Ни тени стыда. Часть первая

Глава третья. Счастливый случай.

Как ни горел Найрус желанием допросить Солбара немедленно в связи с побегом Олэ Меченосца, а Ловило в связи с побоищем в его доме, он понимал, что придётся отложить всё до утра. Когда профессор очнулся от кошмаров, на часах пробило восемь. Вызывать на допрос таких важных лиц в такой поздний час — это открытый вызов, а готов ли к нему Найрус? Но Солбар сам напросился на разговор. Гонец прислал Найрусу приглашение отужинать во дворце в десять вечера. И хотя приглашение было подписано матерью-герцогиней, гонец был из людей Солбара. Найрус сказал, что обязательно явится, но не уточнил (не надо раньше времени нервировать женщину), что не один.

Невилла профессор нашёл у Герта. Мальчик спал сном младенца, а ветеран стражи искал, где бы оставить подарки, точнее, один подарок. Первый из даров, щит-экю с металлическим умбоном, Невилл пристроил в коридоре, ибо лак на рисунке ещё не высох. Так как мальчик не был знатного рода, то не имел право носить герб, поэтому на щите красовалась эмблема Герцогова Ока. А вторым подарком, который Невилл думал оставить уже в комнате, являлось новое оружие.

По форме это был стандартный одноручный меч, использовавшийся копейщиками и стражниками (вся разница, что поясники последних, с уходом щитов из обязательного боекомплекта, имеют более развитую гарду), но в таком исполнении, что лишь слепой причислил бы его к стандартному. Когда ветеран извлёк клинок из ножен похвастаться, даже Найрус, не разбиравшийся в оружии, понял по отделке рукояти, богатой крестовине и красивому рисунку (мудрый змий с одной стороны, и закат в горах — с другой), что перед ним очень дорогая вещь. За рисунком лезвие играло воронёными оттенками с лёгкой примесью багрянца.

— Это «закат гор», самый дорогой вид гномской стали, — объяснил цвет клинка Невилл. — Разумеется, сработано тоже мастером-гномом. И, поверь, стоило огромных усилий, чтобы гном согласился на рисунок и разрешил заключить клинок в красивую рукоять. Ни один оружейник нашей расы не сравниться с эльфийскими и гномскими. Так вот, эльфийские мечи узнаёшь издалека: они изобилуют украшательскими элементами, благо эльфийская сталь невиданно лёгкая, и мастера, не боясь за боевые качества оружия, могут навешивать массу дополнительных деталей для форса. А ещё делать, не нарушая баланса, настолько широкие лезвия, что там помещаются батальные картины и длиннющие изречения. Гномы даже простеньких рисунков травлением не уважают. Они считают: хороший меч, секира, палаш красивы сами по себе. Но... но, забери меня нечисть лесная, это же подарок на восемнадцатилетие! Он должен радовать глаз.

— А рисунок... это руны?

— Нет. Руны похожи на буквы неведомого алфавита. И рунное оружие гномы не выставляют на продажу. В этом клинке нет никаких колдовских сил. Да и быть не может — я и так, мягко говоря, не святой, а уж губить душу окончательно, покупая колдовские вещи, мне нет резона. Но рубит и колет он на порядок лучше любого человеческого меча. Кстати, вот тебе, господин учёный, ещё познавательный факт: эльфийские клинки чуть забористей в уколах, гномские — в рубке. Последний плюс, меч очень тяжело испортить — заточка, практически, вечная. Ну, просто, прелесть, а не подарок! Мне бы такой в одной заварушке сорок лет назад...

— Сколько ты заплатил за это чудо? И кому там восемнадцать исполнялось?

— Восемнадцать лет назад у меня родился внук. Сразу начал копить, откладывать с жалования. И вот, наконец, чуть добавив с пенсии, купил ему в подарок. Послал в Форкассию, он там учится, снял с его счёта медную монетку, чтоб всё было по правилам.

— Ооо! Он поступил у тебя аж в Форкасский Университет, мою альма-матер? Умный мальчик.

— Ага. Но только если б к уму прилагалось... хоть какое-то уважение к старшим!

Ветеран резко замолчал. Потом набрался духа, чтобы признаться в унижении, которое испытал, и выложил всё, как есть.

— Ты не поверишь. На днях мне привозят этот меч из Форкассии обратно. Упаковка даже не вскрыта. И письмо от внука. «с подобными идиотскими подарками больше не беспокоить». Так и написал «идиотскими».

