Ни тени стыда. Часть первая

Глава шестая. Королевство грёз.

Блич ожидал увидеть что угодно, но только не это. Десятка три девушек и женщин в небогатых, но ладных и очень, очень скромных платьях сидели при свечах, и внимали небольшому оркестру из детей разного пола семи-одиннадцати лет. Одна девочка выводила аккомпанемент на клавесине, две помогали ей блокфлейтами, а мальчик с шалюмо довершал работу духовых. Ещё один мальчик извлекал звуки из колёсной лиры.

Дети очень старались, но периодически не попадали в такт. В отличие от центрального человека в оркестре, темноволосого мальчугана лет восьми. Он играл на виоле и играл великолепно. Не «для своих лет» великолепно, а просто великолепно.

Привратница отвлекла двух девушек, чтобы они отнесли малышку Лу в одну из комнат, и там позаботились о ней, усадила Блича на свободный стул и ушла, а Блич на несколько минут пропал для всего мира, растворившись в чудесной мелодии, которую легко и изящно выводил маленький виолист.

Когда музыка затихла, он с искренним восхищением присоединился к аплодисментам. Виолист очень галантно поклонился слушателям, пообещал в конце часа порадовать ещё одним шедевром, и превратился в обычного ребёнка, то есть, побежал вместе с остальными оркестрантами играть в специальный детский угол, точнее, похромал — одна нога малыша была заметно короче другой. Там их уже давно ждал десяток ребят помладше.

Только клавесинистка осталась у инструмента. По её лицу было видно, что она очень ревнует успех виолиста, и явно собралась его превзойти.

Под звуки её этюдов, девушки вернулись к столикам. Здесь они играли в карты, кости (благородные, не трактирные варианты этой игры, при этом в качестве ставок использовались не деньги, а стопочки пуговиц), в игры с фишками: «лиса и гуси» и «девять пляшущих парней».

Шахмат, любовь к которым Бличу привил Найрус, не было, видимо, они казались девушкам слишком сложными.

Матери оркестрантов сидели отдельно. Они занимались вышиванием. Время от времени кто-то из малышей подбегал с каким-то вопросом к этому столику, и, получив вместе с ответом конфету, бежал обратно в детский угол.

Когда Блич прислушался к разговорам, то ещё раз не поверил, что среди продажных — ни одного грубого слова или выражения. А уж содержание бесед и вовсе шокировало.

— Как ваш замок, милая Джет? Строится?

— Да, любезная Лейни. Но стройка едва продвигается. Зодчий за такое жалование мог бы и больше времени уделять работе. Намного больше.

— Простите, что вмешиваюсь, дорогие подруги, но мне кажется, что этот негодяй просто пользуется мягкостью твоего характера. Я советую уволить его и взять одного мастера по моей протекции. Наш замок построен двадцать лет назад. Но вокруг донжона, которому уже семь веков. Он так выбивался из архитектурного ансамбля своей суровой древностью...И этот кудесник, представьте, всего за месяц перестроил донжон так, что любо-дорого.

— Ах, я бы воспользовалась без раздумий вашим предложением, но тогда мой горе-зодчий на что будет кормить семью?

— Как вы добры, милая Джет! Как вы добры!

И все разговоры в подобном стиле. Обсуждение несуществующих замков и мужей: герцогов, баронов, графов, просто знатных рыцарей. Но ни у одной не было даже обручального кольца.

Явно не купавшиеся в роскоши девушки то сетовали, что объелись деликатесами, то переживали, подойдёт ли рубиновое колье к шитому золоту платью; рассуждали о сортах вина, которое явно не пили, и думали, в какой банк положить огромные суммы под процент; перебирали названия лавок модной одежды и вспоминали время сшибок на ристалище, и, чудо, каждая успела побыть Королевой Турнира.

Они сумасшедшие, — с ужасом думал Блич, — все до единой. Эта такая шутка Эрет, направить меня в приют для сумасбродок.

Несколько раз мальчика, одетого девочкой, пытались пригласить за один из столиков, задавали кучу вопросов, от того, кто так обкорнал и за какие грехи, до простых и человеческих: как твоё имя, малышка, откуда ты.

Блич молчал, и девушки, спустя какое-то время от него отставали с одинаковым жестом — касание шеи и понимающий кивок.

Подросток догадался, что они намекают на саднящий засос, и думают, что новенькая ещё не отошла от потрясения после встречи с мерзким клиентом. Но вслух никто продажной не назвал. Все обращались к Бличу не просто как к даме, а как к знатной даме.

И тут появилась, наконец, Эрет. Её было сложно узнать в этом не оставлявшем места для развратных мыслей платье. Она походила не на ту Эрет, которую Блич знал, а словно бы это была её сестра, только недавно вышедшая из монастыря в свет.

— О, любезная Эрет, как мы вас давно ждали! За нашим столиком партия не идёт без вашего участия. Что же вас так задержало?

— Милые мои подруги, я принимала гостей из заграницы. Короля Эльсиндаха, и его большую свиту. Они переплыли океан, и это был мой долг оказать приём равный величию нашего славного рода.

Блич готов был заплакать. И она тоже... возможно, это сумасшествие заразно. Какая-то инфекция, которая поражает мозг... Силы Света, он тоже может заразиться!

