Не в этот раз

Глава 4

Второй раз подряд вваливаться в класс после звонка я не рискнул. Но не более того — на месте уже был даже наш второгодник, Дима-Толстый. Я бы и рад скользнуть к своей последней парте тихонько, чтоб никто не видал, да кабинет выпал неудачный — проход был только перед партами и между рядами. Хочешь не хочешь, а пройти мимо бывшего «своего» места придётся.

Там меня немедленно атаковал нынешний «друг» Джон, то есть, Женя.

— Грег, ну где ты ходишь⁈ Домашку по алгебре давай скорее, географичка сейчас припрётся уже!

Хм, Грег. Забыл уже, тыщу лет меня так никто не называл. Да, есть нынче такая мода в городке — все имена переиначивать на английский манер. Даром, что английского не знает ровно никто, даже учителя…

Оп-па! А вот тут рисуется ещё одна неожиданная проблемка… Я тут пока ещё учу немецкий, из которого помню не более, чем «гутен морген». Плакала моя пятёрка… тут бы пару в четверти не схватить! Потом я переведусь в другую школу, и там немецкого не будет, мне придётся переучиваться на английский посредине года… и в нынешней моей ипостаси это будет проблемой как бы не большей: каким образом прятать мой fluent, отшлифованный двумя десятилетиями работы с буржуйскими партнёрами? Впрочем, об этом можно подумать потом.

— Извини, Джон, я домашку не делал.

— Как это⁈ — парень явно ошарашен. Чего это он? Неужели такое в первый раз? Не помню, чёрт… — Ты что, заболел?

— Заболел, — с готовностью закивал я головой. — Все выходные провалялся с температурой. Ничего не делал, вообще.

— Ну, тебе-то чо, — с завистью и каким-то лёгким налётом скрытой злобы констатировал Джон. — А вот меня точно на кукан посадят!

Прозрачный намёк я старательно проигнорировал, пожал плечами и отправился на свою заднюю парту.

Угнездившись там, я выдохнул и выложил на стол учебник по географии и одну из своих тетрадок. Не ту, что с датами и событиями — эти я запрятал подальше, а ту, что с моими собственными планами. Чтоб ничего не забыть. География — урок льготный, не нужна она мне совершенно, что либо учить я тут не собираюсь, вот и подумаю. На досуге.

С домашкой, на самом деле, всё совсем не так просто, как я сказал. «Не делал»? Вот просто так взял, и не сделал, да? Как бы не так. Не тратить на это время я решил сознательно — в рамках моей борьбы за эффективность. Но оказалось, что решить гораздо проще, чем претворить в жизнь: этот вот псевдо-перфекционизм в меня, как выясняется, вбили надёжно и глубоко, до самых печёнок, до безусловного рефлекса! Ну вот казалось бы — что такого: не сделал домашку? Сто раз такое происходило со мной — забыл, не успел, не знал, что задали. И ни разу небеса не разверзлись, огненным дождём человечество с лица Земли не смыло. И даже я сам двоек пока что не получал ни разу в жизни.

Но стоило отказаться от дз сознательно — и всё. Поначалу-то было ещё ничего, просто где-то в глубине сознания теплился маленький такой огонёчек сомнения. Или вины. Но чем темнее становилось на улице, тем сильнее этот огонёк разгорался, словно взял подряд осветить все улицы нашего города лучше, чем коммунхоз! Ну, или хотя бы мою комнату. В итоге, просыпался я раз десять, и одни бессмертные боги знают, чего мне стоило не забить на собственное решение и не засесть за чёртову домашку прям середь ночи.

Но сдюжил. Посмотрим теперь, во что это всё выльется, но более я прыгать по первому же учительскому «алле-ап» не собираюсь. Мне это не нужно! Не в этот раз.

