Ночь роя

Роберт Редик

НОЧЬ РОЯ

Путешествие Чатранда - 4

Перевод Александра Вироховского

ЛЕГЕНДА К КАРТЕ

ARGUAL — АРКВАЛ

Baagamidri(Guardian Red) — Баагамидри(Красный Страж)

BABQRI — БАБКРИ

Baerids — Бэриды

Ballytween — Баллитвин

To Besq — В Беск

R. Bhosfal — Река Бхосфал

Bramian — Брамиан

Cape Cуristel — Мыс Циристел

Cape Ultu — Мыс Улту

Chereste — Чересте

Crab Fens — Крабовые Болота

Crownless Lands — Бескоронные Государства

Dremland — Дремланд

Ellisoq Bay — Залив Эллисок

ETHERHORDE — ЭТЕРХОРД

Fitnam — Фитнам

Fuln — Фулн

Gulf of Thyl — Залив Тил

Gurishal — Гуришал

The Haunted Coast — Призрачное Побережье

Ibithraed — Ибитрад

L. Ikren — Озеро Икрен

Ipulia — Ипулия

R. Ipurua — Река Ипуруа

Jitril — Джитрил

The Jomm — Джомм

Kepperics — Кеппери

Kushal — Кушал

Lancontri — Ланконтри

Lichrog — Личерог

Mereldin — Мерелдин

Mung Mzen — Манг-Мзен

THE MZITRIN — МЗИТРИН

Nal-Burin (Ruin) — Нал-Бурин (разрушенный)

NELU GILA (The Green Sea) — НЕЛУ ГИЛА (Зеленое море)

NELU PEREN (The Quiet Sea) — НЕЛУ ПЕРЕН (Спокойное море)

NELU REKERE (The Narrow Sea) — НЕЛУ РЕКЕРЕ (Узкое море)

NELLUROG (The Ruling Sea — Uncharted) — НЕЛЛУРОГ (Правящее море — не картографировано)

Noonfirth — Нунфирт

NorthWest ALIFROS 941 Western Solar Year — Северо-западный АЛИФРОС 941 Западный Солнечный Год

Nurth — Нурт

R. Ool — Река Оол

Oolmarch — Оолмарш

Opalt — Опалтин

Ormael — Ормаэл

Pellurids — Пеллуриды

Pulduraj — Пулдураджи

Pyl — Пил

Quezans — Кесанс

Rappopolni — Раппополни

Rhizans — Ризанские горы

Rukmast — Рукмаст

Serpent's Head — Голова Змеи

Simja — Симджа

Simjalla — Симджалла

Slervan Steppe — Степи Слеврана

Sollochstal — Соллохстал

Sorhn — Сорн

Sorrophran — Соррофран

Sunkh — Сунх

Talturi — Талтури

Tatalay — Таталай

Tholjassa — Толясса

Tressek Tarn — Трессек Тарн

Tsordons — Тсордонские горы

Ulluprid Isles — Уллуридские Острова

Ulsprit — Ульсприт

N. Urlanx — Северный Урланкс

S. Urlanx — Южный Урланкс

Ursyl — Урсил

Uturphe — Утурфе́

Virabalm — Вирабалм

Westfirth — Вестфирт

Для тех, кто все еще читает, удивляясь,

Этого не может быть, путаница наших звуков забыта,

Одна душа, которой не хватает сладкого кристального крика.

Уильям Йейтс, «Паудин»[1]

И они всего лишь собираются изменить это место

Убивая всех представителей человеческой расы.

Police, «Невидимое Солнце»[2]

ПРОЛОГ

В самом сердце черного леса заканчивается сражение. С верхушек окружающих деревьев все кажется странно мирным: поздний лунный свет, изгиб реки, поросшая травой поляна на ее берегу, разрушенная башня, похожая на разбитое бутылочное горлышко, упирающееся в небо. Ни криков сражающихся, ни лязга стали. Можно даже услышать карканье ворон над водой, радующихся приближающемуся рассвету.

Но расстояние обманывает. Подойдя немного ближе, мы обнаруживаем, что трава выжжена, река в ярости, ступени разрушенной башни стали скользкими от крови. А у подножия лестницы скорчилась дюжина фигур: все раненые, все созерцают смерть; через минуту они будут убиты колдовством. Они стоят на коленях, плотно прижимаясь друг к другу. Они окружены рвом круглой формы и внутренний край, осыпаясь, приближается к их ногам.

Над их головами мерцает тусклый ореол, напоминающий туман или облако насекомых. Это ни то ни другое — это кружатся зачарованные клинки. Они уже кого-то порезали; тонкая дымка крови сгущает воздух. Клинки, как и следовало ожидать, опускаются. Кольцевидная яма щетинится шипами.

Это сугубый ужас; но таково и слияние сил, его породивших. Высоко на стене башни стоит отвратительно выглядящий маг, похожий на скелет; он пристально смотрит вниз. Маг держит за волосы другого мужчину — оборванного человеко-зверя — и указывает на несчастных внизу. У оборванного мужчины текут слюни, в его взгляде нет никакого понимания. Он крепко прижимает к груди маленький шар тьмы, такой черный, что поглощает лунный свет, такой черный, что режет глаз.

Движение, внезапно: третья фигура подползла сзади. Юноша, мокрый насквозь, истекающий кровью, его яростный взгляд соперничает с взглядом самого мага. Незамеченный никем, он, пошатываясь, подходит ближе, держа в руках то, что может быть только дубинкой. С приступом сожаления он сбивает оборванного человека с ног. Раздается треск ломающейся кости.

Вращающиеся клинки исчезают, а вместе с ними и яма. Оборванный мужчина падает замертво, сфера выскальзывает у него из рук. Одна из скорчившихся фигур — молодая женщина — кладет руку на рукоять меча. Вверху сфера тьмы катится к отвесному краю стены. Маг прыгает, в последний момент ловит сферу и, сжимая ее обеими руками, падает. Прежде чем он пролетает половину пути к земле, будущее Алифроса обретает очертания.

Прикосновение сферы смерть, даже для такого могущественного мага, как этот. Смерть поглощает его руки от запястий до локтей. В тридцати футах от земли руки уже омертвели. И все же он улыбается. Он произносит заклинание. Рядом с башней поверхность реки вздрагивает, и что-то тонкое и темное выпрыгивает из нее в небо. Маг пытается взглянуть мельком, но в то же мгновение молодая женщина ударяет его, с редким совершенством. Ее клинок поет. Тело без головы падает на землю.

Темный осколок, однако, продолжает свое восхождение, подобно рыбе, которая прыгает в воздух и забывает упасть. Он устремляется ввысь сквозь туман и облака, над тропами ястребов и соколов, над дорогами воздух-муртов, пока, наконец, не касается берегов пустоты — того великого океана, из которого мы все пришли. Но он не уходит дальше: на Алифросе ему предстоит работа, неустанная работа.

Он движется на север, поворачиваясь и кувыркаясь, как осколок стекла, над горами, над влажными от росы лесами и над низинами, где жители деревень просыпаются, бормочут и запрягают волов в плуг. К тому времени, когда осколок достигает океана, он увеличивается вдвое.

Глава 1. ПОБЕДИТЕЛИ

11 модобрина 941

240-й день из Этерхорда

Ни один восход солнца в его жизни — а он наблюдал сотни, будучи смолбоем, — никогда не вызывал у него особых чувств, но сейчас слезы текут быстро и беззвучно. Он стоит в реке, вода ему по колено. Голоса с поляны предупреждают его не делать больше ни шагу, и он знает об опасности лучше, чем они. И все же он не может поверить, что сейчас ему что-то причинит вред. Солнце на его загорелом, покрытом синяками лице говорит о том, что он выжил, один из счастливчиков, на самом деле настолько удачливых, что это потрясает разум.

Он слышит, как кто-то поет, призрачные слова о памятных утрах, погибших друзьях. Он поднимает руку, как будто хочет дотронуться до солнца. Слезы благодарности, текут. Откровенно говоря, они должны быть мертвы, все до единого. Должны были утонуть во тьме, удушающей тьме, тьме могилы.

Шаги на мелководье, затем чья-то рука касается его локтя.

— Ты слишком далеко зашел, приятель, — говорит любимый голос.

Пазел Паткендл молча кивает.

— Пошли, ладно? Рамачни хочет нам что-то сказать. Не думаю, что это может подождать.

Пазел наклоняется и брызгает водой себе в лицо. Лучше не показывать эти слезы. Ему не стыдно; ему наплевать на стыд, доблесть или на то, чтобы выглядеть храбрым ради Нипса Ундрабаста, самого лучшего друга, на которого он когда-либо мог надеяться. Но слезы заставили бы Нипса захотеть помочь, а Пазел, выживший, учится не просить о помощи. Друзья могут так много дать; когда они уходят, у тебя не остается руки на локте, некому вытащить тебя на берег.

Он повернулся к Нипсу и выдавил из себя улыбку:

— Похоже, у тебя все хреново.

— Иди в Ямы, — сказал тот, что поменьше ростом. — Ты прошел через это ничуть не лучше. Выглядишь как утонувший енот.

— Хотел бы я чувствовать себя так же хорошо.

Нипс взглянул на ногу Пазела:

— Кредек, она хуже, чем когда-либо, ага?

— Холодная вода помогает, — сказал Пазел. Но на самом деле его нога чувствовала себя ужасно. Дело было не в ожоге — эту боль он мог вытерпеть или, по крайней мере, понять. Но порезы от клыков огонь-тролля начали пульсировать и чесаться, а кожа вокруг них приобрела нездоровый зеленый цвет.

— Послушай, приятель, бой окончен, — сказал Нипс. — Покажи эту ногу Рамачни. Ни через час, ни через два. Сейчас.

— Кто это там поет? Болуту?

Нипс фыркнул; уловка Пазела не ускользнула от него.

— Болуту и Лунджа, — сказал он. — Они сказали нам, что это хвалебная песня дневному свету. Я думаю, что все длому поклоняются солнцу, в глубине души.

— Я присоединюсь к ним, — сказал Пазел, и теперь его улыбка была искренней.

— Это правда Рина! — сказал Нипс. — Но прямо сейчас я просто хотел бы поблагодарить строителей башни, кем бы они ни были.

Пазел снова посмотрел на массивные руины и, как и прежде, попытался представить их нетронутыми. Он не мог этого сделать; то, что он себе представлял, было просто слишком велико. Абсурдно плавный изгиб стены, подогнанные камни величиной с карету, семисотфутовый фрагмент, уходящий в небо: башня затмила бы величайшие дворцы Арквала в Северном мире, а также все, что он видел на Юге. И Нипс был прав: именно башня, наряду с магией Рамачни и великолепным мастерством Таши, спасла их жизни.

Но они все еще находились в гробнице — живой гробнице, гробнице, сделанной из деревьев. Несколько дней назад, охотясь на чародея Аруниса, они обнаружили, что стоят над огромным кратером — им потребовались бы дни, чтобы обойти его, если бы они не знали, что Арунис ждет где-то в его глубинах. Сначала они приняли кратер за огромное, поросшее водорослями озеро. Но это было не озеро. То, что они сначала приняли за покрытую пеной поверхность, на самом деле было крышей из листьев: огромных, плоских, эластичных листьев Адского Леса. Пазелу они напомнили кувшинки, покрывающие мельничный пруд, но эти кувшинки были сросшимися: ветка к ветке, дерево к дереву, вплоть до края кратера.

Этот слой листьев запечатывал весь лес. Четырьмя слоя, как они обнаружили при спуске, потому что под самыми верхними были более старые, и все они поддерживались прямыми каменными столбами деревьев. Подобно палубам корабля, каждый слой был темнее, чем верхний. За четвертым уровнем им пришлось спускаться еще несколько сотен футов, пока, наконец, они не достигли лесной подстилки.

Ни капля дождя, ни луч солнечного света никогда не касались этой подстилки. Они забрели в адскую тьму. Семеро из их отряда погибли в этом жарком, мокром лабиринте, где гигантские грибы выделяли споры, атакующие разум, летучие мыши тушили факелы, а сами деревья выпускали усики, незаметные, как питоны, и достаточно сильные, чтобы разорвать мужчину на части.

Адский Лес. Есть ли какое-нибудь место на Алифросе, больше заслуживающее такое имя?

Но здесь, в самом сердце леса, было убежище, оазис света. Руины сдерживали деревья, а стоячая стена прорезала слои листвы, открывая небо. Лунный свет казался ослепительным после почти полной слепоты. Солнце было чистой, изысканной радостью.

— Конечно, много кого надо благодарить, — сказал Нипс. — Для начала, старину Фиффенгурта за то, что подарил тебе дубинку. И Герцила за уроки боя.

— Ты дрался как тигр, приятель, — сказал Пазел.

— Чушь собачья. Я имел в виду уроки, которые Герцил давал Таше все эти годы. Ты видел ее, Пазел? Как она выбрала время удара? То, как она поворачивалась под Аруниса, как размахивалась?

— Я не видел, как она его убивала.

— Это было прекрасно, — сказал Нипс. — Может быть, это и некрасиво говорить. Но, Питфайр! Она словно родилась для этого момента.

— Но это была не она, так?

Нипс бросил на него мрачный взгляд:

— Хватит об этом, ради Рина.

Они молча подошли к подножию сломанной лестницы, где столпились остальные, слушая пение длому. Таша, которая впервые занималась с ним любовью всего несколько дней назад — целую жизнь назад, — стояла перед ним в лохмотьях. Ее кожа отражала все, через что они прошли. Укусы и порезы от призванных существ, с которыми они сражались здесь, у подножия башни. Шрамы там, где она отрывала пиявок, размером с его ладонь. Волдыри от прикосновения огонь-троллей. И кровь (сухая, полусухая, сочащаяся, ржаво-красная, черная), смешанная со всеми мыслимыми отвратительными веществами, размазанная и разбрызганная, от ее ног до золотистых волос. Она поймала его взгляд. Она улыбалась, счастливая. Ты прекрасна, подумал он, чувствуя себя дураком.

Это действительно была любовь: чудесная, опьяняющая. И в то же время му́ка, мучение более тяжелое, чем любая рана. Ибо Пазел знал, что Таша, в некотором смысле совершенно не похожая на других, больше не должна была стоять перед ним.

В живых осталось четырнадцать человек: половина из тех, кто покинул город Масалым и ворвался в сердце этого смертоносного полуострова за одну яростную неделю. Пазел посмотрел на них, победителей, убийц чародея. Трудно было бы представить себе более помятую и избитую компанию. Рассеченные губы, налитые кровью глаза. Свирепые ухмылки, граничащие с безумными. Большинство из них потеряли свое оружие; некоторые потеряли обувь. И все же победа была реальной; великий враг лежал мертвым. И учитывая то, чего отняла у них битва, было удивительно, что безумие лишь мелькало в их улыбках.

