновение не поверил слухам. Адмирал Исик был мертв. Маиса наверняка была мертва или же заключена в какой-нибудь приют для престарелых в Толяссе. Все это была чушь собачья, и будь он проклят, если станет поносить героя Арквала из-за ерунды. Об этом он тоже заявлял чересчур громко и слишком часто.

Тайный Кулак всего лишь хотел, чтобы он закрыл свой рот. Они могли бы добиться этого любым из множества способов, но выбрали особое средство — бомбу с черным порохом. Устройство было установлено на открытой кухне резиденции лорда-адмирала на Мейском Холме. Задействованные агенты использовали самые лучшие материалы, включая бездымный запал собственного изобретения Сандора Отта и таймер, установленный далеко за полночь. Но в спешке напугать лорда-адмирала агенты упустили из виду тот факт, что его пятнадцатилетний сын и некоторые друзья много вечеров встречались на кухне с сигарами, бренди и другими запрещенными вещами. Четверо мальчиков (все из семей военнослужащих) присутствовали при взрыве бомбы. Здание охватил огонь, и лорд-адмирал, услышав крики, потерял рассудок и сам бросился в пламя. Через тридцать секунд он появился, неся все еще горящий труп своего сына.

Никто из молодых людей не выжил, а сам лорд-адмирал скончался от ожогов в течение часа. Но когда он, пошатываясь, выбрался из пекла, его крики горя и ненависти, его обличения были слышны по всему Мейскому Холму. К рассвету они превратились в зубило, которому предстояло расколоть величайший флот Северного мира.

На острове Симджа король Оширам II провел месяц, тайно заигрывая с самоубийством.

Он напустил на себя храбрый вид, потому что было жизненно важно, чтобы никто ничего не заподозрил. Его народ уже знал то, что имело значение: он был самым большим королевским дураком своего времени. Арквал бесстыдно его использовал: любой сын Бескоронных Государств должен был бы знать лучше об этой Империи и никогда ей не доверять. Как рыба, как безмозглый тунец, он проглотил наживку Арквала. Конец войне. Брак, который объединит врагов. Договор, который должен был вырвать ядовитые зубы у Арквала и Мзитрина и не дать им послать свои армии бушевать по окровавленной земле Бескоронных Государств.

Оширам хотел верить в это, и в своем рвении заставил поверить других. Он созвал их, правителей двадцати стран. Он совершил непростительный грех, выставив их дураками. Некоторые из них путешествовали месяцами. Кто мог устоять? Кто не мечтал о прекращении войны? И что показал им Оширам? Очередное фиаско, новый всплеск ненависти между Империями и молодая девушка, задушенная на их королевских глазах.

Нет, они никогда ему этого не простят. И, действительно, остальные шесть правителей Бескоронных Государств только что встретились на Талтури: Оширам все еще платил, чтобы получать достаточно сплетен, чтобы его держали в курсе таких важных собраний. Даже если его собратья-принцы больше не хотели, чтобы он присоединился к разговору.

С другой стороны, возможно, он и был предметом разговора. Возможно, они согласились осудить его, сбросить товары Симджы в Нелу Рекере, наказать его народ вместе с их наивным королем. Эти прощальные взгляды на ворота Симджаллы, эти недоверчиво качающиеся головы, долгое молчание, когда последние корабли покидали гавань...

Оширам прошел через все. Он нашел новую цель в спасении и исцелении Эберзама Исика. И вскоре после этого произошло чудо: он влюбился, впервые за всю свою напыщенную, забитую церемониями жизнь. Бывшая рабыня, танцовщица, красавица, от которой замирает сердце. Сначала она смотрела на него, как испуганный ребенок; без сомнения, она слышала, что все короли набрасываются на своих женщин, как на сладости с блюда. Она ожидала, что ее изнасилуют. Оширам относился к ней с нежностью и достоинством, дал ей легкую работу по дому и просторные комнаты, присылал ей цветы и приглашения — не приказы! — поужинать с ним в спокойной обстановке, если она пожелает. Он ухаживал за ней — вот как это называлось. И когда, наконец, она пришла к нему и полюбила его, он познал невыразимую радость. Он забыл об интригах, нашествии крыс и двуличии Арквала. Он жил ради этой женщины, лежал без сна, мечтая о завтрашнем дне рядом с ней, или спал, и ему снился ее голос. Он дарил ей кольца, платья, собак, экскурсии в горы, безумные обещания. Свое сердце.

Исик разбил это сердце одним словом.

Настоящее имя женщины было Сирарис — ранее Сирарис Исик, — и она была послана к нему не кем иным, как мастером-шпионом Арквала Сандором Оттом. Много лет назад Отт отправил ее в дом Исика и в его постель. Сирарис годами отравляла адмирала, замышляла как его смерть, так и смерть его дочери, которую она помогала растить. И, если верить Исику, она даже предала самого змея — мастера-шпиона. Адмирал настаивал, что ее истинная преданность принадлежит Арунису, Кровавому Магу.

Если он собирается покончить с собой, то должен сделать это умно. Он не настолько эгоистичен, чтобы добавлять к бедам своего народа самоубийственную смерть монарха. Он должен отправиться в плавание и упасть за борт, или покататься верхом и быть сброшенным в овраг. Да, так будет лучше. На охоте всегда бывали моменты, когда он оставался один. Безупречная смерть и корона его младшему брату, человеку, не обремененному позором. Это могло бы случиться. Эти ночи страданий могли бы закончиться.

20 халара, когда тихие руки подожгли фитиль на кухне лорда-адмирала Арквала, король Оширам послал пажа сообщить своим егерям, что они выступят на рассвете. В ту ночь он лежал один, без сна. В десять вечера того же дня он отправил своего камергера в карете по известному адресу с приказом привезти куртизанку; прошли десятилетия с тех пор, как такие женщины жили во дворце. Она приехала к одиннадцати, и он отвел ее в свою спальню и раздел перед ревущим камином. Она была очень красива. Когда он прикоснулся к ней, то заплакал.

Его плач привел девушку в ужас. Поднявшись, он велел ей одеваться. В дверях он вручил ей записку для камергера: ей будет щедро заплачено. Снова оставшись один, король подошел к окну, выходящему на маленький пруд, где летом (согласно легенде) лягушки говорили голосами его предков. Он стоял там до тех пор, пока не продрог. Затем он снял оставшиеся у него кольца, те, что не подарил Сирарис, и бросил их в пруд.

На рассвете он поел стоя в конюшне вместе с охотничьим отрядом, как обычно перед такими вылазками. Это было идеально, этот вонючий, потный, анонимный конец. Горький чай, вонючий табак. Окруженный лошадьми, собаками и егерями, которые заботились только о том, чтобы он хорошо ездил верхом, и следовал за ними в лесу.

То есть почти идеально: в конюшни проник камергер. Нужно было подписать бумаги перед днем досуга. И сообщение, которое пришло накануне вечером, когда Его Величество настаивал на том, чтобы его никто не прерывал.

Король кивнул, жадно поглощая сосиски: «Давай его сюда». Он взял пергамент, вытер руки о штаны и сломал печать, скрепленную бычьей кровью.

Оно было от эрцгерцога Талтури. Оширам улыбнулся: последний укол перед опусканием занавеса. Он равнодушно пробежал глазами письмо. Затем он замер и начал сначала, читая на этот раз внимательно.

Возлюбленный Оширам: Я только что покинул конференцию, с которой Ваше Величество было по необходимости исключено. Если, случайно, вы узнали об этой встрече, я умоляю вас о прощении. Обстоятельства и обсуждаемый вопрос были совершенно экстраординарными…

Он продолжал читать. Боги смерти, они ратифицировали Пакт Симджы! Он почти забыл о его существовании: эта основа для союза Бескоронных Государств, защита против внешних агрессоров. Они отказались от инициативы, когда мир между двумя великими империями казался достижимым. Теперь другие короли возродили Пакт — и хотели, чтобы он его возглавил. Они просили его, умоляли взять на себя роль Защитника Бескоронных Государств.