— Ну, так оставь себе.

— Замучаешься переделывать рукоять.

Ветеран показал свою могучую ладонь, чтобы профессор оценил, что она шире, чем у обычных людей. Впрочем, он заметил это ещё когда жал ему руку — собственная показалась детской

— Пусть лучше гномский меч станет сюрпризом для Герта. Уж он-то не вернёт мне его со словами «идиотский подарок». Хотя... кто знает? Иногда я совсем не понимаю этого поколения. Здесь мы с Гулле схожи. У него тоже проблемный ребёнок, кстати, с моим дружил раньше. Поэтому пусть подарок будет от неизвестного человека. Чтобы не знал, кому вернуть. Нельзя оскорблять такой клинок отказом дважды.

— Не вернёт. Только даст тебе медную монетку, как велит обычай. Мальчик просто одержим идеей убить Олэ.

— Тем более, ему клинок нужнее. Как я понял, Олэ настоящий мастер боя, и его меч работы великого оружейника. Но человека. В прямом столкновении гномского меча и человеческого, человеческий всегда ломается.

Профессор засмеялся, представив реакцию охотника.

— Боюсь, что в таком случае Олэ загрызёт Герта зубами. Меч ему безумно дорог.

— Опаснее и ближе в реальности, что Олэ сразу распознает гномью сталь и просто не допустит столкновения клинков. С его фехтовальными навыками не составит труда. Тем более, он носит... мм...

— Меч войны, рыцарская разновидность.

— Что рыцарские, что наёмнические мечи войны полуторные. То есть длиннее наших — Гулле на весь отряд один пользовался бастардом. Но для Герта... пусть и одноручный, но работы гнома — хоть какой-то шанс. Особенно в паре со щитом.

Герт зашевелился во сне. Безмятежное выражение на его лице исчезло. Ему снился бой. Губы скривил праведный гнев, а зубы скрежетали от ненависти. И это скрежет не предвещал ничего хорошего Олэ Меченосцу.

Невилл и Найрус покинули дом Воина Чести. Перед тем, как отправиться во дворец, они зашли в головное здание стражи, Найрус должен был подписать бумаги и поставить печать: официально вернуть ветерана в строй. Там они встретили дежурного расследователя, которому Найрус велел отложить все дела и ехать в дом Ловило, произвести изыскания по поиску Блича. Здесь же он узнал, что королевский сыщик уже покинул, как ему было велено, служебную гостиницу и скрылся в неизвестном направлении вместе с двумя рыцарями.

— Вот, ещё один плохой момент в твоём решении добить Шибера выселением, — проворчал Невилл. — Теперь он не под присмотром. Где сейчас и что задумал — никому неизвестно.

Потом они посетили оружейную. Невилл настаивал, чтобы Найрус вооружился чем-то посерьёзнее, чем кинжал, и облачился хоть в какую-то броню. К счастью, на складе нашёлся из конфискованной контрабанды кожаный барракадский доспех, который не сковывал движений немолодому профессору. А в качестве оружия профессор выбрал всё из того же конфиската заморский гостинец, баркульский эсток.

Выбор ветеран не одобрил.

— Эсток предназначен только для уколов, их техника требует большего навыка, чем рубка.

— Но я слышал, он лучшее оружие в битве с латником. Всё путешествие маньяк не носил даже кольчуги, но сейчас у него полные латы...

— Найрус! Пока ты доберёшься до своего безумного мечника, тебе может встретиться огромное число других противников. Большая часть ночных солдат не носят никаких доспехов. Таскать неудобный меч только ради одного врага... это не лучший выход, особенно, когда против вас целая...

Ветеран сделал паузу и закрыл глаза, собираясь с мыслями. Затем открыл, проверил, не бродит ли возле оружейки кто-то из рядовых стражников, затворил двери и поведал неприятную истину:

— Выброси из головы личные счёты с этим маньяком и думай глобально. Говорят, у вас, у учёных, это неплохо получается. Ты, видимо, плохо представляешь, что за каша заварилась. Речь идёт не о том, чтобы спасти старину Гулле, а о том, чтобы выжить страже вообще. Мосты сожжены — события прошли точку невозврата. Атаманы пошли в ва-банк, и мы вынуждены тоже играть по максимальной ставке.