Огромный камень, брошенным Арунисом, почти раздавил Герцила Станапета. Однако воин был уже на ногах: он склонился над кучкой трута, вертя в руках палку, пытаясь разжечь огонь. Сестра Пазела Неда помогала, соскребая кору и сучья своими окровавленными руками. Рядом с ними двое темнокожих и сереброглазых длому заканчивали свою песню.

Час прошел и день исчез.

Вид наш недостойный,

Чувствуй снова свет Небес,

Повторяй спокойней:

Радости забытые мы еще храним,

Пусть источник юности тухнет каждый миг,

Но Вверху горят они пламенем чудным.

Песня наша древняя, сохрани их лик.

— Действительно, хорошо спето, — сказал Рамачни. — И подходящие слова для дня исцеления.

— Неужели сегодня такой день? — спросил Болуту.

— Это больше, чем я могу обещать, — сказал Рамачни, — но не больше, чем я надеюсь.

Рамачни был норкой. Стройной угольно-черной норкой, с очень белыми клыками и глазами, которые, казалось, увеличивались, когда смотрели на тебя. Как и у всех них, у него были свежие раны. Красный рубец пересекал его грудь, как пояс, там, где был опален мех.

Это было заимствованное тело: Рамачни на самом деле был великим магом из совершенно другого мира, название которого он отказывался говорить. Арунис был его смертельным врагом, и все же именно Арунис неуклюже открыл дверь между мирами, которая позволила Рамачни вернуться всего несколько часов назад, в момент их величайшей нужды. Во время боя он принял облик медведя и отвечал на каждое заклинание Аруниса своим. Но сила Аруниса, хотя и грубая, была безгранична, поскольку у него был Нилстоун. В конце у Рамачни остались силы только для магического щита, который прикрывал их от атак противника, и этот щит едва не сломался. Что осталось от его силы? Он сказал им, что вернется более могущественным, чем когда-либо прежде, и, очевидно, так оно и было. Но он пришел не для того, чтобы сражаться с Нилстоуном. Неужели эта битва истощила его, как схватка на палубе «Чатранда»? Придется ли ему их покинуть, снова?

— Готово, — сказал Герцил, когда над травой поднялась струйка дыма.

— Что хорошего в костре, — сказала Лунджа, солдат-длому, ее лицо все еще было обращено к солнцу, — если у нас нет чего-нибудь, что можно приготовить на нем?

— Даже не упоминай о еде, — сказал Нипс. — Я так проголодался, что мне начинают нравиться эти грибы.

— Мы не должны есть ничего из того, что выращено в этом лесу, — сказал другой длому, мистер Болуту, — Но мне нужно пламя, Лунджа, чтобы простерилизовать наши ножи. — Он многозначительно посмотрел на ногу Пазела. Болуту был ветеринаром — единственным врачом, который у них был.

— Мы что-нибудь приготовим, — сказал Герцил. — Кайер Виспек об этом позаботится.

Воин-жрец улыбнулся. Неда, тоже сфванцкор и его ученица, сделала то же самое.

— Мы едим гусь, — сказала она.

— Ну вот, опять, — сказал старый морпех-турах. Он нахмурился на Неду, его широкий рот был возмущен. — Ты думаешь, что говоришь на арквали? «Мы едим». Как, по-твоему, мы должны тебя понимать?

— Хватит, капрал Мандрик, — сказал Болуту. Но турах не обратил на это никакого внимания.

— Послушай, девочка: мы поедим, когда-нибудь. Мы уже давно ели. Мы бы поели, если бы у нас был хоть треклятый кусочек. Что из этого ты имеешь в виду? На цивилизованном языке ты должна говорить точно.

— Да, — сказала Неда, — мы едим гусь.

Она указала на реку. На дальнем берегу восемь или десять пухлых серых птиц дрейфовали на мелководье. Глаза Кайера Виспека сузились, изучая их. Неда взглянула на Пазела. Переключившись на мзитрини, она сказала:

— Кайер Виспек может ударить камнем по чему угодно. Я видел, как он убивал птиц на лету.

Пазел ответил, на том же языке:

— Ты видела, как он чуть не убил камнем меня, помнишь?

Она посмотрела на него так, как могла смотреть только сестра.

— Нет, — сказала она, — я совсем забыла об этом.

Неда говорила с горьким сарказмом. Много лет назад их мать изменила их обоих с помощью великого, хотя и испорченного, заклинания: единственного, которое она когда-либо применяла, насколько знал Пазел. Заклинание чуть не убило их и вызвало побочные эффекты, которые сохранялись по сей день. Но оно также сделало Пазела знатоком языков и наделило Неду памятью, которая, казалось, не имела границ.

Пазел сомневался, что Неда могла управлять своим Даром лучше, чем он своим. Но он был уверен, что она помнит ту ночь, когда они, наконец, воссоединились, и насилие, разразившееся несколько минут спустя.

— Ты ожидал, что мой мастер тебя убьет? — внезапно спросила она.

— Не знаю, — сказал Пазел. — Да, я полагаю.

— Потому что мы монстры?

— О, Неда...

— Бессердечные существа с их варварским языком, варварскими обычаями. Твои друзья-арквали рассказали тебе об этом всем.

— Следующим ты назовешь арквали меня, — сказал Пазел.

К его удивлению, Неда не попалась на удочку. Она украдкой посмотрела на Ташу, как будто стыдясь самой себя.

— Я и так сказала слишком много, — возразила она. — Мы, из Старой Веры, не говорим против тех, кто лучше нас, и сегодня утром я поклялась в родстве с ней.

— Это же не делает Ташу лучше тебя, так?

Его вопрос только усугубил ситуацию. Неда покраснела.

— Я не смогла бы нанести такой удар, — сказала она.

Гнев Пазела испарился; он поймал себя на том, что жалеет, что не может взять ее за руку. Они покинули дом всего шесть лет назад, но временами Пазелу казалось, что шестьдесят. Неда отправилась в империю Мзитрин и стала воином-жрецом: она больше не была Недой Паткендл; ее звали Неда Играэл, Неда Феникс-Пламя. Но Пазел был захвачен людьми Арквала, другой великой империи Севера, и врагом Мзитрина. Именно Арквал вторгся в их родную страну, разрушив то, что осталось от их семьи. Именно Арквал сделал его смолбоем, низшим видом корабельной прислуги. Именно солдаты Арквала затащили кричащую Неду в сарай.

Стать смолбоем было просто лучшим из тех ужасных решений, которые стояли перед ним. Было неясно, понимала ли Неда этот выбор или могла простить его. Но за последние несколько дней что-то изменилось. В ее взглядах, даже самых острых, стало чуть меньше от сфванцкора и чуть больше от старшей сестры.

— Когда мы выступаем, Герцил? — резко спросил Нипс. — Скажи мне, что это произойдет не раньше, чем завтра.

— Когда — это только один из вопросов, — добавил Большой Скип Сандерлинг, помощник кузнеца с «Чатранда». — Меня больше беспокоит, как. Некоторые из нас не годятся для марша.

— Мы сделаем так, как прикажет Рамачни, — сказал Герцил. — До сих пор вы следовали за мной, но не заблуждайтесь: теперь он наш предводитель.

— Я был бы плохим предводителем, если бы гнал вас без отдыха, — сказал Рамачни. — Нам также нужна еда, и мы с Болуту должны сделать все, что в наших силах, для раненых. И для всех нас остается одна мрачная задача, прежде чем мы отправимся в путь.

— Прошу тебя, пока не говори об этом, — произнес высокий, чистый голос.

Это была Энсил, а Майетт следовала за ней по пятам, спускаясь по сломанной лестнице. При росте в восемь дюймов ни одна из женщин-икшелей не поднималась выше, чем на одну ступеньку, но спускались они с кошачьей грацией, медная кожа сияла на солнце, глаза того же цвета сверкали, как угли. Каждая несла на плече объемистый мешок, сшитый из кусков ткани.

— Мы забрались высоко на стену в поисках завтрака, — сказала Энсил, осторожно опуская свою ношу. — Наверху свирепствует ветер, хотя здесь вы его не чувствуете. Но добыча стоила усилий: эти лакомства, по крайней мере, принесены не из леса.

Люди вздохнули: в мешках лежало двадцать или тридцать яиц. Они были разных размеров и цветов; самые поразительные были идеально круглыми и блестели, как полированная бирюза.

— Там, наверху, странные птицы, — сказала Майетт. — У некоторых когти доходят до середины крыльев, и, держась на них, они могут свисать с края скалы. Другие птицы настолько малы, что сначала мы приняли их за насекомых. На вершине шпиля есть гнезда размером со спасательные шлюпки, сделанные из мха и веток. Мы не видели птиц, которые их построили.

Она кисло посмотрела на лица, склонившиеся над ней:

— Вы, гиганты, конечно, не будете счастливы, пока не сварите эти яйца вкрутую...

Большой Скип схватил яйцо. Откинув голову назад, он расколол скорлупу нижними зубами, высыпал в рот желток и белок и некоторое время молча смаковал то и другое. Затем он сглотнул. Дрожь пробежала по его крупному телу.

— Небесное Древо, это хорошо, — сказал он.

Остальные люди набросились на яйца. Пазел проглотил свою порцию одним глотком; Таша вылизала внутреннюю часть своей скорлупы, как кошка, чистящая тарелку. Энсил ухмыльнулась; Майетт плотно сжала губы.

Однако Болуту не принял участия. Лунджа взяла яйцо и поднесла его к глазам, как бы раздумывая.

— Никогда больше, — наконец сказала она, возвращая его. — Мы проглотили достаточно маленьких солнц, когда служили в армиях Платазкры.

— Маленьких солнц? — спросил Пазел.

— Для нашего народа, — сказал Болуту, — съесть яйцо — это акт большой гордости. Нездоровой гордости, как часто говорил мне отец.

— Сегодня в Бали Адро яйца могут есть только солдаты и члены королевской семьи, — сказала Лунджа. — Мы превратили это в еще одну лесть для Империи. «Со временем мы проглотим само солнце». Если бы я все еще была в Масалыме и должна была бы съесть это яйцо, мне пришлось бы сказать эти глупые слова, иначе меня обвинили бы в нелояльности.

— Это треклятый позор, — сказал Мандрик, облизывая пальцы.

Рамачни не ел и не разговаривал. Его бдительность вскоре дала остальным понять, что «мрачную задачу» нельзя отложить надолго. Они быстро покончили с едой, оставив несколько яиц на потом, и обратили свое внимание на мага.

— Герцил, — спросил он, — Нилстоун в безопасности?

В ответ воин мрачно указал на небольшую горку камней, аккуратно сложенную у стены башни. Сквозь промежутки между камнями Пазел мог видеть Нилстоун, пожирающий свет, чернее-любой-черноты, и чувствовать прикосновение того глубокого, леденящего душу отвращения, которое всегда вызывала в нем эта реликвия.

— У нас есть один прочный мешок, в котором его можно унести, — сказал Герцил, — но сначала я заверну Камень в любую запасную ткань, какую мы сможем найти. Тогда никто не умрет от случайного прикосновения.

Рамачни кивнул.

— Мы покинем это место не раньше завтрашнего дня, — сказал он, — и, признаюсь вам, я не знаю, как это сделать. Идти пешком ужасно опасно: из кратера вообще мало выходов, и большинство существующих отверстий — это ловушки, предназначенные для того, чтобы заманить добычу на лесную подстилку и удержать ее там. Я надеялся, что река вынесет нас на свободу, потому что в какой-то момент она действительно вытекает из леса. Но на реке есть свои опасности, и она извивается, как змея; кроме того, у нас нет плота. Древесина великих деревьев настолько плотна, что тонет, как камень.

— На опушке леса есть молодые сосны, — сказал Кайер Виспек, указывая, — но их мало и они маленькие.

— Увы, есть еще одна неприятность, — сказал Рамачни. — Светлячки не могут с нами пойти.

Крики ужаса.

— Вы не можете говорить это всерьез! — сказал Большой Скип. — Снова отправиться вслепую в этот вонючий лес?

— Я не говорил вслепую, — сказал Рамачни, — только без светлячков. Они хрупкие создания, и я не могу требовать от них большего.

— Рамачни, — сказал Болуту, — вы можете ввести кого-нибудь в нухзат?

Лунджа бросила на него испуганный взгляд. Пазел тоже был поражен: нухзат был экстатическим сон-состоянием народа длому, и, когда он наступал, они проявляли всевозможные странности в поведении и способностях. Но нухзат стал чрезвычайно редким явлением — настолько редким, что большинство длому его боялись.

— Я это делал, — сказал Рамачни, — в далеком прошлом.

— Безумие, — сказала Лунджа.

— Или спасение, — сказал Болуту. — Сержант Лунджа, в Адском Лесу мы оба были в нухзате. Я слышал ваше пение и видел ваши глаза: они были черными, как полночь. Когда факел погас, я обнаружил, что нухзат дал мне что-то вроде обратного зрения. Это было страшно и сбивало с толку, но я мог различить очертания деревьев, грибов, людей. В крайнем случае, мы могли бы связать отряд веревкой, и мы с вами могли бы их возглавить.

— Только в том случае, если нухзат снова преподнесет вам точно такой же подарок, — сказал Рамачни, — а этого никто не может гарантировать. Есть причина, по которой сон-состояние никогда не использовалось в качестве инструмента воинов или атлетов, Болуту. Это по своей природе дикое состояние, своенравная грация. Оно раскрепощает, но не служит добровольно. — Он повернулся к Энсил и Майетт. — Жаль, что мы не поговорили до того, как вы полезли на руины. Немного выше, и вы, возможно, описали бы нам местность ниже по течению.

— Мы можем подняться снова, — сказала Энсил.

Майетт бросила на нее тяжелый взгляд: Говори за себя.

— Благородное предложение, — сказал Рамачни, — но давайте на время перестанем думать о нашем побеге. Время пришло: мы должны сжечь чародея.

Он кивнул на гигантский каменный куб примерно в двадцати ярдах от них: один из строительных камней разрушенной башни. В траве вокруг Пазел разглядел одну иссохшую руку, торчавшую из-за камня. Пальцы высохли и скручивались, как полоски пергамента. Рука, казалось, почти манила его.

— Арунис убит, — сказал Рамачни, — но его смерть открывает путь к опасностям, которых раньше не было. Начнем с того, что он, по-моему, использовал свое искусство, чтобы спрятаться от Макадры.

— Макадра! — воскликнула Лунджа. — Императорская волшебница? Какое отношение имеет к Арунису она?

— Она может выдавать себя за служанку вашего императора, — сказал Рамачни, — но эта волшебница давным-давно стала скорее тем кого охраняют, чем тем, кто охраняет. В любом случае, Макадра Хиндраскорм жаждет Нилстоуна так же сильно, как когда-либо Арунис, и будет искать его всеми своими силами. Хуже того, Макадра может использовать в своей охоте мощь целой империи. На самом деле она и есть Империя Бали Адро, по крайней мере, в том, что касается насилия и интриг. Нам повезло, что мы находимся так далеко от любого города или гарнизона. Но эта дикая местность не сможет долго нас защищать.

