Молния Господня

Глава 5

Двадцатого июля, в четверг, прокурор-фискал был именинником, но так как после смерти жены он переехал с детьми к зятю, жившему с его сестрой неподалёку от храма Сан-Лоренцо, ему было неловко приглашать инквизитора и канониста в чужой дом. Леваро решил было устроить небольшую вечеринку в местном кабачке, но Империали, получив приглашение и узнав семейные обстоятельства подчинённого, двоих детей которого теперь растила их тётка, предложил собраться у них с Гильельмо: это было проще и не давало пищи молве.

Этот план был принят, синьора Тереза наготовила столько, что хватило бы и на шестерых, и попросила разрешения удалиться на этот вечер. Вианданте кивнул.

Мужское застолье не переросло в попойку: Гильельмо пил очень умеренно, Джеронимо никогда не пьянел, и Элиа, принёсший корзину бутылок, недоумевал.

— Разве неверна поговорка «Как бы ни велика была жажда монаха, он никогда не утолит её молоком»?

Джеронимо усмехнулся.

— Монах монаху рознь. Пить, как капуцин, значит, пить немного. Пить, как целестинец — это много пить, пить, как минорит, — брать полпинты. Пить, как францисканец — ну… осушить погреб.

Все расхохотались.

— А доминиканцы? Почти не пьют?

— Ну почему же? Старинные монашеские уставы запрещали вино, но позднейшие законодатели были снисходительнее. Разумеется, разрешение сопровождалось советом избегать опьянения. Наш же основатель[1] прибёг к авторитету апостола Павла, который в Первом послании к Тимофею писал: «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов». Цитируемый множество раз брачный пир в Кане Галилейской также возводит употребление вина в обычай. И даже такой строгий аскет, как Целестин, основатель конгрегации бенедиктинцев, разрешал вино.

— И что пьют? — поинтересовался Леваро.

— Наш настоятель любит греческую мальвазию и мускат, а так как я был в некотором роде его любимцем, мне частенько перепадало от его щедрот и излишков, кроме того, в наших подвалах я совместно с братом келарем дегустировал критское вино из очень спелого винограда и зелёное португальское вино. Правда, нас едва не поймал брат эконом… — ностальгически улыбнулся Империали. — Монахи вообще — создатели лучших вин и ликёров, ведь только они веками имели финансы, нужные снадобья и технологии, обладали духом новаторства и чувством традиции, смелостью нововведений и способностью дать им устояться. Бенедиктинцы придумали вишнёвую водку, а нашими босоногими кармелитами создана мелиссовая вода, и только бенедиктин — мирского происхождения, однако и он производится в аббатстве Фекана.

От обсуждения вин перешли к оценке достоинств сыров, и Леваро, побывавший в прошлом году в Вогезах, подробно рассказал о сортах сыра, которые ему довелось там отведать. Джеронимо же проявил себя патриотом. В монастыре было изрядное количество сортов сыра из Тосканы, Неаполя, французской Оверни, но ничто не могло сравниться в его глазах с сыром, какой производили целестинцы из генуэзской обители. Гильельмо же любил сыр жероме, который даже ныне в любви к себе объединял католиков и протестантов, в этом отношении не проявлявших никаких разногласий друг с другом.

Во время неспешной беседы в кухню на бархатных лапках тихо вошёл кот Схоластик, неслышно устроился на крышке кухонного ларя и теперь внимательно слушал разговор мужчин. Те же незаметно перешли к делам Трибунала. Разговор вертелся около случая с блудным капуцином, потом обсудили недавний процессуальный казус, когда Энаро Чинери, судья магистрата, нагло подкинул им дельце одного якобы прожжённого колдуна и еретика, на поверку оказавшимся прогнившим сифилитиком.

Прокурор собирался заявить светскому судье о недопустимости подобных error juris[2]! Причём, это не только правовая ошибка, это ещё и ошибка по существу! Ибо, как всем известно, furiosus furore solo punitur[3]. Даже если этот полуразложившийся труп и имеет какие-то еретические суждения и даже хулит имя Божье, — он уже своё получил, и нечего превращать Священный Трибунал в лепрозорий!

Но и этого Чинери показалось мало! Он, видимо, во время очередного приступа подагры, решил сократить расходы магистрата на содержание арестантов и передал им одного полусумасшедшего равенца, называвшего себя «учеником Парацельса, учёным, постигшим все тайны природы».

