Ни тени стыда. Часть первая

Глава шестнадцатая. Гарантия.

Столб дыма и переполох в лагере противника объяснили защитникам Восточного Барта, почему утро началось не с привычного обстрела из Большой Лу, — так они прозвали главную катапульту противника. И ещё до того, как из тумана показались герои рискованной вылазки, было понятно, кто её совершил.

— Проклятые мальчишки! Я же приказал никому не покидать стены! — рявкнул комендант Самар. — Никакой дисциплины! Опять их выходки.

— Однако каждая приносит неоценимую пользу делу обороны города, — заметил его первый помощник.

— Они — дурной пример, — не согласился Самар. — А если все начнут поступать так же?

— Не начнут. Такой безумной храбростью невозможно заразиться. Подобные смельчаки, как эти двое, рождаются раз в сто лет.

— Ладно, скажи, чтоб готовили арбалеты прикрыть героев.

Мощный залп избавил отважных мальчишек от всех преследовавших ландскнехтов, кроме четверых самых быстрых — по этим боялись стрелять, опасаясь задеть героев.

— Герт, не останавливайся! Я разберусь!

Парень постарше опустил забрало шлема-бацинета с белым плюмажем и, на ходу обнажая полуторник, метнулся к почти нагнавшим его наёмникам.

Манёвр вышел настолько неожиданным, что первый ландскнехт просто налетел грудью на меч. Что не причинило ему вреда (оружие соскользнуло по кирасе), но и счастья не принесло — кузен Ти ударил головой, и наёмник всеми косточками лица ощутил преимущества закрытых шлемов перед открытыми.

Оттолкнув плечом вопящего от боли баркульца, кузен Ти показал его товарищу в чём соль полуторного меча перед коротким кошкодёром, подрубив ногу на безопасном для себя расстоянии. Отбив удар гросс-мессера, он ранил в лицо третьего ландскнехта, развернулся, чтобы встретить зашедшего за спину четвёртого, но того уже приканчивал Герт.

— Я же велел тебе не останавливаться!

— Плевать! Или подохнем вместе или вместе выживем.

— Если второе, напомни, сволочь горшечная, поколотить тебя за ослушание.

Стены заревели, вознося хвалу отважным ребятам на Едином и блейронском. Но восторги стихли, когда из тумана показался отряд конных преследователей. Это были не рыцари, а только сержанты, но тем хуже для героев — сержантские лошади меньше приспособлены для боя, чем дистриэ, но в погоне им нет равных.

К счастью, новый залп из арбалетов сбавил конникам пыл. А герои были уже под стенами.

Кузен Ти хотел подняться привычным ему способом, но Герт вовремя одёрнул — светить теневые способности не стоит даже тенирам-героям. Пришлось воспользоваться сброшенной им верёвочной лестницей.

Как только парни оказались на стене, их чуть не задушили в объятиях и едва не оглушили хвалебными криками. А когда спустились к толпившимся внизу воинам, начали качать, уже третий раз за четыре дня.

— Накажешь их — люди не поймут, — сказал помощник Самару. — Они воодушевляют народ. Это даже важнее, чем то, что Большая Лу замолкла.

И комендант согласился с этим доводом — вместо взыскания повелел выдать героям полста золотых каждому из своего личного кармана.

Выспавшись и поев, в полдень кузен Ти получил возможность ещё раз прославиться. К стенам подъехал латник с золотыми шпорами и начал во имя некой Прекрасной Салливей вызывать рыцарей, которые есть в Восточном Барте, на поединок. Он говорил на биффорском, который понимают без обучения все блейронцы, и ему ответили на блейронском, понятном, как известно, любому биффорцу, что ни одного благородного воина среди них нет. Рыцаря это очень расстроило. Но тут кузен Ти вспомнил, чей он сын.

— Эй, я могу принять твой вызов.

— Из какой ты семьи? Насколько древний твой род?

— Я не благородного происхождения.

— Увы. Тогда мы с тобой можем сразиться только на поле битвы, но не в поединке равных.

— Ты неправ. Моё имя Тирольд Гуллейн, сын Аркабейрама Гуллейна Воина Чести. За великие подвиги в числе прочих привилегий ему даровано королём Фаэтона и подтверждено всеми монархами континента право вызова на поединок и принятия вызовов от рыцарей. Он скончался, сражаясь с ночной армией Блейрона, и я унаследовал все его почётные права.

— Я наслышан о Воине Чести. Скорблю о его кончине и приношу свои соболезнования. И не сочти за оскорбление вопрос, а, правда ли, ты его сын? Тирольд не фаэтское имя и даже не блейронское. Оно эльрихольское, употребляется ещё в Гариуле...

— Всё верно. Папа увлекался эльрихольскими книгами. Даю клятву Светом, что я, действительно, новый Воин Чести. Да и разве кто другой осмелиться бы уничтожить вашу катапульту?

— Так это был ты? Преклоняюсь пред твоей смелостью. А как зовут прекрасную даму, за которую ты будешь биться?

— У меня было несколько девушек, но сейчас я ни в кого не влюблен. Поэтому... пусть это будет или моя мама Инге или моя двоюродная сестра Фейли. И первая и вторая — неземной красоты.

— Но надо выбрать одну. Не против, если Фейли? А то будет некрасиво, если я заставлю тебя признать, что твоя мама не самая красивая.

— Хорошо, условились. Надеюсь, не смутит, что у меня бастард, а у тебя одноручный меч?

— У меня есть щит. И я в полных латах. Это у меня преимущество. Последний вопрос... — голос рыцаря выдал смущение. — Точно ли ты совершеннолетний? Мне кажется, ты очень юн. Я не хочу прослыть пожирателем детей.

— Да, мне уже исполнилось восемнадцать, — кузен Ти старался не показывать, как его задевают подобные вопросы. — А теперь позволь узнать твоё имя и есть ли восемнадцать тебе? Не считай попыткой обидеть, но у меня есть похожие сомнения. Даже искажённый шлемом твой голос производит впечатление... эээ... детского. Клянусь, я впервые слышу такой тонкий голос от взрослого мужчины!