Их немного, наших сил — возможно, сто судов и двенадцать тысяч человек, — если Ваше Величество сочтет нужным добавить к ним свои силы. Они не могут дать отпор захватчикам там, где те уже укоренились. Но с умением и благосклонностью Рина они могут предотвратить следующее укоренение или, по крайней мере, замедлить продвижение ублюдков по нашим землям.

Все согласны: вы должны нас возглавить. Балан из Рукмаста теряет слух, и народ храброго повелителя Ифтана не может спасти остров: вулкан бурлит и сочится через Урнсфич. Были и другие претенденты. Мы долго спорили. Но когда крики прекратились, на всех лицах отразилось облегчение. Потому что мы знаем вас, Оширам. Потому что в это время бесконечного обмана есть один властелин, который никогда не выбирал ничего, кроме правды и мужества, который раньше любого из нас увидел, что мир меняется, и что мы тоже должны измениться. Если бы вы не разоблачили блеф Арквала, не позволили бы им привезти свой фальшивый договор на ваш остров, как еще всплыла бы правда? И когда пришло известие, что вы тайно укрывали адмирала Исика...

Кто-то рыгнул. Оширам опустил пергамент и непонимающе уставился на егерей, на его лице появилась легкая насмешливая улыбка.

— Джентльмены, — сказал он, — мне больно сообщать вам, что я не могу сегодня ехать верхом. Нет, и завтра тоже. Идите и убейте оленя без меня. Похоже, мир не очень-то намерен меня отпустить.

Наконец, к самим повстанцам. Сухопутные войска Маисы были ничтожны по сравнению с огромными легионами Арквала, переброшенными с востока, но, уйдя в Высокогорье Чересте, они оказались в относительной безопасности.

Официально Высокогорье было аннексировано шестью годами ранее вместе с расположенным ниже городом; на практике о Чересте подумали позже. Сам имперский губернатор никогда не ступал ногой на то, что называл «этими унылыми, сонными холмами». И они были сонными — пока не взорвались.

Одним из последствий этой сонливости было то, что с годами губернатор перебрасывал все больше и больше своих войск из Высокогорья обратно в Ормаэл-сити, где они меньше ворчали и содержание их обходилось дешевле. Ко времени заявления Маисы контрольно-пропускные пункты в горах превратились в своего рода наказание, и общее имперское присутствие сократилось примерно до пятисот человек.

Когда повстанцы штурмовали Ормаэл, у этих пятисот не было ни единого шанса. Четверть была убита наповал. Восемьдесят или девяносто перешли на сторону повстанцев. У остальных отобрали оружие, загнали в сливовые сады и оставили там ковылять босиком к городским воротам.

Но на море все обстояло совсем по-другому. Власть на Алифросе всегда означала военно-морскую мощь, и по количеству людей и кораблей лоялисты имели подавляющее преимущество. Убийство лорда-адмирала и его сына раскололо единство военно-морского флота, но на то, чтобы эта трещина распространилась, требовались долгие месяцы. Тем временем корабли лоялистов заполнили порты от Этрея до Опалта. Ближайшие эскадры находились менее чем в дне пути от Ормаэла.

Всего через три часа после выступления Маисы в Кожевенном Ряду над Проливом Симджа вспыхнул свет. Это был предупредительный огонь, зажженный по приказу короля Оширама. Корабли направлялись к Ормаэлу с востока.

Воцарились хаос и спешка. Людей, которые надеялись провести день или два на берегу, загнали обратно на корабли; бочки с едой и водой были почти выброшены на борт. Новобранцы рыскали по городу в поисках оружия, гамаков, морских плащей, обуви. Романы, которым было всего несколько часов, рассыпались в прах или были освящены браками, заключенными в разрушенных храмах Ормаэла, монахи были слишком ошеломлены обстоятельствами, чтобы даже возражать, когда перед ними появлялись пары, все еще благоухающие любовью. Исик и коммодор Дарабик прервали осмотр кораблей ормалийских добровольцев, большинство из которых были недостаточно быстроходными или мореходными, чтобы присоединиться к бою. Казалось, никто не знал, где находится императрица. Ее служители отвечали на этот вопрос свирепыми взглядами.

Вскоре дозорные на утесах Чересте смогли обнаружить врага: только в авангарде было тридцать военных кораблей. Несколькими милями дальше продвигалась вторая волна, более многочисленная, чем первая.

Исик и Дарабик получили известие на Рабской Террасе, когда готовились подняться на борт своих отдельных судов. Двое мужчин обменялись взглядами. Они сделали всего один шаг в этой кампании; вторым их шагом будет отчаянное отступление.

— Мне следовало жениться на твоей сестре, Пурси.

— Клянусь адом, мой принц. Тебе было суждено взять за руку императрицу. Скоро наступит день, когда я преклоню колени перед вами обоими в замке Мааг.

Исик улыбнулся и пожал плечами. Скоро наступит день.

Затем он взял Дарабика за руку и посмотрел ему в глаза:

— Ты должен кое-что сделать для меня. Защити Сутинию, если и когда ты ее увидишь. Сделай все возможное, чтобы сохранить ей жизнь.

Черные брови Дарабика поползли вверх:

— Даю слово, принц.

Это было все, что мог сказать любой из них. Дарабик знал, что императрица намеревалась удержать Сутинию рядом с собой. Но даже они с Исиком не могли обсуждать местонахождение Маисы. У императрицы появилась новая задача: появляться повсюду, поднимать восстание в порту за портом — и затем исчезать, прежде чем лоялисты смогут схватить ее. Зарычать, как тигрица, и исчезнуть, как призрак. Таким образом, корабль, на который она решала подняться в данный момент, был величайшим секретом всей кампании. Каждый мужчина, который знал, где ее найти, был человеком, которого могли схватить и пытать, чтобы заставить раскрыть этот факт.

Маиса поделилась с Исиком только одним: она уплывет из Ормаэла не на его судне. Исик почти раскрыл это Дарабику, рассказав о Сутинии. Поэтому он больше ни в чем не признался: ни в своих мрачных прогнозах на будущую кампанию, ни в своем страхе почувствовать запах смерть-дыма, когда рядом не будет Сутинии, которая помогла бы ему побороть это желание. Ни в его постыдной неспособности попрощаться с ней, ведьмой, которую он вожделел и, возможно, любил, сновидицей, которая видела Ташу в своих снах.

— Ты не возражаешь, если я возьму на себя управление «Ночным Ястребом»? — спросил Исик.

— Я собирался это предложить, — сказал Дарабик. — Это наш лучший военный корабль, и он принадлежит адмиралу флота. И тебе тоже должно понравиться плавание под парусом. Старики говорят, что всю неделю погода будет в порядке.

— Мы старики, Пурси.

— Почти, мой принц. И мы все здорово запутали, не так ли? Все эти годы под властью Магада. Годы верности символу, изъеденному молью знамени. Прогнившему человеку.

Исик отпустил его руку.

— Большой беспорядок, — согласился он. — Теперь ничего не остается, как начать уборку.

Итак, за несколько часов до рассвета крошечный флот, стоявший за Маисой Арквалской, покинул порт Ормаэл. У входа в гавань они разделились на тройки, приветствовали друг друга ревом и пушечным огнем и начали свою жизнь преследуемых людей.

Исик повел свою эскадру на восток и к полудню попал под обстрел. Вторая эскадра направилась на запад, в Нелу Гила: воды, которые никогда не принадлежали ни одной империи, кроме Мзитрина. А коммодор Дарабик повел свои силы на юг, к Локостри, и был пойман оперативной группой эсминцев Арквала. Последним ветер был попутным, они быстро сблизились и вся эскадра Дарабика ушла ко дну, под ярко-голубым небом.

Глава 27. ОСВОБОДИТЬ ДУШИ

— Клянусь всем святым, сомневайся в своих инстинктах! — сказала мне моя мать, когда я достиг совершеннолетия, — и еще меньше доверяй таким слабым органам, как глаза. Жди, когда откроется око сердца. Тогда ты узнаешь, как долго жил в темноте.