Блич смочил платок в декоративном фонтанчике и приложил к носу, но быстро понял, что если здесь и, правда, заразный воздух, он уже получил свою порцию.

— Что, красавица, скучаешь?

Голос был мужским. Блич обернулся и увидел человека в сорочке и в купеческих штанах, но с осанкой аристократа. Есть у него золотые шпоры или нет было неясно — на ногах молодого (примерно возраст Виклора Волка) мужчины были тапочки, а не сапоги. Он передвигался маленькими шажками, опираясь на костыль, а одну руку держал на перевязи.

— Вам вредно ходить. Раны могут открыться, — попытался остановить парня мужчина лет пятидесяти с тонким голосом и безбородым лицом.

Этот человек походил на его слугу, но тоже держал осанку аристократа. На его боку висела дорогая сабля, а одна рука точно так же была на перевязи.

Оба недавно пережили тяжёлый бой. И Блич догадался, что это выжившие в сече кавалеры Эрет — она привела их сюда лечить раны.

Сердце кольнула ревность — мальчик знал, какими методами Эрет убеждает помочь. Он смотрел на губы парня и думал, как они целовали тело его возлюбленной; смотрел на его волосы, и представлял, как Эрет перебирала их между пальцев, шепча слова страсти; и краска злости заливала его лицо.

Но раненый истолковал всё по-своему.

— Какие краски, какой влажный взгляд! Красотка... да ты в меня никак влюбилась!

Он взял запястье Блича и, улыбаясь, погладил. Блич выдернул руку, парня это не обидело.

— Да ты ещё и скромница! Наверное, сегодня был первый клиент. Вот почему ты такая тихая, испуганная. Но только зря скрываешь, что я тебе неинтересен. О, как ты вспотела!

Разумеется, Блич вспотел, но не от волнения, а потому что напялил платье прямо на мужскую одежду.

— Сколько тебе? Лет шестнадцать, не больше. Кто тебя так жестоко обстриг? Это настоящее преступление состригать волосы такого чудесного цвета... никогда не видел, они светлее светлого. Какой негодяй изуродовал своими зубами твою шею? У тебя самая чудесная кожа, какую я встречал... Какого ты народа? Никогда не видел такое лицо... Стой, понял! Тебя остригли, потому что заставляют работать с дамами, а не с мужчинами.

— Что? — нарушил молчание Блич. — Разве такое возможно?!

Два потрясения за одну ночь. Вначале Виклор Волк открыл, что не все мужчины любят женщин, теперь Блич узнал, что и среди женщин встречаются оригиналки.

Парень с костылём засмеялся.

— Вот и голосок прорезался. Под стать коже и волосам, правда, немного низковатый, но тебе это только добавляет шарма. Красотка... что ты скажешь, если я открою, что в тебя влюбился с первого взгляда и готов сделать своей женой?

Смешливых интонаций в голосе не слышалось. Он был серьёзен. Это заметил и его спутник с голосом евнуха.

— Ваше высоче... господин, это опрометчивый шаг. Одно дело — спать с продажными, другое...

— Ой, вот ты, прямо, много после той неудачной стрелы, понимаешь, с кем лучше спать, а с кем... Прости, что напомнил. А чем она может быть плохой женой? Общественное осуждение? Плевал я на него. Это братья вынуждены были жениться не на тех, кого любят, а на тех, с кем выгоден политический союз. А я свободен в своём выборе.

— Да вы её знаете три минуты.

— Я, прости, что опять тебе причиняю боль, имел связь с несколькими сотнями женщин к своим двадцати пяти годам. Уж, поверь, чтобы понять, что передо мной именно та девушка, с которой готов обвенчаться, мне достаточно не то, что минуты, а одного взгляда.

— Вы не можете со мной обвенчаться, — сказал Блич, будучи уверен, что если этот флирт продлиться ещё пару минут, он провалится под землю от стыда и смущения. — И, ваш друг или слуга прав. Вы меня совсем не знаете. Боюсь, вы будет очень разочарованы, когда узнаете обо мне всю правду. Очень-очень разочарованы!

Блич легко поклонился и побежал. Тут же споткнулся, запутавшись в юбках (силы Света! Девчонки, вы как в этом ходите?), рывком поднялся, и ушёл, стараясь не оглядываться.

— Ну, ходит она, конечно, как мужланка, — вздохнул кавалер, проводив Блича взглядом. — Больше. Как настоящий мужик. Никогда не видел у девушки такой тяжёлой походки. И... Силы Света, да это же первый случай, когда великий план соблазнения не сработал! Ты здесь не причём, ты играл свою роль на отлично. Она просто не поддалась. Первая не поддалась. Она прелесть!

— Да зачем вам, чтобы они вас любили? — не выдержал воин, уволившийся с любовных войн. — Вы же можете просто заплатить!

— Ты не понимаешь? Если им платить, они не целуются. А без поцелуев это уже так... чистая механика. Кстати, ты узнавал, можно ли вернуть тебе мужское магией?

— Некогда, — ответил мрачно евнух. — Всё сопровождаю одно скучающее высочество в путешествиях.

— Это было последнее, я нагулялся, и, действительно женюсь, — в голосе парня слышалась уже не наигранная решимость.