— У каждого свой потенциал веры и свои искусы, — пробормотал Вианданте. — Меня, как любого монаха, порой искушает плоть. А этих безумцев — разум.

Вообще-то наука в его глазах представляла собой удивительную глупость, точнее, высокомерную веру безумцев в то, что крохотный человеческий разум в состоянии постичь непостижимое, и смешную уверенность глупцов, что Вселенная им как раз по уму.

Он недоумённо пожал плечами.

— Идиотизм, конечно, но под какую статью Трибунала это подведёшь? Ересь можно осудить, но глупость-то неподсудна. Когда на твой вопрос отвечает учёный, философ или другой какой дурак, иногда вообще перестаёшь понимать, о чём ты его спрашивал. Мудрость приходит не в умные головы, а в несуетные души.

Потом инквизитор рассказал о письме, полученном от епископа Дориа, которому он отправил отчёт о смерти Гоццано. Его преосвященству явно не хватило листа пергамента, чтобы описать его удовлетворение от проведённого расследования. Джеронимо предписывалось немедленно переслать отчёт в Рим, генеральному магистру ордена Паоло Бутиджелле. Безусловно, тот не преминет показать письмо кардиналу Сеттильяно, и это будет хорошим уроком его высокопреосвященству, который, ни в чём толком не разобравшись, воздвиг хулу на орден!

— В любом случае — отчёт в Рим я отправил. Кстати, вы ведь, Леваро, родня Дориа?

Элиа окинул Джеронимо осторожным и цепким взглядом, в котором читалось, однако, некоторое замешательство.

— Я? Да, я…в некотором роде… Его преосвященство генуэзец, а я… я племянник его двоюродной сестры. Точнее, сын брата её мужа. Она вышла за веронца, банкира Маркантонио Леваро. Не Бог весть какая, но родня. Как шутила сама тётка, «нашему забору двоюродный плетень…»

Неожиданно Вианданте проговорил медленно и отчётливо:

— Господин Гоццано был Дориа куда ближе, не так ли?

Элиа растерялся.

— Что? … что вы имеете в виду?

— Некоторые тайны теряют смысл со смертью их носителей. Гоццано был сыном Дориа?

Если Империали хотел потрясти Леваро, то блестяще достиг цели. Тот даже привстал.

— Господи, откуда?

Джеронимо махнул рукой.

— Неважно.

Но и Гильельмо смотрел на него с немым изумлением. Почему?

Вианданте вздохнул.

— Дориа ещё в монастыре отказался показать мне последнее письмо Гоццано и страдал до судорог, когда упоминали о его позорной смерти. Видимо, в письме было слишком личное обращение — сына к отцу, что, как боялся Дориа, я не преминул бы заметить. Чего стоило и описание синьоры Терезы — нос с горбинкой, ямка на подбородке, вьющиеся волосы и, как выразилась старушка, «длинные глаза». Это портрет Лоренцо Дориа. И результаты дела, реабилитирующие Гоццано, можно было отметить — но в двух строках, а не в сотне. Так я прав?

Трудно было понять, чего в голосе Леваро больше, изумления ли прозорливостью инквизитора или восхищения ею. Прокурор растерянно усмехнулся.

— Об этом никто не знал. Тайна семьи. Жаль, столь безвременная смерть… Горький удел незаконнорождённых. Брат епископа состряпал нужные выписки, отцом Фогаццаро стал считаться Джулио Гоццано, давно пропавший без вести. Сам мессир Дориа говорил, что Фогаццаро — единственный грех его юности, в котором ему не хочется каяться. Если бы вы знали Гоццано — вы бы поняли епископа. Он был человеком достойным.

— Берите выше, Леваро, — поправил Джеронимо. — Как я понял из письма его преосвященства, Дориа намерен обратиться лично к Его Святейшеству с просьбой о беатификации и последующей канонизации Фогаццаро Гоццано. Таково его намерение, а епископ обычно склонен свои намерения реализовывать. Так что — вполне может оказаться, что вы, дорогой Леваро, служили под руководством Святого и мученика…

Прокурор задумчиво почесал кончик длинного носа, но ничего не сказал. Зато кот Схоластик, свернувшийся клубком на ларе, как показалось Джеронимо, удовлетворённо кивнул.

