Ночь роя

— Наши враги перелезли прямо там, поверху, — сказал капрал Мандрик, указывая на цепочку следов на склоне. — Мы поступим так же, верно?

— Наверху нет деревьев, за которыми можно спрятаться, — сказала Энсил.

— Другого пути нет, — сказал Герцил. — Мы должны перелезть быстро и надеяться на лучшее. Держите капюшоны поднятыми, а клинки подальше от солнца.

Они надели свои белые капюшоны и взобрались на неровный сугроб. С вершины они увидели, что лавина была по меньшей мере в милю шириной и рухнула прямо с горы на много миль. Это было похоже на линию, которую оставляет палец, когда им проводят по пыльной классной доске. Ничто не устояло на пути лавины.

— Посмотрите туда, в соседнюю долину, — сказал один из селков, указывая. — Видите две сходящиеся дороги и четыре стоячих камня? Это Перекресток Исима, нам надо туда.

Пазел едва мог разглядеть четыре камня, которые были сгруппированы в квадрат. Затем селк зашипел и потянул всех вниз.

— Солдаты! — сказал он. — Солдаты-длому! Они скрыты камнями.

— Я их не вижу, — сказала Лунджа. — Я едва вижу сами камни.

— Глаза селков острее наших, — сказал Болуту, — и сегодня это хорошо, если означает, что они тоже не могут нас заметить.

— Если только кто-нибудь из них не достанет подзорную трубу, — сказал Герцил. — Двигаемся дальше.

— Минуточку, — сказала Таша. Она указала вниз по склону лавины. — Это наша тропа, верно?

Пазел прикрыл глаза рукой. Далеко внизу по склону вторая цепочка следов пересекала снежную ленту. Темноволосый селк тоже прикрыл глаза рукой.

— Да, — наконец сказал он, — это второй поворот, а под ним есть третий, гораздо дальше, который, возможно, вы не видите. В конце должен быть и четвертый.

— Можно срезать? — с сомнением спросила Лунджа.

— Похоже на то, — сказал селк, изучая склон. — Там есть несколько небольших снежных полок, самое большее восемь-десять футов высотой. Вероятно, именно поэтому наши враги не взбирались на них. Но эти полки не помешают нашему спуску. Идя напрямик мы можем сэкономить день ходьбы.

— И быть замеченными и убитыми, — сказал Пазел. — Отличная идея, Таша, но нам лучше спрятаться под деревьями.

— Иногда ты становишься вязким, как холодная овсянка, приятель, — сказал Нипс. Он указал вниз по склону, по которому они только что поднялись. — Мы можем спуститься на край лавины и остаться скрытыми от кого бы то ни было в той долине. А после захода солнца мы сможем подняться сюда и продолжить путь.

— Что, в темноте? — воскликнул Мандрик.

— В темноте, — сказал Олик, кивая. — Да, черт возьми, это прекрасная идея. Этот снег утрамбован: он обеспечит лучшую опору, чем тропа.

— А эта плохая погода, о которой ты говорил, надвигается? — требовательно спросил турах.

— Тем больше причин спускаться быстро, — сказал Герцил. — И, кстати, идя по лавине мы можем быть уверены, что не заблудимся. Но ты прав, что остерегаешься, Мандрик. Сегодня вечером мы должны связаться, как и раньше.

Так и решили. Они отступали к краю лавины, пока та не скрыла их от долины, и оттуда начали спускаться. Наклон снежного покрова затруднял ходьбу, но их воодушевляла мысль о том, что так они быстрее покинут горы, и даже приближение темноты не омрачило их настроения. Лучше идти всю ночь напролет, чем пытаться лечь спать на таком холоде, подумал Пазел. Но ветер усиливался, и селки с тревогой поглядывали через плечо на Уракан.

С наступлением темноты они снова взобрались на снежный гребень. Связавшись, они начали ощупью спускаться вниз, остроглазые икшели на плечах селков указывали дорогу. Пока оставалось немного света, они неуклонно продвигались вперед, никогда не отходя далеко от края лавины, и вскоре пересекли первый поворот. Луны были скрыты вершинами гор, но звездный свет помогал Пазелу найти опору, и время от времени какой-нибудь селк оглядывался на него сияющими голубыми глазами. Они спрыгнули с нескольких десятифутовых полок без происшествий, хотя падение в темноту напугало Пазела больше, чем он хотел признать. Хватит! подумал он, жестко приземлившись в третий раз. В следующий раз кто-нибудь может чиркнуть треклятой спичкой внизу, чтобы мы знали, как далеко падать.

Они добрались до второго поворота и двинулись дальше. Но вскоре после этого поднялся ветер, холодный и жестокий, и начал падать снег. Пазел был потрясен скоростью приближения бури. Прежде чем кто-либо из них успел заговорить, они уже шатались и прикрывали глаза от летящего снега.

— Вниз, вниз, к деревьям! — взревел Герцил. — Крепко держите икшелей! Валгриф, держи пса рядом с собой!

Они удрали с открытой ветру поверхности лавины и начали зарываться в ее откос, используя кирки, ножны, голые руки. Это было гораздо труднее, чем рыть ход в свежей пороше на Исараке: это был старый, плотный снег, и под ним лежало много сломанных сосен, а света вообще не было. Тем временем разразилась настоящая снежная буря, снег хлестал горизонтально, хрупкие сосны ломались вокруг них, а ветер выл как толпа измученных душ.

Наконец они все оказались вне досягаемости урагана. Они вырыли тесную нору, насыпав из выкопанного снега стену и подперев отверстие ветками, чтобы хотя бы частично защитить от ветра. Но они были слепы и промокли насквозь. Селкское вино пошло по кругу, но когда подошла очередь Пазела, он обнаружил, что его неудержимо трясет, и на подбородок пролилось больше, чем ему удалось проглотить. «Вытритесь! — сказал Герцил. — Используйте селкские платки. Используй все, что вам нравится, но сделайте это сейчас». Платок Пазела был у него на шее. Внешний слой был влажным, но внутри складок, как ни удивительно, было сухо. Он неистово растер им свои конечности, и к ним вернулось немного чувствительности.

— Я расстелил на снегу полотно, — сказал Герцил. — Сядьте на него и прижмитесь друг к другу, чем ближе, тем лучше.

— Ночные Боги! — крикнул капрал Мандрик. — Мистер Болуту, ваш рюкзак горячий! Треклятый Нилстоун выделяет тепло!

— Не грейтесь у Камня! — сказал селк. — Его тепло иллюзорно; старые истории рассказывают именно о такой ловушке. Он не может вас согреть; он может только ошпарить и убить. Если бы Арпатвин был здесь, он бы объяснил.

— Ну, его здеся нет, — проворчал турах, ерзая, — и мне не нужон маг, чтобы отличить горячее от холодного. Дайте сюда свой рюкзак, Болуту; позвольте мне передвинуть его в центр. Посмотрим, кто не согреет руки.

— Держитесь подальше от Камня!

Это была Таша — и, одновременно, не она. В ее голосе прозвучало больше свирепости, чем когда-либо Валгриф вкладывал в рычание. Мандрик застыл, и ни он, ни кто-либо другой больше не потянулся в направлении Болуту.

Пазелу и раньше бывало холодно, но теперь он понял, что это были всего лишь шутки. Его охватила смертная боль, как и их всех, стонущих, слепых. Даже селки тихо дрожали. Герцил заставил их отчитаться, одного за другим: пальцы на ногах сухие? Головы плотно закрыты? Все ли они ощущают свои конечности?

— У меня их больше, — сказала Майетт.

— Тогда спите — если хотите утром проснуться, — рявкнул Герцил. — Где вы, ползуны? Идите сюда.

Пазел услышал, как женщины мрачно рассмеялись на языке икшелей.

— Он только пытается спровоцировать нас, чтобы мы были настороже и живы, — сказала Энсил.

— Конечно, — согласилась Майетт. — Знаешь, сестра, я почти могла бы полюбить этого мужчину.

— Мне не нравятся его подмышки, — ответила Энсил.

Затем Герцил раздал сухофрукты, маковые лепешки, лесные орехи и черствый черный хлеб.

— Ешьте! — сказал он. — Пища — это уголь, ваш желудок — печь; вы увидите, как быстро уголь сгорает в печи.

— Сколько осталось до рассвета? — спросила Таша.

— Достаточно много. Жуй свою еду.

— Питфайр, теперь он думает, что он капитан Роуз, — пробормотал Нипс.

Смеяться было больно. Было больно дышать, двигаться, воздерживаться от движения. Кто-то (какая разница, кто) заключил Пазела в медвежьи объятия; сам Пазел крепко прижался к Таше и обнаружил, что она, в свою очередь, обвилась вокруг Валгрифа, который свернулся калачиком. Пазел слышал, как Нипс и Лунджа перешептывались — оскорбления, угрюмые извинения, затем более мягкие слова, которые он старался не слышать. Время замедлилось, как будто они были пойманы в ловушку какой-то дьявольской церемонии, проводимой ради жестокости и ничего более. Они держались друг за друга. Мало-помалу вой бури стих.

Когда селки объявили, что наступил рассвет, Пазел им не поверил: все еще было темно, стояла кромешная тьма. Но затем гнездо конечностей и тел распалось (сведенные судорогой мышцы, новые крики боли), и, внезапно, с одной стороны хлынул свет. Буря насыпала еще восемь футов снега на склон лавины. Ослепленные, они выползли наружу, на яркое солнце и свежий, неподвижный воздух.

Ураган оставил свои отметины. У людей — холодные волдыри на руках и ногах, некоторые из них кровоточили. У длому дела обстояли хуже: их кожа местами потрескалась, а кровь в ранах застыла в виде крошечных кристалликов, которые выпадали при движении, как розовая соль.

— Пещеры защитили бы нас, — сказал Герцил. — Я был неправ, настаивая на таком образе действий.

— Нет, воин, — сказал принц Олик. — Если бы мы задержались на вершине горы, нам все равно пришлось бы преодолевать весь спуск, причем по гораздо большему слою снега, глубиной по пояс. Весь этот день нам пришлось бы рыть проход через него только для того, чтобы добраться до места, где сейчас стоим.

Герцил кивнул, но, похоже, не был склонен видеть в этом светлую сторону:

— Мы выиграли немного времени. Мы должны выиграть еще больше. Давайте прогуляемся часок перед завтраком; движение пойдет нам на пользу.

Они с трудом начали спускаться по склону лавины, пробираясь по свежевыпавшему снегу, как купальщики в прибое. Третий поворот тропы, конечно, был совершенно потерян из виду, но селки все равно нашли его — по чуть более широкому промежутку между деревьями. Они пошли по нему прочь от вершины, круто спускаясь вниз. Воздух потеплел, их конечности согрелись, и, постепенно, глубина снега уменьшилась.

Большую часть того дня они шли молча — вдоль берега замерзшего озера, через лес странных вечнозеленых растений, пахнущих имбирем, вдоль края древней стены, протянувшейся на многие мили через предгорья: еще одна защита, прорванная ограми Трандаала. Снова и снова Пазел ловил себя на том, что всматривается в небо. Он видел множество стервятников, ворон и дятлов, но ни совы, ни Рамачни.

Старая стена стала еще более разрушенной, и путешественники пробирались между поваленными камнями. В какой-то момент Пазел обнаружил, что он и Нипс идут немного в стороне от остальных. Он украдкой огляделся по сторонам. Затем он прошептал на соллочи, родном языке Нипса:

— Послушай, приятель, мне нужно тебе кое-что сказать. Тебе, и никому другому.

Нипс моргнул:

— Питфайр. Что?

— Помнишь ночь на Дворе Демонов, когда я разговаривал с Эритусмой? Я пересказал тебе большую часть того, что она сказала. Но как раз перед тем, как исчезнуть, она сказала мне кое-что странное: есть еще одна сила, скрытая на «Чатранде». Волшебница не хотела мне говорить. Мне пришлось ее поддразнить, достаточно грубо.

— Какого рода сила? — спросил Нипс. — Ты имеешь в виду другой способ вернуть ее обратно?

— Нет, хотя ей бы это понравилось больше, — сказал Пазел, — и, кроме того, она треклято хочет, чтобы Таша сама пробила эту стену внутри себя. Эритусма считает, что сейчас это единственно правильный путь. Эта другая сила — нечто опасное, нечто безумное. Ты помнишь то место на палубе, где я обычно вешал свой гамак?

— Пиллерс с медными гвоздями.

Пазел кивнул:

— Она велела мне привести Ташу на это самое место. И ничего больше. «Когда она будет стоять там, она поймет, что делать». Вот и все. Мгновение спустя она исчезла.

Нипс явно старался сохранить спокойствие.

— Ты хочешь сказать, — сказал он, — что не рассказал никому? Ни Рамачни, ни Герцилу?

— Только тебе, — сказал Пазел. — Может быть, нам стоит рассказать им. Но что, если они перескажут это Таше? Она — проблема, разве ты не видишь? Если Таша узнает, она побежит к гамакам в то мгновение, как мы ступим на «Чатранд». Даже если это ее убьет.

— Она упрямая. Как мул голубых кровей. Но, Питфайр, эти медные гвозди? Должно быть, она видела их раньше.

Пазел искоса взглянул на него:

— Не будь тупицей, приятель. В отсеке всегда полно голозадых смолбоев.

Они чуть не рассмеялись. Пазелу нужно было посмеяться. Но он не позволил этого себе, не сейчас. Смех слишком легко мог перерасти в слезы.

— Если со мной что-нибудь случится...

— С тобой ничего не случится, Пазел.

— ...отведи ее туда одну, пожалуйста, и заставь быть осторожной. Эритусма предельно ясно дала понять: что бы там ни скрывалось, это последнее средство.

Нипс пообещал, и они поплелись дальше, навстречу удлиняющемуся дню. Руины закончились; земля стала плоской, и лес поднялся вокруг них, высокий, древний и, казалось, умиротворенный. Внезапно Валгриф застыл на месте. Он опустил морду и принюхался, затем обнажил клыки.

— Собаки, — сказал он. — Атимары. Они пробегали здесь ночью или сегодня очень рано утром.

— Много? — спросила Неда.

— Много, — ответил волк. — Большая охотничья стая, собак двадцать или больше. Но сейчас они, должно быть, далеко или хорошо спрятались; иначе я смог бы уловить их запах по ветру, а не только здесь, где их бока терлись о деревья.

Пазел почувствовал себя так, словно кто-то только что огрел его тростью по спине. Двадцать этих мерзких тварей!

— И что теперь? — спросил он.

— Еда, — сказал Валгриф.

— Прошу прощения?

Волк пристально посмотрел на них:

— Съешьте еду на несколько часов марша. Затем вымойте свои лица и руки, прополощите рот снегом и закопайте то место, куда вы плюнули. А вы, длому, смените повязки на своих бинтах. Вы должны похоронить здесь старые вместе со всем, что было запятнано кровью или испачкано едой.

