Небо в кармане 4

Глава 11

Слежку за собой так и не смог обнаружить, как ни старался. Нет у меня должного опыта в подобных делах, это я честно признаю. Опять же, старание своё требовалось особо не выказывать, чтобы не привлекать непонятной суетой дилетанта внимание обывателей к своей персоне. Если бы не носильщики, пробивающие нам дорогу к поезду через кипящий водоворотами человеческой возбуждённой массы Варшавский вокзал, то я не только слежку не заметил, я бы здесь сам потерялся. Это ж какая сноровка и ловкость нужны, чтобы в этакой толчее не только умудряться не быть затоптанными, но и замечать творящиеся по сторонам мелочи, недоступные обычному вниманию.

А какое раздолье для карманников, успешно орудующих в этом круговороте? Если бы не опытные и привыкшие к местным реалиям носильщики, то я точно лишился бы бумажника. Недаром старший из наших сопровождающих недобро косился по сторонам и зычным голосом разгонял перед нами толпу, умудряясь при этом ловко отпихивать своей загруженной чемоданами и коробками тележкой таких ухарей.

Кипит, бурлит раскрасневшееся человеческое море, шибает от него в непривычный к чему-то подобному аристократический нос едким ароматом обильного солёного, едкого пота. Рокочет громким гомоном хлынувшая на перрон из вагонов перевозбуждённая толпа недавних пассажиров. Пробивается она на привокзальную площадь изо всех своих накопленных за время долгого путешествия силёнок, торопится к пролёткам, фаэтонам и экипажам, спешит к зазывающим седоков громогласным извозчикам, расталкивает недавних соседей-конкурентов плечами и баулами, бьёт по ногам острыми углами фанерных чемоданов, чтобы не опоздать и не остаться без транспорта. И невдомёк им, этим ошалевшим от столичной толчеи гостям, что повозок на всех обязательно хватит. Только плати. Что никто из них не останется стоять в одиночестве на привокзальной площади под равнодушно взирающим на всю эту суету палящим солнцем, что всех подхватят и развезут по указанным адресам ушлые возчики.

И над бурлящим человеческим морем летят завлекающие покупателей крики-читалки лоточников и прочих уличных торговцев, заманивают простаков и любопытных авантюристы всех мастей, с первого взгляда безошибочно выявляющих свои будущие жертвы.

Пыхают в перрон паровозы, распушают в стороны белые усы стравливаемого тёплого пара. Витает в воздухе крепкий горький запах сгоревшего в топках угля, лезет в нос, заставляет морщиться и чихать. Зато начисто перебивает едкие запахи пота, ароматы подгоревшей выпечки и разномастной начинки.

И голуби! Эти пернатые обитатели столичных помоек и свалок юркими мышами снуют под ногами, норовят взлететь перед самым носом, выхватив покусанный пирог из рук зазевавшегося столичного гостя и нагло мазнув ему по раззявленному рту или лицу жёсткими перьями крыльев и благополучно улетают с добычей. И эта плотная суетящаяся толпа им не помеха, вот что странно. Находят какие-то лазейки. Ещё и нагадят потом сверху для смеха.

Ну и как, позвольте спросить, определить в этом хаосе возможную слежку? Тут бы носильщиков со своим багажом не упустить. Вот и приходилось поспешать, стараясь не отстать от раздвигающих народ громогласных крепких мужиков, попутно оглядываясь на своих спутниц, то и дело приказывая этим вокзальным служителям с медными бляхами на груди и в белых когда-то, а теперь грязно-серых фартуках, немного притормозить.

Так что не до обнаружения мне было, как бы я ни старался за всем уследить. И за спутницами, не дай бог, отстанут и их кто-нибудь обидит, и за громогласными носильщиками, и за багажом, само собой.

Но поскольку старался проделать это как можно незаметнее для своих весьма очаровательных спутниц, то старание моё никаких положительных результатов не принесло. Об отрицательных лучше не упоминать — утверждать, что я не переживал и не волновался, значит погрешить против истины.

