Небо в кармане 4

Глава 2

Отпускаю педали тормозов, и когти стальных рычагов на задних законцовках лыж под действием пружин поднимаются вверх, выходят из зацепа со снегом. Стоим на месте, никуда не движемся, в ангаре всё теплее, чем на улице, и поверхности лыж сразу прихватило морозцем, пристыли они к снегу. Приходиться добавить оборотов, чтобы самолёт стронулся с места, что я и делаю.

Ангар с техниками остаётся позади, по рулёжке с небольшим боковым проскальзыванием поворачиваем направо, и… Я резко тискаю тормоза. Самолёт клюёт носом, отпускаю на мгновение педали и тут же снова на них нажимаю, избавляюсь таким образом от возникшего при торможении отрицательного момента. В груди возникает запоздалый холодок и прячется где-то внизу живота. Хорошо, что разогнаться не успели, а то бы сейчас точно скапотировали бы, ткнулись винтом в снег! А перед этим натворили дел…

Практически прямо перед самолётом небольшое столпотворение народа. Отчётливо чёрные на белом снегу силуэты меркнут в ослепительных магниевых вспышках. Чёртовы фотографы! Ослепили совсем. Какого лешего на рулёжку вылезли? Неужели так трудно было где-нибудь сбоку встать?

Зажмуриваюсь крепко-крепко. Не по своей воле, а исключительно из-за особо неприятной обстановки громко ругаюсь матом и не отпускаю тормоза. Ничего не вижу, в глазах засветки зайчиками скачут. Останавливаемся, противный скрип железа по льду проникает в кабину через звук работающего мотора, заставляет поёжиться.

Бросаю управление и тру глаза, слёзы так ручьём и текут. Вспомнил о пассажире, ругаться громко перестал, но продолжаю вполголоса шипеть нечто нецензурное в сторону журналюг. Откуда они тут взялись? На секретном-то объекте с пропускным режимом? Да вдобавок сумели каким-то образом на лётное поле пробраться, куда посторонним вообще-то вход запрещён?

— Это я упросил полковника Кованько выдать им пропуск на сегодняшнее утро, — виноватым голосом откликается Второв. Похоже, я эти свои мысли вслух произнёс?

— Для чего? — наконец-то становится легче, пропадает резь в глазах, высыхают слёзы. Зайчики, правда, ещё прыгают, но быстро сходят на «нет».

— Вчера же мы с вами решили, что освещение перелёта прессой не помешает? — удивляется моей забывчивости компаньон. — Это не только прибавит вам популярности, но и позволит хорошо заработать. Неужели забыть изволили, Николай Дмитриевич?

— Перелёт у нас с вами предстоит сложный, хлопот с подготовкой к нему потребовалось много, — вздохнул и вроде бы как оправдал свою забывчивость. А ещё Второв забыл упомянуть, что пресса не только мне прибавит популярности, но и ему. При случае можно легко козырнуть сим фактом, особенно когда он будет подкреплён многочисленными фотографиями. Ну да ладно, перелёт только начинается, посмотрим, что дальше будет. Хотя, если судить по такому лихому началу, то дальше будет ещё хлеще. — И впрямь забыл. Ладно, поехали.

Отпустил тормоза, толкнул рычаг управления двигателем вперёд. Мотор рыкнул, потащил самолёт по рулёжке. Не сдержался, надавил на левую педаль, добавил немного оборотов, засыпал журналистов снегом из-под пропеллера. Отомстил, можно сказать, таким образом за свой испуг и засвеченные вспышками глаза. А и впрямь, вылезли прямо под винт. А если бы не удалось затормозить? Порубал бы всех в капусту. По возвращении нужно будет обязательно эти два вопроса поднять — почему пропустили на лётное поле и почему без сопровождения?

Морозно на улице, на малом газе скользим настолько легко, что приходится то и дело подтормаживать. Мимо рулёжки, на которой сейчас трудятся со скребками в руках солдатики, прямо на полосу. Разворачиваюсь по курсу взлёта, толкаю рычаг управления оборотами вперёд до упора и старательно выдерживаю направление разбега. Уходить в сторону нежелательно, за моим взлётом сейчас столько глаз наблюдает, что ого-го. А я инструктор, поэтому и разбег у меня должен быть ровный, словно по линеечке, а не как бык пометил.