— Вы не шутите?

— Нет, не шучу. Она отказала мне... Первая не поддалась... Ты разве не видишь, что меня это перевернуло?

— Да у этой курицы стриженой даже ущипнуть не за что!

— Не смей так говорить о ней! У неё нет пышных форм, но есть то, чего не сыщешь у других. Её надо и, правда, добиваться. Решено, она уедет со мной.

— Ваши братья будут в ужасе... ваш отец будет в ужасе.. вы станете притчей во языцех... принц, женатый на продажной девке!

— Я стану примером для остальных, дубина. Я создам прецедент борьбы с предрассудками. Только сумасшедший посчитает их профессию почётной, но я против того, чтобы на них ставили клеймо и отказывали в праве всё забыть и вернуться к нормальной жизни. Всё, господин Умр, славный рыцарь, не смейте больше меня переубеждать.

— Но принц Лар...

— Именно. Я принц, а вы мой вассал, а не нянька.

Умр хотел сказать в ответ что-то гневное, но присмотрелся, чем занята короткостриженная красотка, и не смог удержаться от иронии.

— Боюсь, что её испуг по поводу девушек, которые только дружат с мужчинами, был таким же наигранным, как ваши сказки о любви с первого взгляда.

Принц Лар посмотрел на целующихся за колонной Эрет и Блича, и его лицо скривило от обиды.

— Ах так... ну... ну, так даже интересней... Эрет, ты славная девушка, но я побеждал соперников и посильнее. На ристалище любви со мной никто не смеет ломать копья. Я отобью у тебя её и приведу к алтарю. Но это будет потом, а сейчас... сейчас проводи меня наверх, я должен отлежатся, пережить унижение. Эй, девушки! Пошлите кого-то за вином. Всем вина, самого дорогого, за мой счёт! Сам принц Лар угощает вас.

«Графини», «баронессы» и «герцогини» оценили жест мужчины, который решил поддержать их игру и назвался принцем. Что он на самом деле королевских кровей — им и в голову не приходило.

А что это именно игра, Эрет, нацеловавшись, пыталась убедить за колонной Блича.

— Солнце моё, да никто не сошёл с ума. Не надо никого спасать. Это нам необходимо, понимаешь! Хотя бы пару раз в неделю пожить той жизнью, которой никогда не будет, хотя, бывают и счастливицы. Там, за этими стенами, мы дно общества, презираемы всеми, кроме совсем немногих, настоящих людей, которые знают сочувствие, знают настоящую человечность. Здесь мы другие. Здесь наше «Королевство Грёз». Понимаешь?

Блич ничего не ответил. Но он, действительно, начинал понимать.

Мальчик вспомнил Республику Баржи, а потом, почему-то фразу Секретаря, что взрослым, иногда сказки нужнее, чем детям. Не только сказки. Игры тоже.

— Эрет, я должен повидать тётю...

— Вначале ты должен увидеть меня голой.

— Что?

— Я больше не могу ждать, любимый, да и смысла нет. Ты хотел первый раз романтично, так романтики здесь хоть задницей кушай. Тихо, красиво, в окне деревья шумят, а внизу, вон, даже клавесин играет — в комнате будет слышно.

— Если честно, мне понравилась больше виола. Малыш великолепен! Кто его учил?

— Никто! Сам выучился. Кстати, мы тут не только играем в знатных дам. В «Королевстве Грёз» есть и практические стороны. Например, здесь мы воспитываем детей. Ни в одном дворе наших малышей не примут, другие дети будут избивать их и унижать.

— Не может быть...

— Может. Дети повторяют родителей. Если ребёнок слышит целыми днями грязные слова о какой-то женщине, как, думаешь, он будет относиться к её сыну или дочери? На клавесине играет малышка Ла. Её отец утонул в реке, злые родичи завладели домом и вышвырнули малышку с матерью на улицу. Чтобы прокормить кроху, мать стала одной из нас. Левой рукой Ла иногда промахивается по клавишам, заметил? Однажды ей надоели унижения и кличка «дочь трактирной», и Ла взбунтовалась. В отместку детвора отколошматила всем двором. Так сильно, что пришлось вставлять стеклянный глаз. Теперь Ла живёт в «Королевстве грёз».

— Кошмар!

— Не кошмар. Жизнь, как она есть. А Валли Хромоножка вообще не должен был родиться. Врачи-палачи не дают девушкам борделей рожать. Мать Валли так хотела ребёнка, что скрыла беременность. Она дотянула до очень позднего срока. Но врача-палача это не остановило. Доктор Шанкр, известная среди наших мразь. Он начал делать... есть такая вещь, солевой... когда от плода пытаются избавиться с помощью соляного раствора... Валли всё равно родился, но калекой. И он тоже успел узнать, что такое «сын продажной». Только в «Королевстве грёз» наши дети растут, не зная преследований.

— Наш ребёнок так жить не будет! Он не будет нуждаться в «Королевстве грёз»! Я найду как его защитить!

Эрет грустно вздохнула и с жалостью посмотрела на голубоглазого мальчика, остававшегося мужчиной и в женском платье. Ласково взъерошила его волосы, а потом прижала к груди.