— Для чего все это? — спросил капрал Мандрик.

— Чтобы остаться в живых, — сказал волк. — Стая такого размера гораздо опаснее, чем та, с которой мы столкнулись на мосту. Они убьют нас, если найдут — и они точно нас найдут, если учуют наш запах. Они не обратят внимания на одинокого волка, но они узнают запах крови длому. И запах вашей еды не похож ни на что в этом лесу. Вы должны удалить все его следы — и вымыть волосы, если сможете выдержать холод.

— Выдержим, — твердо сказала Лунджа. — Мы видели, что атимары могут делать этими клыками.

Они поели, оттерлись снегом и закопали то, что велел им закопать Валгриф. Затем они отправились в путь, более настороженные, чем когда-либо. Воздух под гигантскими деревьями был неподвижен и тих. Валгриф держался далеко впереди, селки бесшумно следовали за ним, держась достаточно близко, чтобы видеть отряд.

Почти час они без происшествий пробирались по лесу и не слышали ни звука, кроме карканья ворон. Затем Валгриф вприпрыжку вернулся к ним.

— Что-то не так, — сказал он. — Я чувствую запах собак: они гораздо ближе, чем раньше, но запах слабый, как будто некоторые из них исчезли. Возможно, стая разделилась.

— Или затаилась? — предположил Пазел. — Засада?

— Двадцать атимаров не стали бы ждать в засаде, — сказал волк. — Они просто разорвали бы нас на куски. Мы должны двигаться на север, подальше от их запаха.

Он побежал вперед, скрывшись из виду, а отряд, как и прежде, последовал за ним. Герцил и лучники-селки держали луки наготове; остальные шли, положив руки на мечи. Снежный покров к этому времени стал совсем тонким, и они слышали хруст листьев и веток у себя под ногами.

Пазел вздрагивал при каждом звуке. Он взглянул на высокие сосны вокруг них. Самые нижние ветви были в двадцати футах над их головами.

Затем Валгриф зарычал. Пазел обернулся и увидел силуэт собаки, мелькнувший между темными стволами в направлении волка. За ним последовал второй. Герцил развернулся, натягивая при этом свой лук. Селки тоже прицеливались.

— Не стреляйте!

Это был голос селка, кричавший издалека, из-за деревьев. Лучники остановились, и на мгновение Пазел испугался какого-то подвоха, потому что собаки только что приблизились к Валгрифу. Но это были не собаки, а пепельно-серые волки, и они приветствовали черное существо, радостном скуля.

— Каллан! Римкал! — рявкнул Валгриф. — Друзья, это мои сыновья!

Волки бегали кругами, тявкая и подпрыгивая. Проснувшиеся волки, как и существа в храме в Уларамите, и они приветствовали путешественников с большой учтивостью. Затем Пазел услышал, как четверо селков из их отряда закричали от радости.

— Киришган! — кричали они. — Дитя огня! Соплеменник!

Ибо это был он. Пазел тоже чуть не вскрикнул, но мрачная мысль заставила его придержать язык. Все, что Таулинин рассказывал ему о способе смерти селков, внезапно всплыло в его памяти. Киришган тем временем бросился вперед и обнял своих собратьев-селков, затем повернулся и с восторгом посмотрел на других путешественников.

— Приветствую тебя, Олик, принц и брат! Я испугался за тебя, когда услышал, что ты бросил вызов волшебнице. — Взгляд Киришгана переместился на Пазела. — Смитидор, — сказал он, — как я и надеялся, мы снова встретились.

— Значит, это ты? — спросил Пазел. — Ты... целый ты?

— Мы, селки, становимся целыми лишь однажды, — сказал Киришган, — и для меня это время еще впереди. Но да, Пазел, я из плоти и крови. А, вот и твоя семья! Сестра Неда, братья Нипс и Герцил, Таша Исик, которая покорила твое сердце.

Пазел покраснел. Он рассказывал о них Киришгану за чаем в храме Васпархавен. И, конечно же, селк помнил. Братья: конечно, это было совершенно верно, как и то, что он сказал о Таше. Настолько верно, что Пазел на самом деле не мог смотреть ей в лицо.

— Где ты был, Киришган? — спросил он.

— Среди селков Нолсиндар, которых я встретил в Западных Долинах Ансиндры. В течение восьми дней и ночей мы вели Воронов в веселую погоню, прочь от Уларамита и Девяти Пиков. Их были сотни, но мы сократили количество.

— А атимары? — спросил Валгриф.

— Убиты, отец, — ответил один из волков. — Они прочесывали эту долину от Уракана до Плачущей Лощины и не пропускали ни одно живое существо. Но с наступлением темноты они всегда собирались здесь, и прошлой ночью мы наткнулись на них во время бури. Римкал и я разделались с шестью, а селки убили остальных. Мы похоронили стаю недалеко отсюда, но, судя по запаху, какой-то стервятник нашел могилу и выкопал их.

— Где Нолсиндар? — спросила Таша.

— Отправилась в Бухты Илидрона, — сказал Киришган. — Когда мы увидели масштабы сил, собранных против вас, мы поняли, что кто-то должен был побежать вперед и подготовить «Обещание» к выходу в открытое море. Когда вы прибудете с Нилстоуном, терять время будет нельзя. Мы трое остались и искали вас в горах — мы догадывались, что вы перейдете Парсуа по Водному Мосту. Однако мы все еще были далеко к югу от Уракана, и вы переправились прежде, чем мы смогли прийти вам на помощь. На южных пиках все еще много хратмогов. И когда, наконец, мы добрались до последней горы перед Девятью, то увидели внизу ужасное зрелище: эгуар сражался с демоническим существом, вероятно, мауксларом. Еще больше меня обеспокоило то, что эгуар был нашим верным Ситротом, который поклялся никогда не оставлять Северные Ворота Долины без охраны.

Остальные сразу же рассказали ему о своей собственной битве с этим существом.

— Ситрот напал на меня, — сказал принц Олик. — Затем демон напал на всех нас, и Рамачни его прогнал. А теперь Ситрот и демон сражаются друг с другом. Как во всем этом разобраться?

— Ты видел нашего мага? — спросил Болуту. — Сову, норку, какие-нибудь признаки магии?

— Мы, конечно, многое пропустили, — сказал Киришган. — В битве опалялись деревья и таял снег, поднимались огромные облака пара. Мы могли видеть путь разрушения, ведущий назад по ущелью Парсуа. Маукслар набросился на него с зубами, когтями и огнем: он был быстрее эгуара. Много раз он нападал, как змея, и отскакивал за пределы досягаемости. Но огонь Ситрота горел жарче, чем у демона, и его укус был смертельным. Каждый удар, который он наносил, наносил ужасный урон. Наконец маукслар поднялся в воздух и улетел. Однако его крылья были обожжены. Он не мог ни улететь далеко, ни достичь вершин скал, и Ситрот преследовал его внизу. Я бы приветствовал эгуара, если бы наша собственная секретность не была столь важна.

Внезапно Валгриф и его сыновья застыли, их глаза и уши обратились на запад. Через мгновение Пазел услышал отдаленный рокочущий звук и эхо охотничьего рога.

— Это часть воинства Воронов, — сказал Киришган. Он взглянул на принца Олика. — Обычные солдаты Бали Адро, по большей части. Ты мог бы выехать и поприветствовать их, принц, но не думаю, что они тебе поклонятся.

— Не поклонятся, — кивнул Олик. — Макадра превратила императора в раба, но генералы все еще маршируют под его флагом, и ни один младший принц не может перевесить приказы Блистательного. Нас схватили бы — возможно, с выражением сожаления, — а затем предали бы пыткам и смерти.

— Что с Перекрестком? — спросил Валгриф. — С пиков мы видели расположившихся там врагов.

— За Стоячими Камнями всегда наблюдают, — сказал Киришган. — Мы должны держаться лесов и полей, если хотим, чтобы у нас был хоть какой-то шанс. Мы пересечем Митрат к северу от Перекрестка и Дорогу Исимы дальше на запад. Но мы должны идти быстро. Когда собаки не вернутся с наступлением темноты, всадники Макадры поймут, что случилось что-то серьезное, и соберутся здесь. Они все еще рассеяны, преследуя ложные цели. Но, собравшись вместе, они могли бы наблюдать за каждым дюймом обеих дорог и отрезать нас от моря.

— Мы бы путешествовали быстрее без нашего горного снаряжения, — сказала Лунджа.

— Тогда оставьте его здесь, — сказал селк. — Восхождений больше не будет, пока вы не подниметесь по трапу «Обещания».

Они свалили в кучу брезент, кирки и кошки и поспешно засыпали их снегом. Затем пустились бежать с запада на северо-запад. Здешние леса были прекрасны, с колоннами золотого солнца, пробивающимися сквозь влажные, отяжелевшие от мха деревья. Пазелу, однако, было слишком больно, чтобы наслаждаться ими: из его волдырей кровь сочилась в ботинки. Когда они перепрыгивали через ручьи, он представлял, как снимает ботинки. и погружает ноги в прозрачную воду. Но гораздо хуже боли было осознание того, что ему — возможно, непостижимо —суждено убить друга, присоединившего к ним.

Время шло. Снег становился все тоньше и, наконец, исчез. Тут и там лес уступал место участкам заболоченных лугов. Затем волки вернулись к отряду и объявили, что первая дорога, Север-Юг Митрат, лежит прямо впереди.

Они осторожно пошли дальше, пока перед ними не открылась дорога, широкая и пыльная, тянущаяся прямой лентой на север и на юг. Все было тихо. С того места, где Пазел присел на корточки, он мог видеть отпечатки копыт и следы колес повозки. Далеко на юге возвышались четыре стоячих камня Перекрестка. На севере дорога взбиралась на серые, неприступные холмы, усеянные руинами старых усадеб и крепостей.

— Сегодня здесь проехало много всадников, — сказал Герцил.

— Солдаты Макадры, — сказал Киришган. — Здесь больше никто не живет. Это были внешние поселения Исимы. А глубоко в этих холмах находится самый прекрасный источник на всем полуострове Эфарок, где первая королева селков, Миянтур, собирала лесную землянику в качестве подарка своему жениху. Я часто плавал там ребенком, спустя тысячи лет после Миянтур, но все еще за столетия до возвышения короля Уракана. Мы просили его построить дорогу в другом месте и оставить холмы нетронутыми, но он был королем, и у него не было времени на разговоры о землянике. Однако земля медленно восстанавливается. И ягоды все еще там.

— В отличие от короля, — сказал Герцил. — Что ж, нам повезло: дорога пуста, а Перекресток достаточно далеко, если только на это место не нацелена подзорная труба. Мы должны рискнуть. Быстрее.

Они вышли на высокую, утрамбованную дорогу. Пазел чувствовал себя очень беззащитным здесь, в ярком свете раскинувшегося неба. Последним шел Герцил, хмуро разглядывая отпечатки копыт по обе стороны от них и подметая сосновой веткой, как метлой, их собственные следы,

С облегчением он нырнул обратно, под деревья. Они побежали дальше, с запада на юго-запад, наперегонки с заходящим солнцем. Время от времени волки останавливались и склоняли головы набок, но Пазел не слышал ничего, кроме топота их ботинок. Прошел час, а затем лес внезапно кончился. Они были на втором перекрестке.

Они скорчились в траве. Эта дорога, Дорога Исимы, была шире и явно более посещаемой. На востоке Пазел снова увидел четыре Стоячих Камня. Они незамеченными обогнули перекресток.

— Снова чисто, — сказал Нипс.

— Только в это мгновение, — прошептала Неда на ормали. — Но мы будем на виду даже после того, как перейдем дорогу, если, конечно, не будем ползти. Скажи им, Пазел.

Она была совершенно права: деревья были вырублены по меньшей мере на две мили по дальней стороне дороги, а трава была всего в локоть высотой. Тем не менее, у них не было другого выбора, и поэтому на счет три они бросились через дорогу в траву. И снова Герцил замыкал шествие, заметая их следы. Но, дойдя до края дороги, он внезапно поднял голову, как испуганное животное, а затем бросился к ним, размахивая руками и шипя.

— Солдаты, скачут с востока во весь опор! Разбегайтесь, разбегайтесь и ложитесь! И будьте неподвижными, как смерть, если только не хотите встретиться со своей собственной!

Они повиновались ему и бросились прочь, в траву. Пазел оказался рядом с Киришганом, и больше ни с кем. Они бросились на землю и стали ждать. Мгновение спустя Пазел услышал топот лошадей на дороге. Это был немалый контингент: отряд, несомненно, насчитывал сотни человек. Затем мужской голос пролаял команду. Стук копыт замедлился, затем совсем прекратился.

Теперь раздалось несколько голосов, что-то нетерпеливо прошептавших.

— Тогда подъезжайте, посмотрите, — крикнул тот, кто остановил отряд. — Но поторопитесь — вы знаете, как она обращается с опоздавшими.

Пазел услышал свист. Один из всадников пришпорил свою лошадь, направив ее в траву.

С бесконечной осторожностью Киришган положил руку на эфес своего меча. Всадник подъехал еще ближе. Пазел увидел, как сквозь кончики травы блеснул шлем, и солнечный свет отразился на темном лице длому. Киришган встретился взглядом с Пазелом. Не делай этого, не двигайся! хотелось закричать Пазелу. Но он смог только слегка покачать головой.

В пяти ярдах от того места, где они лежали, всадник повернул лошадь и оглянулся в направлении дороги.

— Здесь ничего нет, — крикнул он. — Вы видели пылевого дьявола, капитан, если хотите знать мое предположение.

— Не говори мне о дьяволах! — крикнул второй голос, доносившийся от дороги. — Мы бы уже выбрались из этих пустошей, если бы маукслар не учуял в горах что-то странное. Ну, так убирайся оттуда! Нам еще предстоит найти проклятую собачью стаю.

Всадник пришпорил свою лошадь и выехал на дорогу. Киришган убрал руку с меча, и Пазел позволил себе вздохнуть. Не сегодня, слава Рину на небесах. По крику своего капитана отряд поскакал галопом на восток.

Путешественники собрались вместе.

— Четыреста всадников на лошадях и еще пятьдесят на сикунах, — сказал принц Олик. — Имперский батальон, не меньше.

— И с ними был маукслар, — сказала Таша. — Интересно, принял ли он уже форму Дасту? — Ее глаза сияли. — Вонючий идиот. Надеюсь, они его убили.

— Это одна из возможностей, — сказал Киришган. — Давайте не будем обсуждать другие. Но сейчас меня беспокоит судьба вашего мага.