Рыцарь замялся с ответом, и кузену Ти даже показалось, что сейчас он уедет. Но в итоге всадник всё-таки представился.

— Моё имя Глай Лайус из рода Лайус. В подтверждении — герб на моём щите. Мне двадцать два.

Прежде чем кузен Ти спустился биться с обладателем тонкого голоса, его попытался остановить Герт.

— Зачем тебе это? Родине ваше состязание пользы не принесёт. Пустая трата сил. Словно мало мы помахали мечом этой ночью.

— Это ради тебя, друг. Я знал, что из мамы и Фейли он выберет, чтобы я бился за Фейли. Тебе же будет приятно, если рыцарь признает мою кузину самой красивой в мире?

— Конечно, да. Но... не ценой того, чтобы ты жизнью рисковал.

— Это извинение. Мне стыдно, что обозвал тебя утром сволочью горшечной.

Герт всплеснул руками.

— Ой, да подумаешь! Я от папы и похлеще слышал. Причём по сотне раз на дню.

— Так то папа. Он родной.

— Ти... ты мне тоже... тоже теперь родной.

Тенир тепло улыбнулся.

— Спасибо, Герт. Увы, отказаться теперь я не могу, не запятнав чести. А честь эта заработана не мной, а моим отцом.

Под крики болельщиков со стен и переживающих за своего рыцаря биффорцев, два воина сошлись в пешей рубке. И кузен Ти чуть было не пожалел о своей отваге — латник оказался весьма искусен в фехтовании, и преимущество более длинного клинка никак не ощущалось. Затрудняло поединок ещё и то, что юноша, почувствовав странную симпатию к этому учтивому златошпорцу, не хотел его убивать. Он думал только сбить сильным ударом с него шлем, и, приставив меч к горлу, заставить сдаться. Но фехтовальное мастерство рыцаря не давало этого сделать. Пришлось входить в борьбу. Здесь латник оказался не в пример слабее. Кузен Ти довольно легко перевёл его в партер и вышел в позицию, с которой мог угрожать кинжалом в щель забрала.

Единственный оруженосец рыцаря, судя по фигуре, мальчик лет десяти в кольчуге и закрытом шлеме, топнул ногой от досады. Видимо, это было первое поражение его сеньора.

— Сдавайся, Глай! Признавай Фейли самой красивой в мире. И, увы, так как наш поединок происходит в условиях войны, ты отправляешь к нам в плен.

— Плен меня не пугает — смиренно сказал рыцарь. — Но признать Фейли красивее Салливей мне невыносимо.

Тенир оказался в затруднительном положении. Хладнокровия добивать поверженного из-за споров, какая девушка красивее, он не имел, и его пугало подобное в рыцарях.

И тут Глай извернулся и сбросил противника — мальчик-оруженосец зааплодировал, но преждевременно. Тенир взмахнул мечом быстрее, чем рыцарь подобрал свой. Чудовищным по силе ударом юноша сбил с латника шлем и ударил по пышноволосой макушке клинком плашмя. Латник зашатался, но не упал, пришлось добить ударом открытой ладони в подбородок.

— Сегодня не ваш день, биффорцы! — сообщил разочарованным осаждающим кузен Ти и наклонился пощупать пульс на шее у Глая, сдвинув его длинные волосы светло-русого оттенка.

У обладателя тонкого голоса и внешность оказалась не самой взрослой. Мягкий овал лица, полное отсутствие даже намёка на мужскую растительность и возрастную брутализацию.

— И ты, щегол, ещё меня смел спрашивать, есть ли мне восемнадцать?

Впрочем, застарелый сабельный шрам, бегущий через левую бровь и скулу от лба и по всей щеке, позволял предположить, что не смотря на молодость, рыцарь уже успел повоевать.

* * *

Вечерело. Биффорцы, словно и, правду, уверовав, что сегодня не их день, не предприняли ни одной атаки, поэтому ребята могли с чистой душой пройтись по городу.

Наградные от коменданта кузен Ти использовал с пользой. Сложив, с его разрешения, золото Герта со своим, он сумел, наконец, расплатится с оружейником (и даже сдача осталась в дюжину золотых) и забрать предмет, который выковали ему на заказ.

Это был прикреплявшийся к кирасе шлем для турниров «жабья голова», но гораздо красивее, эстетичнее (Ти уже давно лелеял эту идею и принёс оружейнику соответствующий рисунок и чертёж), что сближало его с топфхельмами. Ещё одной особенностью шлема было полное отсутствие смотровых щелей, только крошечные отверстия для вентиляции.

— А кирасу мне обещал подарить отец того парнишки, которого мы спасли позавчера в числе прочих пленников. Ну, или у нашего пленного заберём, вроде как у рыцарей принято отдавать латы победителю. Уверен, я уже достаточно окреп физически, чтобы носить вместо бригантины кирасу со стальной юбкой, как папа. Что вертишь?

— Почему-то этот шлем мне горшок напоминает. Пусть красивый, но всё равно горшок.

— О, наконец-то чем родным для тебя запахло, простой поселковый парнишка.

Они оба засмеялись этой шутке. Затем тенир продолжил расхваливать свою выдумку.

— Я уже пять лет тренируюсь биться вслепую, ориентируясь только на то, что видит моя тень. Думаю, настала пора испытать навык в бою. Этот шлем выдержит удары и клевца и алебарды, и его не собьёшь с головы. Отсутствие смотровых щелей или отверстий... ну, понимаешь, Герт?

— Да, понимаю. Тот огромный рыцарь позавчера казался неуязвимым, но как ловко ты ему вонзил меч в щель забрала.

— Не скромничай. Я имел с ним время повозиться только потому, что ты отсёк пеших сержантов. Вообще, у нас неплохая команда, друг.

Они, действительно, стали настоящими друзьями. Герт в мыслях своих даже немного стыдился перед Бличем, к которому так тянулся, а теперь чувствует себя гораздо комфортней с его двоюродным братом. С тениром мальчика сблизили не только совместные приключения. Гуллейн младший обладал кучей недостатков от заносчивости до вспыльчивости, но именно это и нравилось. Можно было не стесняться собственного несовершенства.