— Вот как это бывает, а? — сказал Мандрик. — Мы были охотниками, а теперь стали добычей?

— Будем надеяться, что до этого не дойдет, капрал, — сказал Рамачни. — Не думаю, что сам Нилстоун взывает к какому-либо магу; в противном случае Арунис с гораздо бо́льшей легкостью поднял бы его со дна моря у Призрачного Побережья. Но труп мага — совсем другое дело. Магия вытекает из него так же, как из крови, и благодаря этой магии он сияет, как маяк на вершине холма. Мы должны быстро погасить этот маяк, иначе она узнает о Камне от Аруниса. Возможно, уже слишком поздно.

— Зачем его сжигать? — спросил Дасту, молодой шпион-арквали. — Почему бы не бросить его в реку, и дело с концом?

Пазел посмотрел на Дасту со спокойной, холодной ненавистью. Как и Нипс с Ташей, он когда-то считал более старшего юношу своим другом — до того, как тот раскрыл себя как протеже Сандора Отта, имперского мастера-шпиона. До того, как Дасту предал их и выдал их планы Отту и Роузу. В результате их всех приговорили к смерти как мятежников. Капитан Роуз отменил этот приговор, но не помиловал их — и Пазел сомневался, что кто-либо из них сможет простить Дасту.

— Мы не можем просто бросить тело туда, — сказала Таша. — Это не обычная река. Это путь между мирами.

Дасту пожал плечами:

— Если ты говоришь правду...

— Если? — спросил Пазел. — Черт возьми, Ибьен был прямо рядом со мной. Я видел его — и тут он внезапно исчез. Как лист, унесенный ураганом Рин-знает-куда.

— В том-то и идея, Паткендл, — сказал Дасту. — Арунис просто исчезнет. — Затем он подпрыгнул, словно пораженный внезапной мыслью. — Боги смерти, неужели мы все стали простаками? Нилстоун! Мы можем бросить Нилстоун в Реку Теней! Прямо здесь, этим самым утром. Никто никогда больше его не увидит.

Полная тишина. Дасту переводил взгляд с одного лица на другое.

— В чем теперь дело? — требовательно спросил он. — Разве это не то, чего вы все добивались? Способ выбросить Нилстоун из Алифроса?

— Да, — сказал Герцил, — но не таким образом.

— Однако в его словах есть смысл, — сказал Мандрик. — Вы всегда говорили, что Камень невозможно уничтожить.

— Да, невозможно, — подтвердил Рамачни. — И, действительно, Нилстоун должен быть брошен в Реку Теней — но там, где Река покидает этот мир, а не здесь, где она входит.

— Неужели это настолько важно? — с сомнением спросила Лунджа.

— Критически важно, — кивнул маленький маг. — Этот камень принадлежит миру мертвых. Моя госпожа Эритусма изо всех сил и мудрости старалась отправить его обратно. Она потерпела неудачу, но у нее было представление о том, как это можно сделать — в последние дни перед тем, как Арунис заставил ее спрятаться.

Пазел взглянул на Ташу, но ее взгляд был устремлен куда-то вдаль.

— Мы знаем, какая задача стоит перед нами. Река впадает в царство смерти в том месте, где она покидает Алифрос, и нигде больше. Вот куда мы должны отнести Камень.

— И это место — остров Гуришал, — сказал Дасту. — Но, Рамачни, это невозможно! Гуришал находится на западной окраине империи Мзитрин. Мы стоим у реки в пустоши на дальнем берегу Правящего Моря, раненые, голодные и потерянные.

— В то время как ведьма, которая контролирует всю эту треклятую империю, охотится за Камнем, — вставил с горьким смешком Мандрик. — Мы отвезем Нилстоун в Гуришал! Это хуже, чем нелепо. Это мечта курильщика смерть-дыма.

— Дело еще не безнадежно, — сказал Рамачни, — и, каковы бы ни были шансы, мы должны попытаться.

— Мы уже слышали это раньше, не так ли? — сказал Дасту. — Как раз перед тем, как ты повел нас в бой, и Арунис чуть не содрал с нас кожу заживо. Только теперь шансы стали еще хуже. На побережье нас не ждет никакой корабль, Рамачни. Только враги с Плаз-клинками, которые заставляют их жаждать убийства, и морским оружием, о котором Север никогда и не мечтал. И, клянусь Благословенным Древом, на Гуришале дело обстоит еще хуже. Разве ты не говорил, что Река Теней почти всегда течет глубоко под землей?

— В этом мире — да, — подтвердил Рамачни.

— И что мы будем делать, если так обстоит дело и на Гуришале? Мастер Отт изучал остров в течение сорока лет. Альяш жил там. Ни один из них никогда не говорил ни о какой странной реке, ни о каких вратах в страну смерти. И что, если она зарыта, а? Что, если мы все-таки доберемся туда — чудо из чудес — и обнаружим, что Река течет под милей камня?

— Тогда мы будем копать, — сказал Рамачни, — но мы не будем бросать ни Камень, ни труп колдуна в реку здесь. — Маг говорил тихо, но в его голосе звучала холодная сталь. — Ты бы бросил яд в ручей, Дасту? Это преступление, даже если это ручей, из которого ты сам никогда не будешь пить. Собственно, именно так Нилстоун и попал в Алифрос с самого начала — эгоистичный и неосторожный поступок того, кто хотел только побыстрее от него избавиться. Так началась его долгая история разорения. Вы думаете, наша цель невыполнима? Не верьте этому. Прошлой ночью мы убили Аруниса и положили конец тридцати векам его власти и интриг. Сегодня мы работаем. Завтра мы снова сделаем невозможное.

Но даже сегодняшняя задача обещала быть трудной. Деревья теряли маловато веток, а грибы, хотя и были в изобилии, были слишком влажными, чтобы их можно было сжечь. Герцил запретил кому бы то ни было заходить в лес дальше ближайших деревьев, и на этот раз даже сфванцкоры не были склонны спорить.

Тем не менее, на берегах реки нашлись коряги и палки, и, проявив настойчивость, они развели приличный костер. Герцил и Кайер Виспек подняли обезглавленный труп и тяжело швырнули его поверх костра.

— Отойдите подальше! — сказал Рамачни. — Не вдыхайте дым. Проклятия могут остаться где угодно рядом с трупом.

Костер задрожал; языки пламени, лизавшие тело, приобрели странный темно-красный цвет. Пазел на мгновение забеспокоился, что они не собрали достаточно топлива для выполнения этой задачи, но вскоре стало ясно, что такой опасности не существует. Пламя стало высоким и ненасытным, пожирая труп. Пазел взглянул на Рамачни и увидел, что тот сидит очень неподвижно, лицом к огню с плотно закрытыми глазами-щелочками. Ты ведь помогаешь, так? Значит, ты не совсем опустошен.

Таша подошла к Пазелу и осторожно прислонилась к его боку.

— Гори, — прошептала она, не сводя глаз с трупа.

Он понимал, что она чувствовала. Все началось с Аруниса. Все интриги и большинство смертей связаны с ним. Арунис заставлял марионеток танцевать, даже тех, кто никогда не догадывался, что они марионетки, даже тех, у кого были свои собственные куклы. Пазел знал, что ненавидит Аруниса, но прямо сейчас он не чувствовал ничего, кроме непреодолимого желания довести процесс до конца. Пусть тело превратится в пепел, пепел развеется, мир начнет исцеляться и забудет этого монстра...

На лицах наблюдавших появилось выражение умиротворения. Если зло может умереть, возможно, добро может вырасти. И теперь великий маг вел их, а не нападал. Почему бы им не одержать верх? Впервые за много дней Пазел позволил себе подумать о своих матери и отце, о прежней жизни, о дальней стороне света. Уже не казалось таким абсурдным надеяться, что однажды, где-нибудь, они все смогут быть...

— Голова, — внезапно сказал Рамачни, открывая глаза. — Что стало с головой чародея?

— Я как раз собирался за ней сходить, — сказал Кайер Виспек. — Она лежит там, за камнем.

— Сделай это быстро, — сказал Рамачни, — пока пламя в самом разгаре.

— Я принесу, мастер, — сказала Неда.

Она побежала за большой резной камень. Когда она вернулась мгновение спустя, Пазел понял, что ужас начинается снова.

Предмет в руках Неды не был головой мага. Это был большой желтый гриб, один из немногих, выросших на поляне. Неда держала его на расстоянии вытянутой руки, ее губы скривились в настороженном отвращении. Она уже готовилась бросить его в огонь.

Кайер Виспек схватил ее за руку.

— Ты с ума сошла, девочка? — Он выбил гриб у нее из рук. Неда вскрикнула, потянувшись за ним, и Виспек влепил ей пощечину. — Ты околдована, ты околдована! — закричал он и сам бросился за камень.

— Будь осторожен, Виспек, с тобой может случиться то же самое! — крикнул Герцил, бросаясь за ним.

— Глаза Рина, это прямо там, на земле! — воскликнула Энсил. Она указывала на шлем тураха.

— Не дергайтесь, я ее держу! — крикнул Виспек, возвращаясь. В руке у него была пригоршня травы.

Что-то близкое к панике охватило всю группу. Мир был выведен из равновесия; огонь внезапно угас, и звук, похожий на смех, эхом разнесся по руинам. Пазел обернулся и увидел окровавленную голову в двух шагах от себя. Он бросился к ней, отчаянно зовя остальных, но нет, она была дальше, почти под деревьями. Нипс и Мандрик побежали в разные части леса, указывая на что-то и крича; другие бежали обратно к горящему трупу. В огонь швыряли камни, грибы, комья земли, сорняки, яйца, сапоги.

— Стоять!

Голос Рамачни прорезал хаос, как серп. Отдаленный смех прекратился; мир восстановил равновесие. Маг, выглядевший очень маленьким, стоял рядом с грибом, который Неда принесла в первую очередь.

Группа снова собралась. Рамачни сверкнул белыми зубами:

— Иди сюда, юная сфванцкор, и заканчивай свою работу. Но на этот раз искренне произнеси свою молитву.

Неда заколебалась, одной рукой коснувшись щеки, которую ударил ее мастер.

— Молитву? — спросила она.

— Дитя, — сказал Рамачни, — эта рука слишком близко к твоему рту.

Рука Неды упала как камень. Совершенно выбитая из колеи, она опустилась на колени перед Рамачни, протянула руку к грибу, сжала ее в кулак и выкрикнула несколько слов на мзитрини, языке ее веры.

И вдруг они все увидели ее: изможденную, жестокую, покрытую запекшейся грязью, заляпанную кровью голову. Глаза были закрыты, рот широко раскрыт. И ниже подбородка удивительно аккуратный разрез Таши.

— Молитвы старой веры богаты антидемоническими напевами, — сказал Рамачни, — причем самые старые и неповрежденные из них, песни Тзи-Харука и Лизеридена, были взяты из охранных заклинаний, наложенных в Войне Рассвета. Они почти остыли, эти древние заклинания. Но несколько тлеющих угольков все еще горят.

— Наши молитвы — не заклинания, волшебник, — строго сказал Кайер Виспек.

— И ведро не колодец, — сказал Рамачни, — хотя и служит для подъема колодезной воды.

Раздался резкий скрежет стали о сталь. Герцил обнажил Илдракин, свой черный и древний меч. С большой осторожностью он вонзил кончик лезвия в отрубленную шею и поднял голову с земли.

— Антидемоническими? — спросил он. — Ты хочешь сказать, что Арунис причислял демонов к своим слугам?

— Возможно, — сказал Рамачни, — но Арунис никогда не посвящал себя искусству призыва: в этой дисциплине Макадра всегда его превосходила. Более вероятно, что он уговорил одного или двух демонов поменьше служить ему в обмен на будущие награды. В конце концов, Арунис стремился ни к чему иному, как к божественности, и, в своих лихорадочных исследованиях нескольких миров, нашел своего рода школу, которая именно это и обещала. Он решил покончить с жизнью на Алифросе только по одной причине: потому что это была задача, поставленная перед ним в третьем тысячелетии его учебы. Эту учебу он почти закончил. Освобождение Роя Ночи, а через это и разрушение мира, вместе взятые, составили его последнее, ужасное испытание.

— Его экзамены, — сказал Пазел. — Фулбрич назвал их его экзаменами. Это казалось слишком ужасным, чтобы быть правдой.

— И все же это так, — сказал Рамачни. — Грейсан Фулбрич никогда не мог себе представить такую безнравственность, так же как он не мог себе представить, что выйдет из клятвы верности Арунису. То, чему он стал свидетелем в глубине Леса, оказалось слишком тяжело для его слабой души. Я думаю, он видел лица того бессмертного круга, к которому надеялся присоединиться Арунис. Рука, убившая Фулбрича, была милосердной.

Рука Ибьена, подумал Пазел. Мальчик-длому дал клятву своей матери: никогда не сражаться и даже не носить оружия. Страха было бы недостаточно, чтобы заставить его нарушить клятву, но милосердие, в конце концов, победило. Пазел взглянул на темную реку. Был ли мальчик все еще жив? Неужели его занесло в какой-то странный, неприветливый мир?

— Там должен быть шарф, — внезапно сказала Таша. Когда остальные посмотрели на нее, она сказала: — Вы не могли забыть. Его белый шарф. На «Чатранде» он всегда носил шарф.

Пазел вспомнил потрепанную, поношенную ткань:

— Таша права, он так и не снял эту треклятую штуку. Но я не помню, чтобы видел ее здесь. Кто-нибудь?

Остальные покачали головами. Пазел и Таша беспокойно переглянулись.

— Герцил, — сказал Рамачни, — отнеси голову в огонь. Мы долго трудились ради этого дня.

— Ваша работа еще не закончена.

Все закричали: это заговорила сама голова голосом, похожим на стон ветра. Мертвые глаза распахнулись, мертвые губы скривились в усмешке. Герцил положил обе руки на Илдракин. На кончике меча бугорок из плоти и кости двигался, извивался, с ненавистью глядя на них всех.

— Арунис! — воскликнул Рамачни. — Мы отправили тебя из этого мира! Теперь твое жилище — царство смерти. Иди спокойно; ты знаешь, какие муки уготованы тем, кто этого не сделает.

— Царство смерти не сможет меня удержать, — сказал Арунис. — Слышишь, крысомаг? Мы, члены Высшего Круга, — хозяева смерти, а не ее рабы. Мы варим смерть в своих желудках. Мы плюем смертью, где пожелаем. Ваши собственные смерти я продлю за пределы ваших убогих умов, и каждое мгновение будет симфонией боли.

— У тебя нет другого окна на Алифрос, — сказал Рамачни. — Твое тело уже сожжено; это последнее мерзкое орудие последует за тобой. Плюйся, гадюка! Извергай свои проклятия среди проклятых, ибо они — род, который ты выбрал.

Бледные глаза головы повернулись.