Воцарилось тяжелое молчание, которое нарушил только Герцил:

— Мы должны стараться не пасть духом, о чем, без сомнения, умолял бы Рамачни. Ну, Киришган, что же нам делать? Ползти?

— Да, — сказал селк, — ползти. И это неплохо, потому что очень скоро мы попрощаемся с этой доброй землей. Уместно прикоснуться к ней руками, подышать воздухом, наиболее близким к ее коже. У нечестивых много слуг — даже селки время от времени поддавались порче, к нашему стыду. Но камень, снег, трава, лес — все они всегда готовы помочь нам своими скромными способами. Я буду тосковать по этой земле, когда мы уедем. Это тоска может закончиться только тогда, когда я найду дорогу обратно сюда, или меня найдет моя заблудшая душа.

Так что они ползли, колени болели, но боль в ногах постепенно утихла, и они медленно преодолели эти мили открытой травы. Час спустя множество всадников помчалось обратно на запад по дороге, трубя в рога, призывая стаю атимаров, которые лежали мертвыми у подножия Уракана.

Наконец снова появились деревья, путешественники встали и продолжили свой мучительный путь. Земля вздымалась и опускалась; острые камни вонзались в землю среди корней и листьев. Лес был непроходимым, густым. Они спускались в ущелья, продирались сквозь стены из дикого терновника, переходили вброд реки, обдавая бедра ледяными брызгами. Но в ту ночь Киришган привел их в укрытие пещеры, и костер, который они развели в ее устье, согрел их всех. Там селк рассказал им историю о лорде Ариме и Рамачни и их битве с Дротом, принцем-мауксларом. Это была душераздирающая история, и остальные слушали ее как зачарованные. Все, кроме волков: те беспокойно расхаживали взад и вперед по пещере и часто поднимали морды, оценивая что-то, приносимое ветром.

— Какой запах ты чувствуешь, Валгриф? — спросила Майетт, поднимаясь и дотрагиваясь до его бока.

Волк посмотрел на нее сверху вниз:

— Никакой, маленькая сестра, — наконец сказал он. — Враг далеко.

В ту ночь Пазел крепко спал, переплетя свои пальцы с пальцами Таши. Ему ничего не снилось, за исключением единственного призрачного мгновения, когда ему показалось, что собачий язык лизнул его подбородок. Но на рассвете Майетт сидела холодной и отчужденной, а три волка бесследно исчезли. И тогда Пазел понял. Валгриф почувствовал запах соли. Он не боялся ни одного живого существа, но волны и прибой наполняли его сердце ужасом. Волны, прибой и, возможно, прощание.

Они съели несколько маковых лепешек и выпили вино, спасаясь от утренней прохлады. Герцил и Киришган вымели пещеру, скрыв все следы их визита. Затем путешественники отправились в путь через последний участок этого густого леса. Через некоторое время они вышли на продуваемое ветрами плато и пересекли его бегом, разогнав стадо пятнистых оленей. С края плато они увидели внизу серебристый язык воды, извивающийся среди темных утесов, и проследили его взглядом на протяжении нескольких замысловатых миль. Там лежало море.

Глава 22. ПРАКТИЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Ни один человек не может опознать ни своего спасителя, ни похитителя своей души. Их лица закрыты; они кружатся в толпе на балу-маскараде. Вино льется рекой, танец следует за танцем, и мы никогда не узнаем их имен до Полуночи, когда все маски будут сняты.[12]

Из Тлеющие угли дома Иксфир Герцила Энсирикена ап Иксфир.

1 фуинара 942

Для Игнуса Чедфеллоу мистер Ускинс стал навязчивой идеей. Первый помощник не только достиг того, чего никогда не достигал ни один другой человек, — выздоровления от безумия, вызванного чумой, — но он фактически вернулся в состояние ясного мышления, превосходящее все, чем он наслаждался ранее. Он стал более умным, здравомыслящим человеком. И сегодня доктор Чедфеллоу был ничуть не ближе к разгадке того, что его вылечило, чем в тот день, когда началось его расследование.

Теперь сам капитан заболел чумой. Все признаки были налицо — лимонный пот, который так легко не заметить; дикие перепады эмоций, медленно нарастающая борьба за ясное мышление. Роузу стоило больших усилий признаться в последнем, но в конце концов он это сделал: прямо здесь, на глазах у Фиффенгурта, Марилы и Чедфеллоу (леди Оггоск все еще не пришла в себя после обморока).

— Нужно ли мне описывать, что последует, если о моем состоянии станет известно экипажу? — сказал Роуз. — Не сомневайтесь: это будет анархия и смерть. Больше нет никого, вокруг кого можно было бы сплотиться. Фиффенгурт, несомненно, самый способный моряк, — квартирмейстер выглядел ошеломленным комплиментом, — но он запятнан мятежом, и ему недостает огня и ярости капитана. Элкстем патологически спокоен и думает только о механических предметах. Кут слишком стар, Фегин и Биндхаммер слишком глупы.

Так что не остается никто — только смертельная пустота. Отт и Хаддисмал попытаются заполнить эту пустоту. Они попытаются управлять кораблем, как армейским лагерем, остриями копий. Члены банд будут сговариваться против них и друг против друга. Длому отступят; начнутся убийства, бунты и самоубийства. И все это в неподвижном состоянии в защищенной бухте: в открытом море дела будут обстоять бесконечно хуже. Кто-нибудь сомневается в моих предсказаниях, любой из вас?

Никто не сказал ни слова.

— Очень хорошо, — сказал Роуз. — Чедфеллоу говорит, что мне следует ожидать еще нескольких недель жизни. Я хочу использовать их эффективно, при условии, что ползунам не удастся каким-то образом нас одолеть.

— Вы даже не сердитесь! — выпалила Марила. — Я имею в виду на то, что мы скрыли от вас правду о Стат-Балфире.

При этих словах глаза Роуза вспыхнули. Казалось, он с трудом подбирал слова, тяжело дыша и глядя на нее сверху вниз, как бык.

— Я был рабом гнева в течение шестидесяти лет, — наконец сказал он. — Я не умру рабом. Я умру, пытаясь спасти этот корабль, и, если это означает сотрудничество с дураками и мятежниками, я это сделаю. Но пойми вот что: если ты еще хоть раз что-нибудь скроешь от меня, я предам тебя смерти более медленной и мучительной, чем когда-либо придумывал Отт для предателя короны.

После его слов наступила тишина, в которой все услышали храп Оггоск в капитанской постели.

— И все-таки Фиффенгурт совершенно прав, — проворчал Роуз. — Знание об обмане ползунов привело бы только к тому, что мы покинули бы Юг гораздо раньше. И я знаю, что мы не должны это сделать без Нилстоуна. Я тоже видел этот Рой.

— Но что же нам делать теперь, сэр? — спросил Фиффенгурт. — Боюсь, герцогиня права: нам лучше не пытаться высадиться на берег, как бы легко ни казалось спустить лодку за борт.

Роуз медленно отошел от своего письменного стола, обогнул обеденный стол и адмиральские кресла и направился к маленькому круглому столу для совещаний у кормовых окон. Он положил руку на его темную поверхность.

— Что же нам делать? Дождитесь нового прилива, а затем выскользните обратно из этой бухты до захода солнца. Мы не будем ночевать здесь, даже несмотря на то, что между нами и ближайшим пляжем лежит миля глубокой воды. Никогда больше я не буду недооценивать ползунов.

Он поднял глаза, но они были закрыты; он смотрел на что-то, крепко запечатлевшееся в его памяти.

— Ближайшие острова маленькие и мертвые. Но в сорока милях к востоку есть одно зеленое место: там мы найдем пресную воду и еду для животных. Я не видел подходящего места для высадки, но мы справимся. — Он открыл глаза. — Однако остается главная опасность.

— Макадра? — предположил Чедфеллоу.

Роуз покачал головой:

— Сандор Отт. Он выступит против меня, если я буду отдавать такие приказы без объяснения причин. И если он узнает правду о Стат-Балфире, то убьет всех, кто знал и ничего не сказал. Я не знаю, встанут ли люди Хаддисмала на его сторону или на мою, но шансы в его пользу. Как он однажды сказал мне, измена сводит на нет полномочия капитана. Он закричит об измене, и турахи, возможно, решат ему поверить.

— Мы можем спрятаться в большой каюте, — предложила Марила.

— Да, — сказал Фиффенгурт, — пока он не заморит нас голодом.

— Нам придется придумать другую причину для ухода, — сказал Чедфеллоу.

Роуз бросил на него испепеляющий взгляд.

— Во всем этом огромном Южном мире Отт проявил интерес только к одному месту: Стат-Балфиру. Он верит, что этот остров является воротами для нападения на Мзитрин, для того, чтобы нанести удар врагу Арквала сзади. Ничто другое его не интересует. Скажите мне: какую причину отказа от этого он примет?

— Возможно, если бы он подумал, что мы ошиблись, — сказал Чедфеллоу, — если бы он поверил, что Стат-Балфиром является тот остров на юго-востоке...

— Он изучил те же схемы и чертежи, что и я, и он не дурак, — сказал Роуз. — Он знает, где находится. И он проткнет насквозь любого, кто скажет ему не совсем безупречную ложь. А теперь помолчите.

Он все еще опирался на стол, склонив голову набок, погруженный в раздумья. Наконец он встал, подошел к винному шкафчику и достал что-то, что не было похоже на вино. Это была большая стеклянная банка из тех, что мистер Теггац когда-то использовал для маринованных огурчиков и других приправ. Роуз отнес ее обратно на стол и с грохотом поставил перед ними.

Марила вскрикнула. Фиффенгурт и Чедфеллоу отвернулись, испытывая сильную тошноту. Внутри банки, плавая в жидкости красного цвета, находилось изуродованное тело икшеля. Левая рука и обе ноги были оторваны, остались только клочья кожи. Брюшная полость тоже была разорвана, а голова представляла собой месиво из волос, кожи и раздробленных костей.

— Снирага принесла его Оггоск две недели назад, — сказал Роуз. — Я надеялся, что это был мятежник, оставшийся на борту, когда остальные покинули нас в Масалыме.

— Снирага убила одного из икшелей, напавших на Фелтрупа, — сказала Марила со слезами на смуглых щеках.

— Прекрати хныкать, — сказал капитан. — Я вышел за рамки, чтобы сохранить ваши жизни, и пытаюсь их спасти. Когда Отт спросит меня, как я узнал правду о Стат-Балфире, я покажу этого ползуна. Он будет зол из-за того, что я не позволил ему принять участие в предполагаемом допросе, но не так сильно, как он разозлился бы, узнав, что настоящим источником были вы и что вы скрывали правду в течение нескольких месяцев. Если он узнает об этом, даже я не смогу вас защитить. Бросьтесь через поручни или примите яд, если врач сможет его дать. Что-нибудь быстрое и определенное. Не попадитесь ему в руки.

С кровати простонала Оггоск:

— Нилус, Нилус, мой мальчик...

— Мы закончили, — сказал Роуз. — Квартирмейстер, вы начнете готовить отряд для высадки, просто для соблюдения приличий. Мой приказ об отмене будет получен вами через несколько часов. Что касается вас, доктор, я надеюсь, что ваши исследования еще могут спасти некоторых из нас от смерти в облике зверя.

Прекрасная надежда, думал сейчас Чедфеллоу, но, вполне возможно, напрасная. В сотый раз он попытался сосредоточить свои мысли на Ускинсе. Какой камень он оставил не перевернутым? Еда? Невозможно; этот человек ел ту же пищу, что и любой офицер. Привычки? Какие привычки? Если издеваться над другими и злорадствовать над их несчастьями считать привычками... что ж, этот человек наконец-то от них избавился. Сон? Обычный. Выпивка? Только для того, чтобы произвести впечатление на своих подчиненных, когда они тоже пили. Происхождение? Крестьянин из захолустного городка на побережье Дремланда, хотя и заявлял о благородном происхождении, пока старый друг семьи не раскрыл его обман. Отклонения в крови, моче, кале, волосяных фолликулах, глазных выделениях, мозолях, дыхании? Нет, нет и нет. Этот человек был замечателен только своей злобой и некомпетентностью. Без них он стал до боли нормальным.

По мере того как число жертв росло, Чедфеллоу начал обходиться без сна. Он неоднократно расспрашивал Ускинса о его взаимодействии с Арунисом, за которым Роуз приказал ему наблюдать в течение нескольких недель. Первый помощник капитана не припомнил ничего примечательного. Арунис никогда не прикасался к нему, никогда не пытался что-либо ему дать, только ворчал, когда Ускинс приносил ему еду:

— Я был ниже его внимания, доктор, — сказал он, — и за это я всегда буду ему благодарен.

А их плен в Масалыме? Ускинса отправили в тот ужасный человеческий зоопарк, как и еще восьмерых человек с корабля, включая самого Чедфеллоу. Они ни разу не разлучались за эти три дня, которые Ускинс провел, по большей части прячась в зарослях сорняков. Конечно, он был психически слаб до того, как разразилась чума. Но на «Чатранде» было много таких, как он.

В отчаянии Чедфеллоу даже обратился к доктору Рейну. Старый шарлатан, по крайней мере, позволил ему говорить, не перебивая, и это помогло Чедфеллоу разложить свои наблюдения по мысленным ящичкам и шкафчикам. Рейн воспринял все это серьезно, а затем тихо сел в углу лазарета, лицом к стене: живая эмблема клятвы врача не причинять вреда.

Проходили часы. Чедфеллоу услышал, как прозвучал приказ: По местам, ребята: капитану все-таки не нравится эта бухта. Итак, уже смеркалось; они отплывали с приливом. Он уставился на ответы Ускинса на анкету, слова плыли у него перед глазами.

— Я знаю! — взвизгнул из своего угла Рейн (Чедфеллоу ахнул; он забыл, что этот человек был там). — Ускинс уже тогда был болваном! Ты сам так сказал, ты назвал его надутым шутом. Ну, а что, если спусковой крючок — это интеллект, а первому помощнику его не хватило? Что, если чума не смогла почувствовать там никакого разума, чтобы напасть?

Разум Чедфеллоу подскочил, ухватившись за эту идею. Он спросил себя, не сам ли он высказал ее Рейну и забыл об этом в тумане усталости. Затем изъяны в этой теории начали выскакивать, как суслики из нор.

— Чума на него действительно напала, Клавдий, — сказал он. — Ускинс действительно потерял рассудок; он просто снова его обрел. И чума напала на других людей с сомнительным интеллектом. Например, на Тэда Поллока из Утурфе́, которого друзья называли «Тупицей». Он потерял палец, засунув его в пасть мурене. Просто чтобы посмотреть, сможет ли он.

Рейн выглядел задумчивым.

— Я бы никогда этого не сделал, — сказал он.