Из Тлеющие угли дома Иксфир Герцила Энсирикена ап Иксфир.

9 фуинара 942

297-й день из Этерхорда

— А, мастер Старгрейвен! Я знал, что ты вернешься.

Фелтруп вел их по древнему проходу с его гниющими товарами. Впереди, на заколдованной гауптвахте, по-прежнему горела старинная лампа на цепи, свет падал на незапертые камеры. Он был напуган и в то же время в приподнятом настроении. Его образование приносило свои плоды — и, что более важно, рядом с ним были друзья. Мариле и Фиффенгурту понадобится его руководство. Они никогда раньше не сталкивались с демоном.

На этот раз маукслар не стал утруждать себя маскировкой. Он стоял в центре своей камеры и выглядел точно так же, как запомнил Фелтруп: когти, крылья, раздутое тело, сверкающие золотые глаза. Его руки слегка опирались на прутья клетки; свет лампы поблескивал на его кольцах.

— Может поторгуемся, крыса? — сказал он.

— О да, — сказал Фелтруп. — Именно за этим мы и пришли.

Трое людей хранили молчание, как он и надеялся. Марила и Фиффенгурт держали в руках по маленькому мешочку. Демон изучил их, позволив своему взгляду многозначительно задержаться на животе Марилы. Толясская девушка, не моргнув, встретила его пристальный взгляд.

— Ого, юная жена, — сказал маукслар. — Свирепость тебе идет. Однако она тебя не защитит.

Маукслар повернулся к последней фигуре на гауптвахте. Он улыбнулся, толстые щеки втянулись сами собой:

— Нилус Роуз. Ты пришел присоединиться к своему хорошему другу, капитану Курлстафу? Пока Курлстаф был жив, он был забавным собеседником.

Глаза Роуза ничего не выражали. Его голос был низким и смертоносным:

— Курлстаф говорил о тебе, чудовище.

— Он говорил о твоей смерти? Она совсем рядом. Ты познаешь стыд, затем агонию; потом чума просто растопит твой разум. Ты постараешься удержаться, вспомнить себя, сохранить свою человеческую душу нетронутой. Но ты потерпишь неудачу. Она хлынет из тебя потоком, как вода в канализацию.

Капитан Роуз шагнул вперед. Демонстрация храбрости, но на самом деле он ее не чувствовал: Фелтруп чувствовал запах ужаса в поту здоровяка.

— Не слишком близко, капитан! — пропищал он.

Пока он говорил, маукслар с рычанием бросился на решетку. Его размах оказался длиннее, чем кто-либо мог предвидеть: одна украшенная драгоценными камнями рука царапнула воздух всего в нескольких дюймах от лица капитана. Фиффенгурт оттащил Розу назад за руку.

Маукслар выпрямился, его спокойствие внезапно восстановилось. Он держал что-то красное между двумя пальцами: кусочек бороды Роуза.

— Я думаю, что оставлю это себе, — сказал он.

— Мерзость! — взвизгнул голос у них за спиной. — Жирная жаба из Слагаронда! Брось эти волосы!

Это была леди Оггоск, ковылявшая по коридору, размахивая своей палкой. Фелтруп поморщился. Он был неправ, рассказав капитану об этом месте. Ни он, ни его ведьма не могли им сейчас помочь.

— Брось их! — снова взвизгнула Оггоск. Но маукслар не подчинился. Вместо этого он сунул в рот прядь бороды Роуза и проглотил. Лицо Оггоск исказилось от ужаса. Она ударила по железным прутьям и переломила свою палку пополам. Маукслар схватился за свой огромный живот и рассмеялся.

— Хватит, хватит! — закричал Фелтруп. — Герцогиня, вы не должны вмешиваться! Капитан Роуз, я думал, что мы с вами пришли к взаимопониманию.

Роуз крепко взял Оггоск за локоть.

— Возвращайся к двери, — сказал он ей, — и проследи, чтобы никто не приближался. Это приказ.

На этот раз Оггоск послушалась его, хотя, уходя, плакала и ругалась, сжимая в руке половинку своего посоха.

— Призраки окружают тебя плотным кольцом, капитан, — сказал маукслар. — Они знают, когда кто-то скоро присоединится к их числу.

Марила толкнула Фелтрупа ногой. Она была права; он должен руководить процессом.

— Тулор! — сказал он, медленно приближаясь. — Я готов поговорить с тобой сегодня, но предупреждаю, что я не потерплю неподобающего поведения... то есть плохого поведения любого рода. У тебя есть знания, которые ты можешь продать? Очень хорошо, это то, что мне нужно. Для начала...

— Освободи меня.

Мистер Фиффенгурт фыркнул.

— Вот теперь можно посмеяться, — сказал он.

Фелтруп подавил желание укусить его за лодыжку:

— Для начала я спрошу тебя о простой вещи. Неужели Арунис ушел навсегда теперь, когда мистер Ускинс мертв? Или на борту все еще есть человек, который... заражен, так сказать?

Маукслар сплюнул.

— Ха! — сказал Фелтруп. — Это потому, что ты не знаешь.

Существо ощетинилось:

— Я был предельно откровенен с тобой, грызун. Я больше ничего тебе не скажу, пока меня не освободят.

— Скажешь, я думаю. Ты обменяешь знания на еду.

— Еда! — существо посмотрело на него с презрением. — Маленький брызгун! Оставь себе корабельные помои. Я не испытываю голода.

— Как невежливо! — сказал Фелтруп. — Но ты все равно должна предложить ему попробовать, Марила.

Марила полезла в свой кошель и достала золотую монету. Стараясь не наклоняться слишком близко, она перебросила ее через железную решетку. Монета описала полукруг и приземлилась возле когтистых ног маукслара.

Маукслар не взглянул на монету, но застыл как вкопанный. Ждем, подумал Фелтруп. Люди смотрели на него в недоумении. Мысленно он умолял их хранить молчание.

Маукслар скрестил руки на груди. Он вызывающе сверкал глазами, его огромная грудь вздымалась и опускалась.

Ждем.

Толстые руки дернулись. Золотистые глаза посмотрели в сторону. Затем внезапно существо бросилось, как собака, на пол перед монетой и съело ее. Демон застонал, когда судорога дикого удовольствия пробежала по его лицу. Капельки золота сверкали у него во рту, как будто монета расплавилась там. Но радость существа длилась всего несколько секунд. Он бросил на Фелтрупа взгляд, полный удвоенной ненависти.

— Паразит.

Фелтруп уселся на задницу.

— Есть гораздо больше, но ты должен их заслужить

— Я спущу с вас шкуру живьем, с каждого из вас. А тебя я зажарю на вертеле.

— Ты ответишь на мои вопросы, — сказал Фелтруп, — или мы уйдем.

Маукслар взревел. Он снова бросился на решетку, с еще большей яростью. Заколдованная дверь держалась крепко. Извиваясь, крича, демон сменил свое тело: внезапно его место занял высокий, свирепого вида мужчина с рыжей бородой, не сводивший глаз с капитана Роуза.

— Нилус! — прогремел мужчина. — Немедленно освободи меня!

Глаза Роуза расширились. Человек в камере снова взревел, и капитан вздрогнул, словно ожидая удара. Затем его глаза снова сузились, и он пристально посмотрел на фигуру.

— Ты не мой отец, — сказал он.

— Никчемный кретин! Я приказываю тебе открыть эту дверь!

— Но я бы хотел, чтобы ты был, — продолжал Роуз, — чтобы я мог стоять здесь перед тобой и пальцем не пошевелить в твою защиту.

Фигура уставилась на него, разинув рот, а затем, в мгновение ока, снова изменилась. В клетке внезапно появился Нипс Ундрабуст, одетый точно так же, как он был в ночь перед тем, как покинуть «Чатранд». В ту ночь, когда Роуз женил его на Мариле. Нипс повернулся к своей молодой жене с глазами, полными эмоций, и протянул дрожащую руку.

— Это я, — сказал он. — Это действительно я. Иди сюда, позволь мне прикоснуться к тебе. Позволь мне прикоснуться к нашему ребенку.