— Ваш маг назвал это победой? — спросил он остальных. — Тогда он солгал. Ибо Эритусма умирает, умирает в теле этой распутной девчонки. — Глаза впились в Ташу. — Вы потерпели неудачу. Она никогда не вернется. И я сделал все, о чем меня просили. Я привел Рой Ночи на Алифрос, и он стерилизует этот мир, как врач стерилизует свои руки перед операцией. Не останется ничего, что ходило бы, дышало или росло бы под солнцем. Подождите и посмотрите, вру ли я, черви. Вам не придется ждать долго.

— Это правда, что мы устали ждать, — сказал Герцил, подходя к огню. Голова извивалась и ревела. Герцил отвел Илдракина назад для броска — и пошатнулся, едва не выронив меч.

Там, где мгновение назад болталась голова, висело насаженное на кол крошечное тельце женщины-икшель. Красивой женщины, корчащейся в агонии. Пазел ничего не мог с собой поделать: он громко заплакал, и еще несколько человек сделали то же самое. Эта женщина — Диадрелу, Дри — была любовницей Герцила и их близким другом. Она погибла несколько месяцев назад. Они отдали ее тело морю.

Мучительный стон вырвался из груди Герцила. Рамачни мгновенно оказался у него на плече и что-то прошептал. Энсил тоже подбежала к Герцилу сбоку и пробежала вдоль руки, которая держала Илдракин. «Опусти ее, опусти ее!» — кричала она сквозь слезы.

— Остановитесь!

Это был голос Дри. Она могла их видеть. В отчаянии она махнула Энсил, чтобы та остановилась. Затем ее взгляд вернулся к Герцилу:

— Арунис... получил помощь... демон-маг. Сатек.

— Сатек! — воскликнули Неда и Кайер Виспек.

Лицо Дри было почти обезумевшим от боли. Она снова посмотрела на Энсила и переключилась на другой язык, перейдя на речь икшеля, недоступную человеческим ушам. Энсил кивнула, безудержно рыдая. Затем Диадрелу положила ладони по обе стороны от Илдракина и обвела их всех взглядом.

— Не сдавайтесь, — сказала она и высвободилась.

Крошечное тельце упало на землю. Герцил сделал выпад, но Рамачни был быстрее. Набросившись на Диадрелу, он вонзил клыки ей в бок и, резко повернувшись всем телом, швырнул ее в огонь. Герцил не издал ни звука, но вздрогнул, как от смертельного удара. Но как только Диадрелу коснулась пламени, она исчезла. На ее месте снова появилась голова чародея, произносящая последнее беззвучное проклятие.

Герцил вышел через камыши на берег реки, держа Энсил на плече. Они сели там, наполовину спрятавшись, и их горестные звуки тихо разнеслись над поляной. Таша заключила Пазела и Нипса в объятия и заплакала. Смолбои оцепенело стояли, держа ее между собой. Пазел не мог точно сказать, куда делись его собственные слезы. Он только знал, как и в то утро на реке, что не может себе их позволить. Ваша работа еще не закончена. Очевидная грязная правда. Друзья погибли, а он все еще стоит на ногах. Готовит следующий ход, следующий удар под дых.

— Это была она, — продолжала повторять Таша. — Это действительно была она.

— Да, — сказал Рамачни. — Арунис, конечно, ее использовал. Но, будучи бесстрашной, она сумела обратить его пытки в нашу пользу. Даже после смерти она не отказалась от борьбы.

Неда и Кайер Виспек стояли, разинув рты. Капрал Мандрик недоверчиво покачал головой. Люди оплакивали икшель не больше, чем собаки своих блох.

Что касается Майетт, то она убежала от них всех вверх по сломанной лестнице. Глаза сухие, мысли черные. Ей было невыносимо думать о том, что они смотрят на нее. С состраданием, может быть, с прощением. Однажды она уже видела, как Герцил сломался в момент смерти Диадрелу — ее настоящей смерти на «Чатранде», которую помогла осуществить Майетт. Она насмехалась над ним, называла козлом, сатиром, сексуальным уродом. Все ради Таликтрума. И все для того, чтобы оправдать крайности, на которые он шел, мессианские фантазии, убийство его соперников, убийство его тети.

Разве ты не знала? Этот вопрос преследовал ее, не давал покоя. Разве ты не знала, что это было ложью, что таким образом Таликтрум оправдывал свое собственное насилие (я ваш избавитель, тот, кому дано видение; я сам себе причина)? Разве ты не видела этого в его жестокости, в его страхе? После каждой встречи с Диадрелу он приходил в ярость по отношению к Майетт, раздевал и насиловал ее, как маньяк, или, хуже всего, сидел, дрожа в одиночестве. Разве ты не знала, что это была ложь? Конечно, конечно. Но она умудрялась этого не знать. Она прятала это знание, черным камнем лежавшее у нее в животе, до того дня, когда сам Таликтрум больше не смог выносить эту ложь.

Наконец-то она поняла, почему он ее бросил. Таликтрум пролил кровь семьи. И каждый взгляд на Майетт напоминал ему об этом поступке. Иначе и быть не могло. Даже если он выживет, и она найдет его где-нибудь в этом огромном, порочном мире — даже тогда это останется между ними. Она карабкалась дальше, не обращая внимания на усиливающийся ветер и скользкие выветренные камни.

Пазел сидел, уставившись в огонь. Он чувствовал запах горящего Аруниса. Его тошнило, и все же он жаждал этого запаха. Никогда не могло быть достаточно доказательств того, что маг умер. Герцил и Энсил все еще сидели на берегу реки. Нипс расхаживал взад-вперед с Ташей, которая была слишком расстроена, чтобы сидеть на месте. Дасту сидел в нескольких ярдах от Пазела, тоже изучая огонь.

— Мукетч, — сказал он, — я хотел бы поблагодарить тебя.

Пазел ошеломленно повернулся к нему:

— Поблагодарить меня?

— За то, что ты сделал на башне. Ты спас нас, ничуть не меньше, чем Таша.

Пазел сглотнул:

— В процессе я убил человека.

Дасту покачал головой:

— Не человека.

Пазел вздохнул и кивнул. Совершенно верно: у тол-ченни никогда не было человеческого разума. Он родился с интеллектом животного, и его родители были такими же. Но его бабушка с дедушкой или прадедушка с прабабушкой: кем они были? Владельцами магазинов в Масалыме? Учителями, может быть? Молодоженами, мечтающими о своих детях?

Некоторые вопросы (много вопросов) лучше всего оставить без ответа.

— Ты научился кое-каким боевым приемам, — сказал Дасту.

Пазел покачал головой:

— Совсем немного, от Таши и Герцила. Я никогда не буду по-настоящему хорош.

Пазел помнил время, когда такой комплимент воспринимался бы как подарок. Когда-то он считал Дасту своим лучшим другом среди смолбоев, после Нипса. Втайне он радовался тому, что Дасту, чистокровный арквали, был свободен от презрения к покоренным расам, которым заражались так многие. Он обожал старшего мальчика. Все обожали: даже те, кто никогда не смотрел на Пазела или Нипса без насмешки.

Затем Дасту выдал их мятеж.

Конечно, они были мятежниками, Пазел и его друзья. Они встретились в темной комнате в недрах «Чатранда», чтобы спланировать свой переворот. Их истинным врагом был Арунис, но не было никакого способа сразиться с ним, не бросив вызов капитану Роузу.

Пазел многозначительно посмотрел на Дасту.

— Ты все еще считаешь, что нас следует повесить? — спросил он.

Дасту отвел взгляд:

— Я верен Арквалу. Я принес присягу моему Императору и Службе.

— Это значит да, верно?

Юноша постарше пожал плечами:

— Не имеет значения, что я думаю. Ни для кого. Питфайр, даже для меня. Послушай, Мукетч: мы должны выбросить Нилстоун в Реку. Только не на Гуришале. Прямо здесь. Я знаю, что Рамачни говорит об отравлении колодца. Но у нас нет выбора, нет другого шанса. И подумай об этом по-другому.

Он зачерпнул две пригоршни земли.

— Предположим, мы отправляемся в Гуришал... как-нибудь. — Он просеял одну пригоршню сквозь пальцы. — Камень остается на Алифросе. Рой растет, мир разрушается. Это произойдет. Какое-то время мы будем бороться, потом потерпим неудачу, и все пойдет прахом. Оглянись вокруг и скажи мне, что я ошибаюсь. Посмотри на нас, Мукетч; посмотри на свою ногу. Подумай о том, где мы находимся.

— Отрицание — смерть, — пробормотал Пазел.

Другой юноша резко поднял голову.

— Это правда Рина. — Он разжал другую руку и посмотрел на песчаную землю. — Но в другом мире, кто может сказать? Может быть, они сильнее, может быть, у них есть великие лорды или волшебники, которые знают, что делать с Нилстоуном. Но мы знаем, что произойдет, если он останется здесь.

— Это все, что мы знаем, — согласился Пазел.

Воодушевленный, Дасту наклонился ближе, понизив голос:

— Болуту категорически против этого, как и маг. Но мы находимся здесь, в этой забытой богами глуши. И в этом есть кое-что хорошее. Ты знаешь, что я имею в виду. Мы превосходим их числом. Нас, людей, больше, чем длому, и если мы знаем, что для нас хорошо, мы можем держаться вместе. Ты понимаешь меня, Мукетч?

Какое-то мгновение Пазел смотрел на него:

— Да, я думаю, что понимаю. И как раз сейчас я вспомнил то, что ты сказал в тот день, когда я спросил, почему ты нас предал. Ты сказал мне поберечь дыхание. Что ничто из того, что я мог бы сказать, не имеет для тебя значения, потому что ты верен своим командирам. Что ж, как и я, и они начинаются с Рамачни. Без него Арунис давным-давно бы нас победил.

— Арунис чуть не убил нас прошлой ночью. Из-за Рамачни.

Пазел покачал головой.

— Несмотря на него. Я не буду тебе помогать, Дасту. И ты не приблизишься к этому гадкому Камню в одиночку. Мы как-нибудь отнесем его в Гуришал. И знаешь, что еще? Ты здесь не просто так. Разве Отт не хвастается тем, что ничего не оставляет на волю случая? Он послал тебя с нами, чтобы помогать нам в этой миссии, а не мешать. Ты собираешься подчиняться ему или нет?

Дасту позволил второй горсти земли высыпаться на землю. Когда его рука опустела, он поднял глаза на Пазела. Его глаза были яркими и обвиняющими:

— Ты все еще этого не понимаешь, ага? Мы здесь в ловушке. Мы умрем в этом месте. Мы чуть не убили самих себя, добираясь сюда, а теперь, черт возьми, похоронены заживо.

Герцил и Энсил вернулись к группе у костра.

— Моя госпожа еще не закончила темное путешествие, — сказала Энсил.

— Не закончила? — спросил Большой Скип. — Что ты имеешь в виду, клянусь Благословенным Древом? Она мертва или нет?

— Ее тело умерло, — сказал Герцил, — но ее духу еще предстоит перейти в царство смерти. Она сдерживает себя, чтобы помочь нам. Все это время она находилась в каком-то странном месте между землями света и тьмы.

— В Агароте, — сказал Рамачни. — Пограничное королевство. Я сам ходил по этим темным холмам, давным-давно, в юности. Многие задерживаются в Агароте, надеясь завершить какое-то дело в этом мире или потому, что боятся следующего.

— Энсил, — спросила Таша, — Дри сказала еще что-нибудь, на своем языке?

— Да, — ответила Энсил. — Она сказала, что он в ярости из-за того, что Эритусма его обманула. — Она взглянула на Пазела. — Ты тоже слышал, так?

Пазел кивнул.

— Она сказала, что Арунис делал все, что мог, чтобы доставить Камень на Гуришал — пока не узнал, что мы можем избавиться от него там, — и что теперь он сделает все, что в его силах, чтобы помешать нам перевезти Нилстоун на этот остров.

Пазел потрясенно посмотрел на Рамачни:

— Он узнал правду здесь, в лесу, верно? Может быть, с помощью Нилстоуна. И Фулбрич подслушал. Но что, если бы он этого не сделал? Что, если бы он умер до того, как мы его нашли? Мы бы понятия не имели, куда отнести Нилстоун. Кредек, у нас вообще не было бы никаких шансов.

— А что, если Фулбрич солгал? — спросила Лунджа.

— Отличный вопрос! — сказал Мандрик. — Этот мальчишка был более жуликоватым, чем какой-нибудь закоулок в Ульсприте. Что, если он решил подшутить над нами в последний раз?

— Я не думаю, что он солгал насчет Гуришала, — сказал Нипс.

Остальные посмотрели на него.

— О да, — сказал Дасту, — твоя знаменитая интуиция. Твой нюх на ложь.

Нипс свирепо посмотрел на Дасту.

— Это не треклятая интуиция, — сказал он. — Подумай об этом хорошенько. Если ты не можешь попасть в мир мертвых из Гуришала, тогда что Дри имела в виду, говоря, что Аруниса обманули?

— Если, если, если! — сказал Дасту. — Если с нами действительно говорил твоя ползучая подруга. Если у нее есть хоть малейшее представление о том, что на самом деле задумал Арунис. Если чародей не сказал Фулбричу, что именно нужно говорить, когда мы его найдем.

— Маг, — спросил Кайер Виспек, поворачиваясь к Рамачни, — теперь, когда тело колдуна сожжено, сколько у него осталось силы?

— В этом мире? — уточнил Рамачни. — Не очень много, надеюсь. Но меня беспокоит пропавший шарф; мы должны еще раз обыскать руины, прежде чем уйдем.

— Есть еще кое-что, — сказала Энсил. — Дри сказала, что Арунис не соврал о Рое.

Глаза Рамачни потемнели:

— Это чистая правда: Рой тянется к смерти и становится сильнее, когда смертей становится много. Ему место в Пограничном Королевстве, где он охраняет великую и последнюю Стену, за которой простирается страна мертвых. Там, где Стена рушится, Рой сдерживает мертвых, чтобы они не хлынули в земли живых и не разорили их. Такова его цель: действительно жизненно важная цель. Но ему никогда не полагалось находиться в мире живых или сталкиваться с живыми существами, и здесь его работа может привести только к катастрофе. Он обрушивается на смерть, обездвиживая души павших. Но когда он обрушится на живых, они тоже умирают — и кормят Рой. Видите ли, цикл может только ускоряться: с каждой смертью Рой будет становиться сильнее. Если мы не избавим мир от Нилстоуна, Рой накроет землю и небо и задушит все живое под своим покровом.

— Но, Рамачни, в этом нет никакого смысла! — сказал Болуту. — Почему Рой должен обладать здесь такой силой? Я прочитал много трактатов по магии, в том числе и ваш собственный. Рой должен быть слаб здесь, в Алифросе, если его сила исходит откуда-то еще.

— Нет, пока Нилстоун остается в этом мире, — сказал маг. — Вы видите темную сферу, Белесар, но Камень — это колотая рана, и именно через эту рану сила Роя перетекает в наш мир.

— Рамачни, куда делся Рой? — спросил Герцил.