Скорость набираем быстро, по указателю пора брать ручку на себя, что я и делаю. Отрываемся легко, и сразу же иду в набор высоты. Справа охает пассажир, скашиваю глаза на него и успеваю заметить, как он быстро-быстро крестится. И даже вроде бы как за шумом работающего мотора сумел слова молитвы услышать. Пускай, хуже не будет. Правым креном плавно встаю на курс, слегка прибираю обороты, у нас бы сказали — перевёл на номинал, и иду с набором в сторону Вышнего Волочка. Воздух морозный, холодно, стёкла по краям рамок быстро покрываются изморозью, а сами рамки пушистым колючим инеем. Отбор воздуха от мотора направляю на лобовик, и тёплый поток быстро притормаживает начавшееся обледенение.

Всё тепло идёт на обдув лобового стекла, поэтому в кабине очень холодно. Теплее, конечно, чем за бортом, но шубу Второв не зря надел. Зато дышать становится чуть легче, воздух становится не таким морозным и уже не обжигает лицо.

Высота растёт быстро, лопасти пропеллера рубят тугой и плотный воздух, уверенно тянут аппарат вперёд. Займу эшелон, осмотрюсь, тогда и подкорректирую направление. На шестистах с небольшим метрах входим в плотную облачность и дальше пилотирую по приборам.

Очень интересно в этот момент наблюдать за пассажиром. Чем ближе оставалось до нижней кромки облачного покрывала, тем сильнее опускался вниз Второв, самым буквальным образом сползал вниз по сиденью, вжимал голову в плечи и не сводил глаз с надвигающегося мохнатого серого покрывала. На входе в облака отшатнулся, зажмурился, руки перед собой выставил, словно боялся в стену удариться. Понимаю, поэтому усмехаться не стал и вообще что-то комментировать или успокаивать Николая Александровича посчитал ненужным. Сделал вид, что ничего кроме приборов меня не интересует, и вообще есть что-то более важное, чем наблюдение за испуганным пассажиром. Например, пилотирование в облаках. Сложно? Без соответствующего навыка ещё как. Из приборов в кабине установлены авиагоризонт простейший, указатели высоты и скорости. И достаточно.

Иду в наборе, ну и курс выдерживаю, чтобы в сторону не уйти. Лететь нам около часа до основного площадного ориентира на нашем маршруте, до озера Ильмень. Оно как раз должно на траверзе у нас оказаться, внизу по правому борту. При условии, что через час полёта облачность пропадёт. Кстати, интересная особенность с облачностью на северо-западе. Небо сплошь затянуто, хмарь, дождь, а стоит отлететь километров на сто, сто пятьдесят южнее и облачность пропадает. Как в другой мир попадаешь, в котором весело светит солнце, а небо синее-синее. Оглянешься назад, а там сплошной стеной стоит плотная тёмно-серая кучёвка. Галирад, одно слово…

Ну а если не пропадёт облачность, тогда ничего другого не останется, как снизиться под облака и осмотреться. Другого быстрого и надёжного способа скорректировать направление и выйти на ЛЗП, линию заданного пути, не вижу. Нет, можно ещё и полетать туда-сюда змейкой, пожечь топливо и в результате найти дорогу из Петербурга в Москву, но это второй способ после основного.

Или ещё хлеще есть вариант сориентироваться. Например, воспользоваться методом опроса местных жителей. Сядем рядом с какой-нибудь деревушкой и узнаем, куда нас волей ветрил занесло. Или не ветрил, а волей тянущего пропеллера и раздолбайством пилота. Но этот вариант, уверен, буду использовать лишь в самом крайнем случае. А пока мне в помощь компас, карта, счисление пути и умная голова.

Высоко забираться не стал, набрал полторы тысячи метров и перевёл аппарат в горизонтальный полёт. И ещё прибрал обороты. Продолжаем лететь по приборам, из облаков так и не удалось выскочить. Периодически поглядываю в боковое окошко на левую плоскость, смотрю, нет ли на лобовой кромке льда. Ну и мотор слушаю, не изменился ли звук его работы, не появилась ли вибрация. На пропеллере лёд тоже быстро нарастает в соответствующих условиях. К счастью, обледенения нет, но контролировать это дело не прекращаю. Забеспокоившегося пассажира успокоил улыбкой. Ничего говорить не стал, перекрикивать гул мотора и надрывать связки неохота.