— Блич, что ты несёшь? Какие «наши дети»? Не нужна тебе такая, как я, забудь. Ищи себе нормальную девушку, когда разведёшься с этой своей, супружкой из колыбельки, а меня тебе рано или поздно придётся забыть.

— Никогда. Я люблю тебя. Очень сильно люблю, — глухо сказал Блич.

— Я тебя тоже люблю. И именно поэтому хочу тебе порядочную девушку. Но первый опыт ты получишь со мной. Никому этого не уступлю.

Они прошли в одну из комнат и приоткрыли окно, чтобы был слышен шёпот листвы. Эрет обвила руками шею Блича, и подарила самый свой главный поцелуй из богатой коллекции «любви губами». Подросток чуть не умер от счастья, но Эрет дала понять, что в этой пьесе ещё далеко до финала. С помощью Блича она легко освободилась от платья и сорочки, и Блич пожалел, что приглушил пламя светильника — настолько красивой ему показалась девушка.

Но, видимо, не зря когда-то Эрет иронически интересовалась, а не «Счастливчик» ли переводится его имя.

— ...Нечисть лесная! Да как можно было так напутать с обычным платьем?!

— Извини уж, Эрет, у меня совсем не было опыта. У вас столько всяких застёжек.

— Ладно, не дуй губы. Сейчас ещё раз попробую... Нет, ты поясом плотно зацепился за ткань! Дурацкая мужская привычка носить широкие пояса с кучей всяких железок! И надо ж было додуматься одевать женское прямо на мужское.

— Один раз я оставил свою одежду без присмотра, и, в итоге, стал женатым человеком. Ааа, Эрет, мне больно!

— Всё. Штаны на тебе сидят, как влитые. Только платье резать. Хотя, не вариант — как я тебя тогда обратно выведу?

— Всё. Оставь, Эрет. Мне ещё больно после твоего пыла, и я уже больше не хочу.

— Но твоё тело говорит...

— Душой не хочу, не телом.

Подростку было очень стыдно. Он чувствовал себя полным дураком и, одновременно, умирал от страсти — неприятное сочетание.

Блич хотел было извиниться перед Эрет, но тут увидел их обоих в зеркале и засмеялся. Эрет странно посмотрела на него, потом в зеркало, и захохотала. И, правда, сцена из комедии.

— Блич, мой милый Блич, ты, конечно, не обижайся, в жизни ещё тот победитель, — сказала Эрет, встав с колен и надев сорочку, — но я бы тебя не променяла на сотню успешных и удачливых.

Она завернулась в покрывало и села в скучающую позу.

— Ну, чем займёмся?

— Наверное... я пойду к тёте.

— Она всё ещё в беспамятстве. Не торопись.

— Ну... тогда не знаю... Слушай, а у вас есть шахматы?

Эрет, казалось, сейчас станет плохо от смеха. Но смеялась она искренне и по-доброму, поэтому Блича это не задевало.

— Я сейчас умру... Блич, это.. это неподражаемо... я думала ты предложишь... просто можно кое-чем развлечься и не раздеваясь, а ты... ты с девушкой собрался играть в шахматы.

Эрет утёрла слёзы, которые выступили от смеха, поцеловала Блича и предложила одну популярную у продажных игру.

— Называется «Секрет». Я свой ход уже сделала, показала тебе свой секретный поцелуй. А ты... что ты можешь показать секретного?

Блич задумался.

— Я тебе покажу одну секретную позу.

Не замечая, как похотливо блеснули глаза Эрет, подросток начал возиться с двумя подушками и одеялом.

— Ну... — ничего не поняла Эрет. — И какое в этом дополнительное удовольствие? Ты в какой книге, господин, теоретик любви, прочёл эту идиотскую позу?

— Какая любовь? Эрет... ясно же... это идеальная поза для чтения. Чтения книг. И ты... назвала её идиотской...

Блич убрал ноги с куля из одеяла и поднялся. Вот теперь он был обижен, по-настоящему обижен.

Эрет стало стыдно. Она всё ещё не понимала, в чём удовольствие читать, раскинув руки, сильнее, чем читать сидя. Больше. Она вообще не понимала удовольствия читать. Но сердцем чувствовала, что Блич очень гордился этой своей выдумкой.

— Прости... вот, ещё одна причина, почему нам нужно друг друга забыть.

— Давай... потом поговорим об этом. Мне пора. Замажь следы на шее.

— Хорошо, а ты расскажешь, стеснялась спросить, кто тебе это поставил.

Пришлось рассказать. В конце Эрет заплакала и обняла его.

— Блич, милый... я передумала... мы не должны расставаться. Ты не приспособлен к жизни в нашем мире, раз попадаешь в такие истории. Оставайся в «Королевстве грёз». Живут же здесь другие дети и ничего.

— Нет, Эрет. Я не могу здесь жить. Я уже... не совсем ребёнок. Не бойся за меня. Я не буду приспосабливаться. Я научусь выживать в вашем мире, оставаясь собой.

Блич ушёл к тёте и малышке Лу. Тётя была, действительно, в беспамятстве. Блич сидел рядом, гладил её руки, и вымаливал прощения за беспокойство, которое причинил. Потом попросил у продажных перо, чернила и бумагу.