— Отправился на поиски смерти, — сказал маг. — Подобно воде, текущей вниз по склону, он направится туда, где смерть сильнее всего: в какой-нибудь несчастливый уголок Алифроса, охваченный чумой, голодом — или войной.

— Война, — сказала Таша. — Все сходится, так? Арунис сделал все, что мог, чтобы развязать войну между Арквалом и Мзитрином. И мы облегчили ему задачу, обе стороны сделали это, со всей нашей жадностью, ненавистью и святой чепухой.

Она многозначительно посмотрела на сфванцкоров. Воцарилась тишина. Север, истерзанная родина людей, появился ненадолго, но болезненно.

— Мне кажется, война уже начинается, — сказала Неда.

— Ну вот, опять ты не то говоришь, — сказал морпех.

Пазел лежал на животе на широком плоском камне, Рамачни прыгнул к нему и лизнул его лодыжку. От прикосновения мага по раненой ноге разлилась прохладная безболезненность; вскоре вся конечность стала тяжелой и далекой. Затем Болуту подошел к нему с ножом, и они заставили Пазела отвернуться. Он не почувствовал прикосновения лезвия, но услышал слабый режущий звук, когда Болуту разрезал умирающую плоть. Испугавшись, что его может стошнить, Пазел заставил себя подумать о чем-нибудь другом.

— Где Майетт?

Болуту нахмурился и посмотрел вверх:

— Она заново взбирается на башню. Энсил планирует отправиться на ее поиски. А теперь не двигайся, дай мне поработать.

Он перевязал ногу Пазела лоскутами ткани, дочиста вымытыми в реке, а Рамачни положил лапу на рану и произнес несколько ласковых слов. Восхитительная прохлада становилась все сильнее, но Рамачни предупредил его, что боль вернется.

— Я бы испугался за твою ногу, если бы этого не произошло, — добавил Болуту.

— Укус заживет, — сказал Рамачни, — но повреждения могут быть нескольких видов. Пасти огонь-троллей — это ужасные ямы, и я не могу сказать, какая мерзость таилась в той, что грызла тебя. Конечно, ты не единственный, кого укусили — Мандрик и Лунджа оба нуждаются в уходе, — но клык, который вонзился тебе в ногу, вошел особенно глубоко. Тебе придется не спускать глаз с этой ноги, много лет.

— Я буду рад, если доживу до таких проблем, — сказал Пазел.

Но слова мага затронули более глубокий страх, камнем лежавший у него под ложечкой.

— Рамачни, — сказал он очень тихо, — Нипс — вот тот, о ком я беспокоюсь.

— Он боится за Марилу и их ребенка, — сказал Болуту.

— Дело не только в этом, Болуту, — сказал Пазел, нервно оглядываясь на остальных членов группы. — Это разум-чума.

Болуту вздрогнул:

— Джатод, я тоже это почувствовал! Острый запах его пота, как от лимонной цедры. Я уже и забыл, на что это похоже.

— Ради счастья Рина, не говорите никому, — взмолился Пазел. — Только Таша знает. Даже сам Нипс не догадался.

— Я знаю о его состоянии, — сказал Рамачни. — Мы можем обсудить это подробнее после того, как ты уснешь.

— Ты можешь его вылечить?

Рамачни вздохнул:

— Пазел, твой друг поддался одному из самых мощных заклинаний, когда либо наложенных на Алифрос. Оно уже разрушило ум каждого человека к югу от Правящего Моря. Сама заклинательница оказалась бессильна его остановить. Прежде чем я попытаюсь сделать то, что не смогла моя госпожа, мне нужна будет помощь. Думаю, ты знаешь, где я надеюсь ее найти.

Пазел взглянул на Ташу. Он глубоко вздохнул.

— Да, знаю, — сказал он, — но ты ошибаешься. От Эритусмы не будет никакой помощи.

— Посмотрим, — мягко сказал Рамачни.

— Мне кажется, ты не понимаешь, — сказал Пазел. — Она не вернулась. Таша по-прежнему остается просто Ташей.

— Она никогда не была просто Ташей, мой мальчик, — сказал Рамачни. — А теперь я должен настоять на том, чтобы ты уснул.

Последнее слово упало на Пазела и... палец сна потушил пламя бодрствования. Пазел едва успел положить голову на камень, как его поглотил сон, блаженный и глубокий. В тишине поляны ему приснился тайфун и «Чатранд», снова мчащийся на север, подгоняемый бешеными ветрами, преследующий или уходящий от погони. Вся команда воссоединилась, как мертвые, так и живые, и капитан Роуз стоял на квартердеке, бушуя и жестикулируя, выкрикивая приказы, проклиная призраков. Пазел мок под проливным дождем, Таша была рядом с ним, ее глаза сверкали, как искры, ее бледная кожа сияла, как в ту ночь, когда они занимались любовью под кедром. И где-то в темноте корабля Пазел чувствовал, как Нилстоун пульсирует, распространяя смерть по кораблю, шторму и миру, как злобный дух, как огромное черное сердце.

Майетт поднялась на триста футов, прежде чем поняла, что не хочет умирать.

Она знала разницу между флиртом со смертью и жаждой смерти — всепоглощающим желанием умереть. Ей было знакомо последнее состояние, и однажды она едва не поддалась ему. Сейчас было по-другому. Желание уничтожить себя ослабевало с каждым ярдом, на который она поднималась.

Однако в тот раз она собиралась умереть всерьез. Запертая в затопленном трюме «Чатранда», пьяная в стельку, с разбитым сердцем. Ее спасла удача: удача и масалымские корабелы. Если бы слив воды с корабля задержали еще на четверть часа, они бы обнаружили, что ее тело закупорило насос.

Триста футов привели ее к самому нижнему слою листьев, где начинался ветер. Она держалась крепко, чувствуя все еще приятное жжение в мышцах, силу в руках, пальцах, лодыжках, которой не мог обладать ни один гигант. Она втиснулась в трещину, которая, подобно обратной молнии, тянулась вверх по стене башни. Странные птицы с криком кружили вокруг нее. Возможно они боялись, что она пришла за тем, что осталось от их выводка.

Альтернативой смерти была эта экспедиция, это пересечение битва-линий. Большую часть путешествия она провела, сражаясь с Энсил, Диадрелу и их друзьями-гигантами. Майетт, как и любой икшель, ненавидела людей, и, небеса знают, для этого была причина. Но основой этой ненависти была верность своему возлюбленному. Она прилипла к Таликтруму, племяннику Диадрелу, до его прихода к власти и осталась верна ему после. Когда он стал провидцем, Майетт спорила с сомневающимися, яростно настаивая на том, что он был именно тем, за кого себя выдавал. Слишком забавно. Все это время спор велся с самой собой.

Она не могла точно определить, когда произошла перемена. После огонь-троллей, конечно, и до катастрофы в лесу. Было ли это в ту ночь, когда ей приснилась смерть ее деда, и она проснулась в слезах, сбитая с толку, почти полминуты не в силах вспомнить, что оставила его целым и невредимым на «Чатранде»? Или когда гиганты оплакивали своих умерших, и ей негде было быть, кроме как прямо там, рядом с ними, наблюдая горе, которое выглядело и звучало для всего мира как горе икшель? Или в ту ночь, когда она увидела, как Таша и Пазел Паткендл ускользнули, чтобы заняться любовью, и последовала за ними, невидимая, конечно, и слегка разочарованная, узнав, что и у ее народа это получалось не лучше, чем у гигантов.

Четыреста футов, и край кратера стал виден. Пронизывающий ветер бушевал вокруг, пробуя ее хватку. Трещина сузилась: Майетт находила все меньше мест, куда можно было втиснуть свое тело, перенести свой вес. Теперь она могла видеть большие лохматые гнезда на вершине башни и одно серое крыло, широко распростертое, греющееся на солнце.

Когда бы это ни произошло, перемена была реальной. Теперь она стояла рядом с Энсил — и, да помогут ей небеса, гигантами. Людьми. Ей придется помнить, что нужно тайно ненавидеть их, напоминать себе о том, кем они были. Или же стать одной из них. Это был выбор Диадрелу и Энсил. Майетт никогда не зайдет так далеко, никогда не рискнет стать символом примирения рас. Но теперь путешествие принадлежало ей, и она отдаст больше, чем они, больше, чем они когда-либо смогут. Оно стало причиной, ради которой стоило жить, а не более медленным и величественным способом умереть.

Она остановилась. Ее мышцы подергивались, пальцы саднили. Она была на высоте ста футов над самым верхним слоем листьев, впервые за много дней видя окружающий мир. Она знала, что спуск отнимет у нее все силы, если она действительно уже не зашла слишком далеко. Ветер хлестал ее, но она не отступит, не увидев того, за чем пришла. Испытывая боль, она прислонилась к стене.

Руины стояли почти точно в центре Леса. На юге темные холмы вплотную подступали к краю кратера. Мерцание отраженного солнечного света отмечало место, где могучая Ансиндра прорезала стену кратера и устремлялась прочь, в глубину ущелья. Над этим ущельем висел туман, а за ним виднелись горы, более низкие, чем холодные вершины, через которые они прошли, но все равно жестокие и неприступные. И к тому же бесконечные: если бы они каким-то образом выбрались из этого леса, у них не было бы другого выбора, кроме как отважиться подняться в эти горы — без проводника, который когда-либо ступал туда, без представления о том, что лежит за их пределами.

Или почти никакого.

Ниже по течению, между горами и морем, есть надежда. Странное сообщение из Васпархавена, Храма Пауков. Она вспомнила о нем с внезапной иронией. Надежда. Может быть, это место где-то там, спрятанное в этом огромном и капризном лабиринте мира. Но что оно такое? Сообщение казалось жестоким — все равно что показать монету нищему, а потом выбросить ее в поле.[3]

Она осторожно повернулась лицом к северу. Там поднимался увенчанный снегом горный хребет, через который они прошли, — темный и массивный. Было удивительно думать, что тропинка змеилась через эти вершины и снова спускалась к городу, где они оставили свой корабль, их единственную реальную надежду на спасение. Не говоря уже о родственниках, братьях и сестрах по клану, ее дедушке... и Таликтруме.

Он был там, в Масалыме. Единственный икшель в этом огромном городе. Ее возлюбленный, изгнавший себя сам. Изгнавший из-за невозможной, удушающей нужды их клана.

Я должна быть с тобой. Я должна тебя разыскать.

Чепуха, конечно. Таликтрум отверг ее, назвал развлечением. Если бы Майетт бросила и корабль, и эту экспедицию, если бы она каким-то образом нашла его в этом огромном темном городе-улье, Таликтрум только назвал бы ее дурой. И был бы прав. Майетт покончила с глупостями: она тоже принимала решения, выбирала сторону. Она выбрала странную судьбу — сражаться бок о бок с гигантами, заклятыми врагами, за абстракцию под названием Алифрос. Но Майетт знала, что́ она и Энсил могли им дать, как навыки икшель могли помочь им всем выжить. Каждый в клане был уверен в своей полезности.

Это была не страсть, не «звездный свет в крови», как говорили поэты, не то блаженство, которое она испытывала, когда Таликтрум был самым лучшим, когда ему удавалось быть любящим и добрым. Но это было хорошо, они были хорошими; даже Герцил простил ее и обнял. Она посмотрела вниз, прикидывая свой спуск.

Затем она нахмурила брови. Что загораживает солнце?

Инстинкт сработал слишком поздно. Рука Майетт метнулась к ножу, но сокол уже был над ней, серые крылья заслонили ее обзор, пронзительный крик разорвал воздух. Когти длиннее ее руки впились в ее плоть.

Она была раздавлена, едва могла дышать. Но когда сокол отлетел от башни, ей удалось переложить нож из наполовину прижатой руки в зубы. Ее мысли взорвались. Она упадет. Она умрет. Она высвободит руку, ударит птицу, овладеет ею, заставит приземлиться. Не сдаваться. Не сдаваться. Когти шевельнулись. Ее рука высвободилась.

Она тут же вонзила нож в лапу сокола. Его реакция была быстрой и яростной, резкий рывок в сторону, и Майетт была отброшена — она, кружась, падала, падала навстречу своей смерти. Солнце кружилось, земля вращалась вокруг нее, стена башни проносилась мимо все быстрее и быстрее, она была мертва, она наверняка была мертва, жизнь, полная похоти, горечи и ярости...

Сокол выхватил ее из воздуха. Майетт почувствовала, как напрягся его черный клюв, когда он вырывался из пике — тяга земли была такой сильной, что у нее кровоточили уши. Затем они поднялись над верхним слоем листьев и полетели на юг, и сокол снова взял ее в свои когти, теперь скользкие от пролитой ею крови. Один глаз, кораллово-красный и блестящий, был устремлен на нее.

— Если ты будешь драться со мной, — отчетливо произнес сокол, — я буду щипать твою руку, пока она не умрет.

Глава 2. ПЛОТЬ, КАМЕНЬ И ДУХ

11 модобрина 941

240-й день из Этерхорда

Могучие — нищие, дитя. Они гремят серебряными кубками на обочине дороги, умоляя о любви.

Народная песня длому

Сандор Отт расхаживал по каюте по кругу. Его движения, как всегда, были плавными, размеренными, предельно точными. Он не произносил неподготовленных слов, не издавал небрежных звуков; его старое, покрытое шрамами лицо выражало только то, что он хотел. Его руки свободно свисали; на поясе ножны с ножом. Пока он расхаживал, его взгляд был прикован к центру круга: к тому месту, где капитан Нилус Ротби Роуз сидел, хмурясь и ерзая, на стуле, едва вмещавшем его тушу.

Глаза капитана были налиты кровью, рыжая борода была неухоженной. Он сидел в своей собственной дневной каюте под пристальным взглядом ассасина. Этот стул он обычно уступал наименее желанному гостю за своим обеденным столом.

Роуз скрестил на груди свои крепкие руки. Сандор Отт продолжал кружить. По какой-то причине он также захватил с собой свой длинный лук — огромный, испачканный, свирепый — и прислонил его рядом с кормовыми галереями. А также несколько стрел. Тренировка по стрельбе? Будет стрелять по чайкам из окна? Роуз почесал затылок, стараясь не выпускать старого убийцу из виду.

Может быть, он никогда и не заговорит. Возможно даже, что его мысли были вовсе не о капитане, сколько бы он ни сверлил его взглядом. Некоторые люди строгали палочки, когда сосредотачивались. Сандор Отт мучил людей, лишал их уверенности, терзал сомнениями.

В пределах досягаемости капитана стоял маленький столик, а на нем — бутыль с вином. Роуз схватил ее и вытащил пробку. Его хватка была слабее, чем год назад: он потерял два пальца в драке с Арунисом. Тогда Роуз наступил на один из них и услышал, как хрустнула костяшка под его ботинком. Ужасны те события, которые возвращались к нему, ощущения, которые он был бессилен забыть.