Тут их неожиданно прервали. Где-то в доме хлопнула дверь, потом послышались всхлипывания. Джеронимо прислушался. Рыдания раздавались всё ближе. Все трое замерли, Джеронимо поднялся. На пороге, шатаясь, появилась синьора Бонакольди с пергаментно-белым лицом и упавшими на плечи седыми волосами. Она судорожно взмахнула руками, пытаясь что-то проговорить, но неожиданно, словно подломленная тростинка, рухнула на пол, Вианданте едва успел подхватить её.

Кухарку уложили на тахту и привели в чувство. История, рассказанная ею, была коротка и ужасна. Она условилась со своей внучкой Розой сегодня пойти к портнихе, но когда пришла на условленное место встречи, на улицу Августинцев, девочки там не было. Синьора Тереза, подождав немного, пошла к дочери узнать, почему Роза не пришла, но Анжела сказала, что та ушла ещё час назад. Они вдвоём кинулись обратно, но нигде не встретили девочку. Бросились по двум прилегающим кварталам и в одном из них, в тупике Старых буков, нашли её, изнасилованную и удушенную.

Старуха надрывно всхлипнула и задохнулась мучительным кашлем.

Вианданте обернулся, ища глазами прокурора. Тот уже стоял у двери, набрасывая плащ, одновременно отдавая распоряжение слуге послать в тупик Старых буков денунциантов.

— Подождите, Леваро, я с вами.

Инквизитор накинул плащ. «Гильельмо, — указал на синьору Терезу, — займись. Мы скоро вернёмся».

Леваро уверенно шёл через внутренние дворы и тёмные лазы, протискивался в щели заборов в крохотных проулках, и через несколько минут они были на месте. Собравшаяся вокруг толпа безгласно смотрела на крохотное тельце пятнадцатилетней девочки, скорченной у соломенной копны и похожей на масленичную куклу. Здесь уже сновали и люди Чинери, светского судьи. В углу двора тихо всхлипывала женщина, которую вышедшие на шум местные жители пытались напоить водой и успокоить. Темнота быстро сгущалась.

— Заметил кто-нибудь, как это произошло? — Леваро оглядел собравшихся.

Все переглядывались, отрицательно качая головой. Все собрались уже на шум, никто ничего не видел. Только живущий неподалёку старик сказал, что здесь был какие-то всадники. Он слышал стук копыт. «Кажется, две лошади».

Подошедшие лазутчики Трибунала помогли людям подестата поднять тело и погрузить его на телегу. Делать здесь было нечего.

Империали и Леваро медленно брели по тёмным улицам. Вообще-то это было дело магистрата, воистину, «обычная уголовщина», и вмешательство инквизиции было совершенно излишним. Но за прошедшее время Империали имел возможность узнать, что неприязнь Элиа к светскому судье была вполне оправдана: Чинери был неповоротливым тугодумом. И стоило им сейчас уйти, всё осталось бы на откуп весьма нерасторопного Чинери, и могло просто кончиться ничем.

Леваро заверил инквизитора, что с Чинери он завтра же договорится. Не было случая, чтобы мессир Эннаро отказывался от помощи инквизиции — если, разумеется, они не слишком афишировали свою помощь. Но Гоццано никогда не страдал больным честолюбием, и инквизиция всегда ладила со светским судьёй.

— Завтра поднимем всех осведомителей, — выпустим в город. Хорошо, что день базарный. Кто-нибудь что-нибудь принесёт. Объявим о награде тому, кто сообщит об убийстве.

Джеронимо кивнул. Домой идти не хотелось, не хотелось видеть несчастную Терезу, но надо было расспросить её о подробностях их договорённости с девочкой, да и обдумать всё спокойно.

— Что касается убийц, — заметил Леваро у входа в дом, — один вывод сделать можно. Это снова сделано людьми без чести.

Вианданте блеснул глазами и горько усмехнулся.

— Разумеется, однако подобные выводы не помогают следствию, я говорил вам, Леваро.

— Может, и помогают. По крайней мере, очерчивают круг подозреваемых.

С мессиром Чинери, и вправду, договорились в считанные минуты. Тот полагал, что с него вполне хватит нераскрытого убийства братьев Спалацатто и треклятого Минорино, и едва Леваро заговорил о следах нечистого в деле, вопрос был решён в пользу инквизиционного расследования.