Герт стал намного увереннее в себе, и у него ослабло желание иметь рядом советчика, для которого бы не стоял выбор между меньшим и большим злом, а всегда только между «хорошо» и «плохо». Теперь он сам легко совершал любой выбор, полностью принимая на себя его последствия.

И отныне Герт точно знал, что Блич никогда не будет его понимать так, как он об этом мечтал. Ибо не окажется в ситуации «предать одно, чтобы сохранить другое», а если и окажется, то всё закончиться Чумой теней.

Но тяга осталась, правда, поменяв вектор. Теперь Герт видел всю ранимость сверстника-тени. Да, Блича изменили последние приключения. Он уже мог за себя постоять и лучше разбирался в людях. Но внутри — Герт успел почувствовать за то недолгое время между боем в логове и уходом на войну, когда получилось с ним поговорить, — всё ещё оставался очень уязвим.

Блич бы, наверное, очень обиделся, если бы узнал, но Герт сейчас воспринимал его как младшего брата, даром что они ровесники. И очень хотел по-настоящему с ним сдружиться уже с другой целью — удовлетворить естественную тягу делиться опытом и заботиться.

И уж кузену Ти точно не следовало знать, что его — всегда готового напомнить, что он старше, выше и физически крепче — Герт считал абсолютно равным себе.

Ребята решили свернуть в лазарет, проведать пленного рыцаря. Лекарь встретил их со странной улыбкой.

— Как себя чувствует мой пленник? Не сильно я его пришиб? — спросил кузен Ти.

— Обошлось, хотя таким сильным ударом ты мог и шею сломать. Вообще, ни одна другая девчонка бы на её месте не выдержала.

— Что?! — хором воскликнули ребята. — Какая девчонка?

— Самая крепкая, какую я видел. Вообще, она умоляла не говорить, но я не карась и не окунь задарма молчать. Кошель у неё кто-то украл, а доспехи и оружие она продать отказалась.

Кузен Ти сглотнул слюну. Если известие, что он дрался с девчонкой, выйдет за пределы лазарета, то прощай вся заработанная за эти дни слава.

— У нас есть дюжина золотых. Достаточно?

— Ну... ладно. Клятва Светом, не скажу ни слова. И угомоните её брата, а то я обращусь к коменданту. Щенок хотел убить меня стулом, когда я намекнул, что моё молчание не бесплатное.

Они зашли внутрь и увидели храброго оруженосца, — ему, действительно, было где-то десять лет, — и рыцаря, оказавшегося девушкой.

Она сидела на кровати в одной сорочке, с компрессом на голове. Заметив посетителей, сразу же накрылась покрывалом, но Герт успел заметить, что хоть в ней и чувствуются мышцы, а не рыхлость домашних девушек, но нет никакого мужланства, как можно было бы предположить по лёгкости, с какой она двигалась в полных латах. Сравнив с возлюбленной, к своему стыду он понял, что фигура ратницы ему нравится гораздо больше. В Фейли было ещё очень много девчоночьего, подросткового, а пленница Ти была именно девушкой, уже взрослой, хоть и юной. Только попросив мысленно несколько раз прощения у будущей, как он был уверен, жены, Герт успокоился.

Ничего, через пару лет у Фейли тоже всё, что нужно, достигнет нужных размеров. А может, и не достигнет, может это её врождённый тип женственности... Всё равно он её не бросит, ибо не в фигуре счастье.

Что касается тенира, то меньше всего его заботило, какая у пленницы фигура — он был в гневе.

— Ты что натворила, а? Хоть понимаешь, дура, какой для меня позор драться с девчонкой?!

Маленький оруженосец сделал такое движение, будто хотел вынуть из ножен меч, вспомнил, что меч у него отобрали, как у пленного, и схватил всё тот же стул, которым угрожал лекарю.

— А ну, немедленно, извинись перед принцессой Салливей! Да как ты смеешь в таком тоне общаться с девушкой королевской крови?!

— Ага, принцесса. А я басилевс империи византов. Вон там, на Блейре, мой флот стоит.

— Стой, — тихо сказал Герт. — Она... она не врёт. Ты же Салли, Принцесса со шрамом? «Чьих губ никогда не коснуться другие губы, чьё ложе вечно будет пустым»? О тебе пели менестрели, когда в моей стране рыцари ещё дрались на турнирах.

Девушка кивнула.

— Что за Салли? — нахмурив лоб, спросил кузен Ти. — Что за Принцесса со шрамом?

Герт прозаически пересказал текст баллады о девочке, чью красоту изуродовали убийцы, «подосланные коварным врагом, когда защищая брата, она билась наравне с отцом». И теперь у неё никогда не будет поклонников, она умрёт одна, не зная любви.

— Ааа... я тоже слышал эту историю, — вспомнил кузен Ти. — Всё произошло... лет восемь... хотя, нет, семь лет назад в королевстве Веллей — это государство-анклав на юге Биффора. Их старшая сестра замужем за биффорским герцогом. На короля Веллея, действительно, напали убийцы, застигли его с младшими детьми врасплох. Девочка Салли ранила одного убийцу, но получила страшный шрам.

— А что такое государство-анклав? — захотел повысить свою образованность Герт.

— Государство, территория которого вся окружена территорий другой страны. Веллей располагается на маленьком острове посреди озера, чьи берега принадлежат Биффору. Вся его армия меньше, чем у некоторых наших рыцарей-баннеретов знамёна. Вся территория размером с Купеческий квартал нашей столицы. Даже своего языка нет, пользуются биффорским.

— Не смей унижать мою страну! — оруженосец замахнулся стулом. — Да, наш остров невелик, но род мой и моей сестры древнее, чем вашего короля, а уж, тем более, герцога!

— Ладно, ладно, — поднял руки кузен Ти. — Извиняюсь и перед принцессой и перед её страной. Хотя вопрос, для чего так позорить парня, остаётся открытым.