Он поднял бутыль, затем остановился и вынул изо рта какой-то маленький предмет. Это было стеклянное глазное яблоко, прекрасно выполненное. Желтое и черное, перламутровое и эбеновое дерево, радужная оболочка со стрелками, как у кошки из джунглей. У леопарда, если быть точным: символа Бали Адро, этой империи, которая в два раза больше любимого Оттом Арквала, если уроды-длому сказали правду. Они вручили Роузу чучело леопарда (выгоревшее на солнце, изъеденное молью, глубоко символичное в каком-то смысле, до которого ему не было никакого дела) всего за несколько часов до отплытия корабля из Масалыма. Жест доброй воли — позволить человеку-капитану подержать тушу в течение этих последних часов в порту. Независимо от того, что беспокоит ли это самого капитана. Неважно, что он ненавидит любых кошек, начиная с мерзкой Снираги, которая даже сейчас мурлычет у него под кроватью.

Он выпил; Отт кружил. В шкафу Роуза Джосс Одарт хихикал по поводу современной военно-морской формы.[4]

Монстр. Дурак. Ты ослепил леопарда Масалыма. Так кричали уроды, и, конечно, это было правдой. Первый глаз отвалился, когда он слишком грубо обращался с тушей, фактически ударив ею по верхней палубе; второй он вытащил ложкой. Все это время он думал о Турнирном Плацу, где была заключена в тюрьму его команда и откуда двадцать три человека сбежали одной панической ночью в этот огромный город-муравейник и никогда не вернулись.

Будь проклята твоя душа на веки вечные, Отт! Что бы ты ни собирался делать, приступай к этому!

Роуз сжал глаз в своем потном кулаке. Он выбросил леопарда на берег, когда были отданы швартовы, как того требовала традиция. И они поймали его, эти моряки-длому. Они даже немного приободрились: хвост не коснулся земли, и это означало великолепную удачу. Потом они заметили отсутствие глаз и в ужасе уставились на удаляющийся корабль. Роуз ухмыльнулся и сунул глаз в рот. У него были свои собственные традиции.

Он сохранит его; в маленькой краже была сила. Однажды глаз начнет собирать на себе пыль на его каминной полке, своей неподвижностью заявляя, что это каминная полка в доме без трапов и запаха рассола из трюма, в доме, который никогда не кренился, не шатался и не вертелся колесом; Боги, как же он ненавидел море.

Чушь, чепуха. Лягушка не может ненавидеть грязь, в которой скачет; птица не может ненавидеть воздух. Он устал; ему нужен белок; где, во имя Девяти Ям, Теггац со своим чаем? Он сунул глаз обратно в рот. Лучше оставить его там — пусть постукивает по коренным зубам, изучает язык, следит за словами, прежде чем они покинут его...

— Штаны для верховой езды! — сказал Сандор Отт.

Роуз вдохнул глаз. Его лицо побагровело, зрение затуманилось. Старый убийца ахнул и согнул его пополам; затем последовал ошеломляющий удар между лопаток. Глаз вылетел у Роуза изо рта, и ненавистная кошка, Снирага, погналась за ним и швырнула через всю каюту.

— А теперь сядь.

Роуз не сел. Он думал об авгронгах, Рефеге и Рере. Вполне возможно, что он смог бы заставить огромных существ, используемых для подъем якорей, пробиться сквозь стену турахов, поднять мастера-шпиона и убить его, поломав о чешуйчатое колено. Но что, если вместо этого турахи убьют авгронгов?

— Будь добр, смотри на меня, когда я говорю, — сказал Отт. Капитан уставился в пол. Жизненно важно сопротивляться, жизненно важно отрицать: если он уступит в мелочах, последует нечто большее.

— Сапоги, — прорычал Отт. — Перчатки из оленьей кожи. Запасная пряжка для ремня, пятая часть галлона рома. Порошкообразная сера в твоих носках. Маленький точильный камень для твоего топора. Но штаны, капитан: они рассказывают всю историю целиком. Их перешили в тот же день: кусочки кожаной отделки все еще лежат в корзинке для шитья Оггоск. Ведьма сшила их специально для тебя, с толстыми прокладками на сиденье, чтобы у этой предательской задницы не появились язвы от седла. Ты действительно собирался пойти. Бросить свое судно, свою команду. Сбежать с Герцилом, Паткендлом и Ташей Исик.

— Только до городских ворот, — сказал Роуз. — Только до тех пор, пока бы я не убедился, что мы видели их в последний раз.

— И ради этого ты не давал ведьме спать всю ночь и заставил ее шить штаны?

Роуз тяжело сел.

— Они не идиоты, — сказал он. — Они должны были поверить, что я собираюсь присоединиться к их дурацкому походу.

Сандор Отт перестал расхаживать прямо перед Роузом. Он сунул руку в карман и достал маленькую свинцовую коробочку для таблеток. Он поднес его поближе к лицу капитана.

— Это? — спросил он.

— Сульфиты, — сказал капитан, — от моей подагры.

Отт достал таблетку и с хрустом отправил ее в рот. Потом повернулся и сплюнул на полированный пол.

— Осиное сусло, — сказал он, — от горной болезни. — Взгляд мастера-шпиона стал ледяным. — Ты собирался перейти с ними через горы. Это был вовсе не блеф.

Роуз опустил глаза.

— Это был не блеф, — сказал он.

— Его Превосходительство дал мне широкие полномочия, и я могу наказать тебя смертью, — сказал Отт. — Тебе поручили командование самой важной миссией в истории Арквала, а ты попытался отказаться от нее и сбежать. Это преступное неисполнение долга. Справедливая плата за это — твоя жизнь.

— Мы оба знаем, что ты лжешь, — сказал Роуз. — Император Магад отдал тебя на службу мне, а не наоборот.

— И ты все это время в это верил?

Лицо капитана потемнело.

— Я — Последняя Инстанция на борту, — сказал он.

— Измена сводит на нет такую власть, — сказал Отт. — Тебе лучше сосредоточиться на объяснении причин, по которым я хотел бы сохранить тебе жизнь. Ибо в данный момент, капитан, у меня их нет.

Его рука метнулась вперед и схватила руку капитана. Затем он указал на короткий шрам, заживший, но отчетливо видимый.

— Откуда у тебя это? — спросил он.

— От этой ужасной Снираги, — сказал Роуз, бросив взгляд на кошку.

— Перестань мне врать, ублюдок. Это след от кончика лезвия. Меч, мне кажется. Какой дьявол бросился на тебя с мечом?

— Я говорю тебе, это была кошка. Взгляни на ее когти.

Отт разочарованно покачал головой. Он повернулся, подошел к окнам галереи и раздвинул занавески. Комнату залил серый дневной свет, преломлявшийся сквозь облачную дымку. Была середина утра, но солнце могло находиться где угодно — высоко или низко, на востоке или западе. Они находились на мелководье Правящего Моря, в двух днях пути от Масалыма, они бежали на запад вдоль бесконечной Песчаной Стены. Бежали, спасая свои жизни.

— Наши отношения, — сказал Отт, — отныне должны строиться на новой основе, иначе результатом может стать только смерть. И, говоря о смерти, трое мятежников остаются на свободе среди экипажа. Было бы лучше, если бы от них избавился ты, а не я.

— На данный момент этот вопрос решен, — сказал Роуз. — Я приостановил их наказание. Есть смягчающие факторы.

Отт покачал головой:

— За некоторые преступления нет искупления. Ты их повесишь.

Роуз вскочил на ноги:

— Что ты предлагаешь? Повесить на салинге беременную девушку? Повесить квартирмейстера, который переправил нас через Неллурок живыми?

— Ты сам осудил их, — сказал Отт. — И разве я не слышал, как ты говорил своим офицерам, что они никогда не должны отдавать приказы, которые не желают выполнять? В чем же заключается трудность? Девушка Марила — ничто: безбилетница, которая примкнула к банде Паткендла и раздвинула ноги для одного из них. Навыки Фиффенгурта излишни, пока ты жив. А мистер Драффл — вечно пьяный шут.

— Он утверждает, что был слишком пьян и не понял, что его привели на сборище мятежников, — сказал Роуз.

— Это один из твоих смягчающих факторов? Продолжай, распространи это рассуждение на всю команду. Амнистия для пьяниц. Замаринуй себя, прежде чем оспаривать мой приказ.

Рот Роуза скривился. Мастер-шпион, казалось, разрывался между весельем и возмущением.

— Неужели ты размяк? — требовательно спросил он. — Ты, Нилус Роуз? Человек, на моих глазах душивший Пазела Паткендла в хранилище спиртных напитков? Ты, который отправил лодку с людьми на берег собирать яблоки, а затем уплыл и бросил их при приближении вражеского корабля?

— Мои действия были вынужденными. Ты бы знал, если бы не сидел в тюрьме.

— Но я сидел, Роуз, и, освободившись, расправился с теми, кто заключил меня в тюрьму — и избавил от них корабль.

— Это еще предстоит выяснить.

— Теперь ты занудствуешь, — сказал Отт. — Некоторые ползуны сбежали в Масалым. Других мы убили. Они ушли, нейтрализованы. Именно так человек расправляется с врагами, если только не предпочитает, чтобы расправились с ним.

Он снова выглянул из-за занавески.

— Я помню, как ты выбросил человека из этого окна, — сказал он. — Мистера Эйкена, честного и тихого человека из Компании. Ты сказал, что мог слышать, как крутятся колесики в его голове, и, насколько я знаю, ты говорил правду. Но послушай раз и навсегда, капитан: колеса в твоей голове стучат громко, как точильные камни. Ты меня не обманешь. Я знаю, когда ты симулируешь безумие. Точно так же я знаю, когда твои шаги направляет истинное безумие. Твой план покинуть корабль не был одним из последних случаев. Ты действовал намеренно. Тебе лучше сказать мне почему.

— Иди гнить в Ямы.

Ни малейшей ответной реакции на лице Отта. Он ждал, глядя на море.

— Ты не можешь управлять этим судном, — сказал Роуз. — Элкстем может выбрать курс, а Фиффенгурт поднять паруса, но ни тот, ни другой не справятся с восемью сотнями человек. Кто будет поддерживать их работу как команду, как семью? Хаддисмал, острием копья? Ускинс, который чуть не отправил корабль на дно морское? Ты?

— О какой опасности ты не говорил, капитан?

— Ты знаешь эту опасность, — сказал Роуз. — На Масалым надвигается дьяволица-волшебница, ее корабль битком набит воинами-длому. Макадра, так ее зовут. Соперница Аруниса, та, кто остался на Юге, когда он пересек Правящее Море и принялся учить нас уничтожать друг друга. С твоей квалифицированной помощью, конечно.

— И в чем суть? — спросил Отт.

— Суть в том, ублюдок, что ей нужен этот вонючий Нилстоун, и мы не можем предполагать, что она поверит, когда ей скажут, что Арунис увез его за горы. И, даже если она поверит, она все равно может захотеть этот корабль. Питфайр, возможно, она хочет, чтобы мы, человеческие существа, подверглись пыткам или были разорваны на части. Или захочет нас разводить. Когда-то мы были их рабами и могли бы снова ими стать.

— В чем опасность, Роуз?

— Боги внизу, чувак! Разве этого недостаточно?

— У нас есть прекрасный шанс уйти от преследования, — сказал Отт. — Что-то еще снижает наши шансы. Что-то настолько ужасное, что ты предпочел бы бросить эту семью и с позором сбежать.

Роуз сердито опустил подбородок. Его рот был плотно сжат.

— Ты спрашиваешь себя, какую силу я собираюсь применить, — сказал Сандор Отт. — Это не связано с болью — если, конечно, все не пойдет совсем не так, как надо. Это будет хуже, чем боль. Но ты должен знать, что я никогда не обсуждаю свои методы. Некоторые вещи лучше продемонстрировать, чем описать.

— Беда в том, — сказал Роуз, — что ты мне не поверишь.

— Не твоя забота. Говори правду. От чего ты убегал?

Роуз посмотрел ассасину в глаза.

— Я не убегал от, — сказал он. — Наоборот, я бежал к. Самая страшная опасность — не та, которая преследует нас. Станапет, смолбои и проклятая богами Таша Исик: они правы. Тебе это не нравится, да и мне тоже. Но так уж случилось, что это правда. Нас всех поджарят на медленном огне, весь этот забытый Рином мир, если Арунис найдет способ использовать Камень в бою.

Пока Роуз говорил, Отт стоял спокойно. Но теперь он подошел к двери каюты и приоткрыл ее на дюйм. Там стоял турах, преграждавший вход. Отт махнул рукой, и турах передал ему пару предметов. Маленький стеклянный кувшин и неглубокая миска.

Отт закрыл дверь и вернулся, и Роуз увидела, что в кувшине осталось несколько унций молока. Отт опустился на колени рядом со столом капитана, недалеко от того места, где лежала Снирага, настороженно подергивая хвостом. Он налил молоко в миску и поставил ее на пол. Затем Отт встал, подошел к окну галереи, взял лук и наложил стрелу на тетиву.

— Ты ненавидишь это животное, — сказал он.

Снирага подняла голову, рассматривая предложенное молоко. Глаза Роуза расширились.

— Опусти лук, мастер-шпион, — сказал он.

— Убив ее, я, без сомнения, окажу тебе услугу. Ты столько раз думал о том, чтобы сделать это, но что-то всегда останавливало тебя от того, чтобы действовать импульсивно.

— Ничто не помешает мне отомстить тебе, если ты причинишь вред этому существу.

Впервые за все время Отт улыбнулся:

— Слабоумный. Если бы только я мог позволить тебе попробовать.

Снирага поползла вперед. Прошло много недель с тех пор, как она в последний раз пробовала молоко.

— Говори правду, Роуз. В противном случае ты можешь счесть это предвкушением чего-то гораздо более медленного и жестокого, что я сделаю с твоей любимой ведьмой. Кстати, она твоя тетя или мать? Или ты все еще не уверен?

— Я могу изложить свои мотивы, — сказал Роуз, — но я не могу заставить тебе меня выслушать. Положи лук на место. Это приказ.

— В одном отношении ты прав, — продолжил Отт. — Я не буду тебя убивать. Не раньше, чем миссия будет завершена и Арквал одержит победу.

— Этот день никогда не настанет! — Роуз вскочил со стула, побудив Отта согнуть лук. — Будь ты проклят в самой черной дыре! Забудь о миссии! Это лихорадочный сон. Ложь, которую ты сболтнул своему одурманенному смерть-дымом императору.

— Я не потерплю клеветы на Магада Пятого, — сказал Отт, прицеливаясь.

— Великий Арквал, побежденный Мзитрин, — проревел Роуз. — Все это мусор и гниль. Один из этих чародеев собирается хлопнуть по Камню и сделать из нас колбасу. Из твоего драгоценного императора, из Арквала, Сиззи и всего Забытого Рином Севера. Слепой дурак! Ты солдат на войне муравьев, и по следу идет вонючий муравьед.