На следующий день разосланные по городу денунцианты, состоящие на службе в Трибунале, и другие, получающие жалование неофициально, наводнили рыночную площадь. Вчерашнее злодейское убийство ребёнка обсуждалось во всех углах. Агенты провоцировали разговоры, высказывали предположения, одно нелепей другого. Однако ничего, кроме констатации уже известного факта и горестных сетований на то, что явно настали последние времена, разнюхать не удалось. Тереза была у дочери, хлопочущей о похоронах.

Аллоро приготовил омлет, и после обеда Империали долго безмолвно сидел у погасшего камина. Оглашённое инквизицией воззвание предлагало награду тому, кто поможет напасть на след убийцы. Сумма, предложенная Леваро, была сначала удвоена, а, по размышлении, — утроена Джеронимо.

Это было целое состояние. Оставалось ждать.

Прошло пять дней. Вианданте был бы куда терпеливее, если бы не приходилось ежедневно видеть перед собой ссохшееся лицо несчастной Терезы и её крохотную фигурку, облачённую в чёрное. Инквизитор почти ничего не ел, кусок не лез в горло. Стал нервен и раздражителен.

Когда после обеда кухарка впустила в дом прокурора, инквизитор сидел у камина, прислушиваясь к шуму дождя за окном и зло уставившись на огонь. Леваро щёлкнул пальцами, и Вианданте резко обернулся.

— Есть новости?

— Кто его знает, но сегодня в ящике тайных жалоб Трибунала обнаружено любопытное послание. Неизвестный уверяет, что знает, кто совершил злодеяние, претендует на награду, но требует гарантий полной безопасности и анонимности.

Империали резко поднялся.

— Что он хочет?

— Встречи сегодня на вечерней заре в районе Трёх дорог, хочет, чтобы вы принесли деньги и были один.

Вианданте кивнул.

— Хорошо.

— Ничего хорошего. Припомните Гоццано. Никуда вы один не пойдёте.

— Убийцы Гоццано казнены.

— Ничего не значит. Людей без чести меньше не становится.

— Я пойду, Леваро. Не перечьте мне.

Глава фискалов неожиданно согласился. Вианданте понял, что тот собирается оцепить окрестность Трёх дорог.

— Может, и стоит. В любом случае, Леваро, без надобности себя не раскрывайте. По возможности проследите за ним, узнайте его имя, но не задерживайте.

Распутье Трёх дорог позволяло назначившему здесь встречу издалека заметить приближающегося. Понимая это, инквизитор шёл не таясь. Но торопился. Смеркалось. В новолуние во мраке не увидеть и своей руки. Сумка с деньгами не столько отягощала, сколько мешала идти, после прошедшего дождя хлипкая грязь на склоне скользила и противно чавкала под ногами.

Вианданте остановился у развилки. Незнакомец появился из купы деревьев невдалеке, отделившись в сумерках от ствола. Лицо его закрывал монашеский капюшон, откуда наружу выступала только густая чёрная борода. Может быть, фальшивая. Его речь выдавала человека не плебейского происхождения, то же можно было сказать и о манерах. Он галантно поклонился мессиру Империали, извинившись, что не может представиться, выразил сожаление, что убийца вполне может оказаться неподсуден его милости, но ведь это и не входило в условия сделки, не так ли?

Вианданте кивнул, но заметил, что сведения должны быть подкреплены доказательствами.

— Боюсь, то это затруднительно, — мягко возразил незнакомец, — ведь тогда вы без труда поймёте, кто я, а своим приходом сюда вы согласились принять мои условия. Я видел вас в церкви, и подумал, что вы человек чести.

— Но у меня нет гарантий, что и вы — человек чести, — возразил Вианданте.

Но всё это он говорил просто для того, чтобы лучше запомнить голос незнакомца. Инквизитор поверил неизвестному осведомителю. Действовал ли тот из желания пополнить мошну, или просто не мог заявить на убийцу гласно — он не лгал.

— Имея доказательства, последний глупец узнает имя убийцы, — заметил незнакомец. — Если ваши мозги и впрямь таковы, как говорят, начните с конца. У вас будет имя.

Вианданте решился.

— Хорошо. Вот деньги.

Незнакомец закинул мошну за спину.

— Насильник и убийца — Рикардо Вено, сынок нашего подеста.