День прошёл серо и буднично. Все мои страхи оказались беспочвенными — меня даже не спросили ни разу. Вопрос с домашками решён не окончательно — тетради по математике и русскому я банально не стал даже сдавать, чем это мне откликнется — пока вопрос. Но что я успокоился — это совершенно точно. Кстати, за пятничный диктант у меня 5 баллов, сколько бы русичка рожу ни кривила. Ещё на истории неожиданно пятёрку заработал, пару раз под аккомпанемент всеобщего испуганного молчания пробурчав что-то общеизвестное с места. Молчание, понятно, тут же превратилось в осуждающее. Ну и пофиг, зато до конца четверти могу на истории не напрягаться больше. Как бы я эдак даже лучше учиться не стал!

Сведения о том, что я болел и домашку не делал вовсе, принесли несколько неожиданный эффект: за весь день ко мне никто ни разу не подошёл. Даже с рассказами про то, как продвигается сборка движка для веломота (в гробу я его видал) или про то, кто кому наподдал в воскресной хоккейной игре на нашей районной коробке. Или какую кассету Даньку из 8-В привёз из рейса брат-моряк. А то и с кем Танька из Б-класса вчера ходила в кино. Неужели раньше все эти темы со мной обсуждали исключительно для того, чтоб не просить сразу в лоб домашку? Какое интересное предположение. Нет, я, конечно, отчётливо помню, что полностью влиться в общество у меня ни в одной из школ так и не получится. Раз так, стоит ли тратить время? Может, оно и к лучшему? У меня ведь полно других проблем — мне к Ельцину подбираться надо! У меня Чернобыль гори… ну, не горит пока что, и на том спасибо.

Да, итог моих вчерашних размышлений именно таков: я постараюсь установить отношения с Ельциным. Борисом Николаевичем. Который через несколько лет станет Президентом России, а сейчас рулит нашим, Свердловским, обкомом партии. Я, на самом деле, с ним даже знаком уже: он несколько раз приезжал на папины стройки, только при мне — дважды. А я там частенько ошивался, когда меня было не с кем оставить дома во время каникул. Помню, как он мне преувеличенно серьёзно жал руку, поправлял каску (даже самый мелкий размер был мне беспощадно велик) и оба раза насыпал полные горсти невиданных шоколадных конфет.

Сейчас я помню только одно название: «Серебряное копытце», это из сказок Бажова. Ни до, ни после я не видел таких конфет ни разу. Делали их в Свердловске, на местной кондитерской фабрике, но, конечно, в народе они не доставались никому и никогда. Ну, может, наш местный царь и бог Дементьев получал их в заказах, про то мне неведомо, но даже папе, вообще-то руководившему немаленьким стройтрестом и парой тысяч работников и приданных, такое чудо было недоступно.

В первый раз я эти конфеты даже не попробовал: сначала было не до того, а когда приехали домой, мама во время рассказа о событии стала многозначительно смотреть на меня. Я сразу понял: это намёк на то, что надо поступить правильно, сиречь, пожертвовать подарок в общий фонд. Так я и сделал, был ухопохвален, головопоглажен и рукопожат, а конфеты отправились в шкаф — «на праздник». А в праздник к нам пришли гости, с ними нахлынули дети, с нашими правильными правилами не знакомые, и диковинные конфеты, опрометчиво выставленные в парадной вазе в качестве украшения стола, как-то незаметно рассосались ещё до того, как подали чай. Полностью.

На другой раз я такой ошибки уже не совершил, и первым делом ельцинские конфеты спрятал поглубже. Мне они не особенно понравились — я тогда вообще к сладкому относился индифферентно, зато появилась возможность в подходящий момент торжественно выдать маме особое угощение. Кажется, я растянул «подарок партии детям» чуть ли не на полгода! А когда заначка с этими конфетами стала показывать дно, я просто повытаскивал всё более-менее приличное из своих новогодних подарков, и в итоге традиция продолжалась до самого моего выпуска из школы и отъезда в институт.