Минут через пятьдесят полёта в сплошной облачности под нами начали появляться первые разрывы. Сначала небольшие, потом диаметром побольше, а потом кучёвка раз и пропала вообще. Выскочили из облаков. И красота! Вокруг солнце, над головой синее небо, земля под нами белая-белая от снега, замысловато разрисованная отчётливо просматривающейся паутинкой многочисленных рек и дорог. И справа впереди, на пределе видимости наконец-то увидел огромное озеро. Настолько огромное, что до противоположного от меня берега вообще взглядом не дотянуться, не просматривается он.

Доворачивать вправо и корректировать курс не стал — направление в принципе верное, отклонение заданной линии пути небольшое, летим в нужную сторону, и это сейчас главное.

Ну и что не менее важно, облаков впереди не наблюдается, и горизонт чист. Правда, видимость так себе, по горизонту дымка сильная. До озера вроде бы и недалеко, на глазок километров пятнадцать-двадцать будет, но и оно в этой дымке тает. Впрочем, с полутора тысяч метров и такая видимость за счастье, невооружённым глазом дальше всё равно ничего не увидишь, как не старайся. Так что и с расстоянием мог запросто ошибиться в любую сторону. Поэтому пока пойду прежним курсом, увижу впереди железную дорогу, тогда и доверну вправо. И дальше уже над ней пойду.

Толкнул в плечо Николая Александровича, подбородком указал, в какую сторону смотреть. Ага, заметил озеро, прилип носом к боковому стеклу. Кстати, на солнышке теплее стало, изморозь со стёкол потихонечку уходит.

А ещё через час полёта впереди показался Вышний Волочёк.

Садиться пришлось на реку, практически рядом с Богоявленским собором. Никакой плотины и разливов здесь нет, речное русло, и не сказать, что широкое, но для посадки моему самолёту места достаточно. Главное, чтобы поверхность льда была ровная.

Снизился, прошёл над верхушками деревьев, разогнал печные дымы, распугал ворон, заставил прохожих задрать головы вверх, выполнил проход вдоль набережной. Развернулся и совершил мягкую посадку прямо на лёд. Ну а что, не в центре же на улицу садиться? Пусть её и расчистили для нас, и места для самолёта достаточно, но зевак там столько, что о безопасной посадке можно было сразу забыть. Нет уж, лучше на реку примоститься.

Тем более, посмотрел я на эту реку, заломов и торосов нет, прорубей не видно, мостков на берегу тоже не заметил. В общем, сел и сел. Скорость на посадке погасил до минимально возможной, чтобы максимально сократить пробег, притёр лыжи к снегу и покатился как раз по направлению к Собору. Напротив него и решил остановиться. Берег тут невысокий, хотя чуть в стороне, где покруче будет, ребятишки на ледянках кататься умудряются, накатанные пологие дорожки там хорошо видны. Вон, пацанята наверху замерли, на нас во все глаза глядят.

Ткнулся носом в берег, под самым собором и подальше, кстати, от того места, где ребятишки с горки катаются, заглушил мотор, перекрыл подачу топлива и обесточил, отключил электропитание. Глянул на замершего в оцепенении Второва — это же у него первая посадка! То-то он в ступоре находится. Ничего, обвыкнется. Освободил Николая Александровича от ремней, освободился сам. Как раз и пассажир в себя приходить начал.

— Николай Дмитриевич, честно скажу, многое довелось на своём веку испытать. И плохое было, и хорошее. Но это вообще нечто! У меня даже слов не хватает, чтобы свой восторг описать, — повернул ко мне бледное до синевы лицо компаньон. А глаза-то, глаза! Горят ярким лихорадочным блеском.

— Понравилось? — снисходительно улыбаюсь и вспоминаю свой первый самостоятельный вылет. Восторгов тогда было ого-го сколько. Так что я Николая Александровича сейчас прекрасно понимаю.

— Не то слово! — краска медленно возвращается на лицо Николая Александровича. Губы розоветь начали. — Расскажу домашним, так не поверят же.

Потом выбрались наружу, тут пришлось помогать компаньону вывалиться из кабины и спрыгнуть на снег. Стремянки нет, а он, как я уже говорил, в этой своей шубе очень уж неповоротлив. Захлопнули дверцы, вскарабкались по склону на набережную, осмотрелись и принялись дожидаться властей. То, что они прибудут, сомнений не вызывало, видел же я в центре города приличное скопление народа.