— Прости меня, славный Тирольд, — пролепетала принцесса. — Я очень виновата перед тобой. Я просто гостила у сестры, когда её муж решил на вас напасть. И придумала выдать себя за одного знакомого рыцаря, с его разрешения, конечно, чтобы добыть славу и...

— И какой раз ты уже под личиной разных рыцарей заставляешь признавать саму себя самой красивой в мире? — перебил тенир.

— Я... я выиграла под разными именами, большинство выдуманные, двенадцать поединков во имя Дамы Сердца.

Кузен Ти присвистнул.

— А что мне ещё делать, славный Тирольд, когда я...

— Не называй меня так. Зови меня Ти, мне так привычнее, или кузен Ти, так меня чаще всего называют.

— Чей кузен?

— Не поверишь, своей кузины и её брата. Ладно. Пошутили и к делу. Так что ты хотела сказать? То есть, что вы хотели сказать, ваше высочество?

— Я хотела сказать, кузен Ти, что для меня это был единственный способ услышать, как кто-то восхищается мной. Кому я нужна с таким шрамом? Была бы я ещё наследницей престола, но его наследует мой старший брат. Возле моей второй сестры, которая ещё не успела выйти замуж, хотя ей уже двадцать два, постоянно кружится столько поклонников. И, скажу по секрету, она уже давно знает, что такое поцелуй. Она просто выбирает так долго из моря ухажёров одного достойного. А мне уже двадцать, и я обречена пугать на её фоне людей и быть героиней печальных баллад. Отец учил меня мечевому бою с младых ногтей, и, по счастью, в нашем доме нашлись подходящие мне латы — наследие прадеда. Я попросила одного оружейника замаскировать их эльфийское происхождение. То есть замазать под человеческую сталь все украшения и характерный блеск.

— Вот видишь! — кузен Ти повернулся к Герту и назидательно поднял палец. — А был бы на моём месте Блич, сразу бы понял, что эти латы не из людских кузниц. Ещё одна ущербность нас, тениров, что мы не обладаем такими талантами насчёт металлов и драгоценных камней, — и, повернувшись к мало что понявшей Салли, попросил: — продолжайте, принцесса.

Принцесса рассказала, как эльфийские латы натолкнули на мысль самой сражаться за себя в поединках во имя Прекрасной Дамы. Ведь если ты не тренировался биться в полных латах с детства, очень тяжело это сделать будучи взрослым. А уж девушке и подавно.

Но, как известно, эльфийская броня намного легче человеческой, почему и стоит сумасшедшие деньги. Не всякий король большой страны может позволить себе полные эльфийские латы. Салли повезло, что когда-то один монарх маленького острова получил их в качестве подарка.

— ...Плюс такие лёгкие латы поможет надеть даже ребёнок. Малыш Ви единственный, кому я могла доверить свой тайный замысел и попросить стать оруженосцем. И вот так уже два года... Правда, впервые я ищу поединки во имя Дамы Сердца на войне. Знала бы, что война такое жестокое дело, не пошла бы. Как себя ведут и биффорские наёмники и ландскнехты с Баркуля... это омерзительно. Они словно соревнуются между собой в дикости, и рыцари ничего не делают, чтобы остановить разгул. Моя сестра замужем за ужасным человеком, раз он воюет такими методами. Даже рада, что в плену. Что война для меня закончена.

Салли хотела сказать ещё кое-что, но тут в палату без стука вошёл комендант, его первый помощник и... городской палач с полной сумкой своих зловещих инструментов.

— Приветствую, новый Воин Чести, и его славный друг. Не могли бы вы покинуть палату? Нам нужно... эээ... побеседовать с пленным.

— Беседуйте сколько влезет, господин комендант, но без человека в красном колпаке. — скрестив руки на груди, сказал кузен Ти. — Никаких допросов, никаких пыток.

Комендант нахмурился. Парочка юных героев определённо начинала его бесить.

— Идёт война, юноша. И если от военнопленного нужны полезные сведения...

— Он не военнопленный. Его не взяли во время битвы, его пленил я, как рыцарь в поединке рыцарей, хоть сам и не рыцарь. По законам и Блейрона и Биффора это исключительно мой пленник. Я вам не разрешаю к нему прикасаться. Даю гарантию своей честью, что он не будет вам вредить.

По лицу Самара побежали багровые пятна — паренёк явно переходил последние рамки. Но помощник что-то прошептал, и мужчина взял себя в руки.

— Хорошо... закон есть закон. Глупо было бы требовать нарушать законы сына стражника. Но отныне никаких вылазок без ведома начальства. Можете поклясться Светом?

Очень неохотно, но Ти и Герт дали такую клятву.

— Прекрасно. Палач, не отставай. Попытаем счастья с пленными наёмниками. Ха-ха-ха, попытаем с палачом счастья! — надеюсь, знакомый писака из Ярн-Геронда оценит каламбур. А ты, Тирольд, помни. Теперь любые вылазки — только согласовав со мной. Если ты новый Воин Чести на деле, а не «молва ошиблась», ты обязан держать слово.

— Я сдержу. И издеваться над наёмниками тоже нет нужды. Скоро мне... мой агент обещал доставить всю информацию о силах противника. Ну, конечно, лучше будет если для общественности... это будет ваш разведчик. Мало ли как воспримут, что Воин Чести имеет своих соглядатаев в стане врага.

Кузен Ти всё равно собирался этой ночью отправить тень на разведку, поэтому не особо лукавил.

Потирая руки, что нашёл управу на своеволие героической парочки, комендант ушёл вместе со своими спутниками. Салли и её брат-оруженосец поспешили выразить признательность кузену Ти за заступничество, но он развеял их иллюзии, что сделал это бескорыстно.

— Когда мы разгромим Биффор, я не вернусь домой, а пойду в южные королевства, собирать армию биться за одно правое дело. С вас, принцесса, хоть сколько-то воинов.

Увы, у принцессы не было ни одного вассала — все рыцари служили её отцу и старшему брату. Она пообещала принять участие в благородной войне лично. Кузен Ти не особо обрадовался.