Но моё волнение спутницы списывали на вполне объяснимые факты, и сами же и находили его причины, старательно успокаивая меня в коротких паузах меж раздаваемых указаний нашим вокзальным церберам.

Я старательно поддакивал и радовался, что изображать волнение мне не требовалось — актёр из меня, как я уже успел убедиться, никудышный. На короткой дистанции ещё мог кого-то ввести в заблуждение, а вот на длинной, увы, всё моё лицедейство сразу же вылезало наружу.

В окружении носильщиков мы проследовали к вагонам первого класса. Здесь, словно по мановению волшебной палочки, горластые и наглые мужики враз присмирели, притихли и теперь уже они держались позади нас, старательно подстраиваясь под короткий шаг моих спутниц. Да ещё и вид делали усталый до ужаса, только что не задыхались от непосильной ноши. Словно не тележки груз везли, а именно они его и тащили на своих широких плечах. Цирк.

Здесь, среди чистой публики, я ещё раз убедился, насколько известной и популярной личностью была баронесса. То и дело она отвечала на приветствия каких-то расфуфыренных и незнакомых мне дам, кивала то вежливо и чопорно, то небрежно в ответ кланяющимся ей мужчинам. Последние окидывали меня оценивающими взглядами и в зависимости от высоты своего собственного положения или недоумённо хмурились, или глядели весьма снисходительно. А то и вообще презрительно. Наверное, принимали меня за нищего содержанца-альфонса или дальнего бедного родственника, которого его богатая покровительница по какой-то одной ей понятной прихоти намеревается впервые вывезти за границу. Показать мир, так сказать. Или похвастаться им, такое тоже вполне вероятно.

Неужели я настолько бедно выгляжу, поневоле закралась в мою голову мысль. В который уже раз оглядел свой новый мундир, скосил глаза на погоны и ничего крамольного не увидел. Чушь какая! После чего решительно выбросил из головы и свои сомнения, и чужие оценивающие взгляды. В другом тут дело, в мундире. А и верно, я тут один единственный среди них в форме, все остальные в гражданском платье.

Стоило нам только приблизиться к нашему вагону, как стоящий у открытого прохода с важным и вальяжно-барственным видом проводник угодливо согнулся в поклоне и с заискивающей улыбкой очень вежливо попросил предъявить билеты. Получив и проверив оные, тут же предложил проводить новых пассажиров до наших купе, но тут уж резко воспротивились носильщики. С самым решительным видом они похватали наши чемоданы и бесцеремонно полезли в тамбур, предварительно убедившись в свободном проходе. Ещё бы! Кто же за просто так будет упускать хорошие чаевые?

Купе наши располагались одно подле другого. Пока дамы устраивались в своём, я прошагал по пушистой красной ковровой дорожке до своей двери и перешагнул порог. Указав топающему за мной носильщику на своё место, отступил в сторону и кивком головы поздоровался с заселившимся уже пассажиром. Соседом моим оказался человек в хорошем и богатом на первый взгляд партикулярном платье, возрастом этак лет за тридцать, с покрытыми седой изморозью висками.

Сосед сидел у окна и вглядывался в толпу на перроне, словно высматривал там кого-то. При этом он аккуратно сдвинул в сторону бархатную, салатового оттенка занавеску, глядя на которую сразу понимаешь, насколько она тяжёлая. Недаром золотистого цвета планка, удерживающая эту красоту, дугой прогнулась. При моём появлении попутчик встал и отзеркалил приветствие, вопросительно уставившись на меня. А я, дождавшись пока старший из носильщиков определит мои вещи на указанные мной же места, вручил ему оговорённую заранее плату, присовокупив щедрые чаевые за услужливость. Проводив взглядом вышедшего в коридор вслед за товарищами человека, развернулся и представился соседу уже по полной форме, как того требовал мундир и приличие.