— Марила, уходи немедленно! — крикнул Фелтруп. Но глаза Марилы по-прежнему были устремлены на своего возлюбленного; она стояла, словно окаменев. Фиффенгурт крепко сжал руку Марилы. Она вздрогнула и покачала головой.

— Я умираю, знаешь ли, — сказало существо, похожее на Нипса. — Точно так же, как умирает Роуз. От чумы. Я не хочу умереть, так и не прикоснувшись к тебе снова.

Слезы потекли по лицу Марилы. Затем она прижала два кулака к глазам и начала кричать по-толясски. Фелтруп не мог разобрать слов, но он распознавал проклятия, когда слышал их, как и маукслар. Фигура Нипса исчезла, ее заменила точная копия самой Марилы.

— Твой муж тебя не любит, — сказала копия голосом самой Марилы. — Он нашел другую любовницу. Более утонченную, красавицу.

— Лжец, — спокойно сказала Марила. — Ты его не знаешь. Я знаю. Кроме того, он находится в стране, где нет людей.

Фальшивая Марила рассмеялась:

— И ты думаешь, это его остановило? Ты та, кто не знает этого человека или человеческую душу в целом. Нет того порока, которого не совершит человек. — Существо дотронулось до своего выпирающего живота. — Как ты думаешь, что здесь растет? Здоровый ребенок от его семени? Сказать тебе правду?

В это мгновение Фиффенгурт внезапно ожил. Выплюнув несколько отборных ругательств, он поднял Марилу и побежал с ней по коридору. В камере маукслар смеялся и царапал когтями свой живот.

— Личинка, плотоядная личинка! Она гложет тебя, прогрызает себе путь к свету!

Фелтруп услышал голос квартирмейстера у дальнего дверного проема и хриплый ответ Оггоск. Несколько мгновений спустя Фиффенгурт вернулся один. Он разорвал кошелек. Прежде чем Фелтруп успел его остановить, он высыпал на пол камеры целый град золотых монет. Те немногие, что покатились в сторону маукслара, он пришлепнул к полу ботинком.

— Фиффенгурт, Фиффенгурт! — закричала крыса. — Это не входит в процедуру!

— Теперь входит, — прорычал Фиффенгурт. — Давай, ублюдок, жри до пуза.

Маукслар принял свой истинный облик. Его маленькие блестящие глазки уставились на золото, и из груди вырвался стон. Он опустился на колени и вытянул свои украшенные драгоценными камнями руки так далеко, как только мог. Ближайшая монета была всего в дюйме от него.

Треск. Мистер Фиффенгурт опустил сломанный конец посоха Оггоск на толстые, подергивающиеся костяшки пальцев. Рука маукслара отдернулась. Он сел, наполовину расправив крылья, его глаза метались между их лицами и золотом.

— Дай мне немного, — прошипел он.

— Отвечай на треклятый вопрос крысы!

— Сначала одна монета. Только одна.

Фиффенгурт покачал головой:

— Два, когда ответишь.

Маукслар задыхался от желания. Выпущенный на свободу, он разорвал бы их всех на куски; в этом Фелтруп не сомневался.

— Арунис изгнан, — сказал демон. — Он заманил Ускинса в ловушку с помощью белого шарфа, который был порталом его души. Без шарфа он не сможет вернуться, пока Рой не завершит свою работу, а Алифрос не будет лежать мертвым и холодным.

Квартирмейстер взглянул на Фелтрупа:

— Ну что, Крысси?

Фелтруп покачал головой:

— Этот ответ заслуживает не двух монет.

Прежде чем маукслар успел снова завыть, он поднял лапу:

— Этот ответ заслуживает двадцати. — Маукслар вздрогнул, глаза его горели сомнением и голодом.

— Да, двадцати монет, — сказал Фелтруп. — Если ты поклянешься, что все твой слова — правда.

— Несчастное животное. Я не лгал!

Фелтруп велел мистеру Фиффенгурту пересчитать деньги. На лице квартирмейстера отразилось сомнение, но он наклонился к полу, собрал двадцать монет и положил их рядом с Фелтрупом.

— А теперь поклянись, — сказал крыса.

Глаза демона были прикованы к монетам:

— Я клянусь, что то, что я сказал об Арунисе, — правда.

— И что отныне все, что ты нам скажешь, будет правдой.

— Да, да, я так клянусь! Отдай мне золото!

— Теперь повторяй за мной. «Я не скажу ни слова неправды тем, кто собрался здесь передо мной».

— Я не скажу ни слова неправды тем, кто собрался здесь передо мной.

— «И не попытаюсь причинить вред им, их друзьям или их справедливым интересам».

— И не попытаюсь причинить вред им, их друзьям или их справедливым интересам.

— «В этом я клянусь своим именем...»

— В этом я клянусь своим именем...

— «Казизараг».

Глаза маукслара распахнулись. Затем он взорвался в ужасном гневе, летая по своей клетке, окутанный желтым пламенем. Фелтруп и двое мужчин подождали некоторое время, затем собрали монеты и собрались уходить. Только тогда существо смягчилось и поклялось своим истинным именем.

— Очень хорошо, порождение зла! — пропищал Фелтруп. — Я знал, что ты не Тулор. И поскольку обещание вашего рода имеет силу только в том случае, если оно засвидетельствовано живыми и мертвыми, я благодарю тебя: ты подтвердил, что в этой комнате присутствуют призраки. А теперь накормите его, обязательно! Мы тоже выполняем свои обещания.

Фиффенгурт бросал монеты по две и по три, а маукслар хватал их и пожирал, как изголодавшийся зверь в зоопарке. Когда он съел все двадцать, то сел посреди клетки, закрыл глаза и замурлыкал от удовольствия.

— Казизараг, — сказал Роуз. — Дух Алчности. Как ты пришел к такому выводу, Фелтруп?

Фелтруп чуть не поперхнулся: капитан никогда раньше не называл его по имени.

— Я знаю об истории этого корабля больше, чем вы могли бы предположить, капитан, — сказал он. — В Полилексе есть длинные отрывки, в которых есть много слов об искусстве извлекать клятвы из демонических созданий. Я даже узнал, почему Дух Алчности был заключен в здешнюю тюрьму и кем.

— Тогда ты знаешь, что я отбыл свой срок, — сказал маукслар, все еще светясь довольством.

— Если это требование свободы, можешь подавиться им, горшок жира, — сказал мистер Фиффенгурт. — Мы никогда, даже за тысячу лет, не позволим тебе...

— Фиффенгурт! — взвизгнул Фелтруп.

Глаза маукслара широко раскрылись.

— Я должен был догадаться, — прошипел он. — Вы заранее решили мою судьбу. Что ж, крыса, я поклялся говорить только правду. Но я вообще не давал клятвы говорить. Более того, я могу подождать. Это блюдо было моим первым вкусом золота за много столетий. Это удержит меня на... некоторое время.

— На какое? — спросил Роуз. — На день, на неделю?

Маукслар ухмыльнулся; в его зубах блеснули золотые искорки.

— Дольше, чем есть у тебя, капитан, — сказал он.

Фелтруп потер лапы друг о друга. Чтобы Фиффенгурта подняло и ударило о холодную обратную сторону луны!

— Я тоже не клялся держать язык за зубами, — сказал маукслар. — Вот лакомство специально для тебя, крыса. Ты дитя чумы. То же самое извращенное заклинание, которое создало тебя, убивает капитана Роуза и других. И если заклинание когда-нибудь рассеется, проснувшихся существ больше не родится. Ты останешься на Алифросе один, и через одно-два поколения большинство будет сомневаться в том, что вы вообще существовали.

На самом деле больше не будет поколений. Ибо вот еще одна истина, которую я могу свободно сказать: Макадра приближается. Она вложила всю свою душу в завоевание Нилстоуна, и, когда он у нее будет, она никогда от него не откажется.

— Но почему она идет? — воскликнул Фелтруп. — Она верит, что у нас есть Нилстоун? Или она преследует кого-то, кто это делает? Кого? К нам направляется еще один корабль?