— Ладно. Мы пошли, принцесса. Выздоравливайте. И извините ещё раз, что так вас сильно приложил. И по макушке, и в бороду... Не считайте за насмешку, на сленге бойцов камехта так подбородок называет.

— О, вот и запахло настоящим блейронцем, даром, что ты родился в Фаэтоне! — улыбнулась принцесса. — Кулачные термины для вас, как второй язык! Ты тоже меня прости, что я поставила пятно на твоей совести, скрыв свой пол... просто... просто...

Принцесса замолчала и приложила пальцы к губам, словно чуть не сболтнула лишнего. Но через секунду махнула рукой и продолжила:

— Ааа, всё равно никто не поймёт, каково это девушке — расти, зная, что никогда перед тобой не встанет на колени рыцарь, никогда не попросит твоей руки. Что ни один мужчина не обнимет твой стан, что никогда твоих губ не коснуться другие губы...

Голос принцессы задрожал, а глаза стали влажными. Чувствовалось, что это боль всей её жизни. Переход от сдержанного мужества к беззащитной женственности получился столь резким, что тенир даже присел на край кровати и в порыве беспокойства взял девушку за руку.

— Никогда... никогда ничьи...

— Успокойтесь, ваше высочество... Ну, что заладили? Вы красивая и милая девушка — атлетичная, но со всеми девичьими достоинствами, не потерявшая ни капли женственности в упражнениях с мечом... Да, я успел, простите великодушно, увидеть, пока вы не натянули покрывало... А шрам?.. Да, что за глупости! Он получен в бою за правое дело. Не могут уродовать шрамы, полученные в благородном бою. Иначе думают только или дураки или подонки, а зачем вам их мнение?

— Вы... вы просто утешаете меня, добрый юноша... не надо... я уже смирилась... просто очень грустно... никогда... ничьи губы...

— Да что вы несёте, ваше высочество! Да что означает «никогда»?

И кузен Ти обхватил ладонями щёки Салли и прижался к её губам губами своими. Закончив поцелуй, встал, учтиво поклонился и развёл руками.

— Ну... видите, как всё просто? А вы прямо заладили, никогда, никогда. Делов-то секунд на пять. И если вам интересно, губы у вас слаще яблочного варенья, и мне будет очень приятно вспоминать этот поцелуй. Я много с кем целовался — мне есть с чем сравнивать.

И ни сказав больше ни слова, кузен Ти оставил ошарашенную Салли и её брата. Следом из палаты выбежал Герт.

— Фигура у неё потрясающая! — вдруг заметил бывший стражник.

— Фейли бы это не понравилось, — открыл очевидное бывший студент.

— Эй, Герт! — вдруг окликнули одного из них.

Герт повернулся и застыл. Перед ним стоял с повязкой на груди его отец.

— Ти... давай... встретимся у главной башни через пару часов... мне... надо здесь кое с кем поговорить.

* * *

Виклор Волк выглядел на удивление счастливым для человека, у которого ещё не зажили все раны. Утром его навещал Брык Хохотун. Зашла речь и о Хмаи. Хохотун сказал, что он не желает даже слышать больше об этой женщине.

Поэтому вечером жену Меченосца отвлекли от общения с сыном (Блич вылечил своей тенью ещё немного Бешенства, и мальчик освоил несколько новых слов) звуки виолы. Выглянув в окно, она видела играющего Валли Хромоножку, а рядом Виклора Волка на костылях. Волк пел любовную песню, хотя, скорее это было больше воем, чем пением, но воем удивительно приятным.

Закончив, влюблённый разбойник отдал деньги музыканту и свистнул из кустов Секретаря, чтоб помог покинуть двор.

Хмаи знала, что это первая и последняя серенада. Волк не романтик, готовый довольствоваться взглядом и вздохами. Он зверь. Благородный и честный, но всё равно зверь. Его душа не может существовать автономно телу. Во второй раз он придёт или взять её, просто, без дальнейших ухаживаний, или получить отказ и уйти. Навсегда. Без шанса вернуть назад.

И Хмаи, в лесу мечтавшая стать с Волком одной парой, теперь страшилась его нового появления. Женщине не хотела отказываться от того, в кого влюбилась с первого взгляда, но и принять волчью страсть уже так просто она не могла.

Опытная следопытка, как бы Олэ ни маскировал свои визиты, каждый раз узнавала о них. Муж приходил раз десять за эти четыре дня. Он сидел возле кровати Морэ, возле её кровати, подсматривал за их с сыном прогулками.

Вернувшись в лазарет, Виклор блаженно растянулся на кровати. Его явно больше не волновало, что он лечится у стражников и «это неправедно».

Ракка всё свободное время посвящал сиденью на подоконнике и слушанью птиц. Уже появилась решётка, а во дворе охранники — верный признак того, что ещё неделя-две, и последний атаман сменит больницу на тюрьму.

И, чувствовалось, эта мысль не даёт Ракке покоя.

— Влюбился? — спросил он, не оборачиваясь, у Волка.

— Возможно, — уклончиво ответил Волк.

А потом засмеялся. Ракка повернул голову, долго смотрел на него, пьяного от счастья, что-то обдумывал, и вдруг потребовал к себе начальника Ока.

Когда прибыл Найрус, Ракка спросил, есть ли шанс избежать виселицы. Найрус честно ответил, что нет, даже с хорошим защитником.

— Пойми... на тебе висит столько преступлений... Ты последний из атаманов.

— А если вы, Найрус, просто посмотрите сквозь пальцы на... предположим, я сбежал, а вы не углядели? Я даю вам слово, что ненавижу каждый день моих семи лет в ночной армии. Клятва каторжанина, я ощущаю себя новым человеком.

Найрус чувствовал, что слышит правду, но не имел право, как новый охранитель города рисковать его безопасностью.

— Ракка, нет. Пойми меня. Ты это говоришь сейчас, может, и сам в это веришь. А что будет потом? Когда эйфория, что выжил после таких ран, пройдёт. Ты точно не возьмёшься за старое? Не начнёшь войну за восстановление атаманств? Где гарантии, юноша?