Имя и фамилия соседа мне были незнакомы и ничего мне не говорили. Оттого и забыл о них сразу же. Не стал пока забивать себе голову, будет ещё возможность, узнаю. Но то, что он путешествует в вагоне первого класса, уже о многом говорит. Поэтому, обменявшись, как это обычно бывает, несколькими короткими фразами, попутно выяснив, куда мы оба держим путь, принялся располагаться.

Попутчик же мой вежливо отвернулся к окну, как бы показывая мне, что не собирается рассматривать содержимое моего багажа. Но я-то тоже стоял лицом к единственному источнику света в купе, поэтому успел заметить и тщательно скрываемое, но тем не менее хорошо заметное внимательному взгляду любопытство, и его быстрые и незаметные, как он думал, взгляды. И тут же насторожился. Это ещё кто? Воришка или жулик? Или уже началось то, к чему я так тщательно готовился все эти дни?

Потом в коридоре раздались весёлые голоса моих спутниц, в их разговор тут же вмешался чей-то сочный баритон. К сожалению, за закрытыми дверями разобрать, о чём именно там шла речь, не вышло, сама дверь оказалась достаточно плотной и массивной и хорошо гасила любые звуки. Поэтому я перестал прислушиваться и наконец-то выложил средства личной гигиены на полочку в ванной. Полотенцем предпочёл так же воспользоваться своим, пусть тут и имелось казённое. Да, вагон был шикарный и для меня непривычный. Всё поражало, казалось бы, мой искушённый ещё теми реалиями взгляд. Широкое просторное купе с двумя кроватями. Не с узкими полками, с которых опасаешься свалиться, а с самыми настоящими кроватями. И ещё здесь была отдельная ванная комната с унитазом и раковиной. И даже душ наличествовал. Правда, душевой кабины как таковой не было, ниша просто завешивалась плотной тканью, похожей на клеёнку, чтобы брызги не летели.

Снимать мундир и переодеваться в лёгкий и удобный, предназначенный специально для путешествий дорожный костюм пока не стал, поскольку с попутчиком мы еще не так хорошо познакомились. Пока. Вагонные разговоры никуда не денутся, как это среди случайных попутчиков и водится. И можно будет допустить некоторые лёгкие вольности не только в разговорах, но и в одежде. А пока все ждут отправления, и мысли у отъезжающих ещё не переключились на дорожные.

Так что кто его знает, как он отнесётся к моему переоблачению. Пусть здесь Уставом и разрешается офицерскому составу носить штатское вне службы, но всё-таки в общественных местах лучше появляться в мундире, чтобы никто на тебя не косился. Неписанные, оставшиеся ещё Бог знает с каких времён традиции, понимаете ли. И если в столице на них уже прикрывают глаза, то в провинции они ещё сохраняются в полной мере. И кто его знает, откуда именно мой попутчик. Ох уж эта провинция…

До Варшавы я так и не обнаружил никакого негласного сопровождения. Неужели жандармы не успели выделить оное до отправления поезда? Да ну, не может такого быть, дело всё-таки важное, государственное. Да и Отделы не только в столице имеются, но и на каждой более или менее крупной железнодорожной станции. Кому за порядком присматривать, как не им?

Нет, понимаю, что служивые для такого тонкого дела мундир не нацепят, сопровождение, если и есть, то оно тайное, дилетантскому глазу незаметное. Но меня-то это не касается, я такого в той жизни насмотрелся, что нынешним служакам могу лекции читать. Это я так перед поездкой думал, посмеивался на инструктажах и верил, что уж кто-кто, но я-то сумею обнаружить слежку за собой. И к моему удивлению, значительно поколебавшему веру в собственные знания, до сих пор так ничего и не замечал, никого не обнаруживал. Как так-то?

Так размышлял я, переходя из вагона в вагон, оставляя свой след на мягких ковровых дорожках и рассматривая встречающихся в коридорах редких пассажиров, с нетерпением ожидая появления гостеприимных дверей вагона-ресторана. За моей спиной витали в воздухе ароматы дорогих французских духов, сопровождающих моих спутниц. Мои спутницы держались чуть позади, и приходилось постоянно оборачиваться, чтобы при переходах из вагона в вагон поддерживать каждую из них за ручку.