Маукслар посмотрел на него с отвращением:

— Не имеет значения, найдет ли Макадра первым вас или Нилстоун. Вы умрете от ее руки или в то мгновение, когда Рой заключит Алифрос в свои черные объятия. Макадра может попытаться остановить Рой, но у нее ничего не получится. После той ночи рассвета не будет, маленькая крыса. Сама жизнь погибнет, слепая и застывшая. Останемся только мы, бессмертные, питающиеся трупами.

— Демон, — сказал капитан Роуз, — ты знаешь, куда нужно отвести Камень?

— Знаю, — сказал маукслар, улыбаясь, — но это еще не все. Я мог бы рассказать вам о тайной силе ползунов. Я мог бы проложить для вас настоящий курс через Неллурок, поскольку тот, что у вас есть, — чепуха. Я мог бы помочь вам благополучно пройти через Красный Шторм. Я мог бы рассказать вам о судьбе тех, кого вы оставили позади.

— Мы готовы торговаться дальше, — сказал Фелтруп. — У нас есть еще шестьдесят монет...

Существо издало звук презрения.

Пауза. Затем капитан Роуз сказал:

— У нас их больше шестидесяти — гораздо больше. На «Чатранде» спрятан огромный клад. Мы можем принести тебе десять тысяч.

Маукслар поднялся на свои птичьи лапы и указал на Роуза.

— Ты мог бы принести мне гораздо больше, — прошипел он. — Я видел золото, жемчуг и драгоценные камни, спрятанные по всему кораблю. Под каменным балластом, внутри ложных пиллерсов на спасательной палубе, заделанные в железные стержни между корпусами. Я видел, как вы погрузили клад на корабль в Арквале. Я наблюдал, как Сандор Отт снял часть его для сына Шаггата Несса, видел, как другая часть была обнаружена и изъята корабелами Масалыма. То, что осталось, вы собираетесь отдать фанатикам на Гуришале, чтобы профинансировать восстание Шаггата и дестабилизировать Мзитрин. Я видел золото, жемчуг и драгоценные камни, Роуз. Они мучили меня, сияя там, вне пределов моей досягаемости.

— Мы все еще можем высвободить очень много монет, — сказал Роуз, — если сумеем не насторожить Сандора Отта, сержанта Хаддисмала или кого-либо из их информаторов. Мы можем приносить тебе золото целыми мешками.

— И будете насмехаться надо мной, как сегодня? Я думаю, что нет. Видите ли, я не ел десятилетиями — со времен капитана Курлстафа. Я умирал с голоду. Вы накормили меня. Теперь мои мучения прекратились.

На Фелтрупа налетело отчаяние. Он не лжет. Мы больше не можем заставить его говорить. И мы почти ничего не узнали! Даже не узнали, живы ли наши друзья. Ты гордый дурак, Фелтруп! Подумать только, ты мог бы помериться умом с таким чудовищем!

— Зачем говорить о мучениях? — в отчаянии попытался он. — Мы можем накормить тебя самым изысканным образом. Золото и еще раз золото! Зачем довольствоваться достаточным, о Алчность, когда ты можешь насытиться?

— Насытиться, насытиться, вот подходящее слово! — сказал Фиффенгурт.

— Помолчите, квартирмейстер! Демон, ты был рожден, чтобы быть... вместительным. Как давно ты познал удовлетворение от чрезмерного обжорства?

Украшенные драгоценными камнями руки маукслара стали ласкать живот:

— Я узна́ю это без вашей помощи. Казизараг был рожден для того, чтобы есть, а не терпеть насмешки. Я буду ждать вашей участи. И ваша гибель приближается, насекомые. Принесет ли ее Макадра, штормы Неллурока или ваша собственная безграничная глупость. Мне нужно только дождаться, когда у «Чатранда» сломается позвоночник. Когда это произойдет, все заклинания, наложенные селками, магами или мурт-лордом, будут разрушены. Эти решетки растают, и я буду свободен проглотить этот клад, целиком, хотя бы он лежал на дне моря.

Они гуськом двинулись обратно по коридору под наблюдением молчащего обитателя гауптвахты. Марила и леди Оггоск ждали за Зеленой Дверью. Когда Фелтруп и двое мужчин выбрались на спасательную палубу, ведьма издала звук отвращения и приготовилась захлопнуть дверь.

— Подождите! — сказала Марила. — Мы ведь не сдались, верно? Если мы закроем треклятую дверь, она исчезнет, и нам придется снова начинать охоту за ней по всему кораблю.

— Ты права, Марила! — сказал Фелтруп. — Исследование доктора Чедфеллоу ее приходов и уходов не является надежным. Могут пройти дни, прежде чем мы найдем ее снова.

— Дней у нас в обрез, — вставил Фиффенгурт, — и кто знает? Может быть, эта бочка с жиром действительно поможет кораблю спастись.

Оггоск хмуро посмотрела на него:

— Что же тогда? Оставить ее открытой? Ты видел коварство этого монстра, Нилус. Он точно знал, как на тебя напасть.

— Но он не Арунис, лады? — сказал Фиффенгурт. — Мы привели его в такую ярость, что он порубил нас на кусочки для супа. Но он не использовал ни одного заклинания, которое вышло бы за пределы его камеры.

— Он не может, — сказал Фелтруп. — Если бы мог, эта камера не смогла бы удерживать его веками.

— У него адский разум, — сказала Оггоск, — и он использует его против любого стражника, которого мы здесь поставим.

Роуза уставился на дверь.

— Найдите Тарсела, квартирмейстер, — наконец сказал он. — Дверь распахивается наружу. Мы прикрепим плиту к полу, чтобы она не закрывалась полностью. Также толстые цепи и висячие замки, так что она может открываться не более чем на несколько дюймов. Ключи будут у Фиффенгурта.

— У него? Этого идиота? — воскликнула Оггоск. — Почему бы тебе не оставить их себе? Или не передать Гангруну? Ключи — обязанность казначея.

— Мистер Гангрун в последнее время несколько не в себе, — сказал Фиффенгурт.

— И ты родился не в себе, ты, старая просоленная морская крыса! Нилус, выбери кого-нибудь другого, этот косоглазый растяпа только сбросит их в головы или швырнет...

— Оггоск, замолчи!

Что-то в его голосе заставило Фелтрупа встревоженно поднять глаза. Роуз сжимал виски. Его глаза были закрыты, а на лице застыло выражение мучительного усилия — или, возможно, просто боли. Остальные тоже это заметили. Мистер Фиффенгурт и леди Оггоск обменялись взглядами — первыми без злобы, которые Фелтруп когда-либо видел.

Затем Роуз открыл глаза и обвел их всех яростным взглядом.

— Это существо обладает знаниями, которые могли бы спасти корабль. Вытяните их из него, вы четверо. Больше вас ничего не касается. Квартирмейстер, ваши обязанности перейдут к мистеру Берду. Проконсультируйтесь с вашим Полилексом, проконсультируйтесь с гарпунерами, проконсультируйтесь с чертовыми звездами, если хотите. Но принесите мне что-нибудь к закату. Это все.

Но это было еще не все. Капитан Роуз тяжело поднимался по Серебряной Лестнице, задумчивый и напряженный, когда крики прервали его размышления. Он взбежал по трапу, миновал нижнюю и жилую палубы, требуя отчета. Ползуны, шкипер! кричали матросы. Ползуны возвращаются!

— Бить сбор, дураки! — крикнул он.

Его команда помчалась впереди него. Зазвучали барабаны, корабль с ревом ожил. Когда Роуз выбежал на главную палубу, он обнаружил, что команда смотрит в небо.

Стая птиц летела к ним с острова: те же самые огромные ласточки, несущие в когтях маленьких человечков. Большая стая, но не такая большая, как та, что два дня назад унесла боевые силы Талага с «Чатранда». Роуз быстро прикинул: около двухсот ползунов возвращались на корабль.

Для чего, во имя Девяти Ям? Неужели они собираются напасть?

