Ночь роя

Мне снились другие молодые люди. Паткендл, падающий с моста. Ундрабаст, расхаживающий на костяшках пальцев, как обезьяна. Таша, запертая в камне, как муха в янтаре. У меня была сила спасти их от этих бедствий, сжать их в своих объятиях, &, чудо из чудес, когда я это сделал, мы все стали одного возраста, каждый из нас был в расцвете сил, раскованный, жизнерадостный & избавленный от страха. Они мои родственники, подумал я, & почему потребовалось так много времени, чтобы это увидеть? Ибо путешествие подошло к концу; кто-то звал меня прочь. И я знал, какое место они занимали в моем сердце, только потому, что я уезжал, потому что мы больше никогда не будем жить под одной крышей. Я проснулся пораженный, на грани того, чтобы разрыдаться.

Затем мои глаза резко открылись. Икшель сидел на корточках на моем рундуке & пристально на меня смотрел. Я начал подниматься & опрокинул маленькую подставку с чайником, разбудив Марилу, которая ахнула.

Икшель исчез. Конечно же, у меня был сон внутри сна? «Что такое, что случилось?» — закричала Марила. Ничего, дорогая, ничего. Старикам часто снятся кошмары, они разговаривают сами с собой, тебе никогда не следует проводить ночь в их компании.

Но это видение беспокоило меня в течение всего дня. Потому что мне приснился не просто какой-то икшель. Это был Талаг, их повелитель & старейшина, воплощение клана. Гений & фанатик, мужчина, которого не оторвала бы от своего народа ни одна сила на свете.

Пятница, 1 халара 942.

По нашим корабельным подсчетам, сегодня Новый год. Первый день весны на Севере — хотя длому говорят, что у них началась осень. И почему я должен ожидать чего-то утешительного & знакомого? Здесь все наоборот. На печенье споры плесени такого цвета, какого я не видел никогда в жизни. На небе сияет вторая луна. Существа с кожей черных угрей & серебристыми прядями волос правят империей, а люди — кто они такие? Бывшие рабы; сегодня вообще ничего, дурное воспоминание, горстка безмозглых падальщиков, умирающих от голода в дикой природе. Спаси нас Рин, что будет с теми, кого мы оставили позади?

Новый год. Начало двадцать девятого года правления этого нечестивца, которого я никогда больше не назову Его Превосходительством. Когда-то я обожал его, нашего Магада Арквальского. Я знал, что он приложил руку к свержению императрицы Маисы с трона, но это никогда меня не беспокоило. Она была продажной & извращенной, так & должно было быть — так говорили наши школьные учителя. Неважно, что молитва, которую мы произносили каждое утро, включала в себя мольбу к Рину о ее благополучии. Однажды утром она была нашей императрицей; на следующее утро ее портрет сняли, & нам сказали, что она была злодейкой, & ей «милостиво» разрешили бежать в изгнание. В тот день они говорили о ней со стыдом. На следующее утро о ней вообще никто не говорил. В последний раз, когда я произносил ее имя, это было обращено к моему брату Геллину, & он сердито шикнул на меня:

— Графф, ты, что, никогда ничего не замечаешь? Мы не должны упоминать об этой шлюхе. Она — пятно на репутации Арквала, & о ней лучше забыть.

Я не стал спорить. Он прав, я был уверен в этом. У нашего поколения было слишком много уверенности.

Прошло тридцать лет, прежде чем я услышал еще одну историю о свержении Маисы. История Герцила Станапета была более мрачной, но меня не нужно было пугать или оскорблять, чтобы я в нее поверил. И мы живем (так?) в надежде, что все еще может закончиться хорошо.

Что бы ни ждало нас в будущем, в начале этого года так же темно, как в желудке акулы. Люди едва волочат ноги, их глаза затуманены отчаянием. Они вспоминают этот день, думают о том, каким он мог бы быть. Отпуск на берег, подарки & конфеты, дети, кричащие & обнимающие колени. Игры & смех. Выпитое вино, поцелованные девушки, браки, заключенные или разрушенные. Такие драгоценные воспоминания, пусть даже плохие, здесь, в чужом море.

Затем, в полдень, Роуз еще раз доказывает, что умеет шокировать (разум человека — это джунгли; в любой момент из них может появиться яркая птица или ужасная змея). Мы собираемся на палубе, даже ночную вахту подняли & вытащили на дневной свет, & там, с квартердека, он призывает нас верить в будущее: «Я уже говорил вам однажды, парни: за будущее надо бороться, никто вам не преподнесет его на блюдечке». Он, к счастью, не вдается в подробности: никто из нас больше не склонен к красивым речам. Но он действительно выводит на свет розовощекую алтимиранку, которая помогает Теггацу на камбузе. Ее все любят, & она немного поправилась благодаря рациону, предоставленному принцем Оликом. А еще у нее, оказывается, легкие хористки, & она поет нам маленькую наивную мелодию о времени окота ягнят в Арквале, &, разрази меня гром, если она не превращает нас всех в ягнят секунд на девяносто или около того.

Далее следует его настоящий трюк: старый лис внезапно достает тридцать бутылок выдержанного можжевелового идзу, которые, по его словам, хранились в его каюте со времен Этерхорда — но в какой чудо-упаковке, защищающей от крыс & волн, хотел бы я знать. Мужчины не утруждают себя расспросами: смолбои принесли с камбуза наши оловянные кружки & быстро их раздают. Роуз разбивает сургуч & наливает немного себе. Перед безмолвным кораблем он пьет, проглатывает, размышляет. Затем он кивает & смотрит на нас.

— Лучшего идзу я не смог бы достать в столице, — тихо сказал он, — & я хотел бы, чтобы вы знали две вещи. Во-первых, ни я, ни кто-либо другой на борту до этого момента не пользовался этим запасом. Во-вторых, я хорошо разбираюсь в спиртных напитках — раздаются смешки по поводу преуменьшения — & этот прекрасен. По правде говоря, он лучше того, которым меня угощали в Замке Пяти Куполов, когда я обедал с сыновьями императора. Если бы это было возможно, я бы объявил, что он подходит для вас — подходит для самых способных & бесстрашных людей, когда-либо рожденных под небесной аркой, рожденных насмехаться над трудностями, рожденных, чтобы наполнить гордостью сердце старого, измученного шкипера. Я хотел бы заявить, что дела идут хорошо, но на самом деле это лучшее из того, что есть. Это все, что я могу подарить вам в этот новогодний день. Выпивка & мое обещание бороться за наши жизни, как бы трудно ни было найти путь к их спасению. Выпьем же теперь за его обретение, люди «Чатранда». Вот & все.

Команда взревела. Ошеломленный, я оглядел эту толпу несчастных. Плаппы & Бернскоувы, моряки & турахи, даже кое-кто из тех, кого мы похитили на Симдже: все аплодировали. Они даже не попробовали напиток, но какое это имело значение? Рыжий Зверь превознес их до небес, & они внезапно полюбили его. Напиток пошел по кругу; он был ароматным & крепким, как дьявольский мед. «Он не просто наш капитан, он наш отец!» — крикнул молодой мичман, & через несколько секунд я услышал из уст сотен мальчишек-переростков песню, которую мы пели в храмовой школе:

Отец наш бесстрашный, мы парни твои, сквозь холод & тьму мы идем.

На холм тот проклятый всю ночь я ползу

Печаль & несчастья оставив внизу.

Отец наш бесстрашный, веди нас вперед, закончится ночь & мы утро найдем.

Они подошли к нему поближе. Роуз ни разу не улыбнулся: это ослабило бы эффект. Он только кивнул, призывая их выпить, & идзу исчез прежде, чем кто-либо успел слишком расстроиться. Они с пением разошлись по своим постам, эти негодяи. Я повернулся & проскользнул сквозь толпу сбитых с толку длому, кривившихся при виде странного напитка в их чашках & еще более странной радости окружающих их людей, а затем я увидел Сандора Отта у люка № 4, наблюдавшего за происходящим с некоторым отвращением. Я мог бы рассмеяться. Вот почему он тебе нужен, убийца. Вот почему ты не осмеливаешься сделать из этого человека главного врага.

Суббота, 2 халара.

Второй день любого года — разочарование. Этот был отмечен странными & отвратительными событиями. Предрассветная вахта пришла со своей смены с дикими глазами & руганью: один из них услышал в темноте музыку, флейты, но ни наверху, ни внизу они не смогли найти музыкантов. Уже поговаривают о призраках. Я спрашиваю, вы видели призраков? Ну, нет, мистер Ф., не видели. Но кто исполнял эту музыку, а? Воспаленное воображение, вот кто, я им так & сказал, но до них не достучался. Призраки, настаивали они. Конечно, из-за бесконечного бормотания Роуза на эту тему даже прирожденным скептикам среди них трудно не сползти в чертовщину.

В две склянки наконец раздается ожидаемый крик: впереди земля, размытая туманом тень, а через несколько минут замечена еще одна, дальше к западу. Это Воробьи, говорят нам длому на борту: маленькие, неисчислимые острова, но для любого судна, имеющего дело с Диким Архипелагом, их вид знаменует момент для того, чтобы раз & навсегда отвернуться от континента. Удвоив число матросов на брасах, мы направились на север. Я оглядываюсь назад & не вижу Песчаной Стены. Но, когда я закрываю глаза, я вижу их лица, ясные, как моя ладонь: Таша & Паткендл, Ундрабаст & Герцил. Я не верю в молитву, & все же я молюсь.

Пять склянок. Я нахожусь на жилой палубе (обычный осмотр, больше никаких хнычущих смолбоев), когда снизу доносится вой, какой издает человек, только спасаясь бегством. За считанные секунды я спускаюсь по трапу, Теггац & смолбой Джервик Лэнк следуют за мной по пятам, а мистер Биндхаммер мчится впереди. Спаси нас Рин, кого мы видим? Казначея, старого Гангруна, бегущего, как двадцатилетний мальчишка, а сразу за ним гору красных мускулов, белых клыков & слюней. Это боров с Красной Реки — то самое вонючее животное, которое исчезло во время крысиной войны, — жирный, огромный & разъяренный; & прежде чем мы успеваем что-то сделать, они оба скрываются за поворотом коридора.

К несчастью для Гангруна, это был тупик. Мы с криками бросились вперед, но зверь уже терзал человека, размахивая им на своих клыках, как тряпкой для мытья посуды. Мы атаковали, & это была ужасная рукопашная схватка. Ни один кабан в Алифросе не сравнится с этим ни по размерам, ни по явной злобности. Биндхаммер был растоптан. Джервик ударил зверя ножом в челюсть, но его маленький нож сломался по рукоятку. Теггац принес тесак для разделки мяса & отрезал кусок свинины от жирной лопатки. Кабан с воплем обернулся, схватил его за руку около локтя, & было видно, что его рука недолго будет доставлять неудобства этим челюстям-болторезам, поэтому я вонзил свой нож в шею зверя, раз, два, три, а на третий раз он взвизгнул, оторвался от Теггаца & прижал к стене меня. Я потерял свой нож. Я вцепился руками в эти клыки, но они были скользкими от крови, а потом он укусил меня, Боги Смерти, просто чудо, что моя левая рука сейчас не в его брюхе.

Я должен поблагодарить за это Джервика. Он поднял тесак & принялся вонзать его в правую ягодицу борова, он выглядел безумным & смертельно опасным, а боров развернулся & растоптал его похлеще Биндхаммера, &, Питфайр, если мы все четверо не лежали, истекая кровью, избитые, а боров даже отдаленно не устал избивать нас, & несколько человек, которых я хотел бы подвергнуть вивисекции, просто смиренно выглядывали из-за угла, а затем огромная тень & рев, & Рефег-авгронг оторвал зверя от Джервика, ударил его о левую стену & о правую, а затем его брат Рер догнал сзади & откусил огромную часть ноги борова. Визг, рев. Зверь продолжал сражаться. Им пришлось разорвать его на части.

Сегодня вечером мы все еще живы, хотя у Биндхаммера разрушено легкое, & он борется за дыхание, а Джервик так избит, что едва может двигаться. Но этот боров! Я знаю его историю: этот дурак Лацло собирался продать его тому, кто больше заплатит, для пиров после свадьбы Таши. Он откармливал его из своего собственного кошелька всю дорогу до Симджаллы. Конечно, ни он, ни его призовая свинья так & не добрались до берега.

Где мог прятаться зверь все это время? Ответ — нигде. Мы управляем тесным кораблем; ничто в половину его размера не может долго оставаться незамеченным. Я вспоминаю обвинения икшелей, когда те еще были главными: дескать мы прячем крупный рогатый скот & коз где-то на борту. Они утверждали, что слышали этих существ, му-му здесь, бе-бе там, а мы просто смеялись им в лицо. Больше никто не смеется.

Джервик лежит в лазарете. Я принес ему новый нож: прекрасное лезвие с рукояткой из моржовой кости & фиксирующей петлей. Он принадлежал Свеллоузу, первому боцману в этом плавании, но в данном случае я был не против совершить набег на рундук мертвеца. Свеллоуз хвастался, что выиграл его в таверне, обманув во время игры в спенк, & отпускал другие, более непристойные замечания о том, что это всего лишь инструмент для любителя ожерелий. Джервик был доволен & не спросил, откуда взялся нож. К моему удивлению, он спросил, когда мы вернемся за Пазелом & компанией.

Я немного запнулся:

— Это... не совсем ясно.

Он оторвал свое черно-синее лицо от подушки:

— Чо?

— Капитан... не посвятил меня в свой план.

Джервик, прищурившись, посмотрел на меня:

— Вы чо, хотите оставить их здесь, ага?

Я ожидал увидеть ухмылку. Если бы он хоть чуть-чуть искривил рот, я бы выхватил у него этот нож & пырнул его под ребра. Вместо этого я увидел на его лице то же страдание, которое испытывал сам. Я был сражен наповал. Я наклонился на стуле & принялся теребить свой ботинок.

— Лэнк, — прошептал я, — я чегой-то пропустил? Вы все подружились до того, как они уехали?

Он нахмурился:

— Я недостаточно хорош, чтобы быть их другом. Не после того, чо я сделал. Но я на вашей стороне, все пучком. Эти, другие, Роуз, Отт, они все могут откусить мой...

— Тише! Они тебя убьют. — Я провел рукой по волосам. — Ты не можешь болтать об этом без умолку, слышишь? Но ты совершенно прав: Отт хочет отплыть на север & бросить их всех. Я не думаю, что капитан этого хочет, хотя в случае с Роузом это чертовски трудно сказать. Но за спиной у Отта стоят турахи, так что он получает то, что хочет.

— Я его зарежу. И Роуза.