Я вас всех очень люблю. Простите меня.

И немного подумав, приписал:

И знайте, я не убийца. Я не Безжалостный.

И подпись.

Письмо жене вышло гораздо длиннее. Блич благодарил Лу за мужество, называл самой лучшей женой, обещал вернуться с кучей игрушек. И ещё строго-настрого запретил покидать «Королевство грёз», пока она не услышит, что её папа сел в тюрьму, это может быть опасно.

Но прежде, чем Блич покинул приют продажных, он стал свидетелем одного неприятного события.

* * *

Любому человеку было бы здесь находиться не по себе, но не хирургу, привыкшему к виду крови.

В преддверии свадьбы город был переполнен людьми. Людьми, которые не придерживались веры жёлтых людей, которая запрещает есть мясо, и даже не слышали о такой религии. Поэтому бойни работали круглосуточно.

Мясники не осмелились перечить начальнику Герцогова Ока, но всё равно смотрели осуждающе, когда он положил на окровавленный пол исхудалого мальчонку и велел продолжать забой, не обращая на него внимание. Пришлось наплести басен, что это не ребёнок, а замаскировавшийся с помощью ведьмовского колдовства преступник. И что только так можно вернуть ему истинный облик.

Найрус не рассчитывал, что Морэ выйдет из оцепенения, но, быть может, убийства, которые происходят так близко, да ещё в таком количестве, не позволят бесёнку умереть с голоду. А вдруг он сможет перетянуть в свои мышцы и сердце хоть что-то из чужих смертей? Теоретически должно было сработать.

Олэ, жестокий Олэ, как же ты мог? Родного сына. Я не готов сделать выбор, не готов... да как ты не понимаешь, тварь, что уже сделал этот выбор! Но только вместо быстрой смерти подарил бесёнку медленную и мучительную.

Найрус знал, что начнёт день с визита к Нейку Шансу, но... бумажку с каким текстом он у него будет просить на случай новой встречи с Олэ Меченосцем? Заговор от подонков, от мразей? Нет такой расы. Это просто люди. Такие же, как и все, только намного хуже.

Как, как он мог так обмануться в этом человеке, поверить, что...

И профессор вдруг вспомнил, как Олэ пощадил детей в трактире; какое мужество проявил, защищая их от бойцов Кукушонка; камехт, с которого охотник ушёл едва живой; а с какой лёгкостью тратил он на Блича и Фейли деньги, которые там заработал...

И как бы ни ненавидел Найрус Олэ Меченосца за всё, чему был виновник этот человек, он с тоской понимал, что даже если и есть секретный заговор против полных мразей и законченных подонков, то на особенный урон в битве с нетипичным охотником можно не рассчитывать.

Что-то ускользало в характере мечника. Что-то очень важное, делавшее его в одной ситуации негодяем, в другой благородным и честным человеком.

Найруса кольнуло знакомое чувство досады. С Чумой теней уже не один год профессора преследовало ощущение, что он бродит где-то совсем рядом, буквально в полушаге от разгадки. И здесь то же самое. Вот что-то поймёшь такое в Олэ Меченосце, и всё. Ты знаешь, чего от него ждать, понимаешь, хороший он, в самой своей сути, или там, внутри, само первозданное зло.

— И даже если доведётся мне пройти Долиной Смертной Тени, не убоюсь я зла,— очень медленно произнёс учёный, вспомнив строчку из книги, так интересовавшей Лигера.

Найрус не понимал, что данный текст мог значить, но если прямой призыв не боятся зла, то у начальника Герцогова Ока с этим были большие проблемы. И больше всего Найрус боялся того зла, которое чувствовал в собственной душе.

Один раз он чуть не дал ему волю, да кузен Ти вовремя повис на руках. Что было бы, поддайся Найрус злости и сломай меловой куб с Чумой теней... Лучше не думать. Город бы погиб точно. Целиком. С детьми, хотя и ходили неподтверждённые слухи, что совсем младенцев Чума не трогает, и беременными женщинами. Могло погибнуть и королевство Фаэтон. А быть может, именно с этой вспышки эпидемии начался бы конец человечества.

И не только человечества. Чума мутирует. Есть уже первый заболевший маг. И кто доподлинно знает, что творится за меловыми валами в вымерших королевствах. К каким жутким формам придёт Чума теней, бурля и беснуясь в этом искусственном резервуаре.

Найрус вспомнил всех людей, — не охотников, с ними бы не сдюжил, — а простых фанатиков, которым вскрыл горло скальпелем, пытаясь последний раз встретиться с родными Блича. Он успел услышать просьбу его отца позаботиться о малышах, и пообещал сделать это. Он увидел последние минуты его матери и успел дать ей ту же клятву.

А потом... Найрус стыдился того, что произошло потом.

Как наяву предстала картина. Сохнущая на прутьях одежда, пытающиеся согреться возле костра (хвала Свету, папа научил Блича добывать огонь без кремня и огнива) ребятишки. Оба вымотаны долгим плаванием, но ещё больше страхом и ожиданием.

— Блич, мне страшно. Их нет, почему их никого так долго нет? Их всех убили.

— Нет, Фейли... даже если всех... Найруса не должны были тронуть. Найрус человек. И очень хороший человек.