Ну а чтобы ускорить это дело, пришлось катающихся с горки ребятишек в качестве посыльных привлечь. Они же, как увидели опускающееся с небес чудо с крыльями, так и замерли на месте. Только всё на церковь поглядывали, да то и дело крестились. И подходить опасались, пришлось на расстоянии перекрикиваться.

Уже сомневаться начал, что получится у меня достучаться до чьего-нибудь сознания, да один из пацанят оказался то ли смышлёнее прочих, то ли смелее и толковее. Покивал головой и умчался рысью в сторону центра. К его чести стоит сказать, что умчался не просто так, а после твёрдого моего обещания вознаградить его за оказанную мне услугу рублём. Не больше и не меньше. За меньшую сумму он просто не хотел никуда от захватывающего зрелища убегать. А больше уже я бы не дал. Не потому, что жалко или жадность обуяла, просто всё имеет свою определённую цену.

— Николай Дмитриевич, а ведь вам придётся сдержать обещание и выделить сорванцу рублишко, — посмеиваясь в усы, развернулся ко мне Второв. Всем телом, как башня в своей толстой шубе.

Ждать пришлось недолго. Буквально через пятнадцать минут мальчонка вернулся обратно, лихо прошлёпал разбитыми валенками по натоптанной в снегу тропе и остановился в нескольких шагах от нас.

— Щас будут, — гордо выпрямился, поправил свой треух и покосился на стоящий под берегом самолёт. Хотел лихо сплюнуть в сторону, да покосился в нашу сторону, потом на самолёт глянул и передумал, проглотил скопившуюся во рту слюну. И замер в ожидании. Всё это время его менее смелые товарищи так и стояли безмолвно в отдалении.

Протянул огольцу загодя приготовленную монету, и она чудесным образом исчезла из моих пальцев. А мальчонка уже мчался прочь от нас, то и дело запинаясь нога за ногу в своих огромных, явно не по размеру, валенках.

Потом набежала толпа, местное начальство чуть ли не на руках носила довольно жмурящегося от подобного внимания Второва, заглядывала с подобострастием ему в рот при каждом произнесённом им слове. То и дело прямо в лицо полыхали магниевые вспышки, это журналисты делали свою работу.

Досталась и мне толика славы после слов Николая Александровича, что это летающее чудо именно моих рук и ума дело, и привёз его сюда тоже я. Вот так, представил меня в роли извозчика. Я не передёргиваю, но общий смысл был приблизительно такой. Задело ли это меня? Совру, если скажу нет. Задело ли серьёзно? И опять «нет». Понимаю, что он так воспитан, привык, поэтому решил пока не обращать своего внимания на такую, буду считать, оговорку. Но посмотрю, что дальше будет. И если зарвётся, то сотрудничеству нашему тут же настанет конец. И плевать мне на его большие деньги, свои заработаю…

Нужно отдать должное, с обедом Второв не подвёл, с его подачи мероприятие это много времени не заняло. Больше фотографировались в компании местного чиновничества и наиболее значимого торгового люда. На скорую руку перекусили и вернулись на берег к полудню. Запустились, взлетели и через два с небольшим часа уже были над Москвой…

***

Мария Фёдоровна долго думала, каким именно образом донести до супруга сделанные ею выводы после самым, конечно же, случайным образом услышанного разговора между старшей и младшей дочерями. И ничего лучше не придумала, как передать дословно то, что не давало покоя весь день.

— И что тебя так обеспокоило, что ты решила поделиться этим со мной? — после непродолжительного раздумья ответил супруг. — Ничего особенного в этом интересе я не вижу. И он вполне объясним, возьми любую газету или журнал и обязательно найдёшь там или фотографию или очередную хвалебную статейку о нашем молодом человеке.

— Видишь, уже и ты попался на эту удочку, — воскликнула Мария Фёдоровна и с резким щелчком сложила костяной веер. — Ты только что назвал его нашим!

— Это просто распространённое выражение, и ничего более, — добродушной улыбкой в бороду постарался скрыть своё смущение император.

— Пусть так, — нахмурила брови императрица. — Но мне не нравится, что этого молодого человека стало слишком много в нашем окружении. Куда не пойди, везде только и слышишь разговоры о самолётах, о князе, о князе или о самолётах. Немудрено, что и Оленька попала под влияние общего мнения и увлеклась молодым Шепелевым.

— Не думаю, что Ольга способна попасть под влияние чужого мнения, — мягко возразил Александр Александрович.

— Способна или не способна, уже не нужно гадать. Нужно принимать меры!