В дверях послышался звук: там топтался мистер Фегин со шляпой в руке

— Еще одна жертва, доктор, — сказал он. — Парень из Опалта. Он был на высоте девяноста футов от грот-мачты и начал выть, как треклятый павиан. Ребятам пришлось как следует потрудиться, чтобы спустить его целым и невредимым. Он укусил лейтенанта за ухо.

— Пошли! — сказал Рейн, потянувшись за своей грязной медицинской сумкой. Они осматривали каждую новую жертву, конечно. Вернее, это делал Чедфеллоу, в то время как Рейн бормотал какие-то банальности.

Чедфеллоу помассировал веки.

— Могу ли я попросить тебя взглянуть на него первым? — сказал он. — У меня появились кое-какие мысли насчет Ускинса, и я хочу еще немного почитать.

Это была наглая ложь, но Рейн не стал спорить. Он взглянул на бумаги, разложенные на столе Чедфеллоу:

— Мы могли бы взять немного его крови и ввести по капле каждому на борту.

— Я подумаю над этим, — сказал Чедфеллоу.

— Или забрать у него шарф. — Рейн, ссутулившись, вышел за дверь. Чедфеллоу вздохнул, уставившись на пузырек с мочой первого помощника и размышляя, что еще он мог бы с ней сделать.

Затем он повернулся в кресле, моргая.

Шарф?

Он встал и пошел за Рейном, который только добрался до следующего отсека:

— О чем ты говоришь, клянусь всеми дьяволами? Какой шарф?

— Разве ты его не видел? — спросил Рейн. — Старая белая тряпка. Изношенная и грязная. Он прячет его под рубашкой, но шарф всегда там. Он цепляется за него.

Рейн хихикнул и пошел дальше, но Чедфеллоу застыл на месте, как вкопанный. Белый шарф. Он взял свою собственную сумку из лазарета и направился в каюту Ускинса.

— Ползун в банке из-под маринадов, — сказал он. — Нелепо. Это все обман, Фиффенгурт. Еще одна тактика затягивания, служащая твоей безумной преданности банде Паткендла.

— Это не мой приказ, — сказал Фиффенгурт. — Там, наверху, на бизани! Это что, зарифленный парус, клянусь Рином? Смотри в оба, или я пришлю смолбоя, чтобы он научил тебя твоему ремеслу!

— Скажи мне, что происходит на самом деле, — сказал Отт.

— Мы готовимся продеть нитку в иголку между рифами и скалами, вот что. А ты все треклято усложняешь.

— Это совсем не сложно. Ты устраиваешь представление. Как цирковой медведь, только более неуклюже. — Он повернулся и сплюнул. — Говорю тебе, я больше не потерплю этого.

— Обсуди это с капитаном, мистер Отт. Если только не собираешься утащить меня подальше от... Великие Боги Погибели!

Прямо впереди с вершины утеса дождем сыпались каменные глыбы.

Корабль взорвался воем. Фиффенгурт навалился всем своим весом на руль.

— Помоги мне, ты, бесполезный треклятый мясник! — крикнул он. Отт ухватился за руль рядом с Фиффенгуртом, и вместе они сильно его повернули.

«Чатранд» дико накренился на левый борт, нос задрался, корма глубоко зарылась в воду. По всему кораблю люди спотыкались, хватались за поручни.

— Убрать брамсели на носу и корме! — проревел Фиффенгурт. — Резервный якорь! Желудок Рина, кто-то там, наверху, швыряет эти камни в нас!

Он еще говорил, когда один особенно огромный валун ударился о воду примерно в пятидесяти ярдах от корабля.

— Ты это видел? — воскликнул Фиффенгурт. — Этот камень был больше рулевой рубки! Он мог бы пробить палубу!

Роуз выскочил из своей каюты и подбежал к поручням правого борта, на ходу вынимая подзорную трубу. Но смотреть было не на что: на данный момент атака прекратилась. Корабль выровнялся, неподвижно стоя в бухте.

Фиффенгурт посмотрел на мастера-шпиона.

— Нелепо? — спросил он.

— Ты не можете считать, что ползуны сделали это, — сказал Отт.

Фиффенгурт ничего не сказал. Конечно, у него были свои сомнения, но будь он проклят, если даст Отту еще одну палку, чтобы тот его побил.

— Развернись и попробуй еще раз, — сказал мастер-шпион, — но на этот раз подальше от скал, вне зоны досягаемости.

Квартирмейстер повернулся к нему лицом:

— Мистер Отт. Когда эти камни начали лететь, мы все еще приближались к утесам. Мы ни за что не сможем отплыть от них дальше, если только ты не хочешь оторвать днище от этой посудины. Взгляни на треклятые рифы, вон там, по правому борту. Когда солнце у нас за спиной, ты можешь увидеть их невооруженным глазом.

Отт не подошел к правому борту и не посмотрел на рифы. Он уставился на высокую, изломанную вершину утеса.

— Такая бомбардировка могла бы покончить с нами за считанные минуты, — сказал он.

— Меньше, если бы парочка этих здоровенных ублюдков попала в цель, — сказал Фиффенгурт. — Я думаю, что первый раз был предупреждением.

— Квартирмейстер, этот утес длиной в полмили. Враг может сделать дюжины выстрелов, прежде чем мы его очистим.

Фиффенгурт кивнул:

— Ты уловил идею. Мы в ловушке в этой бухте.

— Это верно, — раздался голос откуда-то сверху.

Они подпрыгнули, озираясь, прикрывая глаза от солнца. В двадцати футах над ними, непринужденно восседая на главной рее спанкер-мачты, находился лорд Талаг.

— Ползун, ползун наверху! — крикнул кто-то, вызвав всеобщий переполох. Лорд Талаг не обратил на это внимания. Ласточка-костюм свободно свисал с его плеч.

— Вы снова в ловушке, — сказал он, — но на этот раз не в нашей. Однажды мы взяли некоторых из вас в плен, по необходимости. Этот поступок не доставил нам никакой радости. Запереть в клетку любое живое существо — это поступок, от которого замирает сердце. Мы изо всех сил старались, чтобы вы были живы и чувствовали себя комфортно. Когда вы сбежали, вы убили стольких из нас, сколько смогли.

— И мы еще не закончили, — сказал Сандор Отт.

— Замолчи, несчастный человек! — прошипел Фиффенгурт.

Капитан Роуз появился на трапе квартердека. Он неуклюже поднялся и направился в рулевую рубку, не сводя глаз с икшеля.

— Сегодня, — продолжал Талаг, — мои островные собратья взяли вас всех в плен. Радуйся, что ты не убил меня в Масалыме, Сандор Отт. Если бы я не прилетел на берег и не поприветствовал их, они бы потопили вас, когда вы попытались войти в эту бухту.

— Как они передвигают камни? — спросил Фиффенгурт.

Лорд Талаг странно улыбнулся:

— Не имею ни малейшего представления.

— Ваши братья держат это при себе, не так ли?

Талаг нахмурился:

— Мы не сентиментальная раса. Мы не раскрываем свои секреты при первой встрече, даже с нашими давно потерянными родственниками.

— Мы в миле от берега, — сказал Сандор Отт. — Как именно ты планируешь покинуть нас?

— Не твоя забота, — сказал лорд Талаг.

— А что, если я сделаю ее своей?

Талаг поднялся на ноги, не сводя глаз с мастера-шпиона:

— Мой народ наблюдал за тобой в течение многих лет, Сандор Отт. В крепости Пяти Куполов, в туннелях под Этерхордом, в голубых покоях замка Мааг. Я сам слышал, как ты планировал убийства, начиная с матери Таши Исик и заканчивая охранниками замка, которых ты счел слишком любопытными. Я видел, как ты спаривался с этой шлюхой, Сирарис, никогда не догадываясь, что за много лет до того, как ты сделал ее шпионкой в доме Исика, Арунис выбрал ее в качестве шпионки в твоем. Я видел, как ты радостно хихикал над картами, которые мы подделали. Ты неудачник, Отт. Как и все гиганты, ты путаешь грубую силу с абсолютной властью. И теперь пришло время заплатить за эту ошибку. Воспротивьтесь нашему исходу, и мы переждем вас. Как долго вы сможете продержаться без пресной воды? Два месяца? Три, если убьете слабых? Но мы можем подождать год, Отт, или дольше. Мы даже не будем испытывать жажды, когда последний из вас упадет замертво.

— А если мы не воспротивимся? — спросил Роуз.

Талаг обратил свой горящий взгляд на капитана.

— Я бы многое отдал, чтобы узнать, чего ты на самом деле ожидаешь от меня, — сказал он. — Что сделает ползун со своими восемью сотнями мучителей, когда они, наконец, оказываются у него под каблуком? Восемьсот садистов, фанатиков, мясников? Я знаю, что сделал бы великан. Заставь ползуна умолять. Медленно увеличивай давление. Зачарованно наблюдай за его страданиями; притворяйся, что прислушиваешься к его мольбам. Затем резко опусти ногу и размозжи ему череп.

Талаг окостенел.

— Я знаю, — сказал он. — Я видел, как это сделали с моим отцом, когда мне было десять. Он был так же близок ко мне, как ты сейчас, но я прятался, я был в безопасности, и даже когда великан кричал на него, предлагал сохранить ему жизнь, мой отец говорил со мной на языке, которого твой вид не слышит, приказывая мне жить, сражаться дальше, чтобы служить нашему народу.

Пять лет спустя я впервые услышал легенду о Стат-Балфире, острове, откуда твой народ увез нас в кувшинах и клетках. Я поклялся, тогда и там, что приведу любого из дома моего отца, кто последует за мной, в это место, и сегодня я выполняю эту клятву. Ты спрашиваешь, что я сделаю с вами?

Он глубоко вздохнул:

— Ничего. Проживу свою жизнь, стараясь забыть само ваше существование. И если вы будете сотрудничать и не станете препятствовать нашему выходу из «Чатранда», я сделаю еще один шаг вперед и откажусь от права на месть.

— Что это значит? — спросил Роуз.

— Что с вами поступят так, как сочтут нужным мои островные собратья. Они, несомненно, окажут мне любезность и решат вашу судьбу: это уместно и соответствует обычаям. Но месть никогда не была целью этой миссии — и сегодня эта цель почти достигнута. Я не буду добиваться вашей казни.

— Но ты не будешь просить их о милосердии?

Талаг повернулся к нему, ощетинившись.

— Ты держал одного из нас в птичьей клетке, в грязи, и заставлял его пробовать твою еду на яд. Твоя команда спровоцировала резню. Твой первый боцман носил ожерелье из наших черепов. Кроваво-красное чудовище! Это и есть милосердие, превышающее все, чего вы, гиганты, заслуживаете.

Резким движением он отвернулся, приглаживая перья на своем плаще.

— Вы нарушили границы Стат-Балфира, — сказал он. — Правители острова будут принимать собственные решения. Для меня самого наконец-то наступил конец. Я состарюсь здесь, среди моего народа и моих книг. Вы, все вы, больше не имеете значения.

Доктор Чедфеллоу как раз подошел к двери Ускинса, когда началась бомбардировка. Он споткнулся, когда корабль накренился, наполовину ожидая, что проход взорвется роем атакующих икшелей. Но никто не пришел. Что бы ни произошло, клан все еще не показал себя. Он подумал было отложить свое расследование, но потом сделал себе выговор: Откладывать, до каких пор? До тех пор, пока еще многие не погибнут? Он прочистил горло, поправил рукава с серебряными запонками и постучал.

Дверь задребезжала, как будто Ускинс боролся с ней. Наконец первый помощник распахнул ее плечом.

— Задвижка, — объяснил он с улыбкой. — Я пытался ее исправить, но сделал только хуже. Пожалуйста, входите, доктор.

Чедфеллоу вошел в маленькую каюту.

— Я дремал, — сказал Ускинс. — Наверху что-то случилось?

— Я не уверен, — тихо сказал Чедфеллоу. — В любом случае, ничего важного.

— Теперь, когда мои обязанности стали такими легкими, я устаю быстрее, — сказал Ускинс. — Разве это не странно? Я мою посуду, передаю сообщения, кормлю людей на гауптвахте, и внезапно на меня наваливается усталость. Могу ли я спросить, добились ли вы какого-нибудь прогресса?

— Нет, — признался Чедфеллоу, изучая его. Рубашка мужчины была застегнута до самой шеи. Она, подумал доктор, всегда застегнута на все пуговицы.

Ускинс начал замечать странное поведение доктора:

— Но у вас ведь есть идея, так? Что-то, от чего можно оттолкнуться?

— Возможно, — сказал Чедфеллоу, едва отдавая себе отчет в своих словах. — Но это... довольно сложно. Боюсь, мне нужно осмотреть вас еще раз.

— Все, что угодно, лишь бы помочь, доктор. Но я могу сказать вам прямо сейчас, что я не изменился.

— Об этом буду судить я, — сказал Чедфеллоу, пытаясь придать своему голосу обычный безапелляционный тон. — Садитесь, сэр. Снимите рубашку и дышите глубоко.

Ускинс согласился достаточно дружелюбно для человека, которого почти непрерывно обследовали в течение двух недель. Он сел на единственный в комнате стул спиной к Чедфеллоу, расстегнул две верхние пуговицы рубашки и стянул ее через голову. Вот оно: кончик шарфа. Ускинс снял его вместе с рубашкой и теперь держал обе вещи в руках.

Как он делал каждый раз до этого, подумал Чедфеллоу. Как под Небесным Древом я этого не заметил?

Он приложил стетоскоп к спине Ускинса и сделал вид, что слушает.

— Сегодня я чувствую себя действительно прекрасно, — сказал Ускинс. — У меня огромный аппетит.

— Разведите руки в стороны, пожалуйста, — сказал Чедфеллоу.

Ускинс сунул рубашку под ногу, прежде чем повиноваться. Теперь Чедфеллоу мог видеть край шарфа с кисточками: всего два дюйма, но этого было достаточно. Его кожа похолодела. Рука, сжимавшая стетоскоп, задрожала.

Капитан Роуз назвал себя рабом гнева. Он, Чедфеллоу, был рабом гордыни. Он был умен, он знал это. Но впервые в своей жизни он с совершенной ясностью понял, что он тоже дурак.

— Я должен... выйди, — услышал он свой голос. — Я оставил инструмент в операционной.

— Какой инструмент? — спросил Ускинс. Его голос внезапно стал холодным.

Разум Чедфеллоу помутился.

— Спирометр, — сумел выдавить он. — Также известен как плетизмограф. Он измеряет объем легких пациента.

— Не думаю, что вас волнует объем моих легких, — сказал Ускинс.

— Вот теперь вы ведете себя глупо, — сказал доктор, почти бросаясь к двери.

Но дверь не открылась. Чедфеллоу навалился на нее, дергая за ручку. Дверь держалась крепко. Он медленно повернулся лицом к Ускинсу. Первый помощник снова повязал белый шарф на шею.