Я посмотрел на него:

— Именно это я & пообещал леди Таше. Что я зарежу Роуза, если он попытается уплыть & оставить их здесь. Но кому бы это помогло, парень? Собираемся ли мы захватить «Чатранд» & отплыть на нем обратно в Масалым? А что, если они ждут нас не в Масалыме? Что, если они направляются в какой-нибудь другой порт?

— Тогда это безнадежно. Ублюдки, сукины сыны...

— Это не безнадежно. Ты знаешь, из чего они сделаны, Паткендл, Таша & Герцил. С ними турахи & восемь солдат-длому. Но, если мы собираемся увидеть их снова, им придется прийти к нам.

— Прийти к нам! На каком судне, мистер Фиффенгурт? И откуда им знать, где искать?

Я поиграл с упоминанием Стат-Балфира & заговора икшелей. Я подумал о том, чтобы доверить ему знание о мече Герцила. Однако от этого можно было бы получить только одно — дальнейшую опасность для нас всех. «Они узнают», вот & все, что мне удалось сказать.

Он кивнул, & я оставил его отдыхать. Новый союзник в лице Джервика Лэнка. Чудесам под Небесным Древом нет конца.

Теггац снова собрал борова (Рефег & Рер его не ели; они питаются рыбной мукой & зернами) & поджарил его, добавив местный лук, змей-ягоду, батат & херес. Все, кто был на борту, отведали этого зверя, & это было невероятно роскошно. Я был неправ: Лацло не дурак. За такую великолепную свинью члены королевской семьи на Симдже осыпали бы его золотом. Я отнес ему тарелку. Он откусил кусочек со слезами на глазах.

Мы, офицеры, ели в кают-компании. Впервые за несколько дней к нам присоединился Ускинс, выглядевший так, словно собаке надоело его жевать, о чем сержант Хаддисмал сообщил ему ко всеобщему удовольствию. Роуз & Отт были в другом месте, что способствовало развязыванию языков, &, осмелюсь сказать, сытная еда нас раскрепостила. Фегин рассказал об одном таком борове, который вырвался на свободу на бойне в Баллитвине & убил там всех мужчин, а также семерых мальчиков-посыльных, одного за другим, & бригадира, который пришел посмотреть, почему упаковка идет так медленно.

— И все они знали о борове. Он не просто появился как фейри.

— Это был не какой-то вонючий фейри, — сказал Хаддисмал.

Мистер Тайн предположил, что боров, возможно, забрался в темный угол трюма & заснул — впал в спячку, одним словом. Эта мысль вызвала насмешки.

— Послушайте человека из Компании! Рассказывает нам о свиньях!

— Красная Река находится на Кушале, — объяснил я. Увидев его непонимающий взгляд, я добавил: — Там все время тепло. Нет необходимости впадать в спячку, если ты — тропическая свинья.

— Лацло спрятал это существо, — сказал Хаддисмал, словно констатируя факт, — &, надеюсь, Роуз подвесит его на реях за большие пальцы. На свете нет худшего стяжателя, чем этот человек. Вы слышали, как он говорил в коридоре: «Моя собственность, мои инвестиции». Гангрун & Биндхаммер лежали у его ног, наполовину убитые, а его волнуют только деньги. — Он махнул рукой в сторону блюда с костями. — Он виновен, в этом нет никаких сомнений. Я бы не удивился, если бы Лацло все еще думал, что сможет его продать.

— Продать кому? — спросил мистер Элкстем.

— Нам, конечно. Позже, когда свежие продукты закончатся, & мы снова проголодаемся.

— Безмозглый болван, — сказал Ускинс с набитым ртом.

Хаддисмал посмотрел на него с презрением:

— Это зависит от того, с кем его сравнивают, — сказал он & усмехнулся собственной шутке.

— Я говорил не о Лацло, — сказал Ускинс.

Наши занятые челюсти замерли как вкопанные. Хаддисмал уставился на него в изумлении. Обычно Ускинс вздрагивал при одном виде морпеха, который шлепал его с некоторой регулярностью. Но теперь он просто продолжал есть.

— Я не совсем понял это замечание, — сказал Хаддисмал низким & смертоносным голосом.

Ускинс пожал плечами & принялся жевать быстрее. Хаддисмал продолжал сверлить его взглядом, затем медленно покачал головой, как будто решил, что Ускинс не стоит того, чтобы ради него прерывать ужин. Остальные из нас обменялись взглядами & снова начали дышать. Тайн икнул. Хаддисмал взял с блюда еще одно ребрышко.

— В хороший день этот боров был умнее тебя, — сказал Ускинс.

Турах вскочил со стула. Тайн & Элкстем отскочили с его пути, когда он обогнул стол.

— Потому что никто его не охранял, видите ли, — сказал Ускинс, единственный из нас, кто все еще сидел. — Он проснулся, стал разумным, & мы все равно его едим, как вам это нравится, сержант, а? Сиззи всегда называли нас каннибалами.

Турах потянулся было к воротнику Ускинса, но, взволнованный, застыл на месте. Зато мы все кричали на первого помощника в ярости & отвращении. Проснулся? Что, во имя серных Ям, он имел в виду?

Ускинс проглотил большой хрящеватый кусок.

— Конечно проснулся, — сказал он. — Как, по-вашему, он убежал от крыс? День за днем в этом деревянном ящике. Думая, зная свои обстоятельства. Зная, что он движется навстречу своей смерти. Что делал свинки? Он наблюдал & ждал. И, когда появились крысы, он разнес этот ящик вдребезги & убежал в исчезающий отсек. Точно так же, как это делали маги на протяжении сотен лет. Точно так же, как это делала мисс Таша в былые времена, когда корабль принадлежал ей. Коровы & козы тоже ушли, но им просто повезло.

Он отправил в рот еще немного мяса.

— Ускинс, — сказал я, — этот боров никогда не разговаривал.

— Как & я, по большей части, — ответил Ускинс. — Зачем говорить, когда никто не слушает? И ты, трюм-мозг. — Он одарил меня мясистой ухмылкой. — Что бы он сказал? «Здравствуйте, мистер Лацло! Это я, твой свинки, весом в тысячу фунтов, выпусти меня & я буду с тобой поласковее, принесу твои тапочки & никогда не откушу тебе голову».

— Бредящий сумасшедший, — сказал Хаддисмал.

Ускинс наклонился вперед & подтащил к себе все блюдо, опрокинув его на пол. Он начал есть обеими руками, опустив подбородок, издавая слюнявые звуки, как собака. И все же каким-то образом ему удавалось продолжать говорить.

— Исчезающий отсек. Исчезающий отсек. Тот же трюк, который использовали ползуны, чтобы сбежать от нас — они никогда не сходили на берег, они еще вернутся, чтобы сразиться с нами, — тот же трюк, который позволил Арунису так долго прятаться в...

Хлоп. Его лицо уткнулось прямо в груду мяса, как будто его ударила невидимая рука. Он начал визжать & корчиться в ужасном страхе. Нам понадобились все силы, чтобы сдержать его, & только через несколько часов он выбился из сил. Сейчас он в своей каюте, пристегнут ремнями к кровати, чтобы не поранился. Несколько человек из нас по очереди присматривают за ним; на самом деле я пишу это у его постели. Я пытался поговорить с ним, сказать ему, что в том, что происходит, нет его вины. Когда я поднимаю свечу, он смотрит на меня пустыми глазами обезьяны.

Глава 6. ШКОЛЬНЫЕ ТОВАРИЩИ

14 модобрина 941

243-й день из Этерхорда

— Ячмень и рожь, — крикнул капитан Грегори Паткендл, протягивая руки вверх по фалу.

— Бабу даешь.

Пятеро мужчин тянули как один. Они выкрикивали припев философски, без намека на возбуждение или веселье. Адмирал Эберзам Исик тоже тянул, зажатый между лысым мужчиной с серьгами-кольцами и беловолосым гигантом. Для Исика работа была мучением: иглы боли пронзали его от пяток до покрытых пятнами трясущихся рук. И все же он тянул и знал, что несет долю (ничтожную, стариковскую долю) этого веса. Мачта поднялась. Парус вздулся. Сорок лет, сорок лет с тех пор, как он в одиночку управлял судном, с которым могли справиться восемь человек.

— Рожь и ячмень.

— Бабу раздень.

Они потянули в третий раз, и в четвертый. Марсовый держал парус острым концом к ветру. Людей, стоявших на веревке, обдало брызгами (холодными брызгами; в Северном мире стояла поздняя зима), а смолбой бросил им под ноги деревянную стружку для сцепления. Исик улыбнулся, его разум был таким же ясным, как и измученное тело. Ничего не изменилось, все изменилось. В один день ты смолбой, наглый и быстрый. В следующий ты оборачиваешься и оказываешься старым.

— Медведь и цель.

— Бабу в постель.

— Для всех для нас, настанет час, — пропел Грегори и закрепил фал на кнехте. Мужчины отпустили ослабевший конец; Исик застонал и, пошатываясь, отошел в сторону.

Не успел он сделать и трех шагов, как капитан Грегори оказался рядом с ним, схватил руки адмирала и повернул их ладонями вверх для осмотра. Руки были красными, как у петуха, и на них уже образовывались волдыри. Капитан Грегори бросил на него сердитый взгляд.

— Не изнуряй себя, — сказал он. — Оторванные руки не зарабатывают на еду.

— Оппо, сэр, — сказал Исик с легкой иронией.

Капитан Грегори не улыбнулся. Его палец ловко ткнул Исика в грудь:

— Не наглей, ты, старая моржовая кишка, если не...

Пушечный залп. Оба мужчины напряглись, как гончие-близнецы, взявшие след. По старой привычке Исик поймал себя на том, что считает: шестьдесят, восемьдесят взрывов, двойные бортовые залпы, два корабля, разрывающие друг друга с близкого расстояния, и огонь преследователей на периферии. Грегори побежал вперед, крича, чтобы ему принесли подзорную трубу, хотя было еще слишком рано видеть сражение.

Они были недалеко от входа в гавань, город Симджалла уменьшался позади них, западный мыс быстро поднимался по левому борту. Маленькое двухмачтовое судно скрипело и раскачивалось. «Танцор»: его имя казалось почти жестоким. Легкий клиппер; в расцвете сил он мог бы обладать какой-нибудь простой красотой. Сегодня он был в одном шторме от кладбища кораблей. Его палуба была покорежена. На гроте красовалась зашитая дыра длиной с ногу Исика.

Размытое пятно крыльев: маленькая красная птичка-портной кружила над ним, охваченная паникой:

— Это война, Исик, мы идем на войну?

Он поднял руку, и разбуженная птица на мгновение приземлилась, ее крылья все еще взбивали воздух.

— Только не на этом судне, — сказал Исик. — Через нее, возможно, но это решать капитану. Тем не менее, тебе следует оставаться внизу.

— Но эти звуки...

— Ничто, пока. Говори это себе каждый раз, когда пушки стреляют: это ничто, это ничто, это по-прежнему ничто. Пусть это будет твоей задачей: говорить это до тех пор, пока не почувствуешь, что это правда. Ты должен совладать со своим бешено бьющимся сердцем, Трут, если хочешь помочь в ближайшие дни.

Птица немного успокоилась. Она гордилась тем, что была нужна. Гордилась также именем, которое дал ей Исик: Трут, разжигатель огня, тот, чья терпеливая дружба раздула темную печку воспоминаний Исика в пламя.

— Собака напугана больше, чем я, — сказал Трут.

— Пусть делает то же самое, — сказал Исик. — Лети, я скоро вас навещу.

Трут полетел вниз, и Исик в последний раз оглянулся через корму на Симджаллу. У него вырвался смешок: смешок боли и изумления. «Танцор» находился там же, где был «Чатранд» шесть месяцев назад, когда Исик впервые увидел этот прекрасный город, его белую морскую стену и рощи на вершинах холмов, его скромные шпили и пышные зеленые горы за ними. Тогда Исик глядел из окна своей каюты. Он прибыл в качестве посла Арквала, а на следующий день оказался пленником шпионской службы Арквала. Он провел почти два месяца в темнице, забытой жителями наверху, в невыразимой темноте, поклоняясь свету между запертой дверью и дверной рамой, свету настолько слабому, что он едва мог разглядеть его, прижав глаз к щели. И крысы: он победил этих ублюдков, рой гигантских мыслящих крыс, которые вырвались из подземелья и чуть не разрушили город. Он боролся с ними руками, ногами, своим израненным разумом; и он выжил, потому что должен был это сделать. Потому что есть крысы покрупнее, которых нужно убить.

Конечно, он выжил еще и потому, что король Симджи, Оширам II, не желал его смерти. Он недооценил Оширама: теперь Исик это знал. При их первой встрече он подумал, что молодой король — денди, избалованное дитя сорокалетнего мира, который солдаты Арквала купили своей кровью. Но денди никогда бы не осмелился бросить вызов Тайному Кулаку. Денди отправил бы его в сумасшедший дом, чтобы он умер тихой смертью. Или посадил бы его на первый же корабль, отплывающий из Симджи и направляющийся куда угодно. Удачи, посол, не пишите, не вспоминайте нас, пожалуйста. Денди не стал бы заставлять своего собственного врача лечить такого опасного пациента, не дал бы ему толстый кошелек с золотом, не провел бы тайком по кишащим шпионами улицам к коттеджу, где его ждал капитан Грегори вместе со своей лучезарной бывшей женой, Сутинией.

Да хранит тебя Рин, Оширам Симджанский.

Это было больше недели назад. Грегори планировал отплыть на следующее же утро после того, как Исик появился на пороге его дома, и ночью умчался, чтобы все подготовить. Исик не ложился спать, разговаривая с Сутинией, которую собака и птица знали просто как «ведьму», и все, что он узнал о ней, было захватывающим. Она действительно была магом, хотя и не очень могущественным. Она передала Пазелу его Язык-Дар и сопровождавшие его ужасные припадки. И она переправилась через Правящее Море, чтобы сразиться с Арунисом, с большим отрядом, который был почти полностью уничтожен.

Наконец Исик заснул на стеганом одеяле, расстеленном у нее на полу. Меньше чем через час Грегори грубо растолкал его. Сутинии нигде не было видно.

— Что? Что случилось?

— Чертов Секретный Кулак, — сказал Грегори, надевая ботинки Исика ему на ноги. — Они совершают налет на дом напротив. Вставай, шевелись, или мы умрем через несколько секунд.

Они скрылись через заднюю дверь, петляя, как пара неуклюжих воров. Языки пламени плясали в верхнем окне на противоположной стороне улицы. Они промчались по короткому переулку, затем повернули и пробежали во весь опор несколько длинных городских кварталов, собака мчалась впереди, проверяя углы. Наконец Грегори позволил им остановиться, чтобы перевести дух, в дверном проеме.