— Поясни, — попросил профессор, хотя уже и сам начинал обо всём догадываться.

— Если мы допустим смерть Гулле и его племянницы, то всё, ночная армия почувствует безнаказанность, и нас утопят в крови. Я тебя не стал на ночь глядя расстраивать, но завтра тебе предстоит подписать много прошений об увольнении. Стражники бегут и их можно понять. Чего стоит наша жизнь, справедливый вопрос, если можно напасть на дом самого Воина Чести? Они увольняются и уезжают из столицы вместе с семьями. Это последний бой, и стража уже проиграла его в душах своих. Тот, кто остался, не верит в победу, — вспомни, как вяло собирался в дом Ловило дежурный расследователь, — а, значит, не проявит рвения, чтобы за него потом не ответить перед победителем. Только передовой отряд стражи, Око, будет биться до конца, потому что наш счёт с атаманами не оплатит никакое раскаяние. Но в Оке осталось... Сколько именно осталось?

— С вычетом командировочных, тех кто на заданиях, и в отпуске по ранению.... Чуть больше шестидесяти человек.

— А ты знаешь, сколько сейчас в городе бандитов? Каждый из атаманов привёз не меньше двадцати только гвардейцев.

— И в столице постоянно функционирует около полусотни банд, не меньше дюжины человек в каждой, — с тоской вспомнил служебные документы Найрус.

— Прибавь к этому банды, которые приехали с других городов поработать на свадьбе: массовые гуляния — разгул для воров. И, самое неприятное, прибавь Тропу. Сколько банд скрывается в лесах, у нас нет даже приблизительных сведений! И ещё по Тропе в любой момент может прийти подкрепление с Ярн-Геронда и других крупных городов, хотя у атаманов и так сил больше, чем достаточно!

Огоньки боевого азарта в глазах ветерана потухли угольками отчаяния, когда он вспомнил о последнем факте. В его голосе зазвучали нотки обречённости.

— Я тебе так скажу... если какой-нибудь счастливый случай не поссорит Тропу и атаманов, то по нам уже можно заказывать панихиду. Я не очень люблю всякие службы, но сегодня час простоял на коленях в церкви... Толку никакого — что небу молитвы великого грешника? Но без помощи провидения нам никак, поэтому попытаться должен был. Не для себя — мне помирать уже не страшно, пожил, а единственный внук в Форкассии. А для старины Гулле, для боевых товарищей. Для идиота-обывателя, он же пальцем не пошевелит помочь, но первым взвоет, когда стража проиграет. На рыцарстве победа атаманов не скажется, эти миры традиционно не пересекаются. Купцы? Ну, станут платить побольше дань. А вот жизни ремесленника или чомпи не пожелаешь и врагу, когда Герцогово Око прекратит существование. Полбеды, что победят атаманы. Главный ужас, что победят именно эти атаманы. Все, как один, законченные садисты. Мне приходилось допрашивать девочек, переживших Ночь Девяти. Я, много повидавший мужик, прокусил кулак, когда впервые услышал подробности.

Ветеран показал до сих пор заметные шрамы от собственных зубов на кулаке.

— Старик в сером был даже больше прав, чем думает, — пробормотал Найрус. — Война. Не просто война. Тотальная война. До последнего бойца.

Невилл не понял, о чём говорит Найрус, но не стал переспрашивать, а продолжил мрачные предсказания:

— В день смерти Гулле за нами начнут охоту. Нас будут убивать спящими, причём и уволившихся бойцов, вырезать вместе с семьями, нападать средь бела дня. Не только бандиты, многие обыватели присоединяться к охоте, чтобы выслужиться перед атаманами.

Дав время Найрусу нарисовать в воображении эту страшную картину, ветеран раскрыл, почему и для противника данный бой последний.

— Атаманам отступить — тоже подписать себе приговор. Если мы добьёмся освобождения Гулле, от атаманов начнут разбегаться люди. В их лживый Кодекс Праведного Каторжанина перестанут верить даже последние кретины. Кончится всё тем, что нам принесут головы Девяти на большом блюде и будут ползать в ногах, чтобы мы приняли дары. Преступность в городе исчезнет, во всяком случае, в прежней форме. Кражи и бытовые убийства останутся, а организованные поборы и разбой прикажут долго жить.