— Ну, что, заждались, дети? — крикнул Найрус, выйдя из кустов. — Скорее одевайтесь и в лодку. Все ваши вещи я набил в рюкзаки. Про своё тоже не забыл. Не пропадём.

— Папа! Мама! Бабуля с дедулей! Они живы?

— Потом, дети, потом.

В лодке Фейли сразу же заснула, а Блич приставал с вопросами. Поняв, что сегодня Найрус ничего не расскажет про родителей, он пытался узнать хотя бы, а где учёный так долго был. Почему сразу не пришёл в условленное место. Его ранили? Он пробивался с боем?

Найрус уклонялся от ответов и старался не смотреть в сторону Блича. И, наконец, не выдержал и открыл правду:

— Да, я собирался вас бросить! Что? Доволен?! А что ты хотел? Я убил много фанатиков, но когда увидел, как рубятся охотники, струсил. А потом вспомнил... кафедра, лаборатории, престиж, достаток, положение в обществе... и лишиться всего этого... Стать вечным скитальцем даже ради вас с Фейли... Что смотришь? Не смей так смотреть! Я же в итоге здесь, а не в Университете. А мои сомнения — это мои сомнения! Это вам легко, проклятому народу Теней, вы не предаёте, потому что такими родились, а нам приходиться идти к чистоте через грязь. Не чью-то чужую, а свою собственную!

Блич хотел что-то сказать, но профессор вовремя заметил бегущего по берегу мужчину-тень и преследующего его знаменитыми прыжками в полсотни футов пятидесятника. Он сбил Блича на дно лодки и накрыл вместе с Фейли плащом.

Охотник убил мужчину теневой саблей и встал на корточки. Мерзко захихикал, щёлкнув по отрубленной голове, и Найрус узнал его. Сволочь, зарубившая мать ребятишек, прежде надругавшись над ней. Профессор пытался спасти женщине жизнь, но рана была слишком глубока. Отец Блича и Фейли тоже пал от руки этого пятидесятника.

Охотник выпрямился, посмотрел на реку и сразу заметил одинокую лодку. Разделавшись с мамой Блича и Фейли, пятидесятник ушёл, не оборачиваясь, поэтому не мог узнать профессора, пытавшегося помочь раненой, но всё равно рисковать не стоило.

— Смерть народу Теней! Стой, Чума теней! Во имя человечества! — вынужден был крикнуть Найрус и для убедительности зааплодировал. — Отличный удар, дружище! Я, как зритель, был в полном восторге.

Пятидесятник улыбнулся и отсалютовал оружием.

Найрус, когда пятидесятник скрылся, снял с детей плащ и... оба ребёнка уже спали.

Блич никогда не вспоминал этот разговор, и Найрус очень надеялся, что он про него забыл. Или, проснувшись, принял за страшный сон.

Невилл своим появлением напомнил профессору очень важную вещь. Что он тоже не святой. И полный боли за Гулле и Фейли, и ненависти к ночной армии, ведь готов был действовать примерно так же. В голове уже носились планы пыток, какие опытный хирург может применить к заключённым, чтобы навели на логово атаманов.

И вот появился Невилл и показал, как это выглядит со стороны. И Найрус уже больше не собирался переходить все грани ради самых праведных дел. И знал, что обязательно постарается остановить в бесчинствах Невилла.

Время до рассвета ещё оставалось. Он мог оставить Морэ и уйти отсыпаться домой. Но... но лучше уж здесь. Да, среди кошмара работающей бойни. Всё одно лучше, чем в доме, который не смог уберечь.

Найрус заснул. Брызги крови иногда попадали ему на лицо, но он не просыпался. Лишь бормотал:

— И даже если доведётся мне пройти Долиной Смертной Тени... даже если доведётся... пройти... Долиной Смертной Тени...

Бойня была настоящим царством смерти. Смерть витала здесь повсюду.

— Фейли, — прошептал бесёнок, и пальцы на его руках начали подрагивать, а щёки розоветь.

Маленькими глоточками, через чужие убийства, но мальчик пил эту смерть. Смерть, которая ему давала жизнь.

— Нет... не погибель моя... это просто судьба... приготовила мне трапезу... трапезу из врагов моих, — продолжал цитировать во сне Найрус древнюю книгу.

* * *

Связанного мужчину с мешком на голове привели два юноши — один в фартуке кожевника, второй с воровским поясом, подросшие сыновья продажных. Когда они стянули мешок, Блич увидел некрасивое лицо, перекошенное от злобы.

— Всё. Он ваш, — сказали парни, тепло попрощались с теми женщинами, которые были их матерями, сказали «до свидания» остальным и ушли.

— Эй, шкуры продажные! — с вызовом крикнул мужчина. — Что-то хотите мне сказать?

— Господин Серре Чернеш, основатель движения «Нравственность», вы ли это или мы ошиблись? — ледяным тоном спросила привратница.

— Да, это я. Ломаем жизни — рушим судьбы. Кто-то против?

Он засмеялся.

— Чернеш, ваше движение, мы знаем, находит девушек, которые раньше были одними из нас, и рассказывает правду об их прошлом мужьям. Ваше ли движение ещё и соблазняет честных девушек вступить на наш путь? Обещая за одну ночь немыслимые богатства, а потом, когда девушка соблазняется, вы публикуете согласие с её подписью на всех столбах.