— Роуз, — сказал Отт, — ты помнишь, что стал позором? Отстраненный от командования Торговой Семьей Чатранд, разыскиваемый в двадцати портах, живущий на последние подачки своих кредиторов? Знаешь ли ты, какое доверие оказал тебе Его Превосходительство, когда восстановил тебя в звании капитана «Чатранда» и дал номинальное командование этой миссией, о которой ты советуешь мне забыть?

— Посмотрим, насколько мое командование будет номинальным, когда волны достигнут восьмидесяти футов, — крикнул Роуз. — Что касается доверия: опять чушь собачья. Положи лук, Отт. В этой игре никогда нельзя было победить, но без меня вы даже не смогли бы играть. Ты не посмел бы покуситься на Правящее Море — опусти лук, говорю я тебе — без Нилуса Роуза у руля. Я один знаю душу этого сосуда. Только у меня есть разрешение призраков.

— Ты один их видишь.

Роуз напрягся:

— Я капитан этого корабля. Ты — придаток, добавка. Если ты открыто бросишь мне вызов, ты навлечешь анархию на нас всех. Сегодня это так же ясно, как и тогда, когда твой вонючий император...

Лук Отта запел. Раздался кошачий вой (ужасный, сдерживаемый), и Снирага превратился в красный торнадо из меха, клыков и крови. Стрела пригвоздила ее хвост к полу.

Роуз прыгнул на бьющееся в истерике животное. Он мгновенно окрасился кровью от кистей до плеч, но выдернул стрелу. Снирага вылетела из-под него, врезавшись в мебель, раскрасив комнату красной кисточкой своего хвоста. Отт оперся на свой лук и рассмеялся.

Затем вой изменился. Роуз в замешательстве обернулся; Отт подавил смех. Второй крик, уже человеческий, заглушил Снирагу. Он доносился сквозь половицы, голос, которого они не слышали уже несколько месяцев. Особый голос, такой же глубокий, как у капитана, и такой же жестокий, как у Отта.

— ГДЕ ОН? КТО ЕГО ЗАБРАЛ? ВЕРОЛОМНЫЕ ПОДОНКИ, ПАРАЗИТЫ, ТРУПНЫЕ ЧЕРВИ! ОСВОБОДИТЕ МЕНЯ ОТ ЦЕПЕЙ! ВЕРНИТЕ ЕГО МНЕ, СЕЙЧАС ЖЕ!

Рядом с визжавшим человеком начали подниматься другие голоса, кричащие от страха и удивления. Затем возня у двери. Отт бросился к ней и широко распахнул. Сучковатая палка ткнула его в грудь, и леди Оггоск, крошечная и разъяренная, проковыляла в комнату.

— Он мертв, Нилус, вставай! Он мертв, он мертв, он жив!

— Герцогиня... — начал Роуз.

— Она что, сумасшедшая, Роуз? — требовательно спросил Отт. — Кто мертв? Кто кричит внизу?

— Нилус, у тебя руки в крови! — взвизгнула ведьма. — Соберитесь, вы, пара идиотов. Чародей убит, и чары Паткендла разрушены. Хранителем заклинаний все это время был Арунис. Теперь ты понимаешь, Сандор Отт?

Дикий блеск зажегся в глазах мастера-шпиона. Он вылетел из каюты, крича турахам, чтобы они расчистили дорогу. Роуз посмотрел на Оггоск, но под Небесным Древом не было никакой надежды на объяснение, поэтому прежде, чем она заметила Снирагу, он бросился за Оттом. У него было предчувствие беды. Оно нарастало с каждым ревом снизу.

Матросы толпились на верхней палубе; некоторые из них уже знали. Капитан отмахнулся от них, ему нужно было увидеть это прежде, чем он услышит их слова, нужно было увидеть катастрофу своими глазами. Он бросился вниз по широкой Серебряной Лестнице, отшвырнул Теггаца и его чайный сервиз, рявкнул на болванов, которые застыли при виде него, перешагнул прямо через марсового, который упал плашмя, спеша убраться с дороги. Все внизу кричали. Он слышал, как паника клокочет у них в горле. Он выскочил на нижнюю палубу, промчался по изуродованным пожаром отсекам и, наконец, ворвался в хлев.

Великие дьяволы, вот и он.

Огромный, отвратительный мужчина, лет семьдесят, яростно бушевал в центре комнаты, топая босыми ногами в потоке грязи, соломы и свежей крови. В его глазах было больше безумной злобы, чем Роуз видел в любой живой душе. Шаггат Несс, безумный король, самый ненавистный человек в истории Мзитрина. Он запутался в цепях, обмотанных вокруг несокрушимого деревянного пиллерса. Но цепи были надеты для того, чтобы закрепить статую, безжизненное камень, ибо именно таким этот человек был в течение пяти месяцев.

Больше нет. Маг-норка сказал Арунису, что заклинание рассеется только тогда, когда некто на борту «Чатранда» умрет. Если леди Оггоск права, этим некто был сам Арунис. Что произошло? Неужели он умер, пытаясь овладеть Камнем? Могла ли эта банда из детей и мятежников его убить?

Нет времени удивляться. Шаггат жестикулировал, размахивая обеими руками: невредимой правой и мертвой, похожей на пугало-на-палке левой, рукой, которая схватила Нилстоун. Его челюсти были широко раскрыты, его крики невыносимы, бомба, которая продолжала взрываться: Где он, кто его украл, принесите его мне, вы, вши.

Его глаза нашли Роуза. Шаггат метнулся, и пиллерс затрясся.

Сандор Отт потер подбородок. Он стоял с сержантом Хаддисмалом и несколькими другими турахами, быстро совещаясь и глядя на Шаггата, как на бешеного пса. Игнус Чедфеллоу, имперский хирург, тоже был в комнате — он наклонился, чтобы поговорить со старым, сбитым с толку доктором Рейном, чей разинутый от ужаса рот делал его похожим на угря. Капитан шагнул к ним — и с проклятием отскочил в сторону. Шаггат снова бросился на него.

— ПРИНЕСИ МНЕ НИЛСТОУН! ПРИНЕСИ ЕГО! ПРИНЕСИ ЕГО!

— Чудовище... — сказал Сандор Отт.

— Я НАБЬЮ ТВОЙ РОТ СКОРПИОНАМИ И СТЕКЛОМ!

— Послушай...

— Я ОТОРВУ ТВОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО И БРОШУ ЕГО СВОИМ СОБАКАМ!

— Твой палец на ноге.

— ПРИНЕСИ МНЕ... ЧТО?

— Твой палец.

Шаггат посмотрел вниз. И упал в своих цепях, воя, схватившись за ногу единственной живой рукой. Из ступни хлестала кровь: там, где должен был быть большой палец, была открытая рана.

Ундрабаст!

Роуз мгновенно вспомнил, как Нипс Ундрабаст отбил палец ноги статуи Шаггата куском железа. Арунису удалось залечить длинные трещины на каменной руке Шаггата: раны, которые убили бы живого человека. Но он забыл о пальце ноги.

В дверях появился моряк, сжимая в руках медицинскую сумку доктора Чедфеллоу. Хирург и Сандор Отт бросились к мужчине. Чедфеллоу схватил сумку и вытащил сложенную салфетку и маленькую синюю бутылочку. Он с сомнением взглянул на Шаггата.

— Этого будет достаточно, но как именно...

Отт схватил оба предмета, откупорил бутылку и понюхал. Он закашлялся, затем смочил тряпку содержимым бутылки. Доктор отступил, когда комнату наполнил приторный запах спиртных напитков. Шаггат поднял голову — слишком поздно. Отт бросился на огромного мужчину и зажал его подбородок сгибом локтя. Безумный король вырвался, вцепился в него ногтями, прижал к пиллерсу, перекатился поверх него по окровавленному полу. Турахи ринулись вперед, обнажив оружие.

— Стойте!

Голос Отта, громкий во внезапной тишине. Рев Шаггата прекратился. Его руки обмякли, и он опрокинулся навзничь.

Сандор Отт отшвырнул тряпку в сторону.

— Остановите кровь, дураки! — сказал он. Затем тоже рухнул. Во время борьбы его лицо было всего в нескольких дюймах от тряпки.

Холодная рука коснулась локтя Роуза. Леди Оггоск внезапно оказалась рядом, ее меховая шаль была забрызгана кровью, она смотрела на него снизу вверх своими молочно-голубыми глазами.

— Теперь, когда он вернулся, они будут давить на тебя сильнее, чем когда-либо, — сказала она. — Не поддавайся им, Нилус. Ты знаешь, что должно быть сделано.

Роуз изучал двух мужчин у своих ног. Он почувствовал бездонное отвращение. Тайный лидер Арквала и его инструмент. Для всех было бы лучше, если бы они задушили друг друга, если бы этот сон был сном смерти.

Но что сделает Нилус Роуз? Он поклялся своему отцу, что подчинит эти создания своей воле. Но это было всего лишь высокомерие — именно такие разговоры хотел услышать его отец, требовал их услышать. Снова и снова, десятилетие за десятилетием. Долгое, глупое доказательство их силы. Семейная эпопея. Роуз никогда не переставал это писать, хотя даже дурак мог бы сказать, что предпосылка абсурдна.

— Он и раньше был полностью неуравновешенным — или отчасти. Теперь, боюсь, его психика окончательно расстроена.

Доктор Чедфеллоу неуклюже опустился на стул, вглядываясь в лица других сидящих за столом. В кают-компании было прохладно, серо-голубой свет лился из стеклянных планок на потолке. Старый доктор Рейн занял кресло справа от него, поглядывая на Чедфеллоу со смесью ревности и благодарности; только благодаря любезности Чедфеллоу его вообще пригласили.

Фиффенгурт, квартирмейстер, тоже сел, вглядываясь в лица остальных, словно готовясь к драке. Квартирмейстер плохо это воспримет, подумал Роуз, изучая его.

Фиффенгурт выглядел почти стариком. У него были седые бакенбарды и плохой глаз, который беспорядочно крутился в глазнице. Он выглядел встревоженным и более чем немного виноватым. Чедфеллоу, как теперь увидел Роуз, был почти таким же. Союзники Паткендла и компании — даже доктор наконец-то выбрал чью-то сторону. Я должен ожидать худшего от них обоих.

На самом деле никто не выглядел здоровым. Никто, кроме призраков. Трое проскользнули в комнату, когда дверь была приоткрыта. Среди них был капитан Курлстаф, его розовая блузка выцвела, накрашенные губы были цвета человеческих внутренностей. В руках он держал боевой топор, огромный и громоздкий, и с интересом наблюдал за живыми в переполненной кают-компании. Он был единственным из бывших командиров «Чатранда», с кем Роуз время от времени советовался, хотя сегодня старый извращенец просто стоял и пялился.

По крайней мере, у Курлстафа хватило порядочности не саботировать встречу. Капитан Спенглер рылся в шкафчике с картами за головой Роуза. А Маул, свинья, действительно сел в кресло; он сутулился, ерзал и грыз ногти. У этого человека был самый ужасный лицевой тик, который Роуз когда-либо видел; когда это случалось, его лицо сжималось, как губка, а с его древнего парика поднимался слой меловой пудры.

— Сэр? — спросил Чедфеллоу.

Роуз отвернулся от призраков.

— Значит, Шаггат сумасшедший, — сказал он. — Это что, новость, доктор? Вам больше нечего сообщить?

Чедфеллоу осторожно вздохнул.

— Шаггату семьдесят четыре года. И он только что перенес травмы, которые напрягли бы способности любого человека. Прикосновение к Нилстоуну. Убийственный огонь, пробежавший вверх по его руке. Превращение в мертвую статую благодаря Мастер-Слову Пазела, сегодняшнее утреннее обратное превращение. Но больше всего его беспокоит потеря Камня. Заполучить его было навязчивой идеей всей его жизни. Шаггат считает, что его избрали сами боги, и он должен владеть Нилстоуном, наряду с меньшим артефактом, Скипетром Сатека. И, поскольку у него не могло быть никакого ощущения течения времени, пока он был заколдован, он решил, что Камень у него только что забрали. — Чедфеллоу покачал головой. — Сейчас его разум искривлен так, что никакому исцелению не поддается. То, что вы видели, — это, скорее всего, все, что осталось.

Старый доктор Рейн прочистил горло:

— Он проявляет определенное беспокойство, капитан Роуз. То есть он обеспокоен.

Роуз смерил его сердитым взглядом. Старый медик быстро взглянул на Чедфеллоу.

— Я отрезал мертвую руку, — сказал Чедфеллоу. — Он ничего не почувствовал. Ниже запястья конечность была сухой и хрупкой. Удивительно, что она не отломалась во время того борцовского поединка.

— Она не отломалась, потому что я ее не ломал, — сказал Отт. — Что еще?

Чедфеллоу пожал плечами:

— В остальном его тело в порядке. Этот человек — боевой слон. Вы слышали легенду о стреле, которая сломалась у него в груди, наконечник которой так и не был извлечен? Я увидел шрам, я почувствовал твердую шишку своими пальцами. Рана была на два дюйма выше его сердца. В его левом глазном яблоке также есть осколки железа, и есть признаки того, что его ноги покрылись волдырями от хождения по огню или углям. Одним словом, он несокрушим. Только его разум потерпел неудачу, зато полную.

Рейн снова прочистил горло:

— В профессиональных терминах, то есть на правильном языке, медицинском языке...

— Прекрати ерзать, пес! — рявкнул Роуз. Он обращался к капитану Маулу, но Рейн вздрогнул, как от удара.

Хаддисмал нахмурился:

— Шаггат сумасшедший, но он не животное. Добрый доктор преувеличивает.

— Согласен, — сказал Отт. — Вы искажаете собственный диагноз, Чедфеллоу, потому что желаете провала нашему делу. В нарушение вашей врачебной клятвы, не говоря уже о вашей клятве Его Превосходительству.

Чедфеллоу ощетинился.

— Вы сами это видели, — сказал он. — Этот человек бушевал шесть минут, даже не взглянув на свою искалеченную ногу. Он мог истечь кровью и умереть, не заметив раны.

— Скатертью дорога, — сказал мистер Фиффенгурт, не в силах сдержаться.

Сандор Отт перевел взгляд на Фиффенгурта.

— Еще один гордый сын Арквала, — сказал он. — Что случилось со всеми твоими друзьями, предатель?

Больной глаз Фиффенгурта посмотрел в сторону. Но другой был четким и отточенным, и смотрел прямо на Сандора Отта.

— Мои друзья прямо здесь, — сказал он, ударив себя кулаком в грудь. — А где твои, в точности?

Последовало ледяное молчание. Затем Отт сказал:

— У капитана Роуза могут быть свои причины отложить твою казнь...

— Да, — сказал Роуз. — Это морское искусство, и оно не может быть потрачено впустую.

Фиффенгурт не улыбнулся — Роуз не дождался бы от него улыбки, по крайней мере, в этой жизни, — но на его лице отразилась некая мрачная гордость.

— Морское искусство, — сказал Отт, — именно так. И все же это путешествие однажды закончится, Фиффенгурт. И когда ты сойдешь на берег, я тоже сойду. — Он повернулся к остальным за столом. — Что касается Шаггата: истерия редко бывает постоянной. На протяжении всех лет своего правления он был склонен к припадкам. Они составляют часть легенды о его величии.