— Почему они напали на другую сторону улицы? — спросил Исик, задыхаясь.

— Потому что это мой дом, — сказал Грегори. — Та лачуга, в которую мы тебя поместили, принадлежит Сути.

Значит, они все еще врозь. Исик немного презирал себя за тот восторг, который он испытал.

— И еще, — добавил Грегори, — потому что кто-то настучал на меня, сказал Кулаку, что у меня есть живой груз, который нужно перевезти. Я помогаю одному странному должнику сбежать из Симджи, прежде чем судебный пристав твоего доброго короля сможет посадить его за решетку.

— Почему Тайный Кулак интересуется теми, кто уклоняется от уплаты долгов Короне?

— Они интересуются мной, — сказал Грегори. — К счастью, совсем немного. Но даже небольшое внимание со стороны этих ублюдков...

— Я знаю.

Грегори поморщился:

— Да, действительно, прошу прощения. Кредек, раньше это было так просто! Говорю тебе, с Договор-Дня моя работа превратилась в сплошную головную боль.

— Почему?

Контрабандист взглянул на него через плечо:

— Потому что давным-давно я дал свое имя некоему Пазелу Паткендлу — мое имя и почти ничего больше. И ходят слухи, что в Договор-День Пазел проделал великолепную работу, выведя из себя имперского мастера-шпиона.

И я, подумал адмирал.

Словно угадав его мысли, Грегори добавил:

— Они искали не тебя, Исик. Если бы они узнали, что ты жив, я бы ничего не смог для тебя сделать. Никто не смог бы, даже король.

— Все равно, мне жаль, что так получилось с твоим домом.

Грегори покачал головой:

— Сути сказала, что в этом доме было слишком много окон. Я действительно ненавижу, когда она права.

Они двинулись дальше, свернули за следующий угол, крадясь в тени высокой кирпичной стены. Еще один поворот, и они оказались на узкой дорожке, по которой — перешагивая через мусор и вонючие лужи, — они добрались до ворот, запертых на висячий замок. Выругавшись, Грегори тряхнул его, снова и снова, со страхом оглядываясь назад, туда, откуда они пришли. Затем мягкие шаги, молодые женские пальцы на железных прутьях и женское проказливое лицо, осторожно улыбающееся сквозь них.

— Раджул! — воскликнул Грегори. — Мы здесь не ради тебя — не ради кого-нибудь из вас. Это тот человек, о котором я говорил и которому вы не должны задавать никаких вопросов. Дай мне этот ключ, девочка. Он заплатит вам более чем щедро.

Они спрятали Исика в голубятне на крыше борделя. Он находился там в полной безопасности, совершенно жалкий. Воркование птиц, неотличимое от стонов клиентов в кабинетах внизу. Восемь холодных, покусанных вшами дней, и он ничего не имел против. У него был своего рода договор с Богами Смерти, жестокими, немодными богами, которых монахи называли «отшельниками в горах». Они позволяли ему жить каждый день, чтобы на следующий он мог позабавить их еще большей глупостью. Если бы они позволили ему погибнуть в подземелье королевы Миркитжи, они бы никогда не увидели, как он сражается с крысами. И если бы он умер здесь от какой-нибудь принесенной голубями болезни — о, какую игру они бы пропустили, какое зрелище!

Женщины приносили ему еду, воду и плохое вино и уходили с его золотом. Исик не осмеливался сидеть у окна, но он мог лечь на живот, приподняться на локтях и глядеть вниз на портовый район и участок земли за городской стеной. Он видел маленький симджанский боевой флот — стареющие третьесортные фрегаты с сорока или шестьюдесятью пушками, некоторые из них были построены в самом Арквале, — храбро удерживающие вход в бухту. Он видел маленькие благотворительные корабли, построенные монахами-темпларами, спешащие к докам с ранеными мирными жителями. Он видел, как бригада разрушителей работала над святилищем Мзитрини.

Король Оширам рассказал ему об этом святилище. Отец Бабкри был убит там, сразу после Договор-Дня, и, по мнению мзитрини, такая яркая смерть сделала это место нечистым с первой капли крови до скончания времен. Делегация Мзитрина покинула Симджу. Теперь, месяцы спустя, они платили рабочим-симджанам за то, чтобы они разобрали некогда священное святилище на части и выбросили камни в море.

Они все еще были заняты этим, эта толпа, рубящая, колотящая молотками, когда Грегори и двое его офицеров пришли за Исиком, заявив, что пришло время бежать на «Танцор». Грегори поблагодарил присутствовавшую мадам бесстыдным поцелуем. На борту судна Сутиния свирепо посмотрела на Грегори, а еще свирепее — на Исика, который навлек опасность на них всех.

Теперь, когда маленькое двухмачтовое судно набирало скорость, Исик посмотрел через воду на невысокий холм, где раньше стояло святилище. Работа была закончена, святилище исчезло; даже нефритовый купол с серебряными надписями был отдан волнам. Однажды оскверненный, он навеки нечист... Сможем ли мы когда-нибудь надеяться понять западный ум? А без понимания, есть ли хоть какая-то надежда мирно разделить Алифрос?

Пушечный огонь, отдаленный, но постоянный. Исик присел у стены квартердека, наблюдая за тем, как молодые люди карабкаются вверх. Сейчас у него нет никакой работы, кроме как держаться подальше от них. Он вытянул ноги, потер колено, которое вывихнул во время побега из дворца Симджаллы. Ведьма дотронулась до него, и боль мгновенно уменьшилась, но теперь...

— Подбери ноги! — рявкнул Грегори, проносясь мимо. — Будь я проклят, если этот старик не представляет угрозы!

Исик подобрал ноги. Отец Пазела — настоящий морской ублюдок. И это хорошо, это замечательно. Он стерпит любое издевательство, лишь бы люди выполняли свою работу. Именно лень, ложь и неуклюжесть могли обречь их на гибель, а этого он не стерпит никогда и ни в ком.

Конечно, у него не было никаких полномочий на этом контрабандистском судне. Но у него была сила. Он посмотрел на свои слабые, непослушные руки. Как быстро это вернулось: сила, уверенность в себе. Осознание того, что у него осталась всего одна битва, и что ее исход определит ценность всей его жизни.

И все благодаря ведьме и ее потрясающим новостям. Таша жива. На дальней стороне Правящего Моря, в опасности — но жива и пытается вернуться. С ней Пазел, Нипс Ундрабаст и — слава доброму Лорду Рину — Герцил. Если кто и мог ее защитить, так это Герцил. И все же ведьма, похоже, верит, что именно Таша решит исход предстоящей битвы, и кто такой Исик, чтобы сказать, что она ошибается? Таша симулировала смерть в Договор-День. Она одурачила чародея, одурачила Сандора Отта. Моя благословенная, гениальная девочка.

Но — волшебница? Такая же мастерица заклинаний, как Сутиния?

Сама ведьма сказала нет, не такая:

— Сила Таши непостижима. Думай обо мне как о маленьком дрожащем пламени, а о своей дочери — как о лесном пожаре, ревущем на холме. Если только она высвободит эту силу. Если только она найдет ключ.

Хлоп, хлоп. Тяжелые орудия, ближний бой. Исик с трудом поднялся на ноги и посмотрел на север, жалея, что его глаза не могут проникнуть за мыс. По другую сторону от него умирали люди, их тела были обожжены или раздроблены вдребезги. Исик почувствовал холод в своем сердце. Третья морская война. Люди уже называли это так. Провоевав всю свою жизнь, он обратился к дипломатии, к миротворчеству, ставя своей целью предотвратить то, чтобы «Третья морская война» когда-либо вошла в учебники истории. И вот она началась, вспыхнув вокруг него.

Неважно. Эта будет не похожа на две другие. Не было бы никаких иллюзий, никакой презираемой орды сиззи, никакого непорочного Арквала, никаких песен о Благословенных и Проклятых. Будь его воля, там были бы только описания ее краткости: война, длившаяся всего месяц, всего лишь последняя печальная неделя зимы — и множество более длинных глав о последовавшем мире, обновленном и исполненном надежд Алифросе, весеннем возрождении.

Ибо ведьма рассказала ему о втором чуде: чуде Маисы, императрицы Маисы, законной правительницы Арквала, той, которой он принес свою клятву. Той, которую очернил собственный племянник, узурпатор Магад V, очернил и отправил в изгнание. Старая женщина, которую мир считает мертвой.

Он тоже думал, что она мертва, и сказал им об этом. Грегори рассмеялся и затянулся своей трубкой:

— Ты пойдешь с нами, Исик. Ты увидишь, насколько она мертва.

Ведьма свирепо уставилась на него:

— Это было удобно, так? Предполагать, что она умерла. Чтобы оправдать службу ее свинье-племяннику.

— Все никогда не было так просто, — возразил он. — Арквалу нужен был монарх; мы почти проиграли войну. И нам рассказали ужасные вещи о Маисе. Что она разграбила казну, развратила детей, затащила в постель фликкерманов. Тогда я был всего лишь капитаном. Прошли десятилетия, прежде чем я уловил намек на правду.

Ведьма сердито посмотрела на него.

— Объясни это императрице, — сказала она.

Беловолосый гигант неуклюже подошел к Исику и протянул руку. Несмотря на седые волосы, ему было не больше тридцати, а, возможно, и меньше.

— Мы входим в пролив Симджа, — сказал он. — Ты ведь захочешь посмотреть, ага, вурум?

Исик схватил его за руку, и великан без особых усилий поднял его. Вурум, дедушка: этот огромный парень проникся к нему симпатией.

Взрывы участились. Исик услышал, как великан бормочет себе под нос:

— Страх разъедает душу и ничего не дает, но мудрость может спасти меня от любого зла. Страх разъедает душу и не дает ничего, но мудрость...

Седьмое правило веры в Рина. Мужчина дрожал. Исик протянул руку и схватил его за локоть:

— Расскажи мне остальную часть правила.

Великан запнулся:

— Я... я отвергну первый ради второго и буду охранять святость разума.

Исик кивнул:

— Сохраняй ясную голову и слушай своего капитана. Когда придет время, он будет тобой гордиться.

— Оппо, вурум. — Великан выдавил из себя неуверенную улыбку.

— Где твой меч, парень?

— На нижней палубе, как и у всех остальных. Капитан пока не хочет, чтобы мы вооружались. Мы не должны выглядеть опасными.

— В таком случае тебе лучше передвигаться на коленях.

На этот раз ухмылка была шире.

На носу корабля Грегори стоял рядом с ведьмой — плечом к плечу, муж и жена. Оба поклялись, что все кончено, брак был обречен с самого начала и закончился мудро, решительно, когда Грегори сбежал в теневой мир флибустьеров, контрабандистов Бескоронных Государств.

Мать Пазела. И любовь всей жизни Игнуса Чедфеллоу. Исик увидел Сутинию в ту первую ночь возле ее маленького домика в Симджалле, но сейчас он впервые увидел ее при дневном свете. Она была высокой и стройной. Несмотря на холод, ее морской плащ был распахнут, а длинные черные волосы свободно развевались на ветру. Исик поймал себя на том, что ему страстно хочется схватить эти волосы в пригоршни, запустить в них свои сухие пальцы, прижать их к своему лицу. Она все еще была прелестна и, должно быть, в юности причиняла боль сердцу любого мужчины. Ты имбецил, Грегори. Какие бы богатства ни заработал этот человек, какую бы свободу ни получил, какие бы дикие связи ни имел с девушками-пиратами или блудницами на Фулне — он ушел от этого.

Она обернулась и поймала его пристальный взгляд.

— М’леди, — неловко произнес он с легким поклоном.

— Убийца, — ответила Сутиния Паткендл.

— Ты начинаешь ей нравиться, Исик, — пробормотал Грегори, поднимая подзорную трубу. — Примерно так она обычно приветствовала меня, когда я возвращался домой из плавания.

— Когда ты возвращался домой, — сказала Сутиния.

— Каждый вечер или два я читаю короткую молитву за Неду, — продолжал Грегори. — Судьба дала этой девушке все наоборот — мою внешность и прекрасный характер Сутинии.

— А Пазел? — спросил Исик. — Ты не читаешь молитв за своего сына?

Грегори и Сутиния оба заметно напряглись.

— Пазел никогда не забывается, — сказал капитан, пока Сутиния пристально смотрела на море.

Исик тоже отвел глаза. Значит, это правда. Пазел — сын Чедфеллоу, а вовсе не Грегори. Доктор был влюблен в Сутинию Паткендл все те годы, что Исик его знал. И он служил в Ормаэле в двадцатых годах, не так ли? Как раз тогда, когда ведьма, должно быть, зачала. Исик украдкой бросил еще один взгляд на них двоих. Следи за своим языком, старый дурак.

— Знаешь, она подглядывает за их снами, — сказал Грегори, заслужив гневный взгляд своей жены.

— Я не знал, — сказал Исик.

— О да, — сказал капитан. — У нее есть два флакона с эссенцией сновидений, что бы это ни было, и, когда она прикладывает их к щеке, может сказать, что им снится. Она даже вошла в один из снов Пазела и довольно долго разговаривала с ним. Но от этого его припадки усилились, и ей пришлось пообещать больше так не делать.

— Это не его дело, Грегори! — прошипела Сутиния.

— Возможно, она могла бы поговорить с Недой, но Неда давно ушла и стала сумасшедшей жрицей, а для сумасшедшей жрицы не должно выглядеть хорошо, если ее матерью будет ведьма. Но Сути все равно смотрит и слушает. Потому что... кто знает? Может быть, их сны дадут нам некоторое представление о том, где их всех выбросило на берег и с чем они сталкиваются. Прошлой ночью, например, она видела, как они плыли по реке на животе гигантской коровы — раздутом, ты понимаешь — и сражались с... Питафайр!

Они только что миновали мыс, а там, за ним, была война. Громадная, ужасающая. Огромная вереница военных кораблей Арквала начиналась в миле или двух от скалистой оконечности Симджи и уходила на север, нос к корме, нос к корме. К западу от нее изгибалась другая линия — белые корабли Мзитрина. Обе стороны изрыгали огонь — выборочный, там, где линии расходились, и неистовый там, где сближались. В ближайшей точке сражение превратилось в оргию тьмы и пламени, мачты кораблей поднимались из струящегося, обволакивающего дыма. Смолбой принес вторую подзорную трубу: Исик машинально потянулся за ней, но Сутиния повернулась и выхватила ее; труба, конечно, предназначалась ей.