Внезапно чей-то голос прошептал ему на ухо:

— Ветер уже несколько дней несет кровь, Роуз. Кровь ползунов. Мы это учуяли.

Призрак капитана Маула, почти невидимый в ярком утреннем свете.

— Турахи, на палубу! — взвыл Роуз. — Биндхаммер, Фегин, поднимайте своих людей наверх — не отдавайте такелаж этим вонючим вшам! Пожарные команды к цепным насосам. Хаддисмал, отправь своего стрелка на боевую вершину! Остальные — будьте наготове, будьте наготове.

Сандор Отт стоял на крыше рулевой рубки с луком в руке. Стая быстро приближалась. Морпехи высыпали из люков, как бронированные муравьи.

Но на этот раз птицы не опустились на палубу. Вместо этого они пролетели прямо и ровно над шкафутом «Чатранда», обогнув верхушку грот-мачты, и, хлопая крыльями, полетели дальше, все еще крепко держа ползунов в своих когтях. Мгновение спустя экипаж в средней части корабля был забросан крошечными предметами, сотнями сыпавшимися сверху.

— В укрытие, ребята! — закричал Фегин, но мгновение спустя добавил: — Отставить, отставить. Что это, во имя Питфайра, капитан Роуз?

Бомбардировка прекратилась. Роуз изумленно уставился на предметы, разбросанные по палубе: крошечные мечи, еще более крошечные ножи, луки и стрелы, подходящие для кукольных ручек. Икшель сложили оружие.

— Приготовиться! — крикнул он во второй раз, хотя никто не посмел бы пошевелиться без его согласия. Ласточки повернули на восток, направляясь к устью залива. Они держались подальше от утесов, как будто сами икшели опасались нападения с этой стороны. Роуз крикнул, чтобы ему принесли подзорную трубу. К тому времени, когда он увидел птиц, они снова опускались на одну из больших скал за Стат-Балфиром. Пока он наблюдал, они мягко приземлились на голый камень, всего в нескольких ярдах над волнами моря.

— Что все это значит? — воскликнул сержант Хаддисмал. — Что, во имя Рина, могло заставить их захотеть прилететь туда отдохнуть?

В течение нескольких минут больше ничего не происходило, за исключением того, что рассвет становился ярче, а воздух чуть менее холодным. Затем дозорный закричал, что одинокая птица летит в обратном направлении от скалы.

Роуз нашел ее с помощью своей подзорной трубы. Птица несла ползуна, и когда она приблизилась, Роуз увидел, что это был не кто иной, как лорд Талаг. Как и прежде, ласточка оставалась высоко над палубой. Но на этот раз, когда она подлетела ближе, Талаг высвободился из когтей птицы и самостоятельно, в ласточка-костюме, полетел по кругу вокруг корабля. Его полет был трудным и коротким: он долетел только до кончика грот-мачты, примерно в четырехстах футах над палубой. Там он приземлился, скрестил ноги и сел. Теперь Роуз мог видеть, что ласточка-костюм был изодран в клочья и испачкан темной кровью.

Фиффенгурт оказался прав. Они сражались с островными ползунами. И эти двести... Неужели это все, что осталось от клана?

Наверху поднялась суматоха: Талаг что-то закричал марсовым. Они сразу же передали это сообщение по цепочке людей. Роуз заставил их повторить его дважды, так как едва мог поверить своим ушам. Талаг попросил Роуз взобраться на грот-мачту, достаточно близко для приватной беседы «между мужчинами, которые заботятся о своем народе».

Какая наглость! подумал Роуз. Как будто моей команде поможет еще одна порция лжи и лицемерия.

— Если ползун хочет поговорить, он может спуститься на квартердек, — сказал он вслух. — В противном случае пусть он там сгниет.

— А еще лучше, — сказал Отт, приближаясь с кормы, — позвольте мне сбить его с насеста стрелой. Вы знаете, что он этого заслуживает.

В глазах мастера-шпиона мелькнул огонек. Роуз нахмурился.

— Он заслужил смерть, — согласился он. — Очень хорошо, мастер-шпион: захвати с собой и меткого стрелка. Если ползун не объяснит свои действия в течение двадцати минут, вы с ним устроите соревнование по стрельбе из лука, и мы будем делать ставки.

Отт с удовлетворением посмотрел на него:

— Вы меня удивляете, капитан. Я уже почти решил, что вы безнадежно размякли.

Матросы передали ответ капитана лорду Талагу. Ответ икшеля пришел незамедлительно. Талаг утверждал, что знает секрет метателей камней. Он поделится им с Роузом, если капитан заберется наверх и с ним поговорит.

Хитрый ублюдок, подумал Роуз. Шанс освободить корабль был единственной надеждой, которую он не осмеливался отвергнуть. Даже видимость безразличия деморализовала бы экипаж. И теперь по меньшей мере дюжина человек знали, что обещал Талаг.

— Очистить мачту, — крикнул он. — Я поговорю с ползуном наедине.

Он ожидал гнева Отта, но мастер-шпион просто смотрел на него, в глазах светилось любопытство — более тревожная реакция, чем гнев. Роуза стал подниматься.

Прошли годы с тех пор, как он поднимался выше брам-стеньги. Спускающиеся марсовые смотрели на него с беспокойством, но знали, что лучше промолчать. Капитан Кри, непринужденно развалившийся на боевом марсе, не отличался подобной сдержанностью: Не торопись, старина! Нет ничего более жалкого, чем капитан, разбивающийся насмерть на собственном корабле.

Роуз улыбнулся призраку. На самом деле Кри именно так и поступил.

К тому времени, когда он добрался до верхней перекладины, у него кружилась голова. Лорд Талаг поднялся и пошел вдоль тяжелого бруса, пока не оказался в нескольких ярдах от капитана. Двое мужчин были одни на мачте.

— Спасибо, что пришел, — сказал лорд Талаг.

Роуз тяжело дышал. Он перекинул одну ногу через рангоут, зацепился локтем за форштаг и прислонился спиной к мачте. Солнце припекало ему лицо.

— Чего ты хочешь, ползун?

— Смерти, — сказал Талаг, — но я еще не заслужил освобождения.

Роуз прикрыл ладонью глаза. Талаг сидел на мачте, и, хотя он старался этого не показывать, Роуз знал, что ползун испытывает острую боль. Кровь была не только на его комбинезоне: она засохла у него на руках, леггинсах, превратила волосы в липкую массу.

Талаг развел руками. Легкая безжизненная улыбка на его губах.

— Узри, враг. Девятый лорд дома Иксфир, глава своего клана. И то, что осталось от его клана.

— Зачем ты привел свой народ на ту скалу? Они не могут быть там в безопасности.

Талаг посмотрел на него.

— Безопасность, — сказал он. — Прекрасное слово. Безопасность.

— Не начинай нести треклятый бред.

— Прости меня, — сказал Талаг. — Видишь ли, именно об этом и был тот сон. Быть в безопасности. Это было то, что я обещал им много лет назад. Вот почему мы привели «Чатранд» на этот остров.

Сломленный мужчина, разбитый мужчина. В другое время Роуз разозлило бы само его присутствие. Сегодня то, что он чувствовал, было чем-то более мрачным: узнавание, сходство между ними. Роуз похолодел от этой мысли.

— Ты обещал рассказать о тех, кто кидает на нас валуны.

Талаг кивнул:

— Я расскажу тебе все, что знаю о моих... братьях, живущих на Стат-Балфире. На самом деле я готов рассказать тебе все, что знаю, за исключением местонахождения моих людей на твоем корабле. Мое слово в этом. И никаких условий.

— Ты ничего не хочешь взамен?

Талаг устремил свой побежденный взгляд на Розу. В нем не было ни гнева, ни надежды на себя. И никакой гордости, совершенно никакой. Это было так, как если бы с мужчины, стоявшего перед ним, содрали кожу.

— — Хочу я кое-чего немыслимого, капитан, — сказал он. — Но знаю, что не могу торговаться. Я здесь, чтобы просить милости.