Баронесса при этом постоянно строила мне глазки, многообещающе сжимала своими тонкими, но сильными пальчиками руку и вздыхала, скашивала глаза на свою спутницу. Княгиня же вела себя непонятно. То держала себя строго и чопорно, то задорно смеялась, улыбаясь открытой и чистой улыбкой моим шуткам и остротам.

Спутник наш компанию мне в таких регулярных походах не составлял, предпочитал оставаться в купе. Уж чем он питался всё это время, меня не интересовало. То его личное дело.

Кстати, все разговоры между нами в первый же день путешествия быстро начались и так же быстро успешно закончились. Очень уж неразговорчивый мне попался сосед, к моему счастью. Мне-то тоже болтать никакого резона не было. Да и вообще, с кем-то разговаривать, делиться своим мнением, выслушивать чужое, предаваться пустому вагонному трёпу желания не было. И сложившееся положение дел принял спокойно, с огромным облегчением отгородившись от соседа свежими газетами. Обо мне, что интересно, в них не писали. Никого не интересовала моя опала, даже обидно стало за себя, любимого. Воистину очень изменчивая дама эта так называемая популярность.

Всю первую и последующие ночи, проведённые на кровати в мягком вагоне первого класса я проворочался с боку на бок, то и дело проверяя пальцами правой руки, на месте ли мой пистолет? Не завалился ли он куда-нибудь в сторону? Опасался, понятное дело. Прикрытие прикрытием — я всё-таки верил, что оно где-то рядом, но кроме тебя самого никто не позаботится лучше о своей собственной безопасности. Делал вид, что сплю и даже всхрапывал периодически, надеясь на свои актёрские таланты. Думал при этом, что проделываю это натурально, и в конце-концов сам в это поверил настолько, что увлёкся и чуть было по-настоящему не задремал под утро.

Вскинулся, цапнул рифлёную рукоять, распахнул глаза — за зашторенным плотной занавеской окном занимался рассвет, пробивался через узкую, еле заметную щель между двумя бархатными половинками. И увидел в полусумраке обращённые на меня насмешливые глаза попутчика.

— Не спится, Николай Дмитриевич? — участливо поинтересовался сосед. Зевнул, прикрывая рот ладошкой, перекрестился и неожиданно поделился. — Я вот тоже ранняя пташка, проснулся ни свет, ни заря. Ну, раз уж вы не спите, то с вашего позволения займу-ка я ванную комнату.

— Пожалуйста, пожалуйста, — вроде бы как разрешил ему это посещение и наконец-то выпустил рукоять пистолета из вспотевшей ладони. Хорошо ещё, что удержался, не стал его из-под одеяла вытаскивать. Вот бы весело было.

Потом воспользовался отсутствием соседа и вложил оружие в кобуру, ну а ту уже убрал, чтобы на виду не маячила.

— Скоро Варшава, — вышел из ванной комнаты сосед. — Рекомендую поторопиться, если желаете по площади прогуляться.

Вечером поужинал в той же компании и вернулся в купе. Прилёг на кровать и вдруг почувствовал странную слабость. Качнулось купе, что-то участливо пробубнил сосед, в лицо метнулась подушка, ударила по носу почему-то очень больно и жёстко. Попытался перевернуться лицом вверх, но ничего из этого не вышло. Накатило удушье, стало холодно и страшно, перед глазами завертелась, закружила хоровод огненная карусель и пропала.

— Вам плохо, Николай Дмитриевич? Водички? — тут же подскочил на ноги сосед, подхватил со столика пузатый графин и набулькал в стакан воды, протянул мне.

Отпил, вроде бы попустило, стало легче дышать, и головокружение прошло, как не бывало.

— Благодарю, — кивнул соседу. — Голова что-то закружилась.