— Спасибо за напоминание о моих подвигах.

— Вы и, правда, считаете это подвигами?

— Конечно. Мир погряз в безнравственности! Порядочные девушки остались только в дворянских семьях, а женщин простолюдья захватила философия продажных. Думаете, я вас боюсь? Ха, много будет чести, чтобы я боялся продажных шкур! Нет, мы никому не позволим вести себя безнравственно! Мы сломаем всем вам жизнь!

Одна из девушек не выдержала и ударила мужчину в пах. Мужчина упал, девушка вцепилась ему в волосы и зашипела:

— Мне всего девятнадцать, гнидёныш, а я уже никогда не смогу родить после врачей борделя. Три года назад вы предложили мне бриллиант размером с кулак! Я устояла перед золотом, но бриллиант... и всё, все дороги закрыты. Только в продажные. Навсегда. Да, я поддалась! Я оступилась! Но ты разве сам никогда не оступался? От моего греха кто-то умер? Так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!

Мужчина попытался встать, но получил в затылок каблуком от другой девушки.

— Мой маленький брат умирал от болезни! Я молила Свет о любой возможности его спасти. И тут вы... в итоге денег нет, брат умирает, а я опозорена. И только одна дорога. В продажные. Да, это плохо спать за деньги даже ради маленького брата. Но я никого не убила, так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!

Жертвами движения «Нравственность» оказались шесть девушек. Они били Серре ногами, грубо ругаясь, словно и не изображали только что графинь и баронесс, и рассказывали свои истории. Где стоило один раз оступиться, и суд моралистов приговорил страдать вечно.

«...кто-то умер? Так какое ты имел право уничтожать мою жизнь?!..» звучало рефреном в их обвинениях.

Наконец, настал черёд главного преступления Серре Чернеша.

-...Но вы всё равно открыли графу правду. Позаботились предоставить все доказательства. И граф зарубил в гневе женщину мечом и их маленького сына, ибо не верил, что мальчик от него. А потом... потом повесился сам. Их старшая дочь сошла с ума и умерла от нервной горячки. Его мать не перенесла всего этого и умерла от сердца. А лучший друг, напившись с горя, затеял драку, убил троих, и был казнён мечом правосудия. Младший брат вашей жертвы, когда понял, на какие деньги его сестра когда-то выучила, выпил яда. Итого, — привратница подняла ладони, растопырив пальцы, — десять смертей. И все на вашей совести. Вам... вам совсем не стыдно?

— Ой, вот только от тех, кто спит за деньги, я не слушал про стыд, — опять засмеялся Чернеш. — Пусть стыдится продажная, которая столько лет обманывала графскую семью, а не тот, кто вскрыл её обман!

Всё это было так чудовищно, что Блич отказывался верить, что мужчина сознательно ломал жизнь абсолютно незнакомого человека, ломал просто так, из собственного удовольствия и извращённого чувства справедливости. Быть может, на нём какой-то обет? И он был просто вынужден или молчать или говорить как есть.

— Вам задали этот вопрос? Граф подошёл к вам и задал этот вопрос?

— Шкура стриженая, ты чего городишь? У графа не было никаких подозрений... Задал вопрос... Да я месяц добивался внимания графа, чтобы всё ему рассказать. Дважды он даже слушать не захотел. Только на третий получилось попасть к нему на приём.

— И вы... вам что... кто-то платит за это?

— Шкура мыслит как шкура. Не всё в этом мире решается за деньги. Нет, мы несём нравственность в массы абсолютно бескорыстно.

— То есть... вы... вы тратили своё собственное время, свои личные деньги... и всё это для того... чтобы уничтожать жизни ничего вам плохого не сделавших, абсолютно незнакомых девушек?!

С большим трудом, но Блич, как ему казалось, научился понимать людей. Видеть или хотя бы предполагать мотивы даже последних подонков этой расы. В каморке Бия вся его стройная система дала сильный крен, а сейчас и вовсе полетела в тартарары. Блич опять вернулся к тому, с чего начал. Страшный, чудовищный в своей злобе мир, и не понимающий его мальчик-тень. И самое зловещее: абсолютная бессмысленность этой злобы. Незнакомых людей... совсем незнакомых... не святых, но и не творивших убийства и насилие... своё время, свои деньги и всё только ради того, чтоб другому не было счастья?

— Зачем? Зачем? Что с вашей расой? — не замечая ничего вокруг, Блич смотрел в пустоту и тёр с силой виски. — Ведь сказано же во всех добрых книгах: если хоть мизинчик торчит из болота, хватай, помоги выбраться... а здесь... он даже не толкает в болото, он роет его сам, наполняет трясиной и приглашает пройтись.

— А эта стриженая у вас что, дурочка? — насмешливо спросил Чернеш и загоготал.

Помогла вернуться Бличу в реальность Эрет. Она просто поцеловала его и прижала к себе. Мальчик припал щекой к её высокой груди, как к святыне. Тепло девичьего тела согрело закоченевшую душу, и подросток улыбнулся.