Роуз и Талаг разговаривали на удивление долго. На палубе внизу многие из наблюдавших их совещание начали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Только Сандор Отт стоял как статуя, устремив свою подзорную трубу на эту пару от начала до конца.

Разговор закончился явно воинственно: Роуз тряс своей лохматой головой, ползун расхаживал по рангоуту и жестикулировал со все возрастающей настойчивостью, наконец они оба закричали, и лорд Талаг в ярости бросился прочь от «Чатранда».

Десятки рук собрались у грот-мачты, наблюдая, как Роуз медленно спускается. Когда он, наконец, достиг палубы, Сандор Отт протянул ему стакан свежей воды.

— От вашего стюарда.

Капитан напился как лошадь, потом вытер бороду и крикнул:

— Убирайтесь вон, вы, глазастые чайки! Разве у вас недостаточно обязанностей?

Команда разошлась, остались только Отт и Хаддисмал. Роуз поднял куртку, достал чистый носовой платок и вытер лицо.

— С ними покончено, — сказал он. — Островитяне меньше похожи на народ Талага, чем мы на Черные Тряпки. Они все ползуны, но я не это имел в виду. Они могут понимать речь друг друга — или ее достаточную часть. Но больше у них нет ничего общего. Стат-Балфир религиозен и разделен. Они обращаются с низшими сословиями хуже, чем с собаками.

— Что ты имеешь в виду под «низшими сословиями»? — спросил Отт. — У кланов разные звания, разные привилегии?

— Кланов больше нет, — сказал Роуз. — Это теократия. Знать живет как султаны, издает законы, разговаривает с Богами. Низшие просто следуют за ними. И самый низкий из низких... — Роуз покачал головой. — Талаг сказал, что видел мужчину, болтающегося в петле на обочине тропы. Он спросил, в чем заключался его проступок, и они ответили: «Он был застигнут врасплох теми, кто был выше его по положению». Просто стоя на холме. Потому что вода течет вниз по склону, и он мог сделать эту воду нечистой.

— Боги смерти! — воскликнул Хаддисмал.

Сандор Отт пристально смотрел на устье залива:

— Те две сотни, на скале?

— Все, кто остался в живых, — сказал Роуз. — Островитяне были готовы предоставить Талагу более высокий статус — из-за магии ласточек. Но не его народу — они были нечисты. Любой посторонний — икшель или кто-то еще — нечист. И когда местные попытались загнать их в рабочие сараи, под замок...

— Талаг взорвался.

— Конечно, — сказал Роуз. — Последние мобилизованные были спасательным отрядом. И великое поражение. Икшели Талага сражаются лучше, но на этом острове десятки тысяч ползунов. Они правят каждым его дюймом. Та скала была единственным местом, где остатки клана смогли приземлиться.

Отт уставился на него, не мигая:

— Ты имеешь в виду, кроме этого корабля. Это то, о чем он просил, верно? Благополучно вернуться на «Чатранд», корабль, который они однажды захватили, корабль, который они почти уничтожили?

— Такова была его просьба, — сказал Роуз. — Он сомневается, что ласточки достаточно сильны, чтобы перенести их на другой остров. Даже самый близкий.

— И взамен он рассказал тебе, как мы могли бы сбежать из этой богами забытой бухты?

Роуз заколебался, и остальные мужчины увидели, как потемнело его лицо.

— Ничего подобного, — наконец сказал он. — Это была всего лишь хитрость, чтобы заставить меня его выслушать.

Он глубоко, задумчиво вздохнул, затем повернулся и неуклюже зашагал к корме.

— Но, капитан, что вы ему сказали? — спросил Хаддисмал.

Роуз остановился, оглядываясь через плечо:

— Что я ему сказал? Что ему лучше надеяться, что птицы сильнее, чем кажутся. Или же ждать шторма, который смоет их с этого насеста и положит конец их страданиям. Что я скорее сгнию в Ямах, чем приму его корабельных вшей обратно на борт.

Хаддисмал потерял дар речи, разрываясь между одобрением и ужасом. Сандор Отт тоже держался очень неподвижно, сжимая сложенную подзорную трубу и внимательно изучая капитана.

Оказавшись в своей каюте, Роуз велел стюарду налить ему щедрую порцию бренди, затем пересел за свой стол и начал писать письмо. Выпив, он велел стюарду натереть пол. Но несколько минут спустя он оторвал взгляд от страницы и рявкнул:

— Что ты там делаешь? Встань с колен и принеси мне вон ту лампу.

Стюард снял с цепи лампу на моржовом жире и поднес ее капитану. Роуз подул на письмо, сложил его вдвое. Из ящика стола он достал кусочек сургуча и ложку. Растапливая немного воска над раскаленной лампой, он сурово посмотрел на собеседника.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Сорок девять или пятьдесят, сэр. Мои родители не очень-то ладили с датами.

— Ты должен оставить Торговую Службу и научиться ремеслу в Этерхорде. Если, конечно, тебя не убьют. Если тебя убьют, я утверждаю, что в загробной жизни ты должен проявлять благоразумие. Никому не говори, что был слугой. Ты хорошо говоришь, у тебя прекрасные манеры за столом. Никто не догадается о твоем скромном происхождении.

— Оппо, капитан, — сказал стюард. Он много лет прослужил у Роуза и был неспособен удивляться.

— Это письмо для герцогини, — сказал Роуз. — Доставь это завтра, когда она встанет. А до тех пор храни его при себе, в целости и сохранности, вне поля зрения. А теперь иди и поешь.

— Но... ваш собственный ужин, сэр...

— Иди, я говорю. Возвращайся на рассвете с моим чаем.

Оставшись один, Роуз сидел, положив обе руки на стол. Ни звука, ни шороха. Все призраки остались за его дверью. Он кивнул сам себе: их сдержанность была знаком, порог пройден. Теперь оставалось только ждать.

В полночь он все еще был там, совершенно бодрствующий, с нетронутым бренди. Сегодня ночью он, казалось, был одарен исключительным слухом. Все звуки его корабля, грохочущей, спотыкающейся, ругающейся человеческой машины, достигали его сознания подобно заклинанию, известному наизусть. В две склянки после полуночи в его дверь кто-то поскребся. Он встал, подошел к двери и открыл ее; рыжая кошка с искалеченным хвостом вопросительно посмотрела на него.

— Входи, — сказал он, и животное вошло.

Весь следующий час Снирага сидела на столе перед ним и мурлыкала. Затем он провел рукой по своему лицу (сухое, плоское, в ямках — лицо напоминало заброшенный пирс) и задул лампу. Теперь комнату освещали только звезды, тускло проникавшие сквозь окна и световой люк в крыше. Он встал и отнес кошку в свою спальню, закрыв ее изнутри. Затем он подошел к окнам галереи.

На корабле было так спокойно, как никогда раньше. Роуз отпер высокий иллюминатор по правому борту, широко распахнул его, затем подошел к противоположной стене и сделал то же самое. Холодный ночной ветерок проскользнул в каюту, принеся с собой плеск воды о корпус, скрип растяжек бизань-мачты.

Очень скоро они прибыли. Беззвучно, как и клялся Талаг. Черная река птиц, влетающих в одно окно и вылетающих через противоположное. Они так и не приземлились, не сбавили скорость. Но когда они пролетали через каюту, из их когтей выпадали ползуны, мягко, по-кошачьи приземлялись на ноги и бежали в укрытие, едва коснувшись земли.

Конечно, бежать им было особо некуда. В его каюте не было ни щелей, ни дыр, через которые они могли бы сбежать. В любом случае довольно многие были слишком изранены, чтобы бегать. Ползуны образовали круг посреди его ковра, повернувшись спинами к центру — безоружные, до жалости уязвимые. Самые сильные подняли покалеченных на спину.

Лорд Талаг прилетел последним. С подоконника он заставил своих икшелей считать, их рты открывались и закрывались, когда они беззвучно кричали. Затем Талаг слетел на ковер и повернулся лицом к Роузу. Он отдал странный салют, подняв меч, которого у него больше не было, затем опустился на колени и прижался лбом к полу.