— Укачало, наверное, — улыбнулся сосед и поставил графин на прежнее место, в отведённую ему нишу. Присел, протарабанил пальцами по столешнице и снова поднялся на ноги. — Пойду, по коридору перед сном прогуляюсь, воздухом подышу.

— Наверное, — согласился я и устало прикрыл глаза, откинулся головой на подушку.

Но отдохнуть не вышло. Сначала вернулся сосед, и буквально ещё через несколько минут раздался стук в дверь…

***

— Как пропал?! — откинулся на спинку шикарного кожаного кресла новый Шеф жандармов, Пётр Дмитриевич Мирский.

— Прямо из купе и пропал, — вытянулся в струнку Изотов, старательно выпячивая вперёд грудь и втягивая живот. — Сопровождение в соседнем купе ничего подозрительного не слышало, всё было, как всегда, тихо.

— А посторонние в вагоне были? — прищурился шеф.

— По утверждению проводника, он наш человек, никого не было, — продолжал тянуться полковник. — Вагон на ночь закрывается.

— Как будто проблема двери открыть, — не согласился с утверждением начальник. — В таких делах простаков не бывает. Опросили всех?

— Так точно! — Изотов замялся и после короткой, практически незаметной паузы признался. — Утром. Когда фигурант на завтраке не появился. Перед самой Варшавой.

— Та-ак, — генерал встал, при этом небрежно отодвинул тяжёлое кресло, потянулся к портсигару, взял его в руку, щёлкнул замочком, раскрыл и, посмотрев на его содержимое, закрыл, звонко хлопнув при этом крышкой. — Проворонили! Вы же меня уверяли, что у вас там всё под контролем! И что мне его величеству докладывать? Да-да, вы не ослышались, Константин Романович, не Сипягину, а именно Его величеству.

Вопрос был риторическим, и полковник это отлично почувствовал. Поэтому отвечать не стал, лишь кивнул в подтверждение услышанного и ждал продолжения. И оно последовало.

— Докладывайте как можно подробнее, Константин Романович. Сейчас каждая мелочь может оказаться решающей. Ошибки мне, а, соответственно и вам, Государь и Империя не простят.

Генерал подошёл к портьере, отдёрнул тяжёлую занавесь и глянул на открывшуюся карту. И повторил:

— Докладывайте…

***

Уже собрался идти в ванную комнату на обязательные перед сном вечерние процедуры и притормозил — насторожило меня поведение вернувшегося в купе попутчика. Нет, внешне всё было как обычно, но вот некоторые незаметные глазу мелочи, на уровне ощущений, заставили насторожиться.

Почему-то сосед, который к этому времени обычно уже находился в своей постели, сейчас бодрствовал. И вроде бы как совсем не собирался ложиться — прогулялся и теперь сидел на диване в своём дорожном сюртуке, привалившись плечом к боковой стенке купе, и, как это было ни странно, потому что за этим занятием я его увидел впервые, увлечённо читал мою же газету.

А ещё он сидел в уличной обуви, что в купе после стольких дней путешествия смотрелось очень неуместно. Вроде бы в коридор в тапочках выходил? Или нет? Не помню, потому и утверждать не стану. Но подозрение во мне вспыхнуло с новой силой.

Потом я словно бы невзначай замешкался и, потянув полотенце с вешалки, глянул на соседа. И поймал встречный напряжённый взгляд поверх газетного листа.

«Да он же и не думает читать, просто вид делает», — сообразил. — «И что делать?»

Красным тревожным набатом загудела в голове тревога, заставила отбросить полотенце на кровать и потянуться к кителю, накинуть его на плечи. Сразу почувствовал себя уверенней, ощутив приятную тяжесть пистолета во внутреннем кармане.

— Никак передумали ложиться, Николай Дмитриевич? — участливо поинтересовался сосед.

— Да, что-то жарко в купе, душно, — пожал плечами. — Недаром у меня голова закружилась. А не открыть ли нам дверь в коридор? Запустим свежий воздух?