Исик прищурился, прикрыв глаза ладонью. Вокруг было полно смертей. Корабли с обеих сторон были искалечены и горели, некоторые выбились из строя, другие беспомощно плыли по течению. Блодмел Мзитрина накренился, концы бимсов касались воды: налетел на риф, скорее всего. Неподалеку быстро тонуло судно Арквала, палубы были затоплены, люди покидали его в переполненных спасательных шлюпках.

Грегори указал на обреченный корабль:

— Я полагаю, это и есть «Мститель». Некто капитан Кеспер. Ты знаешь его, Исик?

— Да, знаю. И «Мститель». Черт возьми, я проходил подготовку на этом корабле.

— Хм! — сказал Грегори. — Теперь Арквал захочет построить «Мститель II». Может быть, они смогут передать его сыну Кеспера.

Кеспер, умирающий у него на глазах! Исик прищурился, глядя на строй, гадая, кто из молодых людей, которыми он командовал, был там, погибая в битве, которая никогда не должна была начаться.

— Старый пес без чувства юмора, этот Кеспер, — сказал Грегори. — Одолжи Исику свою трубу, хорошо, Сути, вот хорошая девочка.

Сутиния бросила на своего бывшего мужа испепеляющий взгляд. Этому мужчине нравилось дразнить ее; кому бы не понравилось? Тем не менее она вложила подзорную трубу в ждущую ладонь Исика.

Бойня оказалась хуже, чем он думал. Мзитрини были в меньшинстве, но у них был ветер, и их корабли были меньше и быстрее. Там, где линия Черных Тряпок ближе всего подходила к линии Арквала, они разряжали свои пушки, одну за другой, затем разворачивались и бежали на запад. Они отдавали больше, чем получали, и крейсеры Арквала могли только обороняться.

Исик почувствовал, как у него сдавило грудь. Хорошо еще, что он взбодрил парня-гиганта, когда тот испугался. Он не был уверен, что смог бы сделать это сейчас.

— Кто побеждает? — спросила Сутиния.

Капитан и адмирал переглянулись.

— Я думаю, никто, м’леди, — сказал Исик. — Эта битва, безусловно, грандиозна, но это всего лишь одно сражение, и от него мало что изменится. Мзитрини не могут продвинуться на восток через проливы, не имея тяжелых пушек на мысе Користел, а Третий Флот сосредоточен и ждет в Нелу Перен. Арквал также не может распространить свое влияние далеко на запад. Здесь нет базы, которую можно было бы удержать, нет части земель Мзитрина, которую мы могли бы разумно оспорить.

Сутиния, разинув рот, смотрела на кровавую бойню:

— Ты хочешь сказать, что арквали отступят?

— Обе стороны, скорее всего, — сказал Грегори, — после наступления темноты.

— Тогда почему они дерутся? — воскликнула Сутиния. — И почему арквали покинули проливы? Для чего, во имя Девяти Ям, это нужно?

Огромное и внезапное пламя на одном из кораблей Мзитрина: взорвался его пороховой погреб. Четверть корпуса по левому борту просто разлетелась горящими фрагментами, огненный вихрь пронесся горизонтально над водой и по палубе обстрелявшего его военного корабля Арквала, такелаж которого расцвел ярко-оранжевым цветом; крошечные фигурки, горящие, прыгали в море.

Грегори посмотрел на Сутинию и пожал плечами.

— Попрактиковаться? — сказал он.

Эберзам Исик опустил подзорную трубу. Его руки дрожали:

— Ты хочешь пройти через этот строй?

Грегори рассмеялся:

— Не в твоем вкусе, старик?

— Расскажи мне о своих чертовых намерениях или отправь меня вниз, если от меня не будет никакой пользы.

— Мои чертовы намерения состоят в том, чтобы оставить этих бедняг позади до наступления темноты, держаться подальше от перекрестного огня, подветренного берега и этого треклятого рифа, пожирателя кораблей, облегчить твой кошелек на три четверти, подобраться поближе к флагману Арквала — и, кстати, тебе лучше найти мне этот флагман — и, наконец, быть уверенным, что никто из твоих бывших протеже не видит твоего лица. Так что да, я спрячу тебя внизу, и, боюсь, не очень удобно. Наслаждайся своей свободой, пока можешь.

— Иногда ты ведешь себя как свинья, Грегори, — сказала Сутиния. — Наслаждаться этим? Ты наслаждался, когда твоих товарищей убивали в Болотах?

— Все равно сегодня приятное утро. Посмотри на эти облака, Сути. Вот это похоже на овчарку.

— Иди гнить в Ямах. Они его соотечественники. Ты даже не спросил, был ли Кеспер его другом.

— Не нужно спрашивать, — сказал Грегори.

Исик прочистил горло:

— У вас доброе сердце, леди Сутиния...

— Приложи свой глаз к треклятой трубе! — сказала она. — Расскажи Грегори, на что мы смотрим. Ты творец войны, и это твой флот.

— Увы Арквалу, это всего лишь эскадра.

В глазах Сутинии заплясал огонь:

— Ты провел свою жизнь среди этих людей. Ты должен что-то знать о них — что-то помимо того, как заставить их разрывать на части беззащитные города.

Исик поднял подзорную трубу. Сердце Рина, вот это женщина. Несколько часов в ее присутствии — и он перестал испытывать тягу к смерть-дыму. И кто бы мог подумать? Несколько дней, если они проживут так долго, и ведьма, возможно, вылечит его и от пропажи Сирарис. Хорошо еще, что она презирала его и все, за что он сражался. В его планах не было места для любви.

Итак: на север. Три невозможности на выбор. Можно было часами лавировать на запад, у всех на виду, и надеяться, что мзитрини дадут тебе свободу в водах, которые они удерживали. Можно было пробежать между противоборствующими силами и быть стертым в порошок. Или можно попытаться ускользнуть к востоку от места событий, между линией Арквала и мысом Користел. И этот вариант был, по меньшей мере, таким же безумным, как и другие. Да, между линией фронта и пилообразными скалами мыса была добрая миля. Но ветер дул с моря на берег и боролся с «Танцором» лига за лигой, пытаясь загнать его на эти скалы. Такой ветер требовал огромной свободы маневра: хороший шкипер проплыл бы еще восемь или десять миль на запад, прежде чем повернуть на север. Конечно, сегодня это невозможно: всей эскадре Арквала было бы лучше находиться в восьми милях к западу. Черные Тряпки не позволили этому произойти.

Грегори двигался перпендикулярно к ветру, направляясь прямо на бойню. Конечно, это была смелая тактика: не нужно гнаться за судном, которое идет прямо на тебя. Но довольно скоро ему придется раскрыть свои карты. Они должны обогнуть мыс Користел: больше Исик ничего не знал. К какой бухте, неизведанному острову или ожидающей лодке они направлялись, ни Грегори, ни Сутиния не раскрывали. За мысом лежали Пески Чересте — длинный плоский дюнный ландшафт, отделяющий залив Тол от обширных, дымящихся Крабовых Болот. Сначала Исик предположил, что они высадятся там и двинутся вглубь страны, но король Оширам слышал, что арквали удерживают мыс с помощью огромных пушек, доставленных с Ормаэла, и готовы расстрелять любого мзитрини, который прорвется через линию фронта. Нет, им не высадиться на берег в Песках Чересте.

Могли ли они направляться в Толяссу? Маиса действительно бежала в эту горную страну десятилетия назад вместе с двумя своими маленькими сыновьями. Военно-морские сплетни подтвердили это, наряду с тем фактом, что Сандор Отт преследовал их, убил детей, привез их обратно в Этерхорд в ледяных глыбах — в качестве предупреждения любым будущим врагам Его Превосходительства Магада V, королевским или иным. Исик всегда предполагал, что Отт убил и мать. Отт не любил половинчатых мер.

Загрохотала пушка. Они приближались к хаосу. Перед ними корабль мзитрини с трудом пытался спрятаться за линией, волоча за собой такелаж, обломки его фок-мачты валялись на палубе. И тут Исик увидел то, что искал. Позади арквальских военных кораблей двигались более легкие вспомогательные суда, доставляя свежий порох и замену павшим людям. Один из них, большой бриг, заново подбирал паруса. Исик указал на него подзорной трубой.

— Отходит, капитан. Им приказано нанести нам визит, это так же верно, как то, что Рин вызывает дождь.

— Мы будем готовы.

— Точно? — спросил Исик. — Невозможно понять, что делать с военным кораблем, пока не увидишь его в бою.

— Что они с нами сделают? — спросила Сутиния.

Исик посмотрел на нее:

— Все, что хоть отдаленно пригодится в бою, они заберут себе, — сказал он, — включая воду и провизию. Потом они отправят нас обратно в Симджаллу и не станут слушать ни слова из того, что мы захотим сказать.

Бриг накренился, и его паруса начали наполняться.

— Они идут на перехват, это точно, — сказал Грегори. — Ну, старина, нам придется заставить их нас выслушать, так?

Исик ничего не ответил. Конечно, вполне возможно, что они плывут в никуда, Маиса давно мертва, а Грегори и его жена — сумасшедшие. Но, скорее всего, они просто дураки, привыкшие к хитрости и удаче, а также к успехам, доступным смелым в таком хаотичном месте, как Бескоронные Государства. Грегори был известен как упорный боец и скользкий угорь. Но его слава была завоевана в мирное время, а сейчас идет война, да простят нас боги, война империй.

Возможно, она еще жива, но впала в маразм и потеряла надежду. Это было бы шуткой в духе Отта — убить ее сыновей прежде, чем они успеют вырасти и угрожать ему, и оставить сломленную мать бесноваться и увядать, отвлекая энергию тех, кто мог бы противостоять узурпатору, заставить их сконцентрироваться вокруг единственного, безнадежного символа того, что они потеряли.

Конечно, женщина, на встречу с которой они спешили, могла быть просто самозванкой. Никто из этих людей не видел Маису до ее падения, и императрица немногим позволила написать ее портрет: «Эта чепуха может подождать, — сказала она в присутствии Исика, — пока мы не закончим войну». Адмирал улыбнулся. Самозванка, разве это невероятно? Какая-нибудь обманщица-актриса, выброшенная на берег, ей больше нечего терять. Что может быть лучше, чем роль давно потерянной Маисы, воплощения мечтаний отчаявшихся людей?

Бриг произвел предупредительный выстрел.

— Они превосходят нас по вооружению, капитан, — сказал Исик.

— Поскольку у нас нет пушек, это наверняка правда.

Исик покачал головой. Удача подобна смерть-дыму: начни полагаться на нее, твоя душа станет ленивой и придет время, когда ты не сможешь вспомнить, как ты когда-либо без нее обходился. А потом, в один прекрасный день, ее у тебя отнимают. Молитва перестает действовать, боги устают от твоей лести. Чаша весов склоняется, и ты катишься в пропасть.

Но не сегодня, Грегори Паткендл. Сумасшедший или игрок, ты не поведешь нас на верную смерть. Глаза Исика украдкой скользнули по палубе. Это оказалось правдой; эти мужчины скрыли свое оружие где-то еще. Но у него, Исика, все еще был кинжал короля Оширама и стилет, которым он убил человека неделю назад. Я не хочу этого, Грегори. Мне нравишься и ты, и твои люди. Но я сделаю это, клянусь всеми богами. Я положу свою руку на весы.

— Ты видел Толяссу зимой? — внезапно спросил Грегори. — Ужасное место. Налетает морской туман и застывает, превращаясь в ледяную корку толщиной в несколько дюймов. Нужно долото, чтобы открыть двери. Я видел, как монах позвонил в колокол к утренней службе, и его треклятая рука примерзла к цепочке, взорви меня Рин, если я вру.

— Врешь, конечно, — сказала Сутиния. — Ты никогда не встаешь вовремя, чтобы успеть на утреннюю молитву.

— Только ради этого я действительно мог бы отвезти тебя туда, Сути. Как насчет тебя, Исик?

Адмирал только покачал головой. Грегори блефовал: «Танцор» никогда не доберется до Толяссы с тем небольшим запасом провизии, который был у них на борту. Грегори также не сделал ни малейшего намека на то, что им предстоит такое трехнедельное путешествие. Тогда куда же, черт возьми, они направляются? Какая-то река к северу от Користела, сворачивающая обратно в Болота? Какая-нибудь островная пещера? Или, может быть, Грегори намеревался проплыть дальше вдоль берега?

Исик вздрогнул от этой мысли. Дальше располагалось Призрачное Побережье, морское кладбище протяженностью в триста миль, место, куда корабли отправлялись умирать. Там не властвовал никакой закон, и ни один военно-морской командир не осмелился бы вести свои суда среди этих зыбучих песчаных отмелей, бурных течений и внезапных, обволакивающих туманов. В его водах отваживались плавать контрабандисты и, конечно, пираты, но Призрачное Побережье собирало свою долю и с этих маньяков. Искатели сокровищ вообще никогда не уходили живыми.

За одним печально известным исключением, конечно. Арунис вытащил Нилстоун из этих вод и спасся, сохранив при этом свою жизнь.

И печальная правда заключалась в том, что ему помогли смолбои — не по своей воле, конечно. Пазел и Нипс Ундрабаст были пленниками Аруниса, и маг бросил их в эти воды, чтобы они искали Камень или утонули при попытке. Пазел, как ни удивительно, преуспел в этом. Исик расспросил смолбоев об этом деле, но обнаружил, что они оба (и его дочь, если уж на то пошло) странным образом не желают говорить о том конкретном дне. «Пазелу помогли», — сказала ему Таша, когда на нее надавили, и Исик каким-то образом понял, что она имела в виду не других ныряльщиков или мага.

Призрачное Побережье. В этом был какой-то ужасный смысл. Исик точно знал, что Грегори туда плавал: это было единственное место на материке, все еще открытое для флибустьеров, единственное место, которое еще не оказалось под пятой Арквала или Мзитрина. В этом не было ничего удивительного: береговая линия самого дьявола. Как и многие командиры военно-морского флота, Исик видел Побережье с почтительного расстояния. И никогда больше не хотел бы его видеть.

— Новые цвета на корабле Арквала, капитан, — крикнул лысый мужчина с серьгами-кольцами, щелкая пальцами. — Три ромба — и красная полоса внизу, клянусь Древом!

Три ромба: Спустити парус и удерживайте позицию. Одна красная полоса: Подчиняйтесь или ожидайте, что по вам откроют огонь. Он взглянул на лысого мужчину. Чего он ожидал в разгар боя? Плывите дальше, и да ускорит Рин ваше плавание?

Капитан Грегори рассмеялся:

— Возьмите один риф, ребята; давайте не будем слишком облегчать им задачу. А теперь скажи мне, адмирал: где человек, возглавляющий этот флот?

