Ненаписанное богами

Глава 4

Аэлрик

Возьми себя в руки. Не пугай ее.

Я открываю глаза, боясь увидеть, что она все еще стоит, обхватив себя руками, впиваясь ногтями в кожу и вжимаясь в угол, как загнанное животное. Но вместо этого она опускает руки и перебирает пальцами перья на своем изысканно украшенном платье. Маэра наклоняет голову и внимательно меня разглядывает.

Я не могу читать ее эмоции так же хорошо, как у других, хотя это один из даров Альторов. В этом и есть мучительная ирония, ведь я мог чувствовать ее задолго до того, как проявились мои способности. Теперь же… она словно под щитом. Та милая, наивная девочка из моего прошлого исчезла, а вместо нее появилась женщина, выстроившая вокруг себя настоящую крепость.

— Они сказали, что сожгли дом после того, как все умерли от долгой лихорадки. Чтобы остановить распространение болезни, — объясняю я, стараясь говорить спокойно. Чтобы не дать голосу сорваться, не выдать бушующее внутри пламя, то кровавое неистовство, которое хочется обрушить на собственную семью. Я не сомневаюсь, что это дело рук моих родителей. Пока они думали, что Маэра — всего лишь игрушка, просто любовница, все было в порядке. Но когда выяснилось, что я — Альтор, моя семья захотела от нее избавиться. Никаких отвлекающих факторов. Это официальная позиция партии Альторов. Они бы не захотели рисковать потерей чертовой чести иметь в качестве элитного воина собственного сына.

Глаза Маэры широко раскрываются, но это единственная ее реакция.

— Ты не получил мое письмо, — это звучит вовсе не как вопрос.

— Какое письмо? — все равно отвечаю я из-за своего бурлящего любопытства.

Она плотно сжимает губы и впервые с тех пор, как я вошел в комнату, отводит взгляд и смотрит в пол. Ненавижу, когда она так делает. Я сокращаю расстояние между нами и осторожно — очень осторожно — поднимаю ее подбородок кончиком пальца, заставляя снова встретиться взглядом. Маэра не вздрагивает от моего прикосновения, а мое сердце замирает.

— Какое письмо, Маэра? — повторяю я.

— Теперь это не имеет значения.

Я делаю еще один неуверенный шаг и наклоняю голову, чтобы наши лбы соприкоснулись. Ее нежная кожа словно бальзам для моего измученного сердца. Ее запах — это дом. Не просто место, а именно она сама, воплощенная в воспоминаниях.

— Для меня имеет значение, — шепчу я ей. — Все, что связано с тобой, имеет значение.

Маэра прижимается ко мне сильнее, и я обнимаю ее в ответ. Она колеблется лишь на миг, а потом обвивает руками мою шею и прячет голову у меня на груди. Так, наверное, ощущается Сол'ваэлен — обитель богов. Совершенство.

Мы стоим так, обнимая друг друга, пока в воздухе не появляется запах соли. Я слегка отстраняюсь, чтобы посмотреть на нее. Беззвучные слезы текут по ее щекам, размывая черную сурьму вокруг глаз.

— Моя Маэра, — шепчу я и вытираю мокрые дорожки на ее лице большими пальцами. На них остаются следы сурьмы. И вдруг до меня доходит, что поначалу она испугалась меня.

— Ты думала, что это сделал я, — говорю я. — Ты думала, что я причастен к этому.

Она морщится, но не отрицает. Это больно. Больно, как предательство.

— Как ты могла так подумать, Маэра?

Она опускает глаза, уставившись на мою грудь, и начинает теребить пальцами пуговицы на моей тунике. Она всегда так делала — теребила пуговицы, края рукавов, кончики волос. Наблюдать за этим теперь почти утешительно, это движение привычное и такое родное.

— Твоя мать… — ее голос срывается, и я терпеливо жду. Я ждал так долго. — Твоя мать была очень убедительна, — наконец говорит она. — Наверное, она перехватила письмо. Я пыталась отправить тебе его, пока ты был в Кузнице.

Мне снова становится все ясно. Кузница — это обязательная военная подготовка и обучение выживанию, которые проходят все мальчики Фараэнгарда с восьми лет, живя в казармах восемь месяцев в году. Маэра ни разу не пыталась отправить письмо за все двенадцать лет, что я был на тренировках. Что могло быть настолько срочным, что она пыталась связаться со мной таким образом? Что мои родители… Святая Серефель.

— Что было в письме, Маэра? — пытаюсь узнать снова.

Но она опять прячет лицо в мою тунику и качает головой.

— Не сейчас. — Ее голос звучит глухо сквозь ткань.

Она сжимает руки на моей шее, притягивая ближе.