Роуз нахмурился. Он не думал, что Талаг способен на такой жест, или что он, Роуз, когда-либо сможет счесть его искренним. Этот был искренним.

— Вставай, — прошипел он как можно тише. — Вот ваш транспорт. Вы поместитесь?

Он указал на потрепанный морской сундук у стены. Талаг кивнул:

— Да. Надеюсь, здесь есть отдушины?

— Ты их увидишь. — Роуз подошел к сундуку и перевернул его на бок, придерживая крышку приоткрытой. — Быстрее, черт бы вас всех побрал, — прошептал он.

Ползуны, как муравьи, потекли в сундук. Когда все они оказались внутри, Роуз медленно приподнял сундук и закрыл крышку. Затем проверил вес.

Желчь Рина.

Две сотни ползунов — и, что, два фунта на штуку? Он размял руки, расправил плечи, подошел к двери своей каюты и прислушался: поблизости никого не было. Он приоткрыл дверь и вернулся к сундуку, глядя на него как на врага. В юности он на спор протащил по трапу пятисотфунтовую бочку виски. Но его юность была воспоминанием, гостем, пришедшим с мечтами и обещаниями. Посетитель, лица которого он больше не мог вспомнить.

Он поднял сундук. Ползуны зашевелились. Он двинулся к двери, пошатываясь, как тягловое животное. Он представил, как падает в обморок, как ползет по лестнице, как его находят турахи с явными доказательствами безумия и измены.

Он и сам не мог бы сказать, как ему удалось спуститься. Помогали ли ему призраки, могли ли они придать ему телесную силу? Или это было просто его убеждение в том, что однажды выбранный путь должен быть пройден до конца?

На пороге нижней палубы он прислонил сундук к стене и опустил его на землю. Боль, как от ножа в спине. Порванная мышца. Он поднял крышку. Лорд Талаг и истекающие кровью остатки дома Иксфир беззвучно подняли головы.

— Бегите, маленькие ублюдки, — выдохнул он. — Бегите, спасая свои жизни, и не позволяйте мне больше никогда увидеть ваши лица.

Они исчезли, тихие, как вздох ветра в тростниках. Ни один из них не преминул поклониться перед бегством. Зачем он это сделал? Как Талаг заставил его позаботиться о них?

Слишком поздно для таких вопросов. Роуз поднял сундук (теперь почти невесомый) и продолжил спускаться на спасательную палубу. Его работа не закончена. Где-то в темноте ждало более серьезное испытание.

— Курлстаф, — прошептал он. — Иди сюда, ты, старый извращенец. Спенглер. Левирак, Маул. Почему вы прячетесь именно сегодня, из всех мерзких ночей? Выходите, я говорю. Мне вы нужны, как свидетели.

Они подходили, ковыляя в темноте. Они шли неохотно, глядя на него с неловким уважением. Только Курлстаф, с его губной помадой, браслетами и боевым топором, осмелился заговорить.

— Ты самый безумный из нас всех, — сказал он.

Роуз двинулся дальше, и капитаны-призраки последовали за ним. Наконец он остановился перед зеленой дверью, запертой на висячий замок, как он и приказал. Он поставил сундук на пол и порылся в кармане. С самого начала своей карьеры Роуз ни разу не выдавал ключи, не сохранив дубликаты для себя. Он расстегнул висячие замки и позволил цепям упасть.

Свисающая лампа с шипением ожила, когда он приблизился. Казизараг, как и прежде, стоял в центре камеры, его золотистые глаза искали Роуза. На этот раз демон молчал, как будто знал (и, возможно, действительно знал), что насмешки — последнее, в чем он нуждался сегодня вечером. Но он ухмыльнулся капитану широкой, лукавой улыбкой, полной зубов.

Роуз уронил сундук и уставился на него, сверху вниз.

— Ты можешь забрать золото, — сказал он. — Все золото, и другие сокровища. Как Окончательная Морская Власть на этом корабле, я могу обойтись без него. Я отдаю его тебе.

— Если.

— Если ты поклянешься не искать его до тех пор, пока корабль не встретит свою гибель. Гибель, которую ты не ускоришь.

— Ты сегодня не слишком-то хорошо торгуешься — сказал маукслар. — Я не могу покинуть судно, пока киль «Чатранда» не треснет и его кровь не прольется вместе со всей магией, которая течет через него. Только тогда эта тюрьма меня освободит.

Роуз оглянулся на Курлстафа, который смущенно стоял на пороге. Другие призраки не осмелились войти.

— А как насчет нашей тюрьмы, Роуз? — спросил Курлстаф. — Когда корабль утонет, отправимся ли мы отдыхать? Или мы будем вечно гнить вместе с остовом корабля? Спроси его, спроси его!

Роуз снова повернулся к маукслару:

— Проснувшаяся крыса рассказала мне, что ты можешь смотреть сквозь стены этого корабля, как если бы они были стеклянными.

Демон просто ждал, пристально глядя на него.

— Можешь смотреть везде, кроме большой каюты. Последняя, я полагаю, охраняется магией более сильной, чем твоя. Арунис тоже не смог ее пробить. Каюта закрыта для магических зондов. Мы могли бы даже спрятать в нем Нилстоун, так?

— Вы могли бы, но я знаю лучше.

— Вопрос в том, сможет ли она?

— К чему ты клонишь, капитан?

Роуз проигнорировал вопрос:

— Крыса также сказала, будто ты можешь заставить куриное яйцо светиться, как солнце.

— Легко.

— Ты не мог бы заставить его гореть? Гореть энергией смерти, пульсировать проклятиями, как алтарь проклятых? Не мог бы ты сделать его таким черным, чтобы оно поглощало свет так же, как ты поглощаешь золото?

Маукслар уставился на него, зачарованный и потрясенный:

— Сумасшедший. Ты просишь второй Нилстоун. Конечно, я не могу создать ничего подобного, так же как не смог бы заложить новые основы под этот мир. И если бы у меня была такая сила, я бы никогда не предложил Нилстоун в качестве подарка. Ни тебе, ни Макадре. Даже моему смертному отцу, Повелителю Огня, который породил меня в своем доме страха.

Роуз покачал головой:

— Мне не нужен еще один Нилстоун. Всего лишь поддельная копия. Что-то такое, что Макадра почувствует на расстоянии и примет за настоящий Камень.

Демон снова ухмыльнулся:

— Приманка, ты, старый волк?

— Наживка, — сказал капитан Роуз.

— Для нее, да? Для Белой Вороны. Нилус Роуз, ты непредсказуем, и это самый лучший комплимент, который я могу тебе сделать. Подделка: почему бы и нет? Но тебе придется предоставить какой-нибудь солидный артефакт. Я не могу закрепить такое заклинание в воздухе.

Роуз кивнул. Он сунул руку в карман пальто и вытащил маленький предмет, блеснувший в свете лампы. Это был стеклянный глаз масалымского леопарда, талисман на удачу, которым он чуть не подавился.

Демон оценивающе его изучил.

— Этого будет достаточно, — сказал он. — Но теперь мы подошли к делу: что ты мне дашь?

— Золота недостаточно?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— Тогда твоя свобода, — сказал Роуз.

— Моя свобода! — в ярости выплюнуло существо. — И какую клятву ты дашь, король мошенников? Знаешь ли ты, сколько людей приходило сюда на протяжении веков — моряки, офицеры, смолбои, третьеразрядные волшебники, влюбленные, ищущие место для свиданий, ассасины, которым нужно было спрятать тела? Знаешь ли ты, капитан, сколько людей обещали мне свободу — клялись, что откроют камеру прямо сейчас, не бойся, если только. Если только я дарую им то, вылечу от этого, раскрою секреты вечности перед их маленькими грызущимися умишками. Вы все одинаковы. Вы принимаете позы. И когда вы забираете что-то у меня, вы выходите в эту дверь и проводите остаток своей жизни, не думая о пленнике, которого оставили в темноте.

Взгляд Роуза по-прежнему был неумолим:

— Неужели я на них похож? Неужели я выгляжу так, будто у меня есть время, которое я могу потратить впустую?