После уроков меня ждал не самый приятный сюрприз: неделя оказалась «дежурной». Это значило, что наша группа всю неделю должна мыть полы в кабинете биологии, холле второго этажа и лестнице на первый. Весь класс разбивали на пять частей, по пять-шесть человек, меня угораздило попасть в первую же пятёрку. Да какую! Деление провели один раз, в начале года. Я тогда обитал на первой парте, с Гулей, а за мной, хоть и по диагонали, на втором ряду сидела староста Леночка. Они дружили и за пределами школы, Гуля выступала, как я бы после сказал, «некрасивой подругой», постоянно ходили вместе и частенько говорили синхронно, на два голоса. С ними в бригаде я и оказался. И вот сейчас они своей сыгранной командой подступили ко мне с претензией по поводу того, что мои «друзья» — Джон и Осина — успели с дежурства слинять!

А вот я исчезнуть не успел — задумался. Только этим можно объяснить мои последующие действия: я вскочил, обманным движением заставил девчонок метнуться влево, а сам перепрыгнул парту и дал стрекача сначала из класса, а потом по лестнице вниз. Точнее, до лестницы я не добежал, остановившись перед первой ступенькой, словно прямо по курсу вдруг выросла невидимая стена. Под аккомпанемент азартного визга сзади, я, как сомнамбула, сделал шаг влево и прижался животом к перилам. Сознание услужливо прокрутило короткий ролик, как я глотаю лестничный марш гигантскими прыжками, но перед межэтажной площадкой мне кажется, что этого недостаточно, и я срезаю, перепрыгивая через перила на следующий пролёт. И это оказывается неверным решением: нога приземляется под углом, скользит, я падаю, девчонки меня нагоняют и наваливаются сверху. Они довольно быстро поймут, что я не придуриваюсь, и с ногой действительно проблемы, но будет поздно. А ещё я, всё-таки отбоярившись от дежурства, героически пойду домой пешком. На адреналине — дойду. Но следующие четыре недели придётся провести, прыгая на одной ноге. А вторая, вывихнутая, здоровой больше никогда уже не будет.

Всё это пролетело перед глазами в один миг — что ж, в этот раз я такой ошибки не совершу. Гневное верещание девчонок приблизилось до упора — они почти влепились в меня, когда я развернулся. Но тут же утихли от неожиданности, потому что я не стал убегать, а, наоборот, сделал шаг навстречу, раскинул руки, сгрёб их обеих сразу и прижал к себе.

— Девочки, — перевожу глаза с одного юного личика на другое — я прилично выше, замечательно. — Не будем ссориться! Давайте сегодня я вам помогу, раз уж так получилось, но заранее предупреждаю — это в последний раз. Больше я дежурить не буду. Договорились?

Заторможенно кивнули обе. Чего это с ними? Неужели я неосознанно использовал Голос? Так, может, мне тогда решить проблему кардинально? Впрочем, не будем торопить события. Не сегодня.

— Тогда я за водой, а вы начинайте! — и, развернув обеих по направлению к кабинету, я с огромным трудом удержал руки, чтоб не придать девчонкам ускорение при помощи шлепка ниже спины. Что-то я заигрался в мудрого взрослого Каа.

На следующее утро на занятия меня подвез папа на своей УАЗке — обычно он уезжает раньше, а тут ему зачем-то понадобилось попасть в городской технарь, который от школы совсем недалеко. Пришлось появиться куда раньше, чем планировал. И, конечно, меня тут же выловила классная:

— О, Литвинов, отлично. На ловца и зверь, так сказать… Ну-ка, давай отойдём…

Отошли мы недалеко — в кабинет завуча на первом этаже. Та почему-то отсутствовала, но дверь, против обычного, не была заперта, интересненько. Нашу школу ожидают кадровые перемены? Вот чего не помню, того не помню.

— Поясни-ка мне, голубь ты мой сизокрылый, что ты там девочкам про дежурство вчера говорил? — вроде и ласково спрашивает, но чувствуется в глубине металл. Чтоб не сказать «наезд».