Я тяжело выдыхаю и крепче обнимаю ее.

— Хорошо, — шепчу я ей на ухо. И просто обнимаю ее, похоже, именно это ей сейчас нужно. В голове роятся мысли, вихрь сомнений и страхов, каждая ударяет сильнее предыдущей, оставляя меня без сил. Мои родители пытались убить Маэру. Она сказала, что мать успела спасти только ее, а значит, отец и бабушка погибли. Где она жила все это время? Почему оказалась здесь? Работает любовницей у кого-то из фараэнгардской знати? С каждой новой мыслью мои руки сжимают ее все сильнее.

Она сказала не сейчас. Но это может быть единственное «сейчас», которое у нас есть. Это не может быть правдой. Я не могу узнать, что она жива, обнять ее, а потом отпустить.

— Ты меня душишь, Аэлрик, — произносит она сдавленным голосом, будто я причиняю боль. Черт. Я ослабляю объятие и склоняю лоб к ее лбу.

— Ты стала выше, — шучу я, пытаясь разрядить обстановку. Срабатывает.

Она улыбается, сначала неуверенно. Ее улыбка хрупкая, и вызывает во мне какое-то странное чувство.

— Это все туфли, — говорит она, мило морща свой носик в знак недовольства. Я опускаю взгляд, впервые замечаю ее ноги, и ругаюсь. Подхватываю ее на руки и усаживаюсь с ней в огромное кресло у стены.

— Божьи угодники, Маэра. Почему на тебе этот наряд? Тебе, должно быть, больно.

Она замирает. Ее руки останавливаются у меня на плечах. Еще секунду назад она собиралась запустить пальцы в мои волосы, совсем как раньше.

— А что ты здесь делаешь, Аэлрик? — спрашивает она, уклоняясь от моего вопроса, и я позволяю ей это. Пока.

— Я здесь на праздновании посвящения другого воина. Теперь я — Альтор, — говорю я, внимательно следя за ее реакцией. Думаю, она уже это знает, или хотя бы догадывается… Ее глаза наполняются слезами, и она прикусывает нижнюю губу, чтобы та не дрожала.

— Я так и думала, — шепчет она. В ее взгляде отражается безысходность. Мне тяжело, потому что я знаю, что она права.

— Маэра, — произношу я твердо. У нас не так много времени. — Больше никаких отговорок. Почему ты здесь? Почему ты была с генералом?

Она сжимает руки на коленях, и на ее лице отражается боль.

— Я не могу тебе сказать, — шепчет она. У этой новой Маэры есть секреты.

Мне это не нравится, и я не собираюсь с этим мириться, потому что этот секрет опасен. Мой божественный инстинкт пробуждается, требуя, чтобы я узнал, что ей угрожает. И уничтожил угрозу.

— Маэра, либо ты рассказываешь мне о письме, либо о том, почему ты здесь. Я не выпущу тебя из этой комнаты, пока не услышу хоть что-то.

Ее губы плотно сжимаются, и она отводит взгляд. Маэра всегда была упрямой, но меня одолевает тревога. Я не хочу, чтобы она была рядом с Вортаном. И дело не только в ревности.

— Что тебе нужно от генерала Вортана? — спрашиваю я.

Она вырывается из моих рук, неуклюже соскальзывая с колен. Ее ноги, втиснутые в эти нелепые туфли на каблуках, подкашиваются, и она вскрикивает и падает.

— Черт побери! — я вскакиваю с кресла и успеваю поймать ее прежде, чем она ударится о пол. Аккуратно укладываю Маэру на кровать и опускаюсь на колени, снимая с нее эти проклятые туфли. Ступни распухшие и покрасневшие.

— Я могу тебе помочь, Маэра. — Я пытаюсь смягчить тон.

Она резко поднимает голову

— Ты ничего не смог бы для меня сделать, Аэлрик! Даже если бы захотел. Даже если действительно оплакивал меня все эти десять лет. Ты — Альтор, — она решительно качает головой. — Наша история была написана богами давным-давно, и нам не дали права голоса в конце.

Ярость, какой я никогда не знал, поднимается во мне. Такая ярость, что, кажется, я смогу расколоть гору пополам. Ярость на моих родителей. На богов. На самого себя.

Она сжимает простыни в кулаках, а затем протягивает руку:

— А теперь отдай мне туфли. У меня есть работа.

— Работа? — цепляюсь я за это слово, держа ее обувь вне ее досягаемости.

Она резко закрывает рот, будто сказала лишнее. Не знаю, с кем она работает или на кого, но я не позволю ей иметь дело с генералом Вортаном. Энергия вокруг него извращенная. Злобная. И я не понимаю, как или почему он стал генералом, ведь Альторы не имеют ничего общего с обычной армией. Мы действуем отдельно. Даже от короля.