— Больше никаких игр, — сказал Чедфеллоу.

— Да, — сказал другой, — я сам от них порядком устал.

— Что с вами случилось, Ускинс?

Мужчина улыбнулся: широкой, зубастой улыбкой от уха до уха, непохожей ни на одну улыбку, которую доктор когда-либо видел на его лице.

— Ваш первый помощник недоступен для допроса, — сказал он.

Чедфеллоу даже не увидел ножа, но по силе удара, белой вспышке боли-за-гранью-боли, насыщенному запаху в ноздрях и дисфункциональному крену органа в груди он сразу поставил диагноз. Так завораживающе. Левый желудочек. Если бы только у него было время сделать кое-какие пометки.

Эти мысли были подобны вспышкам молнии. За ним последовали другие. У него был сын; его сын, возможно, все еще был жив; его сын никогда не обнимет его и не скажет Отец. Ему следовало быть более безрассудным в любви. Он должен был заметить, что жизнь — это всего лишь удар сердца, может быть, два удара сердца, ничего не гарантировано.

— Арунис? — прошептал он.

— Конечно.

Не показывай ему своего страха. С этим он мог справиться; он всегда играл важную роль; он умирал без Сутинии; он потерял все, что любил.

— Мертв?.. — прошептал он.

Мужчина приподнял брови.

— Кого ты имеешь в виду? Ты, я, Ускинс? Не имеет значения; ответ — да.

— Как.

— Как я получил контроль над этим телом? Точно так же, как ты бы справился с такой задачей. Я поговорил с Ускинсом. У него была чума. Я напомнил ему, что целый континент докторов не смог вылечить это заболевание, и убедил его, что единственный шанс — впустить меня в свой разум. Чтобы, так сказать, переписать дом на себя и позволить мне посмотреть, что я могу сделать с термитами. Ему претила эта идея, но в конце концов он увидел логику.

Силы покинули доктора, его зрение померкло. Арунис осторожно опустил его на пол.

— Наш императорский хирург, — сказал он. — Ученый, практичный человек. Именно ты положил конец противостоянию в тот день в проливе Симджа. Ты бросил мне веревочную лестницу, позволил мне подняться на борт. Возможно, в тот день я потерпел бы неудачу, но ты не мог позволить мне задушить маленькую сучку адмирала Исика. Поразительная слабость, подумал я. И, знаешь ли, ничто не злит меня так сильно, как слабость. Даже здесь, в Агароте, на пороге смерти, она приводит меня в ярость. Я надеялся сохранить тебе жизнь. Я хотел, чтобы ты был здесь в Ночь Роя, чтобы ты знал, что стало возможным благодаря твоей слабости. Вместо этого тебе придется использовать свое воображение. Перед глазами ничто, надвигающаяся чернота — вот будущее Алифроса, доктор. Это мир, который ты никогда не увидишь.

Глава 23. ДАРЫ И ПРОКЛЯТИЯ

12 халара 942

Безмолвный каньон, покрытый ранним снегом. Холодная Парсуа танцует, журча, между утесами, которые возвышаются на две тысячи футов. В реке стоят черные валуны, на берегу сражаются за жизнь сосны; дальше из воды поднимаются старые дубы и железо-дерево. Вверх по реке есть водопады, там, где ущелье спускается неровными ступенями. Высоко над головой клочья облаков проносятся по узкой полоске неба, голубой, как яйцо малиновки.

Тишина, солнечный свет, холод. Прилетает зяблик и снова исчезает; с ветки падает щепотка снега. Ветер над Парсуа едва слышен. Напрягаясь, можно было бы вообразить, что он доносит звуки насилия, ужаса из какой-то немыслимо далекой страны: звуки почти растворяются в безбрежном, утешающем безразличии воздуха.

Затем утро прорезает шум: отчаянный, неуклюжий звук, словно грубые ножницы режут шерсть. Он становится ближе, громче. Это звук шагов по снегу.

Он появляется с верховьев реки: юноша, окровавленный и в лохмотьях, его белое дыхание вырывается изо рта, как дым. Он бежит, спасая свою жизнь, спотыкаясь о скрытые снегом камни, продираясь сквозь сугробы. Его взгляд скользит влево-вправо, изучая скалы, в которых нет ни пещеры, ни расщелины, ни места, где можно спрятаться. Когда он оглядывается через плечо, в его взгляде сквозит неприкрытый страх.

Он проходит мимо дерева, на котором отдыхал зяблик, ветка ловит его рукав. Два или три шага спустя он оступается на тонком льду, опоясывающем берега реки, и падает на четвереньки в воду. Он сдерживает вопль. Когда он вытаскивает себя на твердую почву, в поле зрения появляется его преследователь.

Это эгуар. Черный, жгучий, слоноподобный. Он ревет на него с вершины последнего каскада водопадов, более чем в миле назад по каньону. Затем он бросается со скалы в реку внизу.

Размахивая руками, юноша удваивает свою скорость. Сейчас он не может видеть эгуара, но пар над зверем образует белый флаг, несущийся к юноше по дну ущелья. Трещат деревья; Деревья трещат; там, где горячие бока существа задевают снег, тот шипит и испарается. Эгуар не преодолел и половину расстояния между ними, когда юноша понимает, что ему не убежать.

Он поворачивается. Его тело неудержимо трясется; глаза блестят, как запотевшее стекло. Внезапно он запрокидывает голову и кричит в небо. Как и на Водном Мосту, трансформация происходит быстро: голова уплощается в шею; шея удлиняется; конечности становятся массивными; челюсть растягивается, обнажая огромные клыки. Но маукслар дорого заплатил за возвращение к своей естественной форме: его мясистые крылья, сломанные и порванные, свисают между лопатками. Из крыльев льется темная кровь, окрашивая снег.

Маукслар прикрывает свои похожие на лампы глаза. Рожденный в адских краях, он не любит снега и еще меньше — открытого солнечного света. Когда его враг появляется в поле зрения, он вслепую плюет в направлении существа. Огромная вязкая масса огня вырывается из его пасти и летит вверх по каньону, эффектно взрываясь перед эгуаром. Сосны вспыхивают, как факелы; снег испаряется; берега реки вскипают. Эгуар мчится прямо вперед, невредимый, стряхивая огонь, как комья грязи.

Демон поворачивается, чтобы убежать. Но что же произошло? В краткий миг неподвижности лед сомкнулся вокруг его лодыжек. Магия. Демон пытается вырваться, цепляясь когтями за гладкий лед. Когда, наконец, он освобождается, у него окровавлены обе ноги, и он позволил эгуару сократить расстояние вдвое.

Теперь ущелье сужается вдвое и уходит влево. Оказавшись за поворотом, демон вырывает из мерзлой земли камень размером с бочонок и визжит от восторга, когда удар попадает в цель. Ошеломленный, эгуар падает на бок. Демон снова убегает.

И снова наталкивается на странную преграду: на этот раз сами деревья каким-то образом сгустились вокруг него, и их перекрещивающиеся ветви мешают ему на каждом шагу. Чем больше он борется, тем сильнее они запутываются, пока, наконец, в отчаянии он не изрыгает еще больше огня, расчищая путь для бегства.

Под его ногами твердая почва: огонь сжег все вплоть до коренных пород. А вон там, впереди, раскол в Парсуа, который означает, что ущелье близится к своему концу. За ним открытые поля и леса. А за лесами многотысячные силы Макадры, которые только и ждут, когда кто-нибудь скажет им, куда нанести удар.

— Стой!

Демон останавливается как вкопанный. Перед ним, на ветке высокой сосны, сидит большая черная сова. Именно это существо говорило. Маукслар узнает этого нового врага с первого взгляда и кричит от ужаса и ярости. Затем его ноздри улавливают предательский запах серы, и он разворачивается: эгуар стоит в двадцати футах вверх по течению, его тело подобно раскаленному железу, его огромный хвост бьется о камни.

— Ты истекаешь кровью и скоро умрешь, — говорит сова. — Более того, ты загнан в угол двумя врагами, более могущественными, чем ты сам. Позади тебя ждет Ситрот, Древний, убивший пса Толтирека. Я Рамачни, слуга Эритусмы и охранитель селков. Ты уже однажды почувствовал мою хватку; если ты почувствуешь ее снова, будет слишком поздно молить о пощаде. Покинь этот мир, если хочешь жить.

Демон говорит голосом, булькающим как кипящая смола:

— Я не прошу пощады ни у одного мага. Я живу в тех местах, где ты едва ли осмелишься промочить ноги. Одна-единственная осмелилась вызвать меня. Я служу Белой Вороне, пока мне это нравится. Белой Вороне, которая пережила твою северную ведьму.

— Эритусма Великая жива, — говорит сова. — Макадра ее боится, и не без оснований. Но я предупреждаю тебя, не пытайся использовать свое заклинание. Если ты это сделаешь, мы тебя быстро убьем. Где Дасту, мальчик, чьему облику ты подражаешь?

— В желудке огрессы, — говорит демон. — Хратмоги живут в страхе перед ее аппетитом.

Сова замолкает. Когда она заговаривает снова, ее голос становится тверже.

— Уходи, демон. Возвращайтесь в Дуирмалк, пока можешь. Твои дни на Алифросе сочтены.

Желтые глаза маукслара устремлены на сову:

— Мы увидим, чье время истекло, когда Макадра возьмет в руки Нилстоун.

— В животе этого существа есть драгоценный узор-камень, — внезапно говорит эгуар. Маукслар подпрыгивает, глядя на зверя с обжигающей ненавистью.

— Драгоценный узор-камень? — спрашивает сова. — Это само по себе преступление. Зачем ты носишь такую вещь, маукслар, если знаешь, что она принадлежит другим?

— Ее дала мне моя госпожа, — шипит демон.

— Значит, она взяла узор-камень у убитого селка, — говорит сова. — Ты должен выкашлять его, прежде чем покинешь этот мир. В любом случае он помешает твоему уходу.

Глаза маукслара мечутся, осматривая землю в поисках оружия.

— Если ты откажешься, — говорит сова, — мы просто подождем, пока ты умрешь, а затем вытащим его из с твоего трупа. Слушай меня в последний раз: возвращайся в Девять Ям, обратно к проклятым. Если ты это сделаешь, мы не дадим Макадре снова тебя призвать. Но если ты не уйдешь, мы развеем твой прах, когда ты умрешь, и предотвратим твое воскрешение. Выбор остается за тобой, еще на мгновение.

Маукслар переводит взгляд с одного на другого. Сейчас он стоит в луже собственной крови.

— Не убивайте меня, — произносит он наконец. — Я сдаюсь. Возьмите драгоценный камень и позвольте мне уйти.

Существо опускается на четвереньки. Его рвет, спина выгибается, как у собаки. Четыре или пять раз его тело вздымается. Затем, мучаясь, он подползает к поваленной сосне и ложится на нее. Наконец его змееподобная шея содрогается, и огромный красный рубин выпадает изо рта в протянутую ладонь.

— Оставь это там! — кричит сова. Но маукслар не обращает внимания на ее слова. На его лбу пылают руны. — Магия! Берегись! — ревет эгуар. Но когда он встает на дыбы, упавшая сосна поднимается, летит со всей силой проклятия демона и вонзается в грудь эгуара, как кол.

Эгуар падает без единого звука. Но и демон воет в агонии. На высокой ветке сова превратилась в маленькую черную норку. Его челюсти изгибаются, с силой вгрызаясь в пустой воздух. В теле маукслара начинают трескаться кости.

Затем маукслар исчезает, так внезапно, что капли его пролившейся крови, кажется, на мгновение повисают в воздухе. Сбитый с толку внезапным высвобождением силы собственным заклинанием, маг чуть не падает с дерева. Измученный, он слетает вниз по стволу и мчится к эгуару.

— Стой!

Предупреждение эгуара звучит подобно раскату грома, но за ним следует дребезжащий хрип. Норка останавливается как вкопанная. Дерево раздробило грудь существа.

— Я извергаю достаточно много яда даже когда моя кожа цела, — говорит эгуар. — Теперь, когда я истекаю кровью, даже ты не смеешь приблизиться.

— Я могу помочь тебе, — говорит маг.

— Моему телу уже ничем не поможешь, — говорит Ситрот. — Но мы все еще можем говорить; эгуары медлительны даже в смерти. Скажи мне, Арпатвин, моя честь восстановлена?

— Она никогда по-настоящему не была потеряна, — говорит маг, склоняя голову. — Только мудрость покинула тебя, ненадолго. А у кого этого не было в какой-то момент долгого жизненного пути? Говорят, что два принца похожи друг на друга, как две капли воды. И поскольку Олик-дед прошел через Красный Шторм, он не старше своего внука.

— Ни один детеныш не ошибся бы так, как я, — говорит эгуар. — Селки дали мне убежище, цель и праздник светлых мыслей, благоухающий нектаром из Уларамита. Я их предал. Я убил одного из них и оставил Северную Дверь без охраны.

— Ты стремился отомстить убийце своего народа, — говорит Рамачни. — У самых мудрых из нас все еще есть свои страсти, Ситрот, и пока в наших жилах течет живая кровь, они иногда будут преобладать. Даже боги от этого не застрахованы.

— Маукслар ушел?

Рамачни кивает:

— Он сбежал из Алифроса и не может вернуться без какой-либо помощи.

— Он бросил драгоценный узор-камень в реку, — хрипит эгуар. — Мне жаль, что мы не вернули этот камень. Я бы хотел положить его к ногам лорда Арима.

— Однажды я приведу сюда селков, чтобы найти его и забрать домой, в Уларамит, — говорит Рамачни. — Время еще есть.

Словно в опровержение его слов, две точки видящего света, которые являются глазами эгуара, гаснут. Но существо все еще дышит.

— Арпатвин, — говорит эгуар, — не мог бы ты действительно назвать меня другом?

— Как еще я мог бы тебя назвать? — говорит Рамачни. — Разве мы оба не видели, как проходят столетия, эпидемии и возрождения, чудеса, забытые людьми за один мимолетный год? Кроме того, тебя любят селки, а я их страж и родственник.

— Тогда ты все-таки должен подойти поближе. Ибо не вся моя мудрость ушла. Я кое-что вспомнил. Я вспомнил природу твоего Дара.

Кровь существа собирается в лужу, шипя на камне.

— Рамачни Фремкен, — бормочет он. — Тот, кто крадет облик своих друзей. Сам Арим упоминал об этом однажды, много веков назад. Ты можешь принимать разные формы...

— Не так уж много, — быстро говорит Рамачни.

— ...но только формы тех, с кем ты подружился и кого убил. Осиротевшая сова. Норка, попавшая в капкан охотника. Огромный медведь, спасенный от мучений на арене.