Они просто разные, эти люди. Мы тоже разные, но не настолько. Люди разные совсем-совсем. Есть такие, как эта мразь, которой нет оправданий. А есть такие, как Эрет.

— Фу! Как вам не стыдно! Девочка с девочкой милуется! Ну, ничего, добьём шкур, возьмёмся и за таких как вы оригиналок. Всех научим нравственности!

— Ни слова о нравственности! — вспылила привратница. — На нас много грехов, а у кого их нет, но на большинстве нет крови. А на тебе кровь десяти человек! И сотни покалеченных жизней. Ты не увидишь рассвета, Чернеш, так что, зря скалишься.

Кажется, до Чернеша дошло, что избиением не ограничиться. И тут он заметил одно лицо мужского пола, и решил, что в нём спасение.

— Сударь! Не знаю кто вы, но вы мужчина, как и я, и неужели вы дадите этим продажным...

— Не смей! — перебил принц Лар, брезгливо скривив губы. — Не смей называть себя мужчиной. Ты выбрал в противники женщин, и воевал с ними с неистовством взбесившейся росомахи. Как по мне, так ты не мужчина. Я — слушать музыку. Мне даже противно смотреть на тебя. Бедный граф... что будет с его страной, когда это новость... Лучше не думать.

Принц, прихрамывая, ушёл. За ним потянулись девушки. Остались только те шесть, которым движение «Нравственность» изуродовало жизнь. Привратница увела Блича и Эрет в свою пристройку и там общими усилиями они избавили мальчика от платья.

— Мог бы и разорвать, я бы не обиделась. Всё равно хотела от него избавиться — там что-то с застёжками, его сложно снимать. Оно дармовое — по карману потеря не ударит.

Блич грустно вздохнул, Эрет развела руками.

— Те девушки... они увидят меня... поймут, что Эрет нарушила правила, привела своего парня.

— Ой, мальчик. Им сейчас не до этого, — махнула рукой привратница и зачем-то сложила в платок несколько кастетов, щипцы, хирургическую пилу и садовые ножницы.

Она улыбалась, словно собиралась на бал, но глаза её жестоко блестели.

— Мы тут закончим одну беседу о нравственности и бесстыдстве. Прошу тебя, мальчик, не оглядывайся, не смотри, что мы будем делать.

Блич охотно поверил, что ему не стоит этого видеть, и, поцеловав Эрет, убежал, не оглядываясь.

Привратница вышла к девушкам, и они стали обнажаться. Чернеш сразу осклабился.

— Шкуры они и есть шкуры. Ругались, плевались, а потом всё равно потекли. Ладно, порадую вас. Развязывайте.

— Не мечтай. Это будет для тебя ночь большой боли, но не боли удовольствия, — сказала привратница, тоже сняв платье и сорочку. — Просто мы не купаемся в роскоши, как мнится таким вот ханжам. У нас мало одежды, а кровь тяжело отстирывается.

Она стала раздавать содержимое платка. Чернеш попятился.

— Жаль, что не успел... протолкнуть закон Очищения. Но ничего, за мной придут другие.

Девушки заинтересовались, что за закон. Чернеш со смелостью обречённого поведал, что его организация хотела предложить герцогу принять правило пожизненной стерилизации с помощью колдовства, оплату услуг волшебников возьмёт на себя «Нравственность», всех продажных и ещё нескольких категорий подданных.

— Ничего личного, мои милые шкурки. Просто надо улучшать человеческую породу. Только достойные люди достойны иметь потомство. А если пьяный нищий оседлает пьяную шкуру, то какую пользу обществу принесёт получившийся ублюдок?

— Что?! — хором крикнули девушки.

Они подтащили Чернеша к стене и заставили слушать звук виолы — Хромоножка начал новый концерт, в этот раз сольный.

— Ты слышишь, как играет сын продажной и нищего пьяницы? Слышишь?! Найди сына порядочной женщины и уважаемого человека, который так хорошо знает виолу!

Звуки были, действительно, чарующие, и даже такой злодей, как Чернеш не мог не прочувствовать этого.

— Как?! Сын... сын такой... как вы....

И тогда, это было видно по его лицу, к Чернешу пришло запоздалое... нет, ещё не раскаяние, но уже сомнение в собственной правоте, уверенности, что есть порядочные люди, которым можно всё, и безнравственные, с которыми можно всё. С этого сомнения у подобных моралистов начинается дорога к очищению. Но только времени пройти этот путь Чернешу уже никто не собирался давать.

Кастет по рёбрам заставил Чернеша упасть на колени, а затем садовые ножницы сомкнулись на его ухе.

— Ааа!

Девушки заткнули ему рот кляпом, чтобы он не испугал детей, не привлёк их внимание к окнам, и продолжили наказание.

Чернеш умирал медленно и мучительно. Умирал очень некрасиво под самую красивую мелодию, которую только можно извлечь из виолы.

Когда трава под окнами побурела, а Чернеш затих, привратница свистом позвала бродячих собак, обитавших в парке, и они набросились на изуродованное тело.

А девушки, смыв кровь, оделись, и вернулись в «Королевство грёз». И, словно ничего и не произошло, играли в карты и обсуждали изысканным языком архитектуру несуществующих замков и выдуманные приёмы у королей.