— Скажи мне, Маэра. Скажи, и я разберусь с этим сам, не вовлекая никого другого. Я не буду задавать больше вопросов, клянусь. Но я не могу позволить тебе снова приблизиться к нему. Только не одной. Считай это компенсацией за то, что моя семья сделала с твоей. Абсолютно неравноценной, совершенно недостаточной, но все же компенсацией.

Она вздрагивает, будто я ударил ее. Проклятье, я плохо в этом разбираюсь. Только открываю рот, чтобы сказать что-то еще, но Маэра кивает.

— Хорошо, — шепчет она. Ее взгляд беспокойно мечется по комнате, словно проверяет, что мы действительно одни. — У него есть ключ на цепочке, в жилете. Серебряный ключ с его инициалами. — Маэра еще больше понижает голос, так что его едва слышно, а затем вытаскивает из внутреннего кармана платья конверт и протягивает его мне. — Мне нужно сделать слепок из воска.

Я забираю конверт, стараясь не думать о всех вопросах, которые хочу задать. Я обещал.

— Хочешь, я украду ключ и принесу его тебе? — спрашиваю я.

— Нет. — Она быстро качает головой. — Генерал не должен знать, что он у нас есть.

— У нас? — уточняю я.

Маэра сжимает губы.

Я тяжело вздыхаю.

— Ты больше не будешь к нему подходить? Отдашь слепок кому-то другому?

Ее взгляд смягчается. Она поднимает руку и кончиками пальцев касается моего лица.

— Я больше не подойду к нему, — клянется она.

Ее прикосновение легкое, как перышко, но все еще слишком неуверенное как. Маэра собирается убрать руку, но я осторожно перехватываю ее и прижимаю ладонь к своей щеке, наслаждаясь теплом. Все еще стоя перед ней на коленях, другой рукой я касаюсь ее лица.

Наш поцелуй начинается мягко и нежно, как и в самый первый раз, когда мы были еще подростками. Губы едва касаются друг друга, глаза остаются открытыми, дыхание сбивается. Я скольжу рукой по ее спине, притягивая ближе, устраиваясь между колен. Мои губы покрывают ее нежными поцелуями — первый, второй. Она опирается руками на мои плечи.

Я чуть отстраняюсь в намерении уйти. Унести с собой вкус ее губ, пока смерть не найдет меня на конце кнута кхер'зенна или в когтях дрэйгота. Но Маэра хватает меня за затылок и с новой решимостью притягивает обратно. На этот раз наши губы сталкиваются в отчаянии, нежность забыта и вовсе не нужна. Единственное, что имеет значение — стать ближе.

Я прикусываю ее губы, и Маэра приоткрывает рот с тяжелым вздохом. Одна моя рука прижимается к ее спине, притягивая еще ближе, другая — обхватывает шею, углубляя поцелуй. Она обвивает ногами мою талию, а из губ вырывается тихий стон, когда я покрываю поцелуями ее шею, опускаясь все ниже. Но стоит коснуться губами ключицы, как Маэра напрягается.

— Мы не можем, Аэлрик, — говорит она, и ее голос звучит прерывисто, пока она пытается отдышаться. — Я не смогу сделать это и потом отпустить тебя. Это сломает меня.

Отчаяние в ее голосе почти убивает меня, но я не причиню ей боль снова, ни за что на свете. Отстраняюсь, опуская голову ей на грудь, и сжимаю простыни так сильно, что слышу треск ткани.

Маэра проводит пальцами по моим волосам, а я позволяю своим рукам скользнуть по ее обнаженным плечам, прежде чем поддаться искушению и тоже запустить пальцы в ее волосы. Всего один раз. Мне нужно почувствовать это еще хоть раз.

Наши взгляды встречаются, ее зрачки расширены, глаза затуманены желанием. Я касаюсь губами ее лба, пытаясь сказать все то, что не могу произнести вслух.

«Я люблю тебя. Прости. Хотел бы, чтобы все было иначе. Хотел бы, чтобы боги были к нам более милосердны».

Она сжимает мои волосы и срывается в глухом, надломленном рыдании.

Вставая, я отступаю от нее и поднимаю с пола забытый конверт.

Она выглядит… разочарованной. Тем, что я не настоял на ночи вместе? Или тем, что десять лет назад я не боролся отчаяннее?

У меня не хватает сил искать ответ. Я поднимаю конверт.

— Я верну тебе это, — говорю я и заставляю себя сделать шаг прочь.

Сказать, что это самое трудное, что я когда-либо делал, значит ничего не сказать. Я уже проходил через это однажды. Десять лет назад было так же больно, как и сегодня.