— Это были проснувшиеся животные, — говорит Рамачни. — И все они были больны или безнадежно ранены. Они понимали, что дают. Да, это мой Дар-проклятие. Я добавляю их формы в свою коллекцию, когда убиваю их, убиваю своих друзей.

— Тогда позволь мне сделать такой же подарок, пока я могу.

— Ситрот!

— Твоя борьба продолжается. С силой эгуара мало кто из врагов устоит против тебя.

— Мое изменение не похоже на изменение маукслара, это не издевательство над хозяином. Ты не знаешь, что предлагаешь, Ситрот.

— Неужели ты откажешь мне в этом? — огрызается эгуар, внезапно становясь свирепым, его слепые глаза поворачиваются к магу. — Подойди поближе; тебе понадобится огромная сила. Используй заклинание, которое ты наложил на демона, но используй его, чтобы успокоить мое сердце. И когда в будущем ты примешь мой облик, подумай обо мне.

— Твое собственное тело превратится в пыль. Не будет ни могильной ямы, ни костей, которые можно было бы почтить.

— Или вырезать из них Плаз-клинки. Арпатвин, поторопись. Мои силы почти на исходе.

Рамачни смотрит в слепые черные глаза. Он не говорит эгуару, что ассимилировать его тело будет таким же трудным делом, как борьба, которую они только что вели. Он также не объясняет, какой более высокой цены требует его Дар: как каждая новая форма, которую он собирает, отодвигает в сторону еще немного от его первоначального я, стирает еще одну страницу памяти о том, кем он был до магии, до войны теней, которая никогда не заканчивается. Он только благодарит Ситрота, использует свою силу и останавливает сердце эгуара.

Чувство знакомо. Как и в случае с норкой, совой, медведем, садовником Дафвни: возникает ощущение, что зеркало перевернулось, сквозь него прошли; теперь отражение смотрит на свой источник. Но источник — тело великого первобытного монстра — уже исчез. Даже пары, даже кислая кровь. На камне и расколотом дереве остался лишь налет мелкой серебряной пыли.

После этого он лежит оглушенный, почти в коме, его тело принимает разные формы, по очереди. Он не может вспомнить ту, в которой чувствует себя как дома здесь, на Алифросе. Птицы отлетают от него. Лиса принюхивается, но не может понять, почему она учуяла птицу и нашла медведя, и убегает встревоженная. Падает свежий снег и укрывает его. Каждый раз, когда маг становится эгуаром, снег превращается в пар.

Поздно ночью в голове у него немного проясняется, и он встает, приняв человеческий облик, чтобы напиться из Парсуа, но вода обжигает ему губы. Кислоты Ситрота находятся в реке, в снегу. Ситрота или его собственные. На рассвете, все еще испытывая боль, он устало улетает, превратившись в сову.

В каньоне снова воцаряется мир. День проходит, как и любой другой; за исключением нескольких обгоревших деревьев, нет никаких признаков того, что здесь произошло. На следующий день становится теплее; вместо снега идет дождь.

Поздно вечером на третий день тишина снова нарушается. На этот раз стук копыт эхом разносится по каньону: железные копыта по камню. Появляются всадники, большой отряд: пятьдесят длому на быстрых скакунах, на их щитах изображена эмблема Бали Адро — солнце-и-леопард. В середине колонны едут два длому с красными лентами и аксельбантами генералов. А позади этой пары скачет призрак женщины, высокой, изможденной и белой как кость, с призрачными глазами, которые обшаривают каньон, словно в поисках пищи. На ней темный плащ для верховой езды, но из-под него выглядывают концы старинного атласа и кружев. Ее сухие губы приоткрыты; ее руки, кажется, готовы выхватить что-то из воздуха.

Когда они достигают разрушенной сосны, женщина приказывает колонне остановиться и соскальзывает на землю прежде, чем генералы успевают предложить свою помощь. Четыре шага приводят ее к берегу реки. Подергиваясь, она смотрит вверх и вниз по течению.

— Он был здесь. Я чувствую его зловоние. Он достиг этой точки и пал.

— Пал, миледи? — спрашивает один из генералов. — Неужели мы сражаемся с врагом, который может убить маукслара?

Чародейка пристально смотрит на него снизу вверх. Генерал съеживается, в униженных выражениях просит у нее прощения.

— Отойди от меня и заставь своих ублюдков замолчать, — кричит женщина. — Мне нужно подумать.

Длому быстро поворачивают своих коней и отъезжают. Они слишком хорошо знают, что происходит, когда Макадра заявляет, что должна подумать. Волшебница ходит вдоль берега реки, сначала вверх по течению, затем вниз. Несколько раз она останавливается, стоя как вкопанная. Наконец она громко ругается и ныряет в реку.

— Она сумасшедшая, верно? — шепчет один их длому, стоящий в конце колонны. Только его ближайшие товарищи слышат хоть слово. То есть его товарищи и лорд Таликтрум, выглядывающий через прорезь, проделанную его ножом в седельной сумке, где он скакал день и ночь. Таликтрум мрачно улыбается. Он знает, что будет дальше.

— Тихо, дурак! — шипит другой всадник. — Она слышит все, разве ты этого не знаешь?

Они оба правы, думает Таликтрум: Макадра действительно обладает сверхъестественной способностью распознавать, когда ее офицеры произносят хоть слово против нее. За тот месяц, что он прятался в ее окружении, Таликтрум видел, как она выдернула полдюжины офицеров из их рядов и отправила в петлю. Это вполне мог быть зачарованный слух. Но с таким же успехом это могла быть и естественная интуиция. Это есть у многих лидеров. Некоторые (на ум приходит его отец) не верят ни во что другое.

Однако она, несомненно, сумасшедшая. Только посмотрите на нее, погружающуюся по пояс в ледяную воду, нетерпеливую, как медведь, охотящийся за рыбой. Это зрелище заставляет Таликтрума вскипеть от разочарования. Когда он потерял принца Олика в дебрях над Масалымом, Таликтрум точно знал, что делать. То, что всегда делал его народ: держаться поближе к врагу, проникать в его крепости, управлять их кораблями. Он тайком вернулся в Масалым верхом на одной из собак, от которых принц Олик был вынужден отказаться (на это ушло два дня, потому что у нее очень болели лапы), а затем с большой осторожностью отправился с грузом на «Голову Смерти».

Таликтрум был не слишком высокого мнения о собственной интуиции. Только не после своего катастрофического пребывания на посту лидера клана и непростительного отказа от них всех. Только не после того, как он отверг Майетт, терзал ее сердце, не замечая, что она любила его, единственного из всех живых существ.

Но хотя он и осуждает себя, он не может отрицать, что с тех пор, как он сошел на берег, его выбор стал лучше. Помочь принцу — это было хорошо. Олик Бали Адро — одновременно и мыслитель, и заноза в заднице Империи убийств, носящей его имя.

Или был занозой. Скорее всего, принц уже мертв — утонул в той реке или умер от голода в бескрайних дебрях, о которых говорил. Тем не менее, Таликтрум наконец-то выбрал правильного друга, правильных союзников.

Посадка на «Голову Смерти»: еще лучше. Он знал, что чародейка жаждала заполучить Нилстоун, и задействовала все уцелевшие силы Бали Адро в охоте за ним. Однако он только подозревал, что она не доверяет никому из своих лакеев — этим Плаз-генералам с их обрубками оружия из кости эгуара, больным и отчаявшимся — и не может позволить им принести ей Камень. Нет, она должна была найти его сама, проследить за каждой ниточкой и наброситься на любого из своих слуг, кто его найдет, прежде, чем они поймут, что у них в руках.

Поначалу прятаться было ужасно опасно. Макадра не путешествовала десятилетиями и, несмотря на свою свирепость, боялась почти всего — магического нападения, измены, утечки в трюме, плохой погоды, мух. Ее судно кишело всевозможными охранниками и инспекторами. Ее каюта была крепостью, и тех, кто в нее входил, обыскивали, как преступников, которых приводят предстать перед королевой.

Что ж, полагает он, именно так она и видит дело.

Но она не остерегалась икшелей. Принц прямо сказал ему: икшелей не существует, во всяком случае, на материке. Даже крысы на борту не знали его запаха. Он был совершенно один: тактическое преимущество, безусловно. А также смертная казнь, при поимке.

Как только они отплыли из Масалыма, он обнаружил свое второе преимущество: знание «Чатранда». Ибо все было именно так, как он подумал на мысе, когда они с Оликом впервые увидели корабль Макадры: за исключением брони и ужасного оружия «Головы Смерти», корабли были близнецами. Семь палуб. Пять мачт. Внутренний корпус и герметичный форпик. И лестницы, люки, световые шахты, переговорные трубки, насосы и осушительные трубы: такие знакомые, что он чуть не рассмеялся вслух. Еще до конца первого дня он нашел не одно, а целых два убежища, места́, где он мог спать, ни в малейшей степени не опасаясь быть обнаруженным. На третий день он уже ползал под половицами Макадры и улавливал некоторые ее слова.

— Наблюдатели Наверху, она промокла по локти! — говорит первый длому. — Она замерзнет насмерть!

— Не рассчитывай на это, — говорит другой.

Через две недели «Голова Смерти» встретилась с небольшим шлюпом Бали Адро, только что вышедшим из Дикого Архипелага. Именно тогда он (и Макадра) узнали о побеге «Чатранда» из имперских вод, несмотря на впечатляющую бомбардировку. Гнев Макадры, безусловно, был впечатляющим, но ей было некого наказывать: шлюп даже не присутствовал во время сражения. И она значительно повеселела, когда командир судна доложил, что «Чатранд» не использовал никакой магии.

— Совсем никаких заклинаний? Тогда они мне не интересны. Наша добыча сбежала вглубь континента, как я всегда подозревала.

Она верит, что они использовали бы Нилстоун против нее, если бы он у них был, понял Таликтрум. Почему? Даже Арунис не мог управлять этой смертоносной штукой.

«Голова Смерти» останавливалась последовательно на военно-морских базах под названием Фандурал-Эдж и Сибар-Лайт, откуда Макадра отправила дополнительные команды вглубь материка. Наконец, через три недели после отплытия из Масалыма, они причалили к огромному, окутанному дымом, почерневшему от сажи городу Орбилеск.

В ту первую ночь он перелетел на берег под покровом темноты. Но в Орбилеске не было настоящей темноты, только тени и слепящий дым. Город протянулся по холмам и склонам гор, вдоль обоих берегов реки цвета разбавленной крови. Некоторые его части, казалось, были охвачены огнем: они пульсировали вдалеке, как открытые язвы, их оранжевое свечение тускло отражалось на покрытом грязью небе. Город был точкой пересечения великих дорог, ведущих вглубь континента, к Бали-Адро-Сити, Киставу и другим центрам имперской мощи. Тысячи длому толпились на его площадях, разбивали лагерь в его оголенных садах и опустошенных лавках. В основном они были бедными и грязными, жались со своими тощими собаками к запрещенным кострам, которые постоянно тушил дождь. Оказалось, что они пришли работать на адские фабрики, но добровольно ли или под острием копья, он выяснить не мог. На этих убогих улицах были и другие расы, загадочные существа, которые очаровывали и отталкивали его. Все эти странные существа, включая длому, говорили на общем имперском, но с таким разнообразием форм и акцентов, что Таликтрум сомневался во всем, что слышал.

Хуже всего обстояли дела на верфях. Он едва осмеливался приблизиться к этим мрачным башням и черным, изрыгающим дым заводам, из которых вырывались огромные столбы огня, холодные отблески желтого света и звуки, громкие, как стенания богов. Над ними кружили птицы-падальщики; гигантские морские змеи, подобные тем, что угрожали «Чатранду» у Нарыбира, корчились в загрязненной бухте, дергаясь на своих цепях. Огромные механизмы и движущиеся тросы доставляли сталь и древесину, свинец и латунь в открытые пасти верфей. Таликтрум подлетел ближе и опустился на одну из бесчисленных хозяйственных построек, окружавших завод. Он подполз к краю крыши и обнаружил, что смотрит вниз на трупы, изуродованные трупы, насаженные на крюки, которые тянулись к горе дымящегося мусора на юге. Заключенные? Преступники? Ошеломленный, он понял, что они не были ни тем, ни другим: они были рабочими, убитыми и отброшенными чудовищной индустрией, которой служили. И на каждого убитого длому наверняка приходилось пять или шесть других, выстроившихся в очередь у дверей.

Город вызывал такой страх, какого Таликтрум никогда раньше и представить себе не мог. Великая Мать, подумал он, не дай мне умереть в таком месте. Быстро отправь меня снова в море, подальше от этого кошмарного мира.

Но корабль медлил, день за днем. Макадра держалась особняком, ожидая вестей от своих разведчиков в глубине континента. В течение пяти дней она не выходила из своей каюты. И вот однажды утром она выбежала на палубу, крича, чтобы звали лошадей. Ночью к ней пришло видение: битва в зимнем ущелье, маукслар убит или изгнан из Алифроса, и еще одно существо, обладающее огромной силой, тоже убито. Макадра была уверена, что в этом замешан Нилстоун.

Таликтрум хмуро смотрит на чародейку, которая идет вброд, как хищная птица. Он все еще не знает, что такое маукслар. Но он каким-то образом знает, что должен оставаться рядом с этой мерзкой волшебницей. Если ему придется сразиться с ней, так тому и быть. Сейчас у него есть хоть какой-то шанс чего-то добиться в этом мире, после стольких ошибок и трусости.

— Посмотрите на нее! — шипит кто-то. Всадники замирают. Макадра вытащила нож и обнажила свою белую, как кость, руку до локтя. Быстрым движением она надрезает себе предплечье: глубокий, жестокий порез. Но кровь не идет: рана красная, но сухая.

Это зрелище слишком велико для длому. «Никакой крови! — шепчут они. — В жилах Макадры нет крови!» Чертыхаясь, Макадра двигает рукой, словно сжимая мяч. Наконец Таликтрум видит это: медленная темная струйка на слишком белой плоти. Она позволяет струйке капать в реку: пять капель, и затем рана высыхает.

Из Парсуа что-то выпрыгивает, прямо ей на ладонь: красный рубин, сверкающий на солнце. Макадра сжимает его в своей раненой руке.

Ее глаза закрылись. Затем она визжит с таким безумием и яростью, каких Таликтрум никогда не слышал на языке гигантов.

— Мина Скараба Урифика! Мы едем, мы едем! Они прошли по Водному Мосту и спустились по Уракану! Они к западу от нас и направляются к морю!

Она плетется к берегу, все еще с ножом в руке, рыча:

— Помогите мне, вы, собаки!

Один из генералов ныряет в воду и направляется к ней, протягивая руку.

— Миледи, — кричит он, — лошади почти выдохлись.