Вианданте несколько минут смотрел, как незнакомец удаляется, тая в сумерках. Потом потёр затёкшее плечо и, стараясь не упасть на скользкой траве, медленно двинулся к городу. Прошёл сотню шагов по предместью, и его тень удвоилась. Леваро ступал неслышно, как кошка, попадая в такт его шагов, ни о чём не спрашивая.

Около таверны их ждали лошади. Прокурор предусмотрительно запасся дюжиной сдобных пирожков, кувшином вина и солидным куском сливочного сыра. В Трибунале фискал запер двери на засов, сел напротив инквизитора и разложил припасы. Тот, несколько дней до того питавшийся Святым Духом и куском хлеба в день, остервенело вцепился зубами в пирожок. Прокурор разлил вино по стаканам и смерил начальника долгим взглядом.

— Ну, и за что мы заплатили?

Инквизитор опрокинул в себя стакан вина, ибо основательно продрог, тут же проглотил ещё один пирожок и взялся за третий.

— Рикардо Вено, сын нашего подеста, главы местного муниципалитета, в ведении которого и городской магистрат, — сообщил он.

Леваро, собиравшийся было тоже откусить пирожок, замер с открытым ртом.

— Только не говорите, что меня одурачили, и у нашего подеста нет сына, а само имя — фикция.

Леваро всё-таки вонзил зубы в пирожок. Методично и задумчиво прожевал. Несколько раз изумлённо сморгнул.

— Не фикция, — покачал он головой. — Есть. Мерзейший, не по годам истаскавшийся щенок, испорченный всегдашними потачками папаши. Такие считают, что им всё позволено. Расскажите о встрече. Когда выяснят, кто ваш осведомитель, допросим его.

Вианданте отверг такой modus operandi[4].

— Нет. Допроса не будет. Мы дали ему гарантии. Узнав его, мы просто поймём, откуда ему известно имя преступника и насколько его сведения правдивы.

И инквизитор коротко передал прокурору содержание беседы с незнакомцем.

— Где был младший Вено в день убийства — вот с чего начнём.

Леваро покачал головой. Физиономия его кривилась.

— Убийца вполне может оказаться неподсуден вашей милости, тут ваш таинственный осведомитель прав. Убийца не еретик, и попадает под юрисдикцию светского суда, а в суде папаша замнёт дело.

Элиа ждал, что инквизитор возразит. Его полномочия были значительны. Глава священного Трибунала мог вступить в смертельную распрю с магистратом и сцепись он с семейкой Вено, — тем бы не поздоровилось. Но Вианданте не возразил, только мягко поинтересовался: неподсуден потому, что сынок подеста, или потому, что в его действиях нет ереси, подсудной Святой Инквизиции?

И, не дожидаясь ответа, мягко продолжил:

— Да, старая истина права: если в твоих руках власть творить всё, что задумаешь, велика опасность вообще перестать задумываться, что творишь. Это справедливо и в отношении молодого Вено, и в отношении меня. Но позволять убивать детей?

— Если вы не докажете его ереси…

— Вы ошибаетесь, Леваро. Тут и доказывать нечего. Апостол Иоанн цитирует Христа, говорящего фарисеям: «Ваш отец диавол. Он был человекоубийца искони и не устоял в истине, ибо нет в нем истины» Следовательно, любой, преданный человекоубийству, суть сын диавола.

Элиа улыбнулся.

— Но в труде «О церковных догматах» сказано: «Не все наши злые помышления побуждаются дьяволом, иногда они возникают вследствие движения нашего свободного решения». Дьявол — причина всех наших грехов, потому что именно он подстрекал первого человека к греху, а из его греха воспоследовала наклонность к греху во всем человеческом роде. И в этом смысле дьявол есть причина каждого греха. Но не все грехи совершаются из-за подстрекательства дьявола, но некоторые — по свободному решению и вследствие слабости плоти.

— Плевать! Когда грехи совершаются людьми без искушения дьявола, то они становятся сынами дьявола потому, что подражают тому, кто согрешил первый. Убийца подражает дьяволу, значит, убийца — еретик. А это, воля ваша, как раз и находится в сфере нашей компетенции.

Прокурор ядовито напомнил инквизитору, что сразу по приезде его милость не счёл, однако, убийство семьи Спалацатто делом Трибунала, назвав его «банальной уголовщиной». В ответ на этот наглый и бесцеремонный выпад своего подчинённого мессир Империали, положив кусок сыра на новый пирожок, невинно поинтересовался, с каких это пор прокурор-фискал позволяет себе критиковать его методы ведения инквизиции?