— Эскадру. И я бы предположил, что он находится в авангарде, на третьей или четвертой позиции. Если бы мне нужно было гадать, я бы попробовал этот огромный крейсер с позолоченной кормой.

— «Ночной Ястреб», — сказал Грегори. — Прекрасно, превосходно! Это наш новый курс, боцман. А теперь спускайся на нижнюю палубу, Исик. Талл расскажет тебе, что к чему.

Он указал на лысого моряка с серьгами. Мужчина с кислым лицом шагнул вперед и подверг Исика наглому осмотру.

— Он может держать рот на замке, капитан? — требовательно спросил он.

— Я могу, если мне дадут повод, — сказал Исик.

Глаза мужчины округлились. Он повернулся и повел Исика вниз по трапу, мимо камбуза и неосвещенных коек. Дверь в конце коридора была узкой, как у чулана. Когда Талл открыл ее, на них обрушился отвратительный запах.

— Ужасно, — сказал он. — Там тоже есть мухи. Подойди сюда и дай мне свои штаны.

— Мои?..

— Ты меня слышал, сними их. И поторопись, старик, я здесь не для того, чтобы веселиться.

Он раздраженно дернул Исика за руку. Исик развернулся, с силой ударил его об стену и прижал локоть к грязной шее.

— Объясни, — сказал он.

Талл внезапно стал кротким:

— Это идея шкипера. Он говорит, что ты должен сыграть раненого человека, умирающего. Я должен привязать ворвань к твоей ноге. И забинтовать голову и шею. И ты не должен ни разговаривать, ни садиться, ни делать ничего, кроме как показывать на свое горло и булькать.

Исик заколебался. Он был гостем на корабле Грегори, и инстинкт уважать авторитет другого капитана был глубоко укоренен в нем. Но он начал сомневаться в своих инстинктах, в «стандартах Службы», его опоры на протяжении всей жизни.

Однако с этим ничего нельзя было поделать. Он был в руках этих контрабандистов. Он отпустил Талла и расстегнул свой ремень.

«Ворвань» была шедевром отвратительности: толстый, вонючий кусок мяса, местами гниющий, повсюду окровавленный, и явно служивший источником зловония, наполнившего крошечный лазарет «Танцора». Когда Талл натянул ее на голую ногу, Исик испугался, что его может стошнить. Эта штука имитировала отек больной конечности. Посередине бедра рваная рана, покрытая запекшейся черной кровью. Талл также дал ему куртку — грязную, частично обгоревшую, — затем помог лечь обратно на единственную больничную койку на судне. Он перевязал искусственную ногу грязными бинтами, затем перешел к голове и шее Исика. Когда он закончил, открытыми остались только рот и левый глаз адмирала.

— Ваш капитан — отродье шлюхи, — сказал Исик. — Почему он не сказал мне, что таков был план?

Никаких комментариев от Талла; но когда Исик пролежал еще некоторое время, Грегори сам нырнул в лазарет и быстро осмотрел его.

— Идеально! От тебя воняет, как из уборной мясника.

— Гнида.

— Сутиния пошутила, можешь в это поверить? «Он не должен жаловаться: когда его тайком вывезли из королевской резиденции, он разыгрывал труп в гробу. Он продвигается вверх по карьерной лестнице». Неплохо, а? Вот тебе окровавленная тряпка.

— Как заботливо.

— Кашляй в нее, когда тебя попросят говорить. Но, возможно, они попросят тебя только кивнуть и тому подобное. Помни, ты лейтенант Ванч с «Раджны», потопленной мзитрини три дня назад.

Исик вздрогнул:

— Было такое нападение. Оширам говорил о «Раджне»; он сказал, что об этом говорил весь остров.

— И далеко за его пределами. Настоящий Ванч умер, но они не должны этого знать.

— И кем он был?

— Никем. В этом-то и вся прелесть, понимаешь?

Мощный залп взрывов потряс «Танцора». На этот раз Исик услышал последовавшие за этим отдаленные крики.

— Я не понимаю, Паткендл. Как все эти фортели помогут тебе пройти через сражение?

— Нет времени вдаваться в подробности. Просто лежи спокойно, помалкивай и помни, что ты должен быть на пороге смерти. Скоро все это закончится.

Он было повернулся, чтобы уйти, затем резко оглянулся на Исика:

— И прояви к Таллу немного уважения, ладно? Он хорош в том, что делает.

Дверь закрылась. Исик лежал неподвижно, ощущая свой возраст, слушая, как Грегори орет: Спустить паруса, всем собраться, никакого оружия при себе, пожалуйста. Мухи жужжали у него в ушах. Сутиния открыла дверь и удивленно посмотрела на него. Затем до нее донесся запах этого места; она подавилась и убежала. Лицо Исика вспыхнуло. У него было такое чувство, словно она застукала его за чем-то неприличным.

Вскоре после этого в комнату вбежал Талл с сумочкой, одетый во что-то вроде халата, и сел рядом с кроватью, закрыв глаза.

— Что, во имя девяти гнилостных Ям...

— Тише, — сказал Талл, слегка покачиваясь.

— Это что, треклятые духи?

— Мазь от ожогов. Для твоей ноги, старый дурак. А теперь не отвлекай меня — я вроде как вхожу в роль. Кроме того, они здесь.

Это был не халат, это был хирургический фартук, а сумка была докторской. Мужчина тоже снял свои серьги. Это выше моего понимания, подумал Исик.

Его соотечественники начали сыпать оскорблениями, когда поравнялись с «Танцором». Они завыли на Грегори: знает ли он, как ему чертовски повезло, что они не вышибли у него корпус из-под ног?

— Когда Арквал приказывает тебе спустить парус, ты спускаешь его, пес! О чем ты думал, гром тебя побери?

Исик не расслышал ответа Грегори, но реакция арквали сделала его очевидным.

— Коммодор? Ты лживый, свинорылый, жрущий навоз контрабандист! Берите эту посудину, сержант! Вы, шавки, встаньте на колени. Сейчас же, будьте вы прокляты, или мы укоротим вам ноги нашими палашами.

Последовал громкий стук и ругань. Мужчины запрыгивали на борт «Танцора», по трапам грохотали сапоги. Дверь распахнулась, и на пороге появился одетый в доспехи турах с обнаженным кортиком. Он крикнул Таллу, чтобы тот поднимался наверх вместе с другими матросами.

— Мой пациент умирает, — сказал Талл.

Задержав дыхание, морпех нырнул в лазарет и вытащил Талла за шиворот. «Лежите спокойно, Ванч!» — на ходу заплакал Талл.

Когда дверь открылась в следующий раз, это были Грегори и сам капитан-арквали: такой же молодой, каким казался, и такой же свирепый:

— Боги смерти, этот человек вообще дышит?

— Ему недолго осталось, — сказал Грегори. — Я же говорил тебе, что нельзя терять времени. Дарабик спустит шкуру с нас обоих, если...

Исик невольно дернулся. Дарабик? Пурстон Дарабик? Он начал было подниматься, затем одернул себя и упал обратно.

— Вот, видишь? — воскликнул Грегори, извлекая максимум пользы из промаха Исика.

— Я вижу полутруп, который знает имя коммодора, — сказал арквали. — Нам понадобятся более веские доказательства, пес. Достань мне письмо, о котором ты говорил.

Мистер Талл протиснулся обратно в комнату. Он сунул руку под окровавленную куртку Исика и достал конверт. Он поднял его перед остальными:

— Сэр, ему очень плохо, он очень, очень слаб. Я сделал все, что мог, но эта нога...

Шквальный огонь и крик с корабля Арквала. Капитан схватил конверт и разорвал его. Он перевел взгляд с письма на Исика и обратно. Затем он выбежал, Грегори следовал за ним по пятам. Талл наклонился к уху Исика и прошептал:

— Ты меня до смерти напугал. Я думал, ты собираешься встать и потанцевать.

Он мог бы сделать и это. Пурстон Дарабик. Пурси! Неужели именно он командует эскадрой? Они были старыми приятелями, учились на одном курсе в академии; Исик даже ухаживал за одной из его сестер до того, как Клорисуэла вошла в его жизнь. Как и половина военно-морского флота. Тогда ходила шутка: Дарабик был единственным отпрыском, остальные восемь были девочками.

Из-за бесконечной бомбардировки криков стало гораздо больше. Вернулся капитан брига и спросил, можно ли перевезти пациента.

— Ты, чо, пытаешься пошутить? — спросил Талл. — У этого человека гангрена. Он чуть не умер от потери крови на «Раджне», он обожжен, его селезенка раздроблена; он наполовину в бреду от боли. Перевезти его! С таким же успехом ты мог бы просто ткнуть его пару раз и покончить с этим, ты, мерзкий...

Капитан захлопнул дверь. Талл и Исик сидели неподвижно, прислушиваясь. Но им не пришлось долго ждать, пока начнут поступать приказы: Эй, вы, вставайте! Запускайте эту мусорную баржу! И держитесь с подветренной стороны, как можно ближе, иначе мы проделаем в этой калоше больше дырок, чем в треклятом фаготе — если мзитрини не сделают этого за нас.

Исик повернул свою забинтованную голову:

— Селезенка?

— Все критикуют, — пробормотал Талл.

Они снова тронулись в путь. Грохот пушек стал почти невыносимо громким, и теперь визг летящих снарядов достиг и их ушей. Он чувствовал запах порохового дыма. С верхней палубы Сутиния вскрикнула от чего-то, что увидела. Он живо представил, как обнимает ее, защищая; затем этот образ сменился тем, в котором она выцарапывает ему глаза. Влюбиться в ведьму: спаси меня Рин. Она может кончить как леди Оггоск, безумной старухой с плохой помадой и драгоценностями.

Мухи взлетали с каждым взрывом. Талл пробормотал что-то о своей «актерской жизни». Исик подумал, что поиски Дарабика, возможно, не принесут им никакой пользы. Его старый приятель был имперским офицером на войне. Он, Исик, — простым мятежником, врагом Магада V, человека на Аметриновом Троне.

В конце концов он понял, что шум битвы достиг своего пика и начал затихать. Он подождал; другие арквали окликали бриг, шокированные и сомневающиеся:

— У вас есть для коммодора что?

Наконец «Танцор» замедлил ход, и огромная тень заслонила световой дюк. Исик услышал стон огромных бревен и голоса моряков в двухстах футах над головой. Они находились рядом с одним из военных кораблей, возможно, с самим «Ночным Ястребом». Он услышал слабый скрежет шлюпбалочных цепей, когда небольшое судно было спущено на воду.

— Сосредоточься, — прошептал Талл.

На «Танцор» ворвалась новая группа турахов. Грегори допрашивали, оскорбляли, ругали последними словами; Талла обыскали, даже Исика бегло осмотрели. «Ты Ванч?» Он ответил хрипом. Солдат начал срывать с него повязки, и Талл пришел в убедительную ярость. Затем голос, который Исик хорошо знал, — бархатистый, но почему-то от этого не менее опасный, — произнес одно-единственное слово, турахи выпрямились и вышли. Они ударили копьями в пол — формальное приветствие. Дверь открылась, и в комнату вошел Пурстон Дарабик.

Исик не дышал. Коммодор был точно такого же возраста, как и он сам, но посмотрите на него: старый, суровый, невероятно почтенный и седой. Он махнул рукой в сторону Талла. Не говоря ни слова, контрабандист выбежал из комнаты, и Дарабик закрыл за ним дверь. Его бирюзовые глаза сверлили Исика, в этом не было никаких сомнений. Его не обманули ни вздор Грегори, ни фальшивая нога, ни удушающий запах в комнате. Он знал, кто лежит перед ним. Его рука покоилась на мече.

Они не всегда были друзьями. Мальчишками в Этерхорде они строили соперничающие крепости в Парке Виселиц, и набеги с рогатками и комьями грязи были жестокими, пока они не объединились против более крупной банды с Херликс-стрит. В академии, когда Дарабик узнал, что Исик ухаживает за его сестрой, он пригласил своего будущего шурина выпить бренди.

— Не торопись с решением, — сказал он, — но если ты заденешь ее честь, я выбью тебе зубы из затылка.

Дарабик скрестил и разжал руки. Его взгляд стал задумчивым; он потер лицо.

— О, — сказал он довольно громко. — О, Ванч, дорогой друг. Да будет так, если это действительно то, чего ты хочешь.

Затем, пока Исик лежал ошеломленный, коммодор опустился на колени рядом с кроватью. Его лицо изменилось, в ярко-голубых глазах зажегся новый огонек. Наклонившись очень близко к уху Исика, он прошептал:

— Адмирал Исик. Вы треклятый маг. Вы живы.

— Пурси.

— Не двигайтесь, сэр. Говорите только шепотом. Я не осмеливаюсь раскрыть ваше присутствие даже своим ближайшим помощникам. Турахи убили бы нас в мгновение ока. Я пока не знаю, кто поддержит нас. Не много. Недостаточно.

— Что это значит «поддержит нас»?

— Адмирал...

— Зови меня Эберзам, ради Рина.

Дарабик медленно кивнул. Несмотря на свое возвышение, он нервничал до крайности.

— Я видел ее, Эберзам. Своими собственными глазами. Грегори — ее транспорт и посредник. Уже десять лет.

Исик почувствовал покалывание в конечностях.

— Маиса, — сказал он. — Но, Пурси, где она и на что она надеется? Есть ли у нее армия, есть ли у нее корабли?

— Конечно нет! Она глубоко скрывается вместе со своими сторонниками. И их не так уж много. Силы Магада могли бы задуть ее, как спичку. На самом деле это самоубийство. То, что она выжила все эти годы, — треклятое чудо, но дальше этого никуда не пойдет. Нас просто слишком мало.

Исик изучал его. Затем он приподнялся на локте, стянул бинты с лица и пристально посмотрел в глаза коммодору.

— Пойдет, — сказал он. — Мы с тобой позаботимся об этом, когда Ее Величество призовет нас к выполнению задания. Это дойдет до Этерхорда, до Аметриновых Палат и до того кресла, которое принадлежит только нашей императрице.

Дарабик встретился с ним взглядом. Внезапно в них засиял неистовый восторг.

— Ты сумасшедший ублюдок, Эберзам.

— Ты даже не представляешь.

Дарабик быстро взглянул на световой люк.

— Я не могу остаться; выглядит достаточно странно, что я вообще пришел. — Он пристально посмотрел на Исика сверху вниз. — Ты потерял трех прекрасных женщин, Эберзам. Мне очень жаль.

Исик покачал головой.

— Только одну, только мою дорогую жену. Таша жива, Пурси. А Сирарис была предательницей. Именно Сандор Отт отправил ее в мой дом. Она отравляла меня в течение многих лет. — Исик заколебался. — Смерть-дымом.