— Какие меры? О чём ты говоришь? Я сейчас не о нашей дочери, а о молодом князе. Чем он тебе так не угодил? Даже если всё так, как ты поняла, и Ольга на самом деле немного увлеклась этим молодым человеком, то я не думаю, что увлечение это настолько серьёзное, что на него стоит обращать наше внимание. Всё пройдёт, — постарался успокоить взволнованную супругу император.

— А если не пройдёт? Если это увлечение и впрямь серьёзное? Что тогда? — в руке Марии Фёдоровны жалобно хрустнул веер и просыпался обломками на пол.

— Что тогда? — Александр Александрович проследил взглядом за падающими на пол обломками и поднял взгляд на супругу. — Не знаю. Это наша дочь и мы оба желаем ей счастья. Чем тебя в таком случае не устраивает Шепелев? Молодой, красивый, перспективный. Род старый, голова светлая, дурных наклонностей не имеет, в порочных связях не замечен, способствует всеми силами укреплению нашей державы. Чем он хуже этого… Этого…

Император скривился, вспоминая очередную кандидатуру в предполагаемые мужья его младшей дочери и добавил:

— Государственный заказ выполняет в срок, обучает пилотов в организованной им же школе. Кстати, скромен. Не встал во главе, хотя я и предлагал ему лично возглавить новое учебное заведение, а разумно предложил назначить на эту должность более опытного офицера. И сейчас, как мне доложили, собирается расширить дело. По случаю прикупил бывшее предприятие Яковлева. Уверен, с его знаниями и способностями у нас скоро не только самолёты и пилоты появятся в нужных Империи количествах, но и автомобили.

— Смотрю, ты к нему благоволишь, — устало вздохнула Мария Фёдоровна. — Осыпал не по заслугам наградами, званиями не по возрасту. Отзываешься хорошо. Признайся, нравится тебе молодой Шепелев?

— Он не девица, чтобы мне нравиться, — отрезал Александр Александрович и спохватился, увидел обращённый на него возмущённый взгляд супруги. — А награды и звания свои заслужил по праву. Лучше скажи, что ты хочешь от меня на самом деле? Неужели на самом деле тебя настолько молодой княжич взволновал:

— Не княжич, а увлечение нашей Оленьки, — вздохнула Мария Фёдоровна. — Я не желаю, чтобы это увлечение переродилось во что-то более серьёзное. Нас тогда не поймут здесь, не примут в Европе, а уж что будет с репутацией, подумать страшно.

— Вот уж что меня меньше всего волнует, так это мнение захудалой Европы! — вспыхнул Император. — И мне плевать, поймут ли меня здесь или нет! Никуда они не денутся.

— Ты забываешь о дочери, — мягко осадила разбушевавшегося мужа Мария Фёдоровна.

— Хорошо, — остыл Александр Александрович, стоило только супруге упомянуть имя Ольги. — Что ты предлагаешь?

— Нужно убрать куда-нибудь подальше этого Шепелева, — тут же предложила свой вариант императрица. И заторопилась, увидев, как после таких слов вскинулся супруг — Выждать какое-то время, по истечению которого и будет понятно, что на самом деле с нашей дочерью происходит. Увлечение это или что-то более серьёзное? После этого можно будет вернуть князя в столицу.

— А кто будет выполнять государственный заказ в его отсутствии? — вздохнул Александр Александрович, которому, как и любому отцу, судьба собственной дочери была дороже судьбы какого-то князя.

— Ты же сам только что говорил, что заказ почти выполнен, — нарочито удивилась императрица. — И, насколько я знаю, работа на заводе налажена, и князь там практически не появляется. Он даже живёт сейчас в этой своей Школе. Уедет он или останется, работа не остановится.

— И когда ты успела узнать всё это? — удивился император.

— Сейчас и узнала, — придвинулась поближе к мужу Мария Фёдоровна. Она совсем недавно провела обстоятельный разговор с Начальником жандармской службы и с кое-какими его подчинёнными. Поэтому знала почти всё и смело взяла его за руку. — Скоро у школы будет первый выпуск, вот после выпуска можно куда-нибудь этого Шепелева и отправить. Тогда и узнаем, что с нашей Оленькой происходит. Ты согласен?

Император задумался, второй рукой осторожно погладил женины пальчики и кивнул:

— Хорошо…

Через некоторое время императрица вышла из кабинета, улыбнулась и тихо прошептала:

— А я на всякий случай ещё кое-что сделаю…