— Есть гарантии. Зовите татуировщика.

— Атаманам не колют Раскаяние. Я, хоть и недавно в страже, и то знаю. И под пыткой мы не найдём татуировщика, согласного тебя раскаять.

— Я сказал «зовите». Не Раскаяние, другой знак.

Когда Волк узнал, что хочет себе наколоть под глазом Ракка, то захотел его убить.

— Я тебе не позволю, Безбородый! Лучше смерть, пойми! Найрус, не соглашайтесь на его условия. Он сошёл с ума!

С большим трудом несколько стражников вернули короля Волка на кровать. Найрус, когда ему объяснили смысл татуировки, тоже засомневался, уцелел ли рассудок у последнего атамана. Но Ракка говорил спокойно и взвешенно.

— ...Ну, вообще, это правда. По кодексу я должен был получить подобное клеймо ещё семь лет назад, но скрыл свой позор — Волк, спасибо тебе ещё раз за смерть Смотрителя. Значение этой наколки знают лишь каторжане. Только они мне не подадут руки и не примут ничего из моих рук, будут презирать и не считать за мужчину. Вот вам и гарантия, что я не возьмусь за старое. Я рву с миром каторжников, а для нормального мира... это просто наколка.... Нет, может, в будущем и дойдёт до того, что значения каторжных татуировок станут ведомы и нормальному миру... но только после этого он уже перестанет быть нормальным.

Найрус привёл татуировщика. И последний раз спросил Ракку понимает ли он, что делает.

— Презрение людей дна в обмен на любовь самой прекрасной женщины в мире. На возможность растить сына... Да я в жизни не совершал более выгодной сделки!

Через два дня Ракка Безбородый, как гласила объяснительная Найруса, совершил побег из лазарета.

Переждав на тайной квартире ночной стражи шумиху, Ракка покинул в карете с мягкими сиденьями, чтобы не беспокоить раны, столицу. На пересадочной станции несколько мужчин с перечёркнутыми татуировками отказались с ним сесть за один стол и наговорили в его адрес много сальных шуток. Будь Ракка полностью здоров, он бы избил их. А так оставалось только терпеть.

И Ракка готов был терпеть. Потому что он ехал к семье.

* * *

Одно из замечательных следствий дружбы с тениром — это пикники на отвесных скалах или высоченный башнях, куда попадаешь, благодаря его способностям, мгновенно и сидишь, совсем не боясь свалиться — друг тебя спасёт.

С этой башни ребята видели при свете луны все передвижения в лагере биффорцев.

— Похоже, они восстанавливают Большую Лу, — заметил Герт, передавая другу его любимые пироги с яблоками.

— Да ерунда всё это, — махнул рукой кузен Ти и передал Герту кувшин с вишнёвым компотом, Герт предлагал взять вина, но тенир вообще не признавал хмельных напитков. — Конечно, если падёт Восточный Барт, мало не покажется. И твоему посёлку, и на Ярн-Геронд путь открыт. Вот только хоть городок и мал, но даже на него у них мало сил для серьёзного штурма. Основные события сейчас южнее. Там, где армия выматывает биффорцев в оборонительных сражениях. А здесь теперь...

Кузен Ти отложил недоеденный пирог и лёг животом на крышу, пряча лицо. Голос его стал глухим.

— Здесь теперь из-за этой дурацкой клятвы коменданту только скучать в осаде. А мне нужны сражения. Нужны, Герт! Без сражений я начинаю слишком много думать о... Дружище, если б ты знал, как я тебе завидую, что у тебя жив папа! Как вы душевно разговаривали! А я... уже никогда не смогу так со своим поговорить.

Разговор Герта с отцом был и тяжёлым и приятным одновременно. Герт очень расстроился, что папа ранен и очень обрадовался, что рана уже зарубцевалась. Он был счастлив его увидеть, и испытывал стыд и за побег и за погром, заглядывая ему в глаза.

— Прости меня, папа, — начал мальчик беседу.

— Да я не сержусь, — заверил отец. — Я просто не могу понять. За что? Чем круг-то гончарный не угодил? Посуда... хорошая посуда. Всё ж моих трудов плоды.

— Не знаю. Клянусь Светом, не могу объяснить... как-то достало... всё достало.

— Что достало? Тебе разве плохо жилось? Да, не без ругани, но сыт и одет-обут. Мама как могла уют создавала.

— Да хорошо было! Только покинув дом, понял, как дома было хорошо... просто не так... не так, как по мне.

— А как «по тебе»?

— И этого не знаю, папа.

Пока Герт собирался с мыслями, отец рассказал, что вся родня сейчас в Ярн-Геронде. Мама не хотела отпускать в ополчение, пришлось крепко поругаться. Не без гордости поведал, как был ранен в первой же стычке, но успел снести одному ландскнехту голову топором. И, устав от молчания сына, спросил:

— Ну, и как тебе в страже?

— Па, не смотри на эмблему на щите. Я уже не боец Герцогова Ока.

— А ливрея?

— Просто забыл сдать, а начальник не напомнил. Я больше не имею права на её цвета.

— Когда закончиться война, ты можешь вернуться в стражу?

— Могу... свободно могу... Найрус будет рад, но сейчас не уверен, хочу ли.

— Тогда в солдаты? Говорят, ты тут героем стал, сражаешься будь здоров.

— Я просто защищаю свою Родину. Быть солдатом я не хочу.

— Тогда что?

Герт не знал что. Он старался не думать о будущем, не заглядывать дальше пары дней.

— Слушай... а разве горшечник плохое занятие?

— Нет, конечно. Без горшков в быту тяжело, и не боги их людям обжигают. Но...

Герт тяжело вздохнул. Иногда его, признаться, начинало тянуть к отцовскому ремеслу, но он не был уверен, что это зов истинного призвания. Возможно, «стать горшечником» — просто воспоминания о доме, о комфорте, который не ценил, как будто вместе с подростковым возрастом вручили в подарок кривое зеркало, в котором видишь всё привычное в скверном свете, а всё новое и незнакомое в радужном.