Старый стражник вцепился в нашейник ближайших лат, словно бы перед ним стоял один из атаманов. Полный ненависти он вдавливал побелевшие пальцы в сталь, и Найрус со смесью восхищения и страха готов был поклясться, что сталь немного поддалась, словно бы перед тисками.

— Поэтому прочь сантименты! — буквально зарычал ветеран. — Старина Гулле слишком распустил атаманов своим благородством, и мы имеем то, что имеем. Он святой человек, но здесь не до святости. Клянусь, ночная армия пожалеет, что я снова в деле! Они не ценили такого противника как Воин Чести, так, значит, заслужили, чтобы их взяла за горло Тяжёлая Рука. Видишь, какой расклад. А ты переживать из-за одного мечника.

Невилл отпустил нашейник и смочил из фляги пересохшее горло. Обречённость и отчаяние исчезли. Ветеран снова горел азартом предстоящей схватки и верил в победу. Для этой веры не было никаких оснований, но любая вера по природе своей иррациональна.

Найрус вначале думал, что Гулле и Невилл разошлись в вопросах можно ли брать взятки. Но рассказ о том, как стражник восемнадцать лет копил на гномский меч, дал понять, что он чист от подобных грехов.

И что-то было во взгляде Невилла, когда он пообещал напомнить атаманам, что и враг врагу рознь, и какого-то было неплохо и ценить, что больше Найрус не сомневался, в чём именно не нашли согласия два офицера.

Ну, что ж, всё правильно. Когда не ценишь милосердия Воина Чести, по законам справедливости к тебе приходит не знающая пощады Тяжёлая Рука.

— Невилл... я не из личной мести. Олэ единственный в ночной армии разбирается в тактике и стратегии. Если б не его выдумки и личный пример, штурма бы не вышло.

С этим доводом Невилл согласился.

— Говоришь, он в латах? Прекрасно, прибереги для его стального зада клевец. Это что-то вроде боевого топора, здесь его нет, но можешь купить сам, он недорогой.

— Не стоит беспокоиться, я не бедный человек. И у вас есть банк, где я могу снять деньги.

— Не суть. Удары клевцом проще, чем эстоком, и я научу, как носить его, чтобы он не мешался ни кинжалу, ни основному клинку, а в качестве основного клинка я рекомендую... хм... возьми из конфиската фальчион. Он достаточно лёгок для начинающего бойца, но эффективен.

— А нельзя ли... подобрать... всё-таки другое оружие... просто... я знаю, что фальчион очень популярен у ночной армии.

Невилл пытался это скрыть, но всё равно по тону чувствовалось, что начальник начал его раздражать.

— И что? Ты знаешь, у ночной армии популярно есть мясо; мне, как, питаться капустой и морковкой, чтоб нас не путали?

— И всё же... Я ничего не понимаю в оружии, но слышал, что у вас, людей войны и людей боя, популярно поверье, будто меч выбирает хозяина, а не хозяин меч. Ну, вот, считай, что меня этот фальчион выбрать не хочет. Противны мы друг другу

Невилл выпустил воздух из лёгких и скрестил руки на груди.

— Хорошо. Тогда найди себе меч по душе сам. Но только не эсток.

Найрус прошёлся по конфискованным клинкам, пробуя каждый на вес, и, наконец, остался доволен одним экземпляром.

— Вот клинок по мне. Достаточно лёгкий. Очень удобный. Я беру его.

— А знаешь, почему он такой лёгкий? — опять остался недоволен ветеран. — Потому что как раз рассчитан на таких обывателей, как ты. Этот меч пришёл к нам из вольных городов, где нет подданных, но есть граждане. Он позволяет гордому обывателю чувствовать себя немного рыцарем, но именно что немного. Ни одни мечи так быстро не ломаются, как гражданские. И кость им разрубить нереально. Возьми лучше заокеанскую новинку, скьявону, — Невилл показал на меч с корзинчатой гардой. — Да, его гарда ограничивает подвижность кисти в фехтовании, но ты и так не будешь применять сложных ударов. Тебе важнее, что она отлично закрывает пальцы. Думаю, со временем такие мечи, точнее, палаши вытеснят в страже, пикинёрах и прочих бойцах, воюющих без щита, привычные нам клинки.

— Я не вижу смысла продолжать спор, — сказал Найрус, прилаживая ножны гражданского меча к поясной перевязи. — Ты не видел, как я пробовал твой палаш? Он для меня слишком тяжёл.