— Лорд Рин наверху!

— Я победил наркотик. — Исик увидел сомнение на лице коммодора и быстро добавил: — Как Грегори убедил твоих людей позволить нам пройти? Кем, по его словам, я являюсь?

Рот Дарабика слегка скривился:

— Тем, кем ты должен был быть, Исик. Моим шурином. Только, судя по рассказу Грегори, ты смертельно ранен и отчаянно хочешь вернуться домой, в Толяссу, чтобы в последний раз увидеть мою сестру.

— Черт подери, кто из них отправился в Толяссу?

— Никто. Но я перестал рассказывать о своих сестрах много лет назад. Моряки перепутали все истории.

Мрачная попытка изобразить легкомыслие. Исик все равно улыбнулся, удивляясь, почему Дарабик так и не стал адмиралом. Этот человек обладал железной силой воли; его люди одновременно боялись и любили его, и это был идеал военно-морского флота. Он выиграл больше боев, чем лорд-адмирал, почти столько же, сколько сам Исик.

— Пурси, ты теряешь корабли. В чем причина этой деятельности?

— Причина? — В голосе Дарабика внезапно зазвучала горечь. — А она обязательно должна быть, Эберзам? Официальная причина — Император и лорд-адмирал решили, что должны знать, насколько серьезно настроены Черные Тряпки, собираются ли они удерживать залив Тол. Что ж, вот что и шокирует: сиззи действительно чертовски серьезны. Они бросят в бой блодмелы, они запустят волны кораблей с Джомма. Не обязательно быть таким старым пережитком, как я, чтобы об этом догадаться. Не обязательно лично участвовать в последней войне. Можно было бы поговорить со стариками в Этерхорде; нас здесь много. Я полагаю, можно было бы даже перейти улицу, от клуба к библиотеке, и прочитать какую-нибудь проклятую богами книгу. «Обзор Адмиралтейства» о последней войне, например. Или о той, что была до этой. Конечно, есть и другой способ, Исик — гораздо более грандиозный, гораздо более захватывающий. Можно швырнуть свою передовую эскадру во врага, как горсть грязи.

— А теперь тебе лучше говорить потише.

Смущенный, Дарабик взял себя в руки:

— Я слишком много себе позволяю, верно? Грамотность в военно-морском командовании. Нежелание, чтобы твоих парней разделали на орехи. Арквал олицетворяет нечто большее, чем кровожадность и просто жадность.

Вот почему он все еще коммодор, подумал Исик.

— Тебе объявят выговор, если до Этерхорда дойдет хоть слово. Позволить флибустьеру выйти из-под твоего контроля. Даже такому как Грегори Паткендл — широко-известному своим нейтралитетом.

— Я немного подумаю над этим, — сказал Дарабик, — после того, как спасу столько из своей эскадры, сколько смогу. — Он на мгновение застыл, пристально глядя на адмирала.

— Мы вытирали об них свои тарелки, ага?

— Об кого?

— О ту банду с Херликс-стрит.

Исик кивнул:

— Да, вытирали, коммодор. Мы заключили крепкий союз.

Дарабик сильно прижался лбом к лбу Исика:

— Боги небесные, позвольте тебе быть тем, кем ты кажешься. Пусть Маиса будет сильной и здоровой; пусть другие встанут на ее сторону. Потому что мы не можем долго оставаться в тени; рано или поздно они нас обнаружат. Мы и так зашли слишком далеко, Исик. Ты ведь знаешь это, так?

— О да, — сказал Исик, — мы объявили войну Тайному Кулаку.

Коммодор объявил их некомбатантами, направляющимися в Толяссу с миссией милосердия, и разведывательный бриг сопровождал их вдоль остальной линии. На протяжении десяти миль они плыли беспрепятственно, но на северном рубеже боя мзитрини открыли огонь с большой дистанции. Бриг прикрывал их и потерял из-за них мачту. Он замедлил ход, и, прежде чем Грегори успел снизить скорость, чтобы сравняться с ним, удачливое 32-фунтовое ядро проскочило по волнам, раскололо левый борт «Танцора» и насмерть придавило ее единственного смолбоя к грот-мачте. Исик только что сбросил свою маскировку и поднялся на верхнюю палубу, где обнаружил Грегори, стоящего на коленях со склоненной головой и окровавленным трупом юноши на руках.

К закату капитан снова шутил, но его голос и лицо изменились. Вся команда почувствовала это, и они отплыли в темноту без добродушного подтрунивая и песен. За ужином Исик сидел один со своей миской риса и трески, пока не появилась Сутиния и не села напротив него с каменным лицом, держа в руках свою миску.

— Этот смолбой не смог бы завязать разговор даже для спасения собственной жизни, — сказала она, жуя. — Но все равно он был любимцем Грегори.

— Вы имеете в виду, в этой маленькой команде?

Сутиния покачала головой:

— В море у Грегори нет любимчиков, в этом он великолепен. Мальчик был его любимым ребенком. Одним из двенадцати или более. Его мать сейчас с Маисой; она будет ждать нас, когда мы приедем.

Глава 7. В СИРАФСТОРАН-ТОРРЕ

14 модобрина 941

243-й день из Этерхорда

Проснувшись, Пазел услышал только звон, словно в его голове бил никогда не затихавший колокол. Он почувствовал, как вода хлюпает у него в ушах, и представил себе, что бы сказал Игнус Чедфеллоу. Три случая, когда ты едва не утонул, за одну неделю. Тебе повезет, если к тебе когда-нибудь вернется слух.

Были сумерки. Пазела несли вверх по крутому склону холма; окружающие сосны были низкими и густыми, воздух наполнял резкий запах смолы. Он цеплялся за спину стройного существа с оливково-зеленой кожей и черными перьями вместо бровей. Селк. Пазел встретил одного из них всего неделю назад в храме Васпархавен, это была первая и единственная подобная встреча в его жизни.

Его несла был женщина-селк. Странно красивая женщина, хотя это была суровая красота, совершенно непохожая на красоту любого человека или длому. Двое других были мужчинами. Все трое были одеты в простые серые туники. Ни обуви, ни шлемов, ни доспехов. Но на поясах у них были мечи, длинные прямые лезвия, которые блестели красным в лучах заходящего солнца, как будто были сделаны не из стали, а из цветного стекла.

— Таша...

Женщина-селк оглянулась через плечо.

— Золотоволосая жива и здорова, друг человек, — сказала она. — Другие твои друзья тоже сбежали от хратмогов. А теперь не шевелись, осталось совсем немного.

Туман исчез. Пазел увидел, что они вынесли его прямо из каньона, вверх по какой-то узкой расщелине. Он окоченел и замерз, но испытал огромное облегчение. Все выжили, и кто пришел им на помощь: селки. Селки! У Пазела были основания думать, что они мудрые и добрые: во всяком случае Киришган, селк, с которым он подружился в Васпархавене, относился к нему по-доброму. Киришган утверждал, что они были древним народом: кочевниками, скитальцами, своего рода философами. И они ужасно пострадали в Бали Адро, чьи обезумевшие военачальники обвинили их в разрушении зачарованного Плаз-оружия, попытались истребить расу и были мучительно близки к успеху.

Откуда взялись эти селки? Были ли они той «надеждой», о которой писал Киришган в своем зашифрованном послании? Он был странно уклончив, отвечая на некоторые вопросы, и сказал, что есть темы, которые ему запрещено обсуждать. И все же Пазелу было трудно представить, что народ Киришгана может желать им что-то, кроме добра.

В голове Пазела начало проясняться. Он вспомнил, как руки селка подняли его из речных глубин. Он увидел, как Таша исчезает внизу, едва не сошел с ума, пытаясь закричать, и чуть не проглотил окровавленное ухо хратмога.

Он потрогал свою челюсть и обнаружил, что она болезненная и припухшая. Я зубами оторвал ему ухо. Как животное. И он спросил себя, нет ли запаха лимонов в его поте.

То, что произошло дальше, осталось в его памяти размытым пятном, хотя он помнил, как кто-то ударил его кулаком по спине, как он выполз из реки на теплый плоский камень — и откуда-то появилась Энсил, приподняла его веко руками и вздохнула с облегчением, когда ему удалось сосредоточиться.

Звон — внезапно к нему вернулся слух. Он сглотнул: в ушах болело, но звон исчез. И в тот же миг Дар Пазела пробудился к жизни. Селки тихо переговаривались, в их языке звучала мягкая, быстрая музыка, похожая на стук дождя по листьям. Сабдел, подумал он. Их родной язык. Пазел никогда раньше его не слышал, но Дар, в одно мгновение, подарил его ему.

— Они действительно люди, — сказала та, что его несла. — Это, конечно, доказывает, что они вышли из Реки? Кем еще они могут быть, как не потерпевшими кораблекрушение?

— С двумя длому в качестве попутчиков? — возразил другой. — И женщиной-икшель, и норкой?

— Все это очень странно, — согласилась селк, несущая Пазела. — Их раны тоже недавние, и это не дело рук хратмогов. А у этого мальчика под языком заклинание.

— У девушки рана другого рода, Нолсиндар. Можешь ли ты ее чувствовать? Перелом, разбитая душа.

— Я не прикасалась к ней, — сказала первая женщина-селк. — Но самый маленький — он серьезно болен разум-чумой. Бедный мальчик! Интересно, знает ли он.

— Интересно, есть ли чума у других? А как насчет того свертка, который высокий так боится потерять? Нет, они не просто потерпевшие кораблекрушение. Что-то в них меня беспокоит.

Пазел кашлянул. Селк оглянулась через плечо. Переключившись на имперский общий, она спросила:

— Как у тебя дела, друг-человек?

— Со мной все в порядке, — сказал Пазел. — Я могу идти пешком.

Селк осторожно поставила его на ноги.

— Тогда пройди этот последний отрезок, — сказала она, — но расскажи моим братьям и сестрам, что Нолсиндар несла тебя, иначе они сочтут меня ленивой.

Ее голос звучал молодо, но Пазел знал, что впечатлениям доверять нельзя. Голос Киришгана тоже звучал молодо — хотя он помнил времена, предшествовавшие основанию самого Бали Адро. Пазел посмотрел вверх и вниз по тропе:

— Таша — та девушка, которую ты видела, — что с ней произошло?

— Золотоволосая жива и здорова, — ответила селк, которая его несла. — И для тебя гораздо дороже золота, судя по тому, как часто ты произносил ее имя.

— А остальные?

— Они ждут тебя. Идем, мы почти на месте.

Как только Пазел начал подниматься, он почувствовал слабость в ноге. Боль, которую ослабило заклинание Рамачни, возвращалась, выползая наружу из раны. Бродить по этому туманному острову было неразумно. Но вскоре склон стал пологим, деревья — выше и дальше друг от друга. До него донеслись голоса: голоса его друзей. Пазел почти перешел на бег. Там сидела вся его компания, за исключением Таши и Рамачни, а также много селков. Они пили из маленьких серебряных чашечек среди развалин какого-то древнего сооружения, ныне заросшего деревьями. Первым Пазела увидел Большой Скип:

— Вот он, мальчик, который никогда не тонет!

Все они тепло поприветствовали его — и даже Дасту неуверенно ему улыбнулся. Но Нипс с тревогой смотрел вниз по тропе.

— Где она, приятель? — спросил он. — Как ты мог оставить ее там?

Прежде чем Пазел успел ответить, из глубины деревьев донесся голос селка.

— Терпение, мистер Ундрабаст, — сказал он. — Она будет здесь, как я и обещал. Она всего лишь сделала своего рода... экскурс.

Говоривший селк подошел ближе. Он не был самым высоким в группе, но в его голосе слышалась твердость, а в движениях — плавная легкость, которая наводила на мысль о большой силе. Какое-то мгновение он смотрел на Пазела —молча, но с живой теплотой.

— Ты боец, с которым нужно считаться, — сказал он, — даже безоружный и тонущий. Я видел девять тысяч лет кровопролития, увы. Но я никогда не видел, чтобы человек откусил ухо хратмогу.

Остальные повернулись и уставились на Пазела.

— Ты сделал... что? — спросил Нипс.

Пазел кивнул, ощупывая свою челюсть.

— В этом путешествии он подвергся жестокому испытанию, — сказал Герцил. — Как и все мы.

— Мало кто легко проходит этим путем, — ответил селк. — Но куда делся ваш хорек? Он что, убежал?

— Это существо — норка, — сказал Герцил.

Пазел озадаченно посмотрел на него. Существо? Затем Кайер Виспек, стоявший рядом с Пазелом, незаметно сжал его руку. Внезапно Пазел понял: Рамачни не представился. Маг притворился талисманом, обычным животным, идущим по пятам за ними. Пазел внезапно насторожился. Неужели селки все-таки им чем-то угрожают?

— Это существо не совсем ручное, — сказал Болуту, — но далеко от нас оно не уйдет.

Предводитель селков улыбнулся.

— Ну, — сказал он, — вот ваш товарищ, который действительно заблудился, хотя я сомневаюсь, что это повторится.

Он хлопнул в ладоши, и из толпы селков выбежала собака. Путешественники вскрикнули от изумленной радости: это была та самая белая охотничья собака, которая отправилась с ними из Масалыма, одна из трех, последовавших за ними в Адский Лес. Лунджа упала на колени и обняла животное: Пазел никогда не видел стойкого воина такой близкой к слезам. Жители Бали Адро и их собаки, подумал он, но и у него самого в горле встал комок. Он наклонился, и пес лизнул его руку. Животное последовало за ним и Ташей к берегу реки, где они впервые занялись любовью.

— Он выплыл из Леса, находясь на волосок от смерти, — сказал селк. — Клык-рыбы прогрызли рану у него в боку. Но это крепкое животное с огромной волей к жизни.

— Он был любимцем командующего Ваду, — сказала Лунджа. — Я так и не узнала его имени, но отныне я буду называть его Шилу, Выживший.

Болуту повернулся и низко поклонился вождю селков.

— Мы у тебя в долгу, альпурбен, — сказал он.

И снова сработал Дар Пазела: альпурбен означало старший брат на неммоцианском, еще одном изящном южном языке. Болуту использовал это слово как почетное, формальное обращение.

Этот жест не ускользнул от внимания селка. Их предводитель сердечно кивнул Болуту.

— Я Таулинин из рода Тул, — сказал он. — Я веду этих ходоков с тех пор, как пали Горные Короли. Какими бы жестокими ни были ваши испытания, они не лишили вас ни вежливости, ни удачи. Мы собирались перейти Ансиндру недалеко от острова, где мы вас нашли. Если бы мы выбрали любой другой брод, мы бы вообще никогда вас не увидели. Мы знали, что здесь были хратмоги, но не стремились вступать с ними в бой.