— Ты что, не слышал меня? Мы немедленно отправляемся в путь!

— Да, леди, — говорит генерал, — но как же ваш демон? Разве мы сюда пришли не за ним?

Макадра хватает его за руку, сильно тянет и со скоростью, которую даже Таликтрум находит поразительной, перерезает генералу горло. Рот мужчины открывается в отвратительном молчании. Он падает лицом вперед; его плащ раздувается от захваченного воздуха. Чародейка надавливает ему на шею, как будто скармливает его реке.

— Он жив, пес, — говорит она. — Время и кровь его исцелят.

Глава 24. ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ДНЕВНИКА Г. СТАРЛИНГА ФИФФЕНГУРТА

Понедельник, 2 фуинара 942.

Это действительно необыкновенно: наши икшели околдовали птиц. Во всяком случае, один вид птиц — ласточек Стат-Балфира — &, по правде говоря, только один икшель, похоже, обладает таким талантом. Он дедушка Майетт, старый болван, которого они называют Пачет Гали. Сегодня, в шесть склянок, он достает крошечную флейту & начинает играть на полубаке; & тут же птицы слетелись со всего острова, низко скользя над заливом. Лорд Талаг стоит среди них в своем ласточка-костюме, указывая пальцем & крича, & еще тридцать маленьких человечков материализуются из своих укрытий, с восторгом смеясь над птицами. Кто здесь главный, спрашиваю я себя: музыкант или пернатый лорд? Но ласточки продолжают прилетать, пока не их не становится в четыре раза больше икшелей.

Внезапно они спускаются, бормочущей массой. Моряки отступают, защищая свои лица, но птицы не проявляют никакого интереса к людям. Они хватают икшелей в свои когти & поднимают, унося их прочь, к острову & его пропитанным паром лесам. Остается только Пачет Гали.

Значит, таков был их план со времен Этерхорда: доставить нас сюда, а затем улететь на крыльях ласточек. Они намерены повторять этот трюк снова & снова, пока весь их клан не окажется на суше. И что тогда? Отт с уверенностью заявляет, что они нас не отпустят, & на этот раз, боюсь, старый змей прав. Что, если мы расскажем об этом месте? Что, если мы вернемся с катапультами & огненными ядрами & сожжем Стат-Балфир дотла? Что, если мы вернемся с военно-морским флотом?

Но на «Чатранде» наверняка еще спрятаны сотни икшелей, & пока что улетели только тридцать. Когда первая группа исчезает из виду, старый Пачет (это слово — его титул, а не имя) откладывает флейту в сторону & разговаривает с нами вполне разумно. Он вспоминает Диадрелу, «дорогую усопшую сестру нашего лорда», & благодарит Марилу, Фелтрупа & меня за то, что мы с ней подружились.

— Она бы хотела, чтобы мы расстались без иллюзий & без ненависти, — говорит он. — Вы виновны во многих преступлениях, но ненависть к вам сослужила нам дурную службу. Леди Дри понимала это & не стала бы притворяться, что это не так. Она не стала бы лгать ни нам, ни самой себе. Но она заплатила жизнью за то, чтобы мы увидели эту правду.

Полагаю, я в настроении подраться.

— Дело не только в том, что она видела, старик, — говорю я. — Дело в том, что остальные из вас отказались видеть.

— Не все из нас, — отвечает он.

Я говорю ему, что он чертов лицемер:

— Если ты такого высокого мнения о ней, почему ты все еще служишь ублюдкам, которые пырнули ее ножом в горло?

Старик невозмутимо смотрит на меня.

— Я служу клану, — говорит он, — как & она, до конца.

Через несколько часов птицы возвращаются. С ними всего трое икшелей: лорд Талаг & двое незнакомцев с суровыми лицами, одетые только в бриджи & оружие. Они — первое доказательство, что икшель действительно живут на Стат-Балфире. Они тоже диковинные: на груди у них вытатуированы фантастические существа, похожие на слонов, а руки & предплечья выкрашены в красный цвет, как будто их обмакнули в кровь. Они подходят к Талагу & вежливо ему кивают, но Талаг слишком занят разговором с Пачетом на том языке, который мы, люди, не слышим. Теперь старик выглядит удивленным & встревоженным. Птицы расселись вдоль бушприта, забрызгав Девочку-Гусыню своим пометом, но когда он снова начинает играть, они поднимаются, щебеча & возбуждаясь. На этот раз они уносят Пачета вместе с остальными.

Трудно не пялится на то место на острове, где они исчезли. Иногда мне кажется, что я вижу, как шевелятся верхушки деревьев, как будто там застрял ветер или какая-то большая рука колышет кроны. Но есть & другие неотложные дела. Банды снова взорвались: двое убитых & двадцать раненых. И курильщик смерть-дыма, который сошел с ума & бросился на авгронгов — те немного запаниковали & забили его до смерти. И нашествие ужасных зеленых мух с острова. Они поселились в головах & кусают нас за задницы, из-за чего там появляются фурункулы размером с большое гусиное яйцо.

И есть последнее, настолько ужасное, что у меня дрожит рука, когда я пишу. Около недели назад кто-то стащил козу из отделения для животных. Это было странно, но не катастрофично: возможно, где-то растерянный & напуганный моряк запасался козлятиной, &, без сомнения, мухи скоро выдадут его. Но прошлой ночью мистер Теггац заметил изменение запаха вокруг бочек с водой, & у него хватило здравого смысла открыть крышку, прежде чем отхлебнуть. Он взвыл. Там плавали наполовину разложившиеся козлиная голова & внутренности. Вся бочка была отравлена, как & четыре других рядом с ней. Нюх кока спас жизни — может быть, сотни жизней, — потому что он как раз собирался сварить вечерний бульон. Дело рук гангстеров? Могли ли они зайти так далеко?

Кто бы ни был виновник, сейчас у нас снова не хватает пресной воды. Все это, & доктора Чедфеллоу нигде нет. Я отправил на его поиски восьмерых смолбоев, & мне придется следить за собой, если я узнаю, что он снова шарит по нижним палубам в поисках треклятой зеленой двери.

Вторник, 3 фуинара 942.

Я не могу заснуть & боюсь видений, которые мучили бы меня, если бы я заснул. Мое сердце бешено колотится. Мои ботинки так сильно воняют кровью, что мне пришлось завязать их в мешок.

Прошлой ночью Роуз созвал нас на тайный совет на камбузе — меня, Отта, Ускинса, сержанта Хаддисмала, даже Марилу & Фелтрупа. Мистеру Теггацу было приказано производить много шума кастрюлями & котлами. Таким образом, Роуз надеялся, что икшели не поймут наших слов, если они все еще шпионят за нами.

Встреча провалилась. Всем нам было ясно, что кораблю никогда не разрешат выйти из бухты. Роуз приказал Хаддисмалу & Отту составить план ночного нападения на остров, & на этот раз все трое пришли к полному согласию.

— Они могут швырять валуны, — сказал Отт, — но от этого будет мало толку против турахов, рассредоточенных среди деревьев. Они все еще просто ползуны, а мы — люди.

— У нас достаточно небольших судов, чтобы высадить на берег сразу двести человек, — сказал Хаддисмал. Затем он нахмурился & взглянул на мастера-шпиона. — Конечно, это лишит нас возможности эвакуировать корабль.

— Тогда бревна, — сказал Отт. — Залив спокойный, & вода достаточно теплая. Спустите несколько запасных мачт под покровом темноты, & пусть люди поплывут на берег с обеих их сторон.

Остальные из нас отчаянно возражали. Марила сказала, что мы должны послать подарки, а не солдат. Фелтруп пискнул об акульих плавниках в заливе.

— И моим офицерам нечего предложить? — с рычанием потребовал ответа Роуз. Ускинс печально покачал головой, но я прочистил горло. Я сказал, что наша главная надежда — найти крепость икшель на «Чатранде» & захватить у них еду & воду, а также большое количество заложников. Тогда мы могли бы выторговать себе выход из этой ловушки.

Но на это Фелтруп только завопил:

— Вы не можете, не можете!

— Замолчи, Фелтруп! — прошипела Марила. Но было уже слишком поздно. Роуз навис над ним, как гора, приказывая ему рассказать все, что он знал. Фелтруп только покачал головой & пробормотал:

— Это невозможно, даже не пытайтесь.

И тут Роуз взорвался. Он схватил Фелтрупа & промчался через камбуз, направляясь к духовке. Марила закричала, Теггац зашипел & замахал ложкой. И я... я вытащил свой нож & бросился на капитана. Я действительно верю, что ударил бы его ножом в спину. Однако Отт двигался как пантера. Я мельком увидел его лицо (ухмыляющееся), прежде чем что-то ударило меня по черепу. Затем темнота меня поглотила.

Когда я очнулся, то был наедине с Теггацем на камбузе.

— Холодная! — сказал он, с ухмылкой помогая мне подняться. — Сегодня понедельник. Как & каждый понедельник. Все они одинаковы.

— Фелтруп...

Теггац гордо указал на духовку.

— Боги смерти — нет!

Я оттолкнул его в сторону, пролетел через комнату & вышиб железную заслонку. Фелтруп был там, в полном порядке — моргающий, испуганный, невредимый. Духовка была совершенно холодной.

— Никакого сливового пудинга, — сказал Теггац. — В понедельник никакой выпечки. Ба-ха-ха.

Через несколько минут появилась Марила & отнесла Фелтрупа обратно в каюту. Я остался сидеть, надеясь, что Теггац достанет свой кувшин рома, но сегодня вечером он был весь в делах, готовил камбуз к закрытию, чтобы урвать несколько часов сна. Я редко чувствовал себя более несчастным. Нарывы у меня на заднице болели так же сильно, как & голова.

— Где в тени Благословенного Древа находится доктор Чедфеллоу? — спросил я вслух.

Теггац закрыл за мной дверь. Я отвернулся & обнаружил, что из всех людей стою лицом к лицу с Ускинсом. Он был странно ясен & до крайности нервничал.

— Спасибо Рину, вы проснулись, — сказал он, нервно оглядываясь по сторонам. — Я искал вас, Фиффенгурт. У меня самые ужасные новости.

Я почувствовал, как мое сердце пропустило удар:

— Что это? Доктор?

Ускинс вздрогнул, затем покачал головой.

— Я ничего не знаю о Чедфеллоу. — Затем он понизил голос до шепота. — Это ползуны, Фиффенгурт. Они собираются потопить нас. Я нашел доказательство.

Я уставился на него:

— Какого рода доказательство?

— Вы не можете догадаться? — резко прошипел он. — Вы знаете этот корабль так же хорошо, как & Роуз. Скажите мне: как может человек утопить его изнутри? Быстро, бесповоротно, не оставляя времени на то, чтобы остановить ущерб?

— Нет никакого определенного способа.

— Но наиболее вероятный. Подумайте, Фиффенгурт: как бы вы это сделали?

Я покачал головой:

— Может быть... тот способ, которым старый капитан Ингл потопил «Пламя» в гавани Рукмаста. — Он непонимающе посмотрел на меня. — Где вы были в 26-м, Ускинс? Говорят, он прикрепил грузовой домкрат к кильсону & сильно прижимал его к корпусу, пока не лопнули винты вельса.

— Вельс.

Я прижал руку к своей пульсирующей голове.

— Облицовочный брус, Ускинс. Треклятая доска. Черт возьми, вы же знаете, что такое вельс. Итак, что это за новости?

Он на мгновение замолчал, словно погрузившись в раздумья. Затем он пристально посмотрел на меня:

— То, что вы описываете, почти в точности соответствует тому, что произойдет.

— Произойдет? — заорал я. — Ты что, совсем мозгами поехал? Что ты нашел, & почему ты не кричал об этом во всю свою тупую грязную башку? Пылающие жабы, Стьюки...

Он ударил меня в живот, затем зажал мне рот ладонью. Он прижал губы к моему уху.

— Личинка, — сказал он. — У меня в каюте твоя крестьянка со скарабеем смерти на лбу. Если она закричит, или пошевелится, или я произнесу мысленную команду, этот скарабей прожжет ее череп насквозь, как магма. Ты не будешь кричать. Ты покажешь мне этот грузовой домкрат & поможешь его установить. И ты будешь отвечать на любые вопросы & отсылать членов экипажа с нашего пути.

— Кто?..

— Ни слова, ни единого слова, только для моей цели. Я причиню ей мучения, прежде чем она умрет. Я ее предупредил, чтобы она не кричала, даже если будет жечь. Я сказал ей, чтобы она подумала о своем ребенке.

— Арунис! — Я ахнул.

Он слегка нахмурился:

— Скарабей только что прожег ей кожу насквозь. Следующим будет ее череп, если ты опять меня не послушаешься. Грузовой домкрат. Отведи меня к нему. Я не буду спрашивать снова.

Я начал идти. Кошмар, кошмарный сон. Арунис в теле Ускинса, намеревающийся, наконец, потопить нас. Арунис мучает Марилу, уродует ее. И будь он проклят до глубины души, но она достаточно сильна, чтобы молчать, когда ее плоть горела. Она могла бы это сделать. Он сделал правильный выбор.

— Полагаю, ты & нашу воду испортил. Козлиными внутренностями.

— Заткнись, — прорычал он.

Мои ноги подкашивались. Мы прокрались вниз по лестнице № 3, затем перешли к узкому люку возле бухт кабеля. Ускинс (Арунис) непринужденно шел рядом со мной. Он велел мне уклоняться от вопросов, но их не будет. Никто, кроме Роуза, не стал бы расспрашивать ни одного из нас; мы были офицерами.

На спасательной палубе я зажег лампу. Внизу, в трюме, были грузовые домкраты, где & предстояло совершить диверсию. Но зачем облегчать ему задачу? Я направился на корму, к Заброшенному Дому, самой уединенной части корабля, где мы с молодыми людьми вынашивали наши обреченные планы мятежа. Здесь, в подвальном помещении, был домкрат. Но там было много областей для обхода, & все они выглядели одинаково. Человек может запутаться.

Коридоры были узкими & темными. Арунис (Ускинс) начал нервничать:

— Что ты делаешь, личинка? Это не тот трюм.

— Домкрат, — прошептал я. — Прямо впереди.

— Что это был за шум? Кто здесь внизу?

— Здесь нет никого, — сказал я ему. — Но смотри: это он & есть.

За исключением того, что это было не он. На самом деле я не был точно уверен, что находится за дверью в отсек перед нами, но я был абсолютно уверен, что не грузовой домкрат. Конечно, я тянул время. Я помнил, что именно эта дверь была заперта на тройной засов, а засовы были жесткими & ржавыми. Но теперь меня охватил страх за Марилу. Помощь в потоплении «Чатранда» не спасла бы ее, но как я мог позволить ему покалечить девушку?