Невилл покачал головой и спросил Найруса, насколько он религиозен. Найрус ответил, что верит в Свет и победу Света, но его не устраивают догматы ни одного из существующих культа.

— Ну... тогда, может, будет интересно... в маленьком домике позади таверны «Боевой молот» на Оружейной улице можно найти одного человека. Нейк Шанс. Его так зовут потому, что он продаёт дополнительные шансы победить. Особенно актуально для тех, чьё оружие слабое, как у тебя, хотя и сильный клинок приятно сделать ещё сильнее. Если не боишься погубить душу, можешь приобресть у Нейка заговор на меч. Товар проверенный, утверждают мои информаторы, у него свои каналы связи с магическими городами. Но только однократного действия, максимум трёхкратного.

— Лишняя информация. Я не очень разбираюсь в колдовстве, но даже мне известно, что есть заговоры на орков, троллей, оборотней, вампиров, огров, гоблинов, нечисть, демонов... а наши противники люди. Ужасные, мерзкие, но люди.

— И всё-таки я бы на твоём месте поговорил с Нейком. Этот рынок динамично развивается. Каждый год маги и волшебники придумывают всё новые заговоры. Возможно, какую-то новинку оценишь и ты.

Найрус уже понял, что поговорит с Нейком. Не с целью купить заговор, а чтобы узнать кое-что о магах: как с ними общаться, как убеждать — уж господин Шанс должен досконально знать натуру своих поставщиков. Но Невиллу знать о том, что Найрус якшается с магами, пока не следовало.

Они сели в карету и поехали во дворец матери-герцогини, надеясь, не опоздать.

А Найрус вдруг вспомнил о Герте, мысленно сравнил его с Бличем, и с грустью признал, что в плане приспособленности к жизни сравнение не в пользу воспитанника. Герт физически крепче Блича, но ненамного. Тем не менее, он, можно быть уверенным, не пропадёт один в большом городе. Не позволит себя втянуть ни в какую авантюру, будет достаточно груб с трактирщиком и достаточно мягок с прислугой, где надо проявит силу, где надо — уступчивость. Даже если подарить ему слабость Блича — неспособность обманывать, Герт всё равно будет сильнее.

И профессор с болью понял, что он и только он виновник того, что сейчас за Блича приходится справедливо переживать, как не пришлось бы переживать за Герта. Пять лет он был с Бличем постоянно, всегда был готов прийти на помощь... и, как и многие родители и опекуны подростков, упустил момент, когда мальчик должен учиться самостоятельности. Пусть по шажку в день, но ходить своими ногами и принимать свои решения. Он не научил его драться и искать самому ночлег, договариваться и настаивать на своём. Вместо того чтобы научить ребёнка быть победителем, оставаясь собой, пять лет он безуспешно пытался его заставить изменить себе, освоив ложь.

Герт большую часть времени провёл в посёлке, Блич — пять лет в странствиях. Жизненный опыт мальчика-тени был в сотни раз больше, чем опыт его сверстника из семьи горшечников. Но только на поверку. На деле, это был в основном опыт Найруса, а не его воспитанников.

Жгучий стыд переполнил душу, когда Найрусу пришли мысли, а ради детей ли он перешёл все грани в опеке? Быть может, из своего эгоизма. Потому что в гиперзаботе растворял собственные жизненные кризисы.

И вот теперь, Блич, что бы там с ним ни происходило, вынужден ускоренно проходить курс вхождения во взрослость, который нормальные дети осваивают постепенно. Может, он никак не дойдёт до дома потому, что такой невезучий... а, может, просто судьба каждый раз возвращает назад — мальчик-тень, ты ещё не прошёл обучения, не всё усвоил.

И ещё Найрус понял, что он в чём-то такой же Блич. Начал карьеру расследователя, но шёл не своими ногами, а с оглядкой вначале на Гулле и Райнеса, а сейчас на Невилла.

Профессор твёрдо решил, что оставит ветерана в приёмной, а в столовой с Солбаром и матерью-герцогиней переговорит один. Может, они и раздавят его, более опытные в интригах, но это будет его личный опыт и его личный бой.

— Блич, бедняга, дай тебе Свет пройти свой путь без потерь... да и мне тоже, — тихо прошептал он, глядя на мелькающие в окошечке кареты виды ночного города.

* * *

Первое, что почувствовал Блич, когда пришёл в себя, это резкий запах крови. Голова болела, в ушах шумело, а шея саднила. Одежда на груди была разорвана.