А у меня как раз вечером было время внимательно ситуацию разобрать. Школа у нас базируется в здании бывшей церкви. Соответственно, площади довольно мало, а вот потолки — голова кружится. И лестницы, кстати, тоже очень-очень длинные. Вооружившись будущим опытом, уверенно делаю вывод — СНИПу решительно не соответствуют. Ступенек в марше очень много, они крутые и чуть покатые. Вообще, обе лестницы очень травмоопасны: они металлические, качаются, прогибаются, на ступенях никакого тебе рифления, просто гладкий стальной лист. Крашеный. От чумовой нагрузки краска каждый год к весне вытирается, и лестница становится дико скользкой, из-за этого я и навернулся с неё «в тот раз».

Основная масса доступных помещений располагается на первом этаже, но есть две антресоли, обе на 3 кабинета, к каждой идёт по лестнице. Плюс, есть небольшая пристройка ещё на 4 класса и мастерские трудов. В школе есть техничка! И она замечательно справляется со своей работой. Почему она не моет наш холл и класс? Загадка.

Больше того: на нашей антресоли, вообще-то, 3 кабинета. К каждому из них приписано по классу. Почему тогда дежурим только мы? Почему на второй антресоли и вовсе никто головы себе не морочит? Вообще, суммировав все свои воспоминания из этой и прошлой жизней, я достаточно уверенно констатировал: дежурных классов в школе всего три. Один наш, и ещё два по очереди убираются в пристройке. Интересно, за что такая честь? И нельзя ли её кому-нибудь подарить?

Именно это я, в компактном виде, классной и озвучил, не без удовольствия наблюдая, как цвет её лица меняется с привычно смуглого на бордовый. Договорить мне не дали. Следующие минут десять меня изобличали во всех мыслимых грехах и пороках человеческих, только вот нонеча вам не давеча, меня-старшего таким не пронять. Больше того, меня внезапно посетила светлая мысль:

— И чем больше я вас слушаю, Лидия Антоновна, тем более выпуклым мне кажется вопрос: а не найдётся ли какой-нибудь строчки в штатном расписании на уборку наших помещений? На четверть ставочки? — и по внезапно вздрогнувшей и замолчавшей классной понял: попал! Ну-у-у, так даже не интересно…

Секунду понаблюдав за стремительно наливающейся кумачом и багрянцем женщиной, я понял, что так может дойти и до нехорошего, резко сорвался к подоконнику, налил воды из графина, подал. Фух, вроде пронесло. Но вопрос никуда не делся… надо решать, прямо сейчас!

Не хотел я вот так, с корабля на бал, конечно, но другого выхода у меня, похоже, и нет: Литвинов не дежурит по уважительной причине. Никакого разговора с ним не было.

Замерла. Сидит, смотрит в одну точку, стакан в руке на весу. Дрожит. Вот опять я лезу в воду, не зная броду! Но что делать, не мы такие, жизнь такая — я тихонько выскользнул из кабинета и под трель звонка помчался на труды. Благо, это тут рядом!

Наш трудовик — личность колоритная. Сухонький старичок, в синем халате и беретке, которые он, кажется, не снимает никогда. Очки в роговой оправе, чуть заметно трясущиеся руки с узловатыми пальцами, причём, последних — явный некомплект, на обеих кистях. Ему это, однако, нисколько не мешает виртуозно владеть очень приличным — для школьной мастерской — набором ручного инструмента.

Меня он всегда почему-то выделял, что странно: в те годы я не особенно по этим делам фанател. Нет, мне нравилось работать руками, но как-то больше теоретически. Я полюблю делать мебель, но сильно потом, через очень много лет, и это даже станет моим хобби, пока будет позволять здоровье. Но сейчас — ничего подобного, и не знаю даже, чего он во мне разглядел. Но разглядел, поэтому у меня была привилегия брать инструмент без явной на то санкции, чего в нашем классе не позволялось больше никому.