— Я все еще не понимаю, как вы меня спасли, — сказал Пазел.

— Мы сильные пловцы, — сказал Таулинин, — почти равные длому, на самом деле. Ты задыхался; мы откачали воду из твоей груди и вытащили тебя в безопасное место. Твоим товарищам мы помогли сбежать до того, как хратмоги послали своих разведчиков на остров. И мы уничтожили ваш плот, каким бы замечательным судном он ни был. В любом случае вы не смогли бы плыть по Ансиндре дальше: у хратмогов есть лагерь на берегу реки, в двух милях вниз по течению. А теперь иди и отдохни, Пазел Паткендл. Как ты скоро узнаешь, наше вино несколько лучше речной воды.

Что-то в рассказе селка об их спасении показалось Пазелу неполным. Он не мог точно определить, что именно: густой туман, необычайное совпадение их обнаружения... Таулинин тем временем повел их вглубь поляны. Пазел увидел, что упавшие камни обозначили очертания небольшого замка или крепости. Большая часть стен обвалилась до высоты колен, и на них вырос мох. Но вскоре они достигли места, где за склоном холма виднелась прекрасно сохранившаяся арка — блоки из красных камней чередовались с другими, вырезанными из серо-голубой скалы стен каньона, а на краеугольном камне была выгравирована фигура бегущей лисы. У порога в кольце из камней плясал огонь, и два селка жарили на вертеле зайца. Глубже в руинах виднелись факелы.

— Куда ты привел нас, старейшина? — спросила Лунджа.

— Это остатки Сирафсторан-Торра, дворца, принадлежавшего Валридиту, монарху-длому, чьи земли были самым восточным из Горных Королевств Эфарока. Внешние стены окружали всю поляну, но в крепость можно было попасть именно здесь, со склона холма. Большую часть своей жизни Валридит правил этой землей с добротой и достаточной мудростью. Но в последние годы своей жизни он стал подозрительным, одержимым могуществом соседних королевств, и возмущался малейшими жалобами своего народа. «Это трещины толщиной с волос в моем королевстве, — обычно говорил он, — и сквозь них я чувствую, как дует ветер, холодный ветер могилы». Его единственными утешениями были его сын и дочь —оба прекрасные и нежные. Юного принца он отправил на запад, в Бали Адро, с приказом искать брака — любого брака — в императорской семье. Парень так и не вернулся из столицы, и то, что там произошло, по сей день остается загадкой.

Какова бы ни была правда, Валридит был убит горем и поклялся на могильном камне своей семьи, что будет лучше защищать свою дочь и сам выберет ей мужа. Опрометчивая клятва. В течение многих лет он охранял дочь, просто запрещая ей выезжать за пределы своего внутреннего королевства. Ее звали Митрайя, и она была полна любви к своему отцу и ко всему народу Торра. Она была радостью его осенних лет — до того дня, когда он пообещал ее мелкому тирану, чью агрессию он надеялся усмирить. Но Митрайя не подчинилась ему, потому что любила другого. Королю никогда не перечил никто из его приближенных, и он заточил ее в этой крепости, поклявшись, что не освободит ее, пока она не согласится на брак. Она покончила с собой после четырех лет заточения.

— Я помню ее лицо вон там, в окне, — сказал другой селк, указывая на груду раскрошившегося камня. — Осенью мы приносили ей дикий виноград. Она чувствовала его запах, когда дул подходящий ветер.

— После того, как она умерла, ее отец сошел с ума от угрызений совести, — сказал Таулинин. — Он бросил свою корону в Ансиндру и приказал разрушить этот дворец. Когда работа была закончена, он щедро заплатил рабочим и перерезал себе горло.

Дасту пожал плечами.

— Старые сказки, — пробормотал он.

Но Таулинин услышал его и покачал головой:

— Не очень старые. Этой весной исполнится триста лет. Я пришел сюда на следующее утро; кровь короля все еще обагряла землю. На самом деле, примерно там, где ты стоишь.

Легкое движение заставило Пазела обернуться. Таша, сопровождаемая двумя селками, шла к ним, дрожа всем телом. Он подбежал к ней; она обвила руками его шею. Она была пропитана речной водой, холодная, как рыба.

Краем глаза Пазел увидел Нипса, который стоял рядом с ними, наполовину подняв руки. Он сам был близок к тому, чтобы обнять ее. Их взгляды встретились; Нипс внезапно покраснел и отвернулся.

Таулинин попросил принести одеяло. Нипс, по-прежнему отвернувшись, с болью произнес:

— Где ты была?

Таша поморщилась. Отпустив Пазела, она подошла к Нипсу, притянула его к себе и прошептала что-то утешительное ему на ухо. Пазел почувствовал, как бешено забилось его сердце. Она поступает правильно. Она заставляет его чувствовать себя лучше. Не ревнуй, дурак.

Принесли одеяло, и Нипс накинул его ей на плечи.

— Я погрузилась, — сказала Таша, — в реку и спустилась к... другой реке.

— Да, — сказал Таулинин. — Ты попала в подводное течение Тени — и оно быстрее, чем твой друг здесь, гораздо быстрее. Словно Река тебя позвала. Но Нолсиндар нырнула следом и вытащила тебя обратно, когда течение спало. Она лучше всех нас умеет плавать в Тени.

— Я падала, — сказала Таша. — Вода подо мной исчезла. Там не было ничего, за что я могла бы ухватиться — только ветер и темнота — и, кажется, несколько виноградных лоз.

— Она вела себя там странно, Таулинин, — сказала женщина по имени Нолсиндар. — Мы укрылись от ветра в мотылек-пещере, пока я ждала, когда к ней вернутся силы. Она пришла в себя быстрее, чем я ожидала — действительно, она вскочила на ноги, и я смогла только помешать ей прыгнуть в шахту. Она ни в малейшей степени не боялась. Она посмотрела на меня и сказала: «Отпусти меня. Я должна посетить Орфуин-Клуб».

Таулинин сурово взглянул на Герцила:

— И после этого вы говорите нам, что пришли сюда не с Реки Теней.

— Я сказал правду, — сказал Герцил.

— Девять людей в стране, где люди вымерли. Женщина-икшель, за тысячи миль от ближайшего клана. И пакет, от которого разит магией. Ты не хочешь назвать эту вещь, но говоришь нам, что, если мы хотя бы разрежем ткань, то можем умереть. Что Макадра жаждет содержимого этого пакета и пытается его украсть. И что вы ловко перевезли его в Бали Адро на древнем корабле через Неллурок только для того, чтобы отдать вору в городе Масалым. Вору, который принес его сюда.

Я изо всех сил старался поверить во все это. Но многие прибывают на берег Алифроса из Реки Теней — одни случайно, другие по темному замыслу. Если вы не знакомы с рекой, как получилось, что эта девушка жаждет посетить Орфуин-Клуб, самую знаменитую таверну в ее глубинах? Хорошо подумай, прежде чем отвечать! Я терпеливо отношусь ко многому, но только не к лжи.

— И мы не вводили вас в заблуждение, хотя и не рассказали всего, — сказал Герцил.

— Тот злой предмет, который вы несете с собой, вышел из реки, так? — спросил Таулинин.

Никто ему не ответил. На мгновение не было слышно ни звука, кроме потрескивания огня.

— Возможно, я не верну его, пока вы не решите заговорить.

Лица селков, которые раньше были такими дружелюбными, стали совсем холодными.

Некоторые медленно поднимались на ноги. Собралось еще больше селков, как внутри крепости, так и снаружи.

— Я думаю, для всех нас будет лучше, если вы разоружитесь, — сказал Таулинин.

Возмущенные крики. Компания Пазела сблизилась друг с другом.

— Большинство из нас уже разоружено, — сказал Герцил, — но по несчастью, а не из-за угрозы. Прежде чем мы отдадим те немногие клинки, которые у нас еще есть, я хотел бы попросить вашего слова: верните нам то, что мы несли, и позвольте нам беспрепятственно уйти.

— Я не буду давать никаких обещаний, пока не увижу эту штуку, — сказал предводитель селков. — Почему бы вам прямо не рассказать нам о своей миссии? Это небольшая любезность для тех, кто только что спас ваши жизни.

— А если мы не сможем? — спросил Герцил.

— Тогда я не могу вернуть вашу... вещь, — сказал селк.

Очень медленно Герцил протянул руку назад через плечо и вытащил Илдракин из ножен.

— Ты прожил долгую жизнь, — сказал он, — и видел многое из того, что есть в Алифросе, но ты встретишь немного мечей, подобных этому, и ни одного мечника, подобного тому, что сейчас находится перед тобой. Сегодня я бы не хотел проливать кровь. Но некоторые из нас связаны клятвой выполнить определенную задачу, и мы очень далеки от ее завершения. Мы не можем позволить себе дальнейших ошибок, альпурбен — включая ошибки доверия.

— Мы совершили бы ту же ошибку, — сказала Нолсиндар, — если бы позволили вам взять этот предмет и идти своей дорогой. Возможно, вы воспользуетесь им, чтобы напасть на нас сзади.

— Неужели мы кажемся вам такими развратными? — спросила Энсил.

— Нет, — сказал Таулинин, — но вы — существа мгновения; вся ваша жизнь — одна неделя в жизни селка. Вы не пережили ни Потерянную Эпоху, ни Мировой Шторм. Вы не помните Войну Огня и Заклинаний, когда орудия великого зла были разбросаны по Алифросу и оставили шрамы на самых его костях. Я не знаю, что в вашем пакете, но из него вытекает сила, которая обжигает мне руки, и я видел, на что способна такая сила.

— Вы также должны знать, что такие инструменты недоступны простым существам, подобным нам, — сказал Болуту.

— Раньше всегда так и было, — подтвердил Таулинин, — но потом вы, длому, ограбили могилы эгуаров и сделали клинки из их костей. Они попали в руки генералов, военачальников и мелких членов королевской семьи. Посмотрите теперь на костер, который был Бали Адро! Опустошение, военное безумие, резня ближних и дальних народов.

И селков, с содроганием вспомнил Пазел. Глаза Рина, что мы делаем? Они могут убить нас здесь и сейчас.

— Вы плохо защищаете свое дело, — сказала Нолсиндар. — Если вы действительно такие простые люди, как утверждаете, то, возможно, вы не сможете причинить большого вреда этим предметом, но и охранять его тоже не вам. Там, где вы его поставите, могут погибнуть деревья, засохнуть поля, струйка дождя превратится в кислоту, которая оставит шрамы на земле.

— Почему вас это беспокоит? — спросил Дасту. — Я думал, вы странники, просто проходите мимо.

Селк молча смотрел на Дасту. У некоторых на лицах было выражение печали, у многих — ярости. В глазах Таулинина виднелось и то, и другое.

— Наш народ так не думает, — сказал он. — У нас нет постоянного дома, это правда. Но это только потому, что наш дом везде. Когда Платазкра сожгли леса Ибона, мы оплакали эти деревья. Когда безумцы отравили озеро Элсмок, мы рыдали. Уничтожение любого места — это уничтожение, разграбление нашего дома. На самом деле никаких стран не существует. Есть только Алифрос: одна земля, один океан, утопленный в общем море, которое мы называем воздухом. Ты можешь сказать, что мы проходим через какое-то место, но, на самом деле, мы никогда его не покидаем. Как и ты, хотя какая-то часть тебя верит только в то, к чему ты можешь прикоснуться. Возможно, это привлекательное качество — но только у очень молодых.

— Мы все молоды под бдительными звездами, — сказал Пазел.

Все селки повернули головы. Пазел был почти так же поражен, как и они: он заговорил, ни на секунду не задумавшись.

— Где ты услышал эти слова, человек? — спросил Таулинин.

— Их сказал мой друг-селк в Васпархавене. Он сказал, что звезды переждут наши ошибки и, возможно, даже простят их. Это были его последние слова, обращенные ко мне. Но он также передал нам письменное послание: он сказал нам, что ниже по реке, между горами и морем, есть надежда. Я думаю, он хотел, чтобы мы нашли тебя, Таулинин. Его зовут Киришган.

— Киришган! — На этот раз удивление боролось с радостью, которую селк не смог скрыть. Киришган был в храме Васпархавен? Почему, как, когда Пазел видел его? На последний вопрос Пазел ответил, что прошло чуть больше недели.

— Он рассчитывал покинуть храм на следующий день после моего визита. Он пробыл там почти три года. Он сказал, что изучал Паук-Предсказания. Но я знаю, что ему не терпелось вернуться во внешний мир.

— Мир, которому не хватало его мудрости, — сказал Таулинин. — Это ответ на молитву моего сердца. Сорок полных лун пришли и ушли с тех пор, как наш брат ушел. Мы опасались худшего. Он был отмечен Платазкрой на смерть.

Затем его лицо снова стало суровым:

— Киришган, вне сомнения, надеялся, что мы встретимся, но, я думаю, не по тем причинам, которые вы себе вообразили. Мы накормим вас, обработаем ваши раны, даже выведем вас из этой дикой местности. Но мы не вернем ваш смерть- сверток. И вы не возьмете его силой.

При этих словах Кайер Виспек обнажил свой меч — и в тот же миг двадцать клинков селков со свистом вылетели из ножен. Таша, мокрая и потрясенная, потянулась за ножом Аруниса, но обнаружила, что его нет.

— Мы можем удивить вас, — сказал Герцил, — хотя только Смерть улыбается тому, что мы делаем здесь сегодня.

— Смерть и маукслар обыскивают эти холмы, — произнес голос сверху.

Это был Рамачни, свернувшийся калачиком на высокой сосновой ветке в десяти футах над головой.

— Не бойтесь, — быстро добавил он, — демон все еще далеко от нас. Я караулил на вершинах скал; я уловил его вонь на ветру.

Таулинин пристально взглянул на своих соплеменников:

— Смотрите вперед! Не позволяйте этому существу отвлекать вас от боя!

— Рамачни, что ты делаешь? — воскликнула Таша. — Как долго ты за нами наблюдаешь?

— Достаточно долго, чтобы обе стороны проявили свою твердость, как я и надеялся, — сказал маг. — Успокойтесь, все до единого: теперь вы можете доверять друг другу.

— Я устала от этих просьб о доверии, — сказала Нолсиндар. — Оставайся на своем дереве, маленькая норка, и избавь нас от своих выдумок и фантазий.

Рамачни поднялся на ноги. Его черные глаза впились в них, и никто внизу не осмеливался отвести взгляд.