— Открой дверь! — зашипел Арунис. — Любые уловки, & эта маленькая шлюха познает невыносимую боль, клянусь.

Я поставил лампу & опустился на колени. Первый засов легко отодвинулся (я выругался про себя), но второй оказал сопротивление. У меня дрожали руки. Лицо Марилы, слезы Марилы...

— Чедфеллоу догадался, — сказал Арунис.

Я вздрогнул, повернулся, & он шлепнул меня по щеке. Я снова повернулся к засову.

— Мистер Ускинс умер от нервов, — произнес голос у меня за спиной. — Несмотря на чуму, он пытался отказаться от моих услуг. Но перед тем, как покинуть корабль, я уговорил его оставить мой шарф себе, на всякий случай. Это был мой голос у него в ухе, этот шарф. Это усиливало его ужас по мере того, как надвигалась чума, пока он не смог думать ни о чем другом. А потом он впустил меня, & я стал хозяином дома.

— А его душа? — спросила я, дрожа. — Где ты ее хранишь?

— Нигде, — ответил голос. — Разум этого труса был мне ни к чему. Я вытолкнул его через окно & позволил ветру унести его прочь. Ты должен поблагодарить меня, Фиффенгурт. Ты презирал этого человека. Как & все, верно?

Второй засов соскользнул, & я перешел к третьему. Медленно.

— Я тоже мертв, — сказал голос. — Мертв для этого мира, конечно. Но когда Рой его опустошит, я унаследую вселенную. Тогда мне больше не понадобятся марионетки. Я никогда больше не опущусь так низко.

Я отодвинул третий засов. Дверь распахнулась — в совершенно пустой отсек. Я вздрогнул, ожидая, что он снова меня ударит. Но вместо этого я услышал, как чародей яростно отшатнулся в сторону. Я резко обернулся. Арунис корчился, держась обеими руками за шею. Позади него, крепко держа удавку, стоял Сандор Отт.

— Не делай этого! — взвыл я. — Он убьет Марилу!

— К несчастью для него, мне на нее наплевать, — сказал Отт. — Не двигайся, чудовище! Я могу уронить твою голову на эти доски одним движением запястья.

Ужасный хрип вырвался из горла Аруниса. Его глаза были прикованы ко мне.

— Но Отт! — взмолился я. — Он намазал Мариле на лоб какую-то мерзкую штуку, он мучает ее...

— Заткнись. И отойди в сторону, если не хочешь промокнуть насквозь.

Щеки мага ввалились, глаза выпучились, как виноградины. Из-за проволоки уже вытекло немного крови. Из горла Ускинса вырвался тонкий звук, похожий на пар из чайника.

Отт ухмыльнулся:

— У тебя есть какие-нибудь комментарии по поводу предшествующих событий? На самом деле, я думаю, мы услышали от тебя вполне достаточно. Но если ты хочешь поторговаться за это украденное тело, можешь попробовать. Позвольте мне избавить тебя от некоторых усилий: мы уже знаем, что Макадра взяла Нилстоун.

Арунис сильно дернулся. Проволока еще глубже впилась в его плоть.

— Осторожнее! — сказал Отт. — Да, у нас есть эта информация из надежных источников. Это узнал твой старый оппонент, сноходец. Я, конечно, говорю о Фелтрупе. Макадра захватила Нилстоун & уничтожила банду Паткендла. И она уже на полпути сюда.

Арунис снова подпрыгнул. Его лицо исказилось от боли.

— Кроме этого, можешь ли сказать что-нибудь важное? — потребовал ответа Отт. — Если так, просто подними палец.

Арунис заколебался, вращая глазами-бусинками. Отт прищелкнул языком.

— Я так & думал, что нет, — сказал мастер-шпион.

Его рука яростно дернулась. Проволока перерезала, плоть разошлась. Я поскользнулся в крови, протискиваясь мимо Отта & истекающего кровью трупа, ослепленный своими слезами. Отт небрежно окликнул меня вслед, как бы говоря: Не беспокойся. Я взлетел на верхние палубы, врезался в матросов, не в себе от горя...

Марила стояла на нижней орудийной палубе, целая & невредимая.

— Что это? — воскликнула она. — Почему вы в крови? Мистер Фиффенгурт, с вами все в порядке?

Я упал на колени, обнял ее, плача, как ребенок. Все это ложь. Они так хорошо лгут, эти шпионы & колдуны. А я безнадежен & всегда буду таким. Казалось, я не мог ее отпустить. Я чувствовал, как бьется ее сердце, & чувствовал, как в ее животе брыкается крошка.

Среда, 4 фуинара 942.

Мы нашли доктора Чедфеллоу в каюте Ускинса, под покровом мух. У меня пока не хватает духу писать о моем друге. Ни слова больше, иначе я не смогу продолжать.

Позволь мне написать вместо этого о шарфе. Капитан Роуз намочил его в ламповом масле, зажег факел & поднял над морем на конце багра. На маленькую мрачную церемонию собралась толпа: те, кто пережил чародея. Никто почти ничего не говорил. Было приятно просто стоять там. Когда ткань загорелась, собаки Таши заскулили & навострили уши, & Фелтруп спросил, не слышали ли мы чей-то стон, очень далекий, очень слабый?

Сейчас, лежа в постели, я думаю о Сандоре Отте. Был ли у него шпион, наблюдавший за Ускинсом — или за мной? Вряд ли это больше имеет значение. Важно вот что: этот сукин сын не знал, что Арунис лжет. Насчет Марилы, конечно. Ему просто было все равно. Он & раньше проиграл магу несколько партий в покер & не собирался проигрывать эту. Во что бы то ни стало.

Позже, в каюте Роуза, он чуть ли не ликовал.

— Я с удовольствием пролил эту кровь. Не было причин расспрашивать Аруниса дальше. Он мертв, а мертвым нельзя угрожать: это урок, который должен усвоить каждый принц. И ты не можешь подкупить человека, который не хочет ничего из того, чем ты владеешь. Мы могли надеяться только на одно — узнать то, чего маг не знал.

— Ты солгал ему, — сказал я.

— Конечно. Фелтруп не знает, есть ли у Макадры Нилстоун, преследует ли она нас. Но теперь мы знаем, что Арунис ненавидел обе идеи. Эти два мага не были в сговоре; а если & были, то Арунис только притворялся & планировал предать Макадру. В любом случае он вряд ли направлял ее к «Чатранду».

— Но почему он пытался потопить нас? — яростно прорычал сержант Хаддисмал. — У нас на борту Шаггат Несс! Разве он не хотел, чтобы этот дьявол был передан его фанатичным поклонникам? Разве не в этом вся его вонючая идея?

— Дурак! — огрызнулась леди Оггоск. — Это была ваша идея. То есть Арквала. То есть Отта.

— Какое-то время это было & желанием чародея, — сказал Роуз. — Но теперь мы знаем лучше. Шаггат был всего лишь инструментом. Как & война между Арквалом & Мзитрином. Даже Нилстоун, в конечном счете, был инструментом. Конец был чем-то более черным & необъятным.

— И, возможно, Арунис нашел другое средство для достижения этого конца, — сказал я. — Может быть, в Шаггате просто больше нет необходимости. Но в потоплении «Чатранда» — есть.

— Предусмотрительность, возможно, — сказал Отт. — Но зачем эта предусмотрительность, я вас спрашиваю? Что мы можем сделать при помощи этого корабля, который так его беспокоит? Ничего такого, чего не смогли бы сделать тысячи других кораблей, — разве что пересечь Правящее Море. На Севере это делает «Чатранд» уникальным. И даже здесь таких кораблей чрезвычайно мало.

— Так оно & есть, — сказал капитан. — Бегемот, который нас преследовал, был огромным, но любой смолбой скажет вам, что он не годится для плавания в океане. Волны Неллурока потопили бы его в считанные часы. Ходят слухи, что корабль Макадры — сеграл, подобный «Чатранду», но принц ясно дал понять, что это всего лишь одно из немногих таких судов, оставшихся на плаву.

— И только одно из них направляется на Север, — добавил Отт. — Именно это & отличает нас, джентльмены. Конечно, было время, когда Арунис хотел, чтобы мы отвезли Нилстоун на Гуришал. Но теперь, после смерти, он узнал нечто такое, что заставляет его бояться того, чего он когда-то жаждал.

Все это происходило в предрассветные часы той ужасной ночи. Несмотря на усталость, мы все были на ногах, за исключением леди Оггоск, которая, развалившись за обеденным столом, по-коровьи жевала кусок мула. Но при словах Отта она замерла, & ее молочно-голубые глаза посмотрели на нас с удивлением.

— Инструмент, — сказала она. — Клянусь Ночными Богами, Нилус, этот отвратительный шпион, возможно, прав. Мы знаем, что Арунис делал орудия из каждого, к кому прикасался. Но в чьих-то руках он сам, возможно, был орудием. И ради чего?

Она выпрямилась на стуле:

— Не ради гибели мира. Он сам хотел этого, нуждался в этом, работал как сумасшедший, чтобы достичь этого. Нет, Арунис не боялся ничего, кроме спасения мира. И после смерти он узнал, что именно у этой миссии есть шанс это осуществить.

В комнате воцарилась тишина. На столе Роуза Снирага наблюдала за нами, мурлыча. Наконец капитан заговорил:

— Арунис, орудие богов?

Леди Оггоск решительно покачала головой. Но Сандор Отт начал медленно & громко хлопать в ладошки. Сначала я подумал, что он шутит, но потом взглянул ему в лицо. Он никогда еще не выглядел таким блаженным, таким растроганным. Он сжал руки ведьмы (Оггоск отпрянула, нахмурившись) & даже с нежностью посмотрел на остальных из нас. Клянусь Рином, его глаза были влажными.

— Итак, — сказал он, — наконец-то истина открылась. Несмотря ни на что, мы на одной стороне.

Мы ждали. Никто понятия не имел, что он имел в виду.

— Ваша герцогиня очень мудра, — продолжал он. — И пусть никто больше не сомневается в этом: мы станем избавлением этого мира. Возвращение Шаггата станет похоронным звоном для Мзитрина & рассветом эры Арквала. В свои самые мрачные часы я спрашивал себя: зачем? Зачем мы вообще пересекли это ужасное море? Зачем такое далекое путешествие в такую неизвестность? Теперь я понимаю: это было сделано для того, чтобы мы могли узнать о более важной миссии Арквала.

— Более важной? — прорычал капитан.

Мастер-шпион восхищенно кивнул:

— Черные Тряпки падут. Мы соберем Бескоронные Государства, как виноград с лозы. И, когда знамя Его Превосходительства взметнется над всеми землями к северу от Неллурока, настанет время планировать расплату с Югом. Разве вы не видите? Бали Адро распадается, разрушая сам себя. Их солнце садится, наше только начало всходить. Арквал — лучшая надежда для этого бедного, измученного мира. Теперь вы это знаете. Каждый из вас, в глубине души. И теперь, наконец, мы видим направляющую руку. Эта бухта нас не удержит. Ничто не сможет удержать нас, ничто никогда не остановит надолго это судно. Штормы, жажда, водовороты, нашествия ползунов, магические армии, крысы-мутанты. Мы проходим сквозь них, прямые & уверенные, как разум Рина. И вот оно, последнее доказательство: дьявол восстал из Ям, чтобы попытаться нам помешать. Но не смог. Дело императора имеет мандат небес.

— Я этого не говорила! — взвизгнула Оггоск. Но мастер-шпион уже бросился к двери.

Четверг, 5 фуинара 942.

Теперь Фегин — наш первый помощник; старый Кут сменил его на посту боцмана. Джервик Лэнк, последний ассистент Чедфеллоу, ухаживает за двадцатью четырьмя мужчинами в лазарете с помощью (в некотором роде) доктора Рейна, который неутомим, но его нельзя оставлять наедине с пациентами. Мне сказали, что недавно он принес им суп в ночном горшке.

Сегодня утром Лэнк показал мне записку, которую он обнаружил в столе Чедфеллоу. Она написана рукой покойного доктора:

Да будет известно, что я желаю быть похороненным в сердце Правящего Моря, а не в водах, на которые претендует какая-либо сила в Алифросе, ибо только когда я отбросил веру в нации, я почувствовал, как в моей душе что-то изменилось.

Однако, если позволят обстоятельства, я хотел бы, чтобы мой сын, Пазел Паткендл, зажег за меня свечу в Храме Врачей на улице Рекка, 17, Этерхорд. Это поправка к моему Последнему Завещанию от 5 вакрина 941, которое во всех остальных деталях остается в силе.

Пятого вакрина! Оказывается, всего за несколько дней до того, как «Чатранд» отплыл из Этерхорда, старый Чедфеллоу составил завещание. Я попросил Лэнка поискать это завещание, даже если ему придется перерыть каждый из двадцати двух ящиков с документами & свитками Чедфеллоу. Лэнк был более чем готов, когда понял, что, найдя его, он, возможно, окажет Пазелу хорошую услугу.

Фелтруп тоже проявил интерес к бумагам Чедфеллоу или, по крайней мере, к одной из них: журналу учета времени & мест, где появлялась Зеленая Дверь. Восхищение дверью перешло, как микроб, из разума доктора в разум крысы. Марила говорит, что он прочитал журнал шесть раз подряд, а потом начал умолять ее побегать с ним по палубам, чтобы посмотреть, действительно ли Чедфеллоу нашел закономерность. Я полагаю, они верят, что так оно & есть.

Что касается самого доктора, то мы забальзамировали его морским способом, пока каким-нибудь образом не выберемся из этой бухты.[13] И сколько времени у нас есть на эту маленькую работу? Сегодня в пять склянок ласточки вернулись (вместе с лордом Талагом & его хмурым эскортом) & унесли еще икшелей, а в семь склянок сделали то же самое. По меньшей мере сотня уже сбежала из «Чатранда». Большинство из них даже не оглянулись на него, но некоторые все же взглянули, & их медные глаза смягчились от нежности. Худшая из лодок все еще пытается спасти нас от моря.

В восемь склянок Фелтруп обратился со странной просьбой — об аудиенции с бедным капитаном Магриттом, китобоем, которого мы подобрали в Нелу Рекере, & его кесанцами. Конечно, Магритт слеп — вернее, был ослеплен во время бойни в Масалыме. Икшель упал ему на голову сверху, & на этом все закончилось. Два ножа, ток-ток. Ему повезло, что он это пережил, сказал нам Чедфеллоу. Я часто спрашиваю себя, согласен ли с этим Магритт.

— Из-за чего ты хочешь его побеспокоить? — спросил я Фелтрупа.

— Спасение мира! — пропищал он. Мне пришлось прикусить губы, чтобы удержаться от крика Только не ты! Я попытался оттянуть решение до вечера, но, к моему удивлению, он стал довольно жесток со мной.