Я подошёл к стенду с разнокалиберными стамесками, не глядя, взял первую попавшуюся. Хм, гейсмусная. Ничего себе — даже у меня в «мастерской будущего» такой не было! Зачем она здесь, интересно? Положил на место, взял обычную, прямую. Я, конечно, больше к электроинструменту привык — там, в будущей России темп жизни не позволяет неспешно со стамесочками эстетствовать, только если совсем на пенсии уже. Но даже мои испорченные прогрессом руки так и тянутся пустить эту штуку в дело, настолько ладно она ложится в ладонь! И металл — настоящий советский металл! Такой стамеской работать — и молоток не нужен, отлично будет резать и так. Ну-ка… реально режет — углы шипа какой-то табуреточной заготовки скруглились в момент.

— Гриша, что ты там ковыряешь? — Палыч подкрался незаметно. — Брось. Это до вас шестой-а царги изображал, все на дрова — ни одной в размер.

— Да я просто стамеску попробовать хотел. Палыч, а что мы делать будем сегодня?

— Да те же царги — вдруг у вас лучше получится, — хохотнул трудовик. — Но ты, если хочешь, можешь делать что-то другое.

А у меня была идея, была! В «той» жизни я её тоже реализовал, но намного позднее.

— У нас в кабинете математики никаких чертёжных принадлежностей нет. Больших, для доски. Хочу линейку сделать и угольник, если получится. Найдётся у вас материал для этого?

Палыч оглядел меня оценивающе, хмыкнул, одобрительно хлопнул меня по плечу:

— Пошли.

Вот тут я ещё не бывал. Тёмный пыльный склад за неприметной низкой дверкой оказался забит разномастными деревяшками под потолок. Оценив размер досок в штабелях, я озадаченно почесал затылок, но Палыч, заметив это, дёрнул меня за рукав:

— Ты туда не смотри, сюда смотри!

В самом углу, в тупике узкого прохода, стояла небольшая стремянка. Подталкиваемый трудовиком, я на неё взгромоздился и сразу же заметил искомое: ровные тонкие дощечки, длиной около метра, шириной в ладонь. От прочих они отличались белизной, казалось, что в полутьме склада древесина даже немного светится.

— Увидел там ясень? Бери, сколько тебе надо, и пошли, пока твои друзья-товарищи мастерскую мне не снесли.

Несмотря на то, что труды у нас были уроком спаренным, я не успел сделать даже линейку, чего уж говорить про угольник. Очень чёткое мне напоминание про то, что мало знать что-то головой, ещё нужно как-то передать знание в руки. Да и голова успевает сработать не всегда — как я вчера от девчонок ломанулся? Рефлексы — штука такая, их не так-то просто перебороть.

Так и тут: с инструментом пришлось бороться. Всё-таки, я-нынешний совсем ещё телок неумелый, мало ли, что там я головой понимаю, а руки всё равно косорезят. Слава богам, хоть саму линейку удалось выпилить и обработать рубанком с первой попытки, если не обращать внимания на то, что одна сторона вышла чуть толще другой. Наверное, это можно было бы поправить, но терпение, выделенное мной на эту операцию, закончилось раньше. Впрочем, это знать надо, куда смотреть, иначе никто и не заметит. А вот ручка… ручку я переделывал трижды. Ну вот чего там, казалось бы? Простейшая деревяшка, чуть углы сбей да зашкури — и готово! Но сделать хотелось по-человечески, как будто «заводскую» — с продольным пазом желобком для пальцев, со сложным профилем, да и на линейку сажать, не сверля заготовки насквозь… намучился, короче. Но сделал! И даже разметку нанёс выжигателем. А вот на лак времени хватить уже никак не могло, но тут меня выручил Палыч.

— Ну что — неплохо, неплохо, — удовлетворённо покивал трудовик головой. — Цельное изделие, приятно будет пользоваться. И дарить!

— Тут только лак ещё, — заикнулся я.

— Да вижу. Не проблема — я сделаю. Ты иди сейчас, а через неделю приходи, будем промежуточную шлифовку лакированных поверхностей изучать.