— Ради Бога, — удивил меня своим согласием попутчик. Отложил в сторону якобы читаемую им газету, сложил её пополам по сгибу и небрежно бросил на столик. — А я пока вам ещё водички налью. А то что-то вы бледно выглядите.

Шагнул назад, потянулся к витой рукояти дверного запора и уже почти что нажал на неё, как в дверь постучали. Неожиданно и громко, так что я невольно отшатнулся, отступил на шаг и тут же устыдился своего испуга. А ещё офицер, лётчик.

На пороге стояли баронесса со своей напарницей. Обе выглядели удивлёнными и, если я не ошибаюсь, тоже несколько напряжёнными или испуганными.

— Князь, вы нас напугали своим бледным видом, — воскликнула Катанаева и всплеснула руками, тем самым заставила меня отступить ещё на шаг. — До чего же вы неловкий. Ну же, что замерли? Или вам подсказывать нужно? Да пригласите же нас, наконец-то, в гости, не держите на пороге!

— Прошу вас, — отступил в сторону, чтобы видеть и гостей, и соседа.

— О-о, у нас гостьи, — засуетился мой попутчик, увидел бутылку шампанского в руках княгини и воскликнул. — А я сейчас бокалы достану. Николай Дмитриевич, вы меня не представите вашим очаровательным спутницам?

— Анна Николаевна, позвольте вам представить моего попутчика…

Представление заставило меня повернуться лицом к девушкам, поэтому на какой-то короткий миг спутника своего я вынужденно оставил без внимания. Зато успел заметить как метнулся на него взгляд второй девушки, как княгиня закусила свою пухлую губу и округлила глаза. Я резко обернулся.

— Вы что делаете? — рявкнул, потянулся рукой в нагрудный карман кителя. А как не потянуться, если успел в настенном зеркале увидеть, как мой сосед высыпает что-то в один из бокалов. Наверняка в тот, который предназначался для меня. Почему-то другого объяснения у меня не было, даже уверен был, что именно для меня. И явно не сахар это был.

— Что? — рука соседа замерла над бокалом, стряхнула в него остатки порошка, и он обернулся, поднял взгляд на меня. — Экий вы расторопный, молодой человек. И любопытный не в меру, на вашу беду.

— В сторону, — выхватил я пистолет и повёл стволом, показывая соседу, куда именно ему следует отступить. — Сейчас разберёмся, на чью именно беду.

— И что вы будете делать? Стрелять? — отступил на указанное место сосед. И вопросительно глянул мне за спину.

Ещё успел подумать, что это уловка, примитивное отвлечение внимания и оборачиваться ни в коем случае не стоит. Вряд ли что-то сумеют сделать мне две девицы. И ошибся.

Бам! Тяжёлый удар по голове заставил шагнуть вперёд. Ноги подкосились, шея хрустнула, в глазах потемнело, и купе как-то накренилось, упало набок.

— Позвольте, Николай Дмитриевич, — боль в вывернутых пальцах немного отрезвила.

А сосед ухмыльнулся, выламывая пистолет из моей руки:

— Вам это уже не пригодится.

Уж не знаю, что больше, эта ухмылка, боль ли в вывихнутых пальцах или стекающее по волосам холодное содержимое разбившейся о мой затылок бутылки или всё вместе заставило прийти в себя. И я развернулся, выпустил пистолет и свободной рукой ударил соседа. Не в лицо, нет, толку-то туда бить из положения лёжа. В горло целился. И даже на удивление попал.

Сосед отшатнулся, захрипел, схватился руками за горло. Пистолет выпал из его руки, глухо бухнул о ковровую дорожку, и я подхватил его с пола. И тоже отпустил — вывихнутые пальцы не позволили обхватить рукоять. Пришлось использовать вторую руку, а для этого потребовалось повернуться и встать на колени.

Цапнул пистолет, зло ощерился, оглянулся на дамочек и снова опоздал — в пояснице вспыхнула ослепительным взрывом резкая боль. И я упал лицом вперёд.