— Они не могли быть такими, — отважился сказать Элкстем, мастер парусов. — Он никогда не сможет возглавить восстание. Он визжит как недорезанная свинья.

— Сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим еще одну демонстрацию, подобную сегодняшней, — сказал Отт. — Но если увидим... Что ж, доктор, я включил вас в эту миссию не потому, что мне понравилась ваша компания. Вы заслужили большую известность благодаря болезням, но ваши таланты идут дальше, не так ли? До чуда с разговорной лихорадкой у вас была другая специальность. Довольно прибыльная, кстати.

Чедфеллоу вздрогнул.

— Вы ошибаетесь, — сказал он.

Отт с улыбкой приподнял бровь.

Доктор Рейн щелкнул пальцами.

— «Игнус Чедфеллоу, седативные и стимулирующие средства», — сказал он. — Помните, Игнус? Вы дали мне свою визитку на обеде в Медицинской Академии, весной. Она прямо здесь.

Старик порылся в карманах своего поношенного пальто и наконец извлек что-то похожее на мышиное гнездо. Разорвав пушистый комок, он извлек смятый и испачканный квадрат пергамента. Он поднял его, сияя. Чедфеллоу уставился на визитку, не веря своим глазам.

— Этой карточке двадцать шесть лет, — сказал он.

Отт наклонился и выхватил визитку у Рейн. Он прищурился:

— «Соединения, вызывающие спокойствие и умиротворенность ума». Превосходно, доктор; Шаггат в надежных руках. Кроме того, ему не нужен гений убийцы, каким он обладал в юности. Ему нужны только апокалиптический импульс и достаточная согласованность действий, чтобы снова направить своих фанатиков на путь войны.

— А Нилстоун? — спросил Роуз.

Отт покачал головой:

— Нилстоун остался позади. И, несмотря на одержимость Шаггата, проклятая штука никогда не входила в наши планы. В конце концов, она чуть не убила его. Пусть Камень останется здесь, на Юге. Если он действительно стал причиной смерти Аруниса, тем лучше. Наш долг — выполнить задачу, поставленную перед нами Его Превосходительством, со всем достоинством и быстротой.

— Достоинство, — сказал Чедфеллоу.

Он произнес это слово мягко, но в нем все равно чувствовалась горечь всей жизни. Капитан Курлстаф, нарушив молчание, сказал: Мне нравится этот доктор, Роуз. Но мастер-шпион хочет его смерти.

— Придержи свой язык, Отт, — сказал Роуз. — Я привел вас всех сюда не для того, чтобы вы препирались, как смолбои. — Он повернулся к Фиффенгурту и внезапно рявкнул: — Где, во имя Черных Ям, мой первый помощник? Я вызвал своих палубных офицеров или нет?

— Я лично передал ваш приказ Стьюки, капитан, — сказал Фиффенгурт. — Он только проворчал что-то в ответ через свою дверь.

— Ускинс пропустил и полуденную запись в бортовом журнале, сэр, — вставил мистер Фегин, которого недавно повысили в звании до боцмана. — Может быть, он болен?

Роуз посмотрел на врачей, которые пожали плечами.

— Он не приходил в лазарет, — сказал Чедфеллоу.

Ярость капитана была раскаленным углем в его груди.

— Найдите дежурного клерка, мистер Фегин, — сказал он очень тихо. — Скажите ему, чтобы он сообщил мистеру Ускинсу, что, если он не появится здесь в течение трех минут, его привяжут к бизань-мачте с чаном с экскрементами из курятника и не отпустят, пока он его не выпьет. — Он помолчал, затем крикнул: — Идите!

Фегин сорвался с места, как борзая. Капитан положил руки на стол, впиваясь взглядом в лица окружающих его людей.

— Почему корабли тонут? — спросил он их. — Расхлябанность, вот почему. Расхлябанность и лень, а также люди, которые смотрят в другую сторону. Этого никогда не будет, пока я командую этим кораблем.

Он старался не смотреть на Сандора Отта. Но часть его знала, что эти слова обращены к шпиону — напоминание о том, что только Роуз может сделать.

— На нас охотятся, джентльмены, — сказал он. — По всей вероятности, эта волшебница уже добралась до Масалыма и узнала, что мы сбежали. Независимо от того, поймет она или нет, что у нас нет Нилстоуна, она захочет нас захватить — и у нее есть подходящий корабль для этой работы. «Кирисанг», также известный как «Мертвая Голова». Судно ничуть не уступает по размерам «Чатранду» и является военным кораблем до мозга костей. По крайней мере, так утверждал принц Олик. Конечно, я не доверяю ни ему, ни любому другому длому. Но мы сами убедились в огневой мощи Бали Адро.

Он дал им мгновение, чтобы вспомнить ее: ужасающую армаду, которая прошла так близко от них, огромные грязные корабли, удерживаемые вместе магией, ощетинившиеся ужасным оружием.

— А теперь воодушевитесь, ибо Арунис мертв. Леди Оггоск почувствовала это, и возвращение Шаггата к жизни — тому доказательство. Он ушел, Нилстоун исчез, корабль снабжен провизией и отремонтирован. Возможно, вы слышали, что в киле была небольшая трещина...

Они не слышали: Фиффенгурт и Элкстем разинули рты, изо всех сил стараясь сдержаться.

— ...но я уверяю вас, что слухи ложны: ни один мой корабль никогда не коснется Неллурока с поврежденным килем. Нет, «Чатранд» нас не разочарует. Чародей ушел, и даже если остались какие-нибудь ползуны, мы поступим с ними так, как с любыми паразитами.

Короче говоря, джентльмены, мы закончили все дела на Юге. Перед нами последний этап этой миссии. Мы должны найти дорогу в Гуришал. Шаггат должен отправиться к своему племени, чтобы посеять хаос в самом сердце Мзитрина. Только тогда нам позволят вернуться в Арквал и к нашим семьям.

Отт и Хаддисмал выглядели глубоко довольными. Остальные проявляли разную степень замешательства.

— Но, сэр, — сказал Фиффенгурт, — разве не пора высаживать наших людей на Песчаную Стену? Мы говорили об этом только вчера. Людей с зеркалами, чтобы передать сигнал все чисто из Масалыма, когда он поступит.

— Мы никого не будем высаживать на Песчаную Стену, — сказал Роуз.

— Как же тогда, — спросил Чедфеллоу, — мы узнаем, когда Макадра покинула город и каким курсом она направляется?

— Я еще раз говорю, в этом нет необходимости.

— Но я не понимаю, капитан, — сказал Фиффенгурт. — Как мы узнаем, когда будет безопасно вернуться за Пазелом, Ташей и остальными? Может ли леди Оггоск сказать вам и это?

— Оггоск нечего мне не может сказать на этот счет, — ответил Роуз, — потому что мы не собираемся возвращаться.

Взрыв произошел именно так, как он и предвидел. Чедфеллоу и Фиффенгурт поднялись, крича от ярости.

— Вы не посмеете, капитан! — прогремел квартирмейстер. — Оставить их здесь? Как вы можете даже шутить о таких вещах?

— Я не шучу, — сказал Роуз.

— Вы этого не сделаете! — крикнул Чедфеллоу. — Более того, вы не посмеете. Нилстоун...

— ...находится в руках Герцила, — сказал Отт, — или, возможно, тех гвардейцев Масалыма, которые поехали с ним. В любом случае мы ничего не можем с этим поделать. Поверьте, мне очень не хочется оставлять вещь такой мощи невостребованной. Было бы большой радостью преподнести его нашему Императору.

Чедфеллоу сидел, разинув рот. Фиффенгурт был почти не в себе. Он шагнул к Роузу, сжав руки в кулаки. Сержант Хаддисмал, ухмыляясь, просто схватил его за руку. Отт наблюдал за Чедфеллоу с живым любопытством. Ни шпион, ни турах не потрудились встать.

— Это немыслимо, — сказал Чедфеллоу, трясясь от ярости. — Даже для вас, Роуз. Мы отдали вам наше доверие.

— О, доктор, вы бесценны, — засмеялся Сандор Отт. — Вы не давали ничего подобного. Скажите правду, старый человек: вы никогда не ожидали снова их увидеть. Вы знали, что они выбрали изгнание среди рыбоглазых на остаток своих дней — действительно, это был наилучший возможный исход для пылких глупцов, и далеко не самый вероятный. Я не называю вас трусом, сэр. Вы могли бы даже присоединиться к ним, если бы я позволил, потому что вы очень любите свою преступную семью. Но, конечно, я не мог этого допустить. У нас осталось более семисот человек, нуждающихся в уходе, и ни одного врача, кроме вас и этого, этого...

Он неопределенно махнул рукой в сторону Рейна, чьи глаза в замешательстве следили за движением его руки. Отт и Хаддисмал покатились со смеху.

— Краткое правление принца Олика в Масалыме скоро закончится, — сказал Роуз, перекрикивая их. — Макадра, скорее всего, убьет его, если сможет сделать это достаточно тихо. В любом случае, она заменит его одним из своих слуг. Отт прав, доктор: вы с самого начала знали, что мы не вернемся. Как и ваши друзья, сошедшие на берег, в глубине души.

— Вы сами собирались пойти с ними, — сказал Чедфеллоу, сурово глядя на Роуза. — А что, если бы Отт позволил вам присоединиться к экспедиции? Неужели вы бы хоть на мгновение подумали, что, если бы мистер Фиффенгурт принял командование, он бы вас здесь бросил?

— Не Отт помешал мне сойти на берег, — сказал Роуз.

При этих словах Спенглер прекратил свои поиски и сплюнул: Ты лгун, Роуз. Он связал тебя по рукам и ногам. Ты должен пинать этого шпиона, пока его задница не перелетит через поручни.

— Бессмысленные домыслы, — сказал Отт. — Я бы заставил Фиффенгурта плыть дальше, каковы бы ни были его предпочтения. Нет, наше заигрывание с предателями исчерпало себя. Если и было какое-то оправдание их присутствию на борту, то оно заключалось в их попытках помешать Арунису и выгнать его с корабля. Эта работа выполнена, но великая задача Его Превосходительства — нет.

Лицо Фиффенгурта стало таким багровым, что Роуз почти ожидал увидеть, как кровь заливает белки его глаз. Чедфеллоу удерживал его силой. Челюсть доктора была сжата, как будто слова, которые он не осмеливался произнести, застряли у него между зубами. Он глубоко, прерывисто вздохнул.

— Сандор Отт, — сказал он, — вы человек огромных талантов, огромной энергии и силы.

Широко улыбаясь, словно готовясь к грандиозному развлечению, Отт откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

— Вы — олицетворение целеустремленности, — продолжал доктор. — Этого я никогда не стал бы отрицать, хотя и не согласен с вашим выбором верности. Вы могли бы стать очень богатым, даже не покидая Этерхорда; вы могли бы довольствоваться своей службой. Вы этого не сделали. Вы выбрали одну задачу и выполняли ее самоотверженно и с навыками, которых нет ни у одного другого человека на свете. Я говорю все это, потому что хочу, чтобы вы знали: я не ослеплен враждой между нами.

Хаддисмал, казалось, готовился к какому-то едкому замечанию, но Отт погрозил ему пальцем, призывая к молчанию.

— И я прошу только об одном, — продолжал Чедфеллоу. — Я прошу, чтобы вы сами попытались заглянуть за пределы этой ненависти. Император, которому вы служите, давно причисляет меня к числу своих незаменимых слуг. Позвольте мне попросить от его имени... услугу. Пусть люди высадятся на Песчаную Стену и ждут сигнала из Масалыма. Давайте подождем их здесь, как мы и договаривались. Всего две недели — такая небольшая задержка не повредит вашим планам в отношении Шаггата. Давайте посмотрим, уйдет ли Макадра, вернутся ли Пазел и остальные. Теперь, когда Аруниса больше нет, они не являются угрозой для вас. Их можно держать на гауптвахте — до самого Гуришала и за его пределами. Но не оставляй их здесь, чтобы они состарились и умерли среди длому, никогда больше не увидев человеческих лиц.

Улыбка Отта сменилась чем-то более задумчивым. Хаддисмал тоже утратил свой веселый вид.

Роуз, ты должен положить этому конец, сказал Курлстаф. Капитан — ты, а не треклятый шпион. Он должен был бы просить услугу у тебя.

Роуз посмотрел призраку в лицо, но не сказал ни слова.

— Я умоляю вас об этом, мистер Отт, — сказал Чедфеллоу. — Но, что еще более важно, я обращаюсь к идеалисту в вас — верному солдату. Ваша преданность Магаду Пятому — это страсть в вашем сердце, как и любая человеческая преданность. Пазел, Таша, Герцил Станапет — их страсти ничем не отличаются. Считайте их заблудшими, считайте их сумасшедшими, если хотите. Но, посмотрите, у вас с ними есть общее — и это убежденность, сэр, готовность рисковать самой своей жизнью ради того, что вам дороже всего.

Теперь Отт нахмурился. Его брови сдвинулись, и шрамы вокруг глаз на мгновение затерялись среди морщин.

— В опасности не только их жизни, — мягко сказал доктор, — но и их души. Они находятся в стране, пораженной чумой разума. Они все могут превратиться в животных, безмозглых тол-ченни, если мы их бросим. Мистер Отт, неужели вы думаете, что они пошли бы на такой ужасный риск, если бы не верили, что это необходимо? А разве вы не считаете необходимым завоевание Арквалом Мзитрина? Не соглашайтесь с ними сколько угодно — но не осуждайте их таким образом. Поступать так — значит осуждать самого себя.

В комнате воцарилась тишина. Даже Спенглер отвернулся от шкафов, чтобы посмотреть на имперского хирурга. Сам Отт смотрел вниз, на стол. Он моргнул, в его глазах зажегся насмешливый огонек.

— Хорошая речь, доктор, — сказал он. — Ясно, почему Его Превосходительству понадобились ваши дипломатические способности. Но, по-моему, вы упустили ключевую деталь. — Он поднял глаза. — Вы его отец, не так ли? Отец Паткендла. Вы наставляли рога капитану Грегори, пока он был в море.

Тишина. Живые и мертвые были неподвижны. Затем Чедфеллоу, не сводя взгляда с Сандора Отта, сказал:

— Да. И Пазел — мой сын, это правда.

— Вы тоже отец этой девушки? Вы зачали будущего сфванцкора от этой женщины?

— Неда — дочь Грегори, — сухо сказал Чедфеллоу. — Она родилась еще до того, как я познакомился с ним, или с Сутинией Паткендл.

— Вы поступили мудро, не солгав, — сказал Отт. — На этом дискуссия закончилась бы. Но одна вещь все еще ставит меня в тупик, доктор. Зачем лгать мальчику? Кажется, он спросил, не ваш ли он сын, как раз перед тем, как покинуть «Чатранд». И вы отрицали это ему в лицо.