Блич со стоном приподнялся на локтях и увидел прямо перед собой мрачного парня в рубахе с закатанными рукавами, забрызганного кровью с головы до ног. В крови был и фальчион, на который парень опирался и тяжело дышал, словно только что закончил тяжёлую работу. Приглядевшись, Блич заметил на лезвии множество зазубрин и какие-то налипшие куски.

Парень поднял глаза и улыбнулся.

— Хвала Свету, очнулся браток. Блич, как ты?

Этот похожий на мясника, отработавшего неделю без выходных на бойне, человек знал Блича. Откуда?

Улыбка делала его залитое кровью лицо ещё более страшным, а сил защищаться подросток не чувствовал: ноги и руки с трудом слушались. К счастью, он в том доме, где сироту не дадут в обиду.

В поисках доброго старика, которого почитает ночная армия, Блич повернул голову вправо, но увидел только стену с пятнами крови. Кровь была и на потолке, и на полу, и на священных книгах и на прочих церковных предметах. Подросток повернул голову влево и увидеть ничего не успел. Волчьим прыжком парень оказался возле него и прижал к кровати.

— Не смотри туда! Не смотри, братец Блич! Там... не для твоих глаз зрелище, — умолял мясник, не давая Бличу встать.

— Пустите меня, пустите! — вопил Блич, напрасно силясь вырваться. — Бий, на помощь! Господин Бий, где вы?

— Смотритель Бий в том углу, — не стал темнить парень. — Точнее, то, что от него осталось. Там очень мало что осталось. Там даже стене досталось, наверное, на пол-локтя прорубил. Поэтому и прошу, не смотри туда.

Мальчик ещё ничего не понимал. Но то, что его заступника и человека, который мог бы спасти дядю и сестру, уже нет в живых, догадался. И виновник — этот странный мясник, откуда-то знающий Блича. И он ничего не может сделать ему, не может даже оттолкнуть пропахшее кровью тело, потому что руки совсем не слушаются.

Не зря мудрые говорят, что самый страшный гнев — это гнев бессилия. Блич заплакал. Парень неожиданно прижал его к груди как родного брата и похлопал по спине.

— Плачь, если хочется, не держи в себе. Всё правильно. Помнишь, как ты красиво сказал? А чего стесняться. Бабы плачут. Парни. Дети. А не плачет только слабый.

И тут Блич вспомнил человека, которого не узнал сразу в обличье забрызганного кровью мясника.

— Виклор Волк? Вожак Тропы?

— Вожак? Бери выше! Теперь король Волк, вот татуировка.

Виклор отпустил Блича и распахнул рубаху, показывая свежую татуировку короля Тропы.

— Но для тебя, запомни раз и навсегда, просто Викки. Так меня звала мама, так я себя называть разрешаю только своему названному брату, Секретарю. И теперь право говорить мне «Викки» и у тебя. Ты меня прямо с коронации дёрнул своим посланием, в курсе? И, клянусь, это первый день, когда Волк так долго брал след. Ты на ровном месте пропал!

В словах Виклора слышалось столько участия, что Блич сразу прекратил его бояться. Шум в ушах понемногу проходил, головная боль тоже, в руках исчезла слабость. Подросток опять захотел посмотреть влево, Виклор опять не дал и так настойчиво, что сразу же пропала охота совершить то же самое с помощью тени.

— Говорю же, не надо туда смотреть! Я ведь обещал, что намотаю кишки любого твоего обидчика на клинок. Ну, а Виклор Волк всегда держит слово. Но что меня так разнесёт, сам не ожидал. Ты спал где-то полчаса. И полчаса я не мог остановиться. Фальчион придётся сменить, этому уже нереально вернуть заточку.

— Но за что?.. Бий... он хороший...

— Хороший? Ха, я был уверен, что он вообще святой. Когда следы привели к Смотрителю, я вздохнул облегчённо, и решил пропустить кружечку-другую крепкого в ближайшей таверне, а уж потом тебя забрать. Но... услышал визг девчонки и пришлось вламываться в дом.

— Визг девчонки?

— Да, она сейчас внизу, я вначале оглушил Бия и, как мог, помог ей, а уже потом вернулся и... и руки теперь едва подымаются, а фальчион на выброс.

— Что с ней?