— Вы все показали свою готовность умереть за Алифрос, — сказал он, — но, чтобы служить ему, вы должны жить. Уберите свое оружие! Если вы прольете здесь кровь, не останется никого, кого можно было бы помнить, не будет песен о второй трагедии Торра. Будет только тьма, последний покров смерти, накинутый на этот мир. Ты знаешь, о чем я говорю, Таулинин Тул Амбримар. Должен ли я дать ему название?

Предводитель селков настойчиво махнул рукой.

— Не здесь! — сказал он. — Но, думаю, теперь я могу назвать тебя по имени, обманщик. Ты принял неизвестное мне тело, но твой голос — совсем другое дело. Здесь мало что изменилось со времен битвы при Луморе, милорд Арпатвин.

Уши Рамачни дернулись.

— Арпатвин, — сказал он, — «Неподвижное Пламя». Так ваш народ приветствовал меня в то утро под вой Принца Демонов, которого мы усмирили. Да, мой голос не изменился, но как изменился ваш мир за двенадцать быстрых столетий. Арпатвин. Я рад снова услышать это имя на языке селков.

Он спустился с дерева и, когда Таша наклонилась, запрыгнул ей на плечо, где обвился вокруг ее шеи, как живой шарф.

— Но почему ты не заговорил сразу? — спросил Таулинин. — Ты ходил с нами по Полям Саббанат, принес нам надежду Двенадцатилетней Зимой, соорудил ловушку вместе со своей великой госпожой, которая даже сегодня сдерживает архидемона. Можешь ли ты сомневаться в том, что тебе здесь рады?

— Если бы я заговорил раньше, — сказал Рамачни, — вы бы не узнали, что мои друзья в равной степени достойны и в равной степени бесстрашны. Но я мог бы задать тот же вопрос и тебе, мастер-селк. Мне кажется, ты следил за нами с тех пор, как мы покинули пределы Леса.

Таулинин был поражен, но быстро кивнул:

— За вами было нетрудно проследить, поскольку вы были слепы в лесу. Да, мы наблюдали за вами издалека.

— И подняли шум, заставивший отвернуться маукслара?

После недолгого колебания селк сказал:

— Нет, это не наших рук дело.

Он сделал легкий жест рукой, и его воины отступили, убирая мечи в ножны:

— Но, Арпатвин, должны ли мы прятаться? Приближается ли демон?

— Нет, он улетел на восток, — сказал Рамачни, — чтобы прочесать Болота Гельви. Он может вернуться, но теперь, когда я учуял его запах, я могу надеяться предупредить нас вовремя. И хратмоги не найдут вас на этих высотах, как, я полагаю, ты уже знаешь.

— Тогда подойдите поближе, друзья, и больше никаких вопросов, пока вы не согреетесь и не будете сыты.

Селки настояли, чтобы вновь прибывшие сели поближе к костру. Они отдали им всего зайца, а также пригоршни орехов, которые они поджарили на углях, маленькие вкусные фрукты, которые можно было есть целиком, и еще хлеб и вино. Пазел был поражен тем, как быстро вернулось их дружелюбие. Они улыбались, с удовольствием наблюдая, как едят люди, бросались за новыми припасами, когда думали, что старые кончились. Как это было возможно, если всего несколько минут назад они были так близки к тому, чтобы убить друг друга?

Пока путешественники ели, селки принесли инструменты из крепости — необычные скрипки, деревянные дудочки, маленькую серебряную арфу — и тихо заиграли, в то время как те, кто сидел по краям костра, очень тихо запели под музыку. Пазел напрягся, пытаясь уловить слова, и был поражен, что не смог: язык отказывался называться, поддаваться его Дару. На мгновение он запаниковал: когда его Дар перестал улавливать языки, это означало, что вот-вот начнется ужасный приступ, когда его мучил каждый звук. Он застыл, борясь с желанием вскочить и выбежать из круга. Музыка в такие моменты была пыткой.

Но приступ не начался. Когда Пазел успокоился, он понял, что музыка была такой красоты, какой он никогда не слышал ни в жизни, ни во сне: быстрая, нежная и неуловимая, песня ребенка, который бежит один по лесу на рассвете. Но нет, подумал он, это неправильно, это скорее музыка очень старых людей, в их последнее или предпоследнее лето жизни, но настолько искусных в запоминании, что они все еще могли слышать и видеть то, что такие утра открывали детям, которыми они были много веков назад. И все же он ошибается — что-то в музыке подсказало Пазелу, что селки не знали ни детства, ни возраста, как люди. Однако они знали, что такое потеря: каждая тихая музыкальная фраза вызывала воспоминание о чем-то прекрасном, что погибло или ушло, о мгновениях блаженства, которые разбивались вдребезги, как только их ощущали, о любящих взглядах, которые кололи сердце, как игла, и исчезали.

Еда вскоре закончилась, но их чашки были снова наполнены, и музыканты продолжали играть без малейшей паузы, как будто песня, в которую они были погружены, не имела ни начала, ни конца. Среди деревьев показались звезды. По их лицам Пазел понял, что остальные были охвачены глубокими и сокровенными эмоциями, но были ли это печаль или радость, он не мог сказать.

Музыка оборвалась единственным возможным для нее способом: внезапно, на середине фразы. Во внезапно наступившей тишине Таулинин сказал:

— Ваш смерть-пакет находится внутри горы. Я распоряжусь, чтобы вам его принесли прямо сейчас.

— Пусть он останется там, — сказал Рамачни. — Когда я покажу его вам утром, вы, возможно, удивитесь, что мы не умоляли вас его сохранить.

— Я уже начинаю этому удивляться, — сказал Таулинин. — Любая помощь, которую я смогу предложить, будет вашей. Если вы захотите возобновить свое путешествие завтра, я отправлю с вами проводников, чтобы вы могли найти самые безопасные тропы. Но я предупреждаю вас, что путь предстоит долгий. Селки быстро бегут по полям, болотам и горам, но даже для нас до моря двадцать дней пути.

— Двадцать! — воскликнул капрал Мандрик. — С вашего позволения, мистер Рамачни, мы не в форме для форсированного марша. — Он указал на Лунджу. — Выдра сбросила свои сапоги в Лесу; ее прелестные перепончатые ноги оцарапаны шипами. Как и у брата Болуту. Что касается Паткендла, он упадет прежде, чем вы успеете сказать ампутация в полевых условиях. Этот мерзкий тролль чуть не сжевал его, как куриную косточку.

— Другого пути нет, — сказал Таулинин. — Я уже говорил вам, что хратмоги удерживают реку. В прежние времена я, возможно, и поторговался бы с ними, чтобы они вас пропустили, но не сегодня. Они поняли ценность передачи Воронам товаров или пленников, и Макадра особенно хорошо платит за любые диковинки, выловленные из Реки Теней.

И даже пешком этот путь опасен. Все порты и прибрежные поселки от Масалыма до Орбилеска находятся под строгим контролем Бали Адро. Кое-где бушуют междоусобицы, поскольку безумие Плаз-оружия натравливает генерала на генерала, принца на принца.

— Но не здесь, внутри континента? — спросила Энсил.

— Пока не здесь, — подтвердил селк. — Эти дикие земли все еще считаются слишком трудными для завоевания, но это не значит, что они безопасны. Отнюдь! Макадра очень могущественна, но, чтобы вызвать маукслара, она должна была отдать кровь из своих иссохших вен. Если она так сильно жаждет вашего смерть-пакета, она на этом не остановится. Ее агенты будут пробираться вглубь страны с побережья, и они могут быть самыми разными. Плаз-эскадроны, наемники, сообщники хратмогов, мурты: все это она использовала в прошлом. Селки искусны в том, чтобы ускользать от таких щупалец — и даже отрубать их, когда они забираются слишком далеко. Но море принадлежит Бали Адро. Но, допустим, с большой осторожностью и удачей вы доберетесь до побережья. Что потом?

— У нас есть собственный корабль, — сказал Нипс.

— Был, ты имеешь в виду, — сказал Дасту. — Они бросили нас. Герцил доказал это своим меч-трюком, помнишь?

— Я доказал только то, что в настоящее время они направляются в Дикий Архипелаг, — сказал Герцил. — Но пойдемте, сегодняшний вечер окончен. Давайте больше не будем искать ответы. При дневном свете наш путь может оказаться более ясным, чем мы думаем.

Никакие слова не могли бы быть более желанными. И все же Пазел чувствовал, что Герцил просто изо всех сил старается скрыть их ужасное положение. Селки были добры, предлагая помощь, но, несмотря на весь свой возраст и мудрость, это были всего лишь двадцать номадов, живущих тем, что несли на своих спинах. А как насчет Нипса? Если окажется, что селки ничего не могут для него сделать, Пазел будет умолять Рамачни попробовать более глубокую магию. Он не мог просто наблюдать и ждать.

Селки повели их в древнюю крепость. Тусклый свет лампы мерцал на бледных мраморных колоннах, нишах и дверных проемах, украшенных замысловатой резьбой в виде фигур людей и зверей. Комнат было много, в основном темных, и Пазелу показалось, что в них витает атмосфера печали. Но глаза селков блестели в свете лампы, а их голоса были яркими и ясными.

Руины явно служили промежуточной остановкой, а не постоянным домом. Тем не менее здесь было чисто и уютно; в комнате, где должна была спать группа, даже расстелили оленьи шкуры на подстилках из сосновых иголок.

— Отдыхайте хорошенько и ничего не бойтесь, — сказал Таулинин. — По крайней мере, сегодня ночью вы будете в такой же безопасности, как и на борту своего корабля.

— Это менее утешительно, чем вы предполагаете, — с улыбкой сказал Герцил, — но мы все равно благодарим вас.

— Я хотел бы поговорить с тобой еще немного, Таулинин, — сказал Рамачни.

— Тогда идите в другое место, ради любви Рина, — взмолился Большой Скип. — Маги и селки, может быть, и способны обходиться без сна, но я пробит насквозь, и мой трюм быстро наполняется.

Предводитель селков рассмеялся:

— Пойдем, волшебник. Тебе предстоит рассказать о многих годах.

Он взял лампу у одного из своих товарищей и вывел Рамачни из комнаты. Другие селки ушли, и путешественники расположились на оленьих шкурах. Большинство спало как убитое, но Пазел ворочался с боку на бок, не способный уснуть. Подобные диким котам, мрачные перспективы того, что ждало его впереди, рыскали в сознании, царапаясь, плюясь, отрывая его все дальше от сна.

Все побережье в руках Воронов. Выхода нет, щупальца приближаются. И Рой Ночи становится все больше, как опухоль, как саван. Лучше бы я остался на «Чатранде». Лучше бы я получил копье хратмога в живот.

Кто-то в комнате шептал, молясь; или ему это приснилось всего несколько мгновений назад?

Арунис вернулся в этот мир, чтобы напугать нас, попытаться сломить нашу волю: Ты убила меня, но не убила; Таша отрубила мне голову, но у нее ничего не вышло. Эритусма умирает, умирает внутри себя. А без Эритусмы у вас нет надежды.

Ложь, ненависть. Яд, извергаемый из уст мертвеца.

Тогда попробуй вот что: Арунис погиб бы несколько недель назад на «Чатранде», если бы ты не вмешался. Это все твоя вина: его побег, это изгнание, смерти в Лесу, появившийся Рой.

Вот каково это — сойти с ума, быть доведенным до безумия своей виной.

Пазел попытался направить свои мысли в более светлое русло. Таша. Он все еще чувствовал ее прикосновение. Однако мысль о ней недолго радовала его. Она хотела, чтобы он пообещал держаться на расстоянии. Поймет ли она когда-нибудь, что он отказался из-за страха за нее? Он обнаружил, что именно их занятия любовью — больше чем что-либо другое — изгоняли затравленный взгляд из ее глаз.

Пазел потер лицо в темноте. Его тоже преследовали, но совершенно по-другому. Когда Таша целовала его, раздевала, ничто другое не имело значения под Небесным Древом. Но потом... потом он подумал о Клист, мурт-девушке. Что было в высшей степени странно.

Мурты были чем-то вроде полу-духов, насколько Пазел мог понять. Клист, море-мурт, дважды являлась ему во плоти и оба раза исчезала с внезапностью пламени свечи. С тех пор как они пересекли Правящее Море, он вообще ни разу ее не видел. Но время от времени он чувствовал, как ее тоска по нему возникает из ниоткуда. Это было случайностью, это страстное желание: ее народ использовал чары влюбленности, чтобы заманить людей на верную смерть, и сначала у нее на уме было только убийство Пазела. Но Дар Пазела обратил ее заклинание вспять. Она его полюбила. Она пыталась убедить его отказаться от всего, включая человечество, и жить с ней на дне моря. И она поместила крошечную раковину под кожу его ключицы — ее сердце. Он мог ощупать раковину пальцами, эту безошибочно узнаваемую выпуклость. Раковина спала; очевидно, Клист не мог найти его на таком расстоянии. Но почему было так трудно не думать о ней? Было ли это чувством вины за то, что она должна из-за него страдать? Был ли это страх за нее и ее народ, если они потерпят неудачу в своих поисках?

Саван, пелена, черный дым, заполняющий комнату за комнатой...

Ничего хорошего; он был еще более измучен, чем когда впервые закрыл глаза. Он сел и тихо натянул ботинки. Ему не терпелось подышать свежим воздухом.

Коридор за пределами комнаты был пустынен и тих. Пазел двинулся налево, ощупью пробираясь по коридору. Где-то впереди виднелся проблеск света. По мере того как он шел, становилось светлее, пока, наконец, проход не вывел его в широкий каменный патио, построенный с другой стороны холма. Отсюда открывался вид на длинную долину, залитую светом обеих лун, и окаймленную с дальней стороны зубчатыми горами, которые он мельком видел неделю назад, перед тем как они спустились в Лес. Он был достаточно высоко, чтобы снова увидеть их, и поразился их огромному количеству и тому, как их белые вершины сверкали, словно перламутр.

Сразу за патио узкая дорожка вилась вниз по склону холма. И тут Пазел, вздрогнув, увидел одинокую фигуру, быстро удалявшуюся прочь. Она была высокой и двигалась с грацией, несмотря на некоторую торопливость в походке, а на поясе у нее висел длинный прямой меч: одно из видов оружия сельков.

Как только Пазел достиг балюстрады, фигура замедлила шаг, словно почувствовав кого-то позади себя. Не останавливаясь, она оглянулась через плечо.

— Киришган!

Пазел не кричал, но позвал достаточно громко, чтобы другой услышал. Это безошибочно был Киришган, его друг из Васпархавена, единственный селк, которого он когда-либо видел до этого дня. Подняв глаза на Пазела, Киришган действительно остановился — но только на мгновение, как будто прекращение движения потребовало от него больших усилий. Затем он повернулся и поспешил дальше, вниз, в тень холма.