— Я подумаю, когда кончится война... и прими мой выбор. Любой выбор, папа. Пожалуйста.

Отец по-доброму рассмеялся и обнял сына за плечи.

— А какой ты стал крепыш в столице-то! Девушка хоть есть?

Герт улыбнулся.

— Больше, пап. Почти что невеста.

— Из хорошей семьи?

— Из замечательной. У неё нет родителей, но есть два брата. Они — мои лучшие друзья.

А потом отец и сын просто сидели молча на ступеньках лазарета и думали каждый о своём.

На башне Герт не удивился, что другу всё известно. Тенир оставил свою тень подслушивать, мальчик заметил, но ничего не сказал.

— Кузен Ти... дружище... Ты мне как брат... Я скорблю вместе с тобой... мастер Гулле... он много сделал для меня. Но надо жить. Жить дальше.

Герт подумал, чем бы утешить ещё кузена Ти, но смог только дать один совет.

— Ты мало спишь... Зря. Сны... иногда они кошмарны, а иногда намного милосердней реальности. Меня бы убила тоска по Фейли, которую едва увидел, и вот надо опять расставаться. И мысли о кончине твоего папы убили бы. Если бы не сны. Никогда мне не снилось столько чудесного, как за эту неделю.

Кузен Ти поднялся, сел, и печальным голосом сообщил, что народ Теней может посылать добрые сны только людям, но не друг другу или тенирам.

— А причём здесь народ Теней?

— А ты что, ещё не заметил, что Фейли успела прицепить к твоей тени свою тень? Чтобы тебе не было так одиноко.

— Чего?! — Герт вскочил на ноги и пролил компот. — И...ты ничего не сказал?

— Я намекал. Ты начинаешь ругаться неприлично — я говорю «Фейли бы это не понравилось». Ты начинаешь рассказывать грязные анекдоты — я говорю «Фейли бы это не одобрила». Но тебя не остановить. Не бойся, на войну с нами её тень не ходила.

— Силы Света! — Герт от волнения чуть не свалился вниз. — И как она без тени... её могут принять за вампира... и, да она ж всё время с Морэ! Он же может её...

— Бесы не убивают ни нас, ни народ Теней, мы их успокаиваем самим своим присутствием. Успокоить можно и без тени, а вот лечить Бешенство только через тень. Увы, к тенирам не относится — наши тени и здесь ущербны. Лечение, как понимаю, взял на себя Блич. А Фейли не выходит без нужды из дома. Но если острая необходимость, одалживает тень у брата.

Тенир сказал таким обыденным тоном про «одалживает тень», словно речь шла о том, чтобы взять на время башмаки или перо для письма.

— И где она сейчас?

— Слева от тебя. Сидит в лунном свете грустная девушка.

Герт повернулся влево и, действительно, увидел тень любимой, принявшей скорбную позу.

— Точно! Привет, Фейли... а, почему ты грустишь? Ой... ты же не можешь говорить через тень. Ти, почему она грустит?

— Действительно, не понимаешь? А кто сегодня телеса принцессы нахваливал?

Мда. Быть молодым человеком девушки-тени надо привыкнуть. Здесь или будь открытым во всём или лучше совсем не встречаться.

— Фейли... да она мне вообще... ну... просто... ну... да я просто так ляпнул! Ти, сволочь! Ещё друг называется! Не мог прямо сказать, без намёков?

Кузен Ти засмеялся, а потом прыгнул на Герта и упал вместе с ним с башни.

Герт закричал, а тенир продолжал смеяться. Лишь в самый последний момент кузен Ти дёрнулся в полёте, ударился об стену, став тенью, мягко соскользнул по ней на землю и отпустил вопящего Герта.

— Грязный тенир! Я предупреждал, больше так не делать! Ты меня опять до смерти напугал! Я тебе морду набью!

— Если догонишь.

Тенир, хихикая, побежал, а когда Герт его настиг, воспользовался своими способностями, чтобы оказаться на крыше одного дома.

Герт угрожал всеми карами, но сам уже успокаивался, и где-то в глубине души был очень рад, что друг больше не грустит.

Когда сын горшечника дал понять, что полностью спокоен, кузен Ти спустился вниз, извинился за грубую шутку и предложил навестить волшебника Хойта.

* * *

-...Хойт, хорош дрыхнуть — родина в опасности!

— Родина пока держится и без меня, дорогой Ти, а я не сплю, а просто отдыхаю.

Парень с лицом меланхолика навскидку лет на пять старше кузена Ти лениво встал с лежанки, зевнул и волшебством призвал кружку воды со столика.

— Хойт... а ты не обнаглел? Я б тебе не переломился, подал водички. Кто обещал ману копить для серии порталов?

— А кто обещал посох? Нормальный посох, из какого дерева я тебе обсказал. — Хойт волшебством вернул кружку обратно и залез под одеяло. — Настоящие и опытные маги чувствуют ману без лишней суеты. А начинающим и волшебникам легче координировать усилия или с помощью посоха или пассов руками.

— Будет тебе посох. И раз уж появилась лишняя мана, может, поможешь Родине? Парочка огненных шаров по коннице или камнепадов ландскнехтам на головы не помешала бы.

— Маги не вмешиваются в войны людей, — ответил Хойт, поворачиваясь набок.

— Какой ты маг? Переколдовал до белой горячки? — возмутился тенир, скидывая с приятеля одеяло. — Ты волшебник. Такой же человек как все, но научившийся пользоваться своей маной и имеющий её запас от рождения высокий.

Хойт попытался вернуть одеяло заклинанием, но Ти держал крепко, а напрягаться Хойту было лень. Он вообще не производил впечатления трудоголика. Скрестив руки, волшебник демонстративно уставился в потолок, но в итоге снизошёл до объяснений.

— Хоть одно самое крошечное вмешательство колдуна, и Блейрону конец. Детишки, вы что, совсем не понимаете, что творится?