— Сейчас всё сам увидишь. Силы Света, опоздай я минуты на две, было бы поздно.

— Он бы меня убил? Я бы умер?

— Хуже чем убил. Умер бы для меня и для всех, кто живёт по Кодексу Праведных. Я бы всё равно рассчитался с Бием за тебя, но не смог бы уже так обнять, не смог пожать руку.

Блич ещё не до конца понимал Викки, но уже уяснил, что Смотритель Бий был совсем не таким бескорыстным добряком, какого из себя корчил, и получил по заслугам.

Они спустились на первый этаж. В зеркале коридора Блич увидел, что кровь Смотрителя попала и на него — Волк махал фальчионом от души. И ещё мальчик понял, почему саднила шея — большой засос.

— Послушай, Виклор...

— Я же попросил?

— Извини, забыл. Викки, скажи прямо, что со мной хотел сделать Бий?

Виклору было неприятно говорить на эту тему. Суровый убийца прятал глаза, словно стеснительный мальчик из монастыря.

— Ну, что ты как маленький? Неужели не понял?

— Что. Он. Хотел. Со мной. Сделать?

Объяснить мотивы, руководствуясь которыми Бий разорвал одежду Бличу на груди, устав возиться с застёжками, и собрался расстёгивать пояс, когда его застигнул врасплох король Тропы, оказалось нелёгким делом. Все глаголы, обозначающие это действие, в словарном запасе выросшего на улице парня были из уголовного арго или из числа блейронских ругательств. Блич не был знаком на должном уровне ни с первым, ни со вторым, а понять из контекста у него не хватало цинизма. Наконец, полностью перейдя на Единый, Викки с трудом, но вспомнил одно приличное слово в адрес неприличных намерений старого каторжника. И Блич поначалу решил, что просто Волк так плохо знает Единый или что выражается фигурально.

-...Так если это не фигура речи... Силы Света... Что за ерунда! Я же не девушка. Я юноша, я парень... как меня... — Блич был в ужасе — Как такое вообще возможно?!

— Поверь, возможно. Каким манером, надеюсь, сам догадаешься. Уволь посвящать в подробности.

На Блича было жалко смотреть. Какая подлость! — думал он о Смотрителе. — Спящего, доверившегося тебе...

Спящего? В глазах мальчика опять сверкнули бритвы

— И ты... ты бы не стал подавать мне руки? Презирал бы, даже зная, что я не мог сопротивляться? Что был под снотворным.

— Да. Так положено по нашему кодексу.

— Ты... ты... Я не буду тебя называть Викки. Никогда. Король Волк. Только так.

На покрытом запёкшейся кровью лице Виклора появилось сожаление, словно от него отвернулся родной брат.

Когда Блич зашёл в гардеробную (дверь была выломана — девочка вкладывала весь немалый вес в удары) и увидел, что сделал с малышкой Лу старик Бий, то застыл в проходе. За его спиной Виклор рассказывал, как это произошло:

— Не знаю, кто тебе эта толстушка, но ты ей очень дорог. И у девочки сердце льва. Она, видимо, как могла пыталась защитить тебя. Одна штанина у старика была разорвана и на ноге виднелись укусы. Когда я ворвался, он возился с твоим поясом, при этом топтал ей лицо каблуком. Это был настоящий кошмар. Он просто топтал ей лицо. Я промыл малой раны и дал один корешок, унимающий боль, но клонящий в сон. Она проспит долго, придётся тащить на спине.

Блич рванул к изуродованной девочке и обнял её. Рыдания сдавили ему грудь, а боль сожаления грызла сердце.

— Малышка Лу, прости меня, пожалуйста! Прости, что не послушал тебя, а посмеялся над твоими страхами. Что поставил в угол. Это меня надо ставить в угол! Ты права! Я болван, осёл и олень, а ты... ты... У тебя, Волк прав, сердце льва и добрая душа.

Блич ещё хотел сказать очень много. Что не позволит ей остаться такой. Что Найрус отличный хирург и сможет поправить лицо. А если нет... он найдёт каких-нибудь магов и будет умолять о помощи. Но поток слёз не дал договорить.

— Жалко девчонку. Похоже, Бий повредил ей кости лица. Как она теперь мужа найдёт, когда вырастет?

Слёзы мгновенно высохли. Блич бросил на Виклора горящий взгляд и сказал непонятную ему фразу:

— У неё... у неё уже есть муж.