«Хорошо, что ковровая дорожка лежит, а то бы точно нос разбил», — медлительной черепахой проползла в голове мысль. И тут же следом вторая, из-за которой я скривился. — «Проворонил! Упустил. Опять упустил. Вот что удар по голове делает».

Сознание медленно уплывало, убаюкиваемое мерным стуком колёс по стыкам рельсов. Вагон плавно раскачивался и тусклый свет в купе так же плавно раскачивался перед моими закрытыми глазами. Резкая острая боль в пояснице перетекла в тягучую и тупую.

— Ты же его убила, дура! — услышал сдавленный крик соседа.

«Видать, не сильно я его приложил. Оклемался, гад», — мысли вяло трепыхались в моей голове, мельтешили аквариумными рыбками, не давали сосредоточиться.

— Да если бы не я, он бы тебя уже застрелил! — отговаривалась баронесса. — Ничего же его не берёт! Ни твоё снотворное, ни удар шампанским по голове. Крепкая, видать, голова у поручика. И если бы не я, то уж не знаю, чем бы всё закончилось. Надо бы нам с вами пересмотреть наши контракты.

Ну, да, это же у неё, у баронессы, в руках шампанское было. А спина? Кто из них меня в спину приголубил? Похоже, что она же чем-то острым мне в спину и ткнула. Ой, я дура-ак. Повёлся на глазки яркие и губки пухлые. И получил.

А попутчик между тем наклонился, прижал пальцы к шее, это я хорошо прочувствовал — надавил потому что. Сердце, словно по заказу даже не трепыхнулось, промолчало, не выдало стуком.

Сосед выпрямился и теперь выговаривал зло баронессе, и слова его доносились словно издалека, как будто сквозь вату:

— Посмотрим ещё, в чью сторону пересматривать будем. Ну и что вы наделали, он же мне живой нужен был! А теперь что? И бумаг нет, — чужие пальцы распахнули мундир, пробежались по карманам. — И куда мы теперь это тело денем?

— Так давайте его в окно выкинем, — с удивлением различил неприкрытое удовольствие в голосе княгини. — Раз уж живым взять не вышло. А бумаги могут и в багаже быть. Не мог он с голыми руками из Империи уехать, не мог. Ночь впереди длинная, всё осмотреть успеем.

Вот тебе и девица, вот тебе и смолянка, девочка-припевочка. Да она отмороженная напрочь!

А княгиня не успокаивалась, продолжила щебетать:

— Как это в чью сторону? В нашу же, конечно. Вы же опростоволосились. Снотворное-то не подействовало. И если бы не мы, то…

— Осмотрим, всё осмотрим, — зло проговорил сосед, игнорируя эти слова. — А насчёт выкинуть, это хорошая мысль. Правда, в окно не сможем, а вот в дверь попробуем. Гляньте, есть ли кто в коридоре?

— Нет никого. Пусто.

— Тогда смотрите, а я потащу, — сосед подхватил меня под руки и потащил спиной по дорожке. — Кровищи-то сколько натекло. Как с барана.

— Да он и есть баран, — хихикнула княгиня. — Повёлся. Как ребёнок. Даже жалко его.

Уж не знаю как, но сквозь плотно сомкнутые веки умудрился увидеть изящную дамскую туфельку перед своим лицом и ножку в белом шёлковом ажурном чулке выше неё. Дальше заглянуть не вышло, острый носок туфельки с силой ударил по щеке, рот наполнился солёной кровью из разбитой щеки. Ничего себе, пожалела, называется.

Ещё увидел тонкий окровавленный стилет в её руке. Княгиня наклонилась, обтёрла лезвие о мой мундир и сунула узкий клинок куда-то в корсет.

— Оставь его, некогда! — ругнулся попутчик и поддёрнул меня вверх.

Тут я и отключился, вспыхнувшая боль затмила разум и вырубила сознание. И хорошо, потому что иначе бы я не вытерпел и застонал. И тем самым точно себя выдал бы…