— Нет, — ответил кузен Ти, возвращая одеяло. — Мы тупые несчастные подростки, типичные представители убогого поколения. Объясни, мудрый взрослый дядя.

Хойт передумал спать. Он не принял одеяло, а оделся заклинаниями. Волшебник не носил особой одежды, как маги, а выглядел как обычный простолюдин своих лет, не особо богатый, но и явно не нищий.

— Герцог Биффор оскорбил короля и небо, когда начал войну, не уведомив сюзерена и церковь, — монотонным голосом начал объяснять Хойт, полностью одевшись. — Вероломно, и в пост после Святого Гло. Восточному Барту и прочему приграничью лишь бы продержаться. Там, дальше, прибудут войска короля с благословением церкви... в общем, считайте, в Биффоре сменилась династия. И чего такие удивлённые глаза? Ничего секретного я не сообщил. Дети, вам науку о политике в школе совсем не преподают? Ну, Герт, понятно, он поселковый, какая к тёмным драконам школа, а ты, Тирольд, мальчик из большого города.

Герт, действительно, никогда даже не видевший, как выглядит школа, тяжело вздохнул, а студент столичного университета грозно сдвинул брови. Но Хойт продолжал говорить с раздражающей снисходительной интонацией

— Поймите, два дурачка, да хоть с горошину огненный шар и всё, пиши пропало. Блейрон в глазах верховного священника короля из благочестивой жертвы вероломства превращается в недостойного помощи нечестивца.

— Слушай... а может, нам вообще дать себя биффорцам перебить? Аки мучеников за дело Света. Ну, чтоб наверняка угодить господам священникам, — с деланной серьёзностью предложил кузен Ти. — Биффорцы нам по морде, а мы им «Храни вас святой Гло», биффорцы ногой в пах, мы в ответ молимся за них святому Гаверу. А? Хорошая идея?

— Не юродствуй, Ти. На твоего нового дружка это может и производит впечатление, а мне как-то приелось уже. Я сам блейронец, но, извини, здесь всё не так однозначно.

— Они на нашей земле, не мы на их. Что здесь не однозначно?

— То, дорогой Ти, что главный враг, возможно, не там, а у нас, в тылу.

— Ты можешь говорить яснее?

Хойт закатил глаза, выругался и начал творить заклинание. Через несколько секунд они были в каком-то тёмном холодном помещении.

— И куда ты нас завёл, горе-кудесник? — спросил тенир.

— В ледник, где хранится труп коннетабля.

Хойт заставил заклинанием свои ладони светиться, нашёл тело полководца, и, перевернув, показал, что он убит со спины.

— И я проводил колдовскую экспертизу ... нашего главного командира убили клевцом блейронского оружейника.

Всю иронию и сарказм с тенира как ветром сдуло.

— То есть... его убил, прикрывшись суматохой битвы, кто-то из своих? Ты кому-то говорил об этом?

— Конечно, нет. Идёт большая игра, ребятки, ни фига не понимающие в политике. И даже если жизнь коннетабля для главного игрока всего лишь разменная монета, то чего стоит жизнь волшебника Хойта? Знаешь, бессмертие вместе со способностями к волшебству не прилагается. Да и кому сообщить? Матери герцога или его полоумной сестре, которая выходит замуж за купца, позорит династию? Кому из них достанется герцогская цепь, ещё неясно. Нет, ребят, судьба Блейрона вершится не на его границах, а в столице. Здесь-то уже дело решенное. Мы измотали Биффор в оборонительных сражениях, сил штурмовать города у него нет. Королевская армия с благословения верховного священника просто в лепёшку раздавит то, что мы оставили от биффорского войска.

Герт упрямо помотал головой.

— Лично мне ты ничего не доказал. Блейрон моя родина. И сейчас на ней враг. Опасный и жестокий враг — ландскнехты уже вырезали всё население в нескольких деревнях. И я буду бить этого врага, не дожидаясь помощи короля.

— Да кто против-то? Благослови тебя Свет на битву! У меня у самого в пригородах Ярн-Геронда куча родни. Но только, повторяю, главный враг внутри страны. И ты даже не знаешь, кто он. И я не знаю. Я вижу какие-то его ходы, но не понимаю, кто именно сидит за доской и передвигает фигуры. Но, думаю, очень скоро это выяснится. И знаете... кем бы ни был таинственный главный игрок, я уже заранее боюсь его. Со всеми своими колдовскими способностями.

Тенир положил руку Герту на плечо и гордо сказал:

— Самые страшные люди в герцогстве были атаманы. Они мертвы. И убил их мой лучший друг и будущий родственник.

Хойт покачал головой.

— Я уважаю подвиг Герта, но, Ти, я бы предпочёл иметь дело с атаманами, чем с тем, кто стоит за всем, что сейчас происходит в Блейроне... если не за всем, то за очень многим. У атаманов были свои слабости — деньги и молоденькие девочки. У него слабостей нет. Атаманы были не дураки, но у вас же получилось их обмануть? Его обмануть невозможно, за всем этим чувствуется какой-то инфернально изобретательный ум. И, наконец, атаманы с уважением относились друг к другу, в них был силён дух товарищества. Игрок, который скоро выйдет из тени, я уверен, не знает привязанностей вообще. Он просто не умеет любить и дружить. Нет, ребятки. Даю гарантию, главное чудовище всей этой истории ещё не расправило крылья и не показалось на сцене. Мы все, несчастные блейронцы, чувствуем его зловещее дыхание, когда происходит что-то подобное смерти коннетабля, слышим клацанье его зубов, но бесполезно вертеть головой — чудовище надёжно прячется, возможно, где-то за кулисами, а, возможно, под маской хорошего человека. Но близится час, когда все маски будут сброшены, а кулисы распахнутся... и тогда... тогда вы узрите его. Мы все, блейронцы, узрим его. И поймём....

Хойт сглотнул ком, и друзья поняли, что он на самом деле боится того, чьё существование вывел логически, но не осмелился копать глубже.

— Поймём, что есть в мире люди... в сто раз страшнее Девяти атаманов!