Словесную перепалку прервал условный стук в дверь.

Оба вскочили. Леваро распахнул дверь. Денунциант коротко доложил о завершившейся провалом слежке. Объект ушёл из-под наблюдения в предместье, как фантом, растаял в воздухе около развалин старого дома Ровальди.

Вианданте махнул рукой. Этого следовало ожидать. Недаром тот показался ему человеком не низкого ума.

— Итак, вернёмся к отправной точке. Будем исходить из того, что нам сообщили правду. Подозреваемый укладывается в очерченный нами круг подозреваемых. С завтрашнего утра надо осторожно опросить соседей, челядь, дружков — приятелей отпрыска подеста, приставить слежку, не упускать его из виду ни на минуту.

Таинственный незнакомец оказался прав. Денунцианты теперь ежечасно приносили подтверждения преступления. Никто не видел младшего Вено в известное время ни в кабаке, ни в борделе, ни на площади. Не было его и дома. Конюх не видел лошади Рикардо в день и час преступления, исчезла и лошадь его дружка Бонито, который, напоённый в трактире агентом до бесчувствия, проговорился, что Рикардо и впрямь поймал в потёмках в тупике какую-то дурочку и, полюбив её, там и бросил, придушив.

Выслушав последнее донесение, Элиа глубоко задумался. Даже если Пьетро Бонито стрезва повторит свои показания, и конюх осмелится подтвердить свои слова под присягой, что сомнительно…

— …Вы не сможете осудить его по закону. Папаша Вено поднимет клаку и завопит, что Трибунал не должен посягать на права светской власти и магистрата.

Вианданте безучастно выслушал и уставился в потолок. Вот она, новая мерзость — холодная и бездушная, совершенная даже не похоти ради, а скорее — походя, оборвавшая только начинавшуюся, безгрешную жизнь. Надо запомнить, что бездушие — тоже состояние души, подумал он.

Потом Империали долго сидел в раздумье на скамье Трибунала.

— Qui parcit nocentibus — innocentes punit[5], — тихо пробормотал он и спокойно провозгласил, — негодяй достоин смерти. Промыслом Твоим, Господи, поставлен я судьёй, но по закону человеческому убийца уйдёт от расплаты. Что делать мне, Господи? Тебе отмщение, Ты и воздай, — проговорил инквизитор и, бросив под голову плащ, разлёгся на диване.

На следующий день, утром, к немалому изумлению Леваро, которого, как обычно, толком не разобравшись, вызвали на место происшествия, изувеченный до неузнаваемости труп Рикардо Вено был вынесен на речную отмель в пяти верстах от города. Особых повреждений — ножевых ранений или следов ударов — на теле покойника не было, но голова была разбита.

Кое-что наталкивало на мысль, что несчастный мог просто свалиться пьяным в реку с моста, но не исключалась и пьяная потасовка, в результате которой Рикардо мог оказаться в реке. Пьетро Бонито, дружок Вено, как раз накануне был отправлен отцом в Триест, и после его отъезда Рикардо видели в таверне Никколозы и в кабачке папаши Росси. Да, свидетельствовали они, посетитель был пьян до того, что видел какие-то призрачные тени, а ближе к ночи ушёл куда- то на ту сторону городского моста. С ним никого не было, но мало ли кого он мог встретить по дороге?

Элиа недоумевал. Как же это? С момента, когда Вианданте полушёпотом вынес убийце смертный приговор, прошло всего шесть часов. В эти часы сам Леваро думал о происшедшем, взвешивал шансы привлечь негодяя к ответу, уговорить свидетелей — конюха и дружка Вено, и всё это время слышал мерное и спокойное дыхание инквизитора, развалившегося на трибунальском диване. Тот просто спал.

По факту обнаружения трупа началось следствие в магистрате. Обезумевший от горя и ярости подеста потребовал, чтобы процесс расследования провёл уже успевший заслужить лавры опытнейшего следователя Джеронимо Империали и во что бы то не стало отыскал убийц его бедного мальчика.

Инквизитор по получении первого известия о гибели убийцы, как померещилось Леваро, до странного трепета приятно изумлённый случившимся и пробормотавший славословия Господу, не позволил себе, однако, нарушать закон. Несчастному отцу было выражено соболезнование, но веско указано, что Священный Трибунал расследует только дела о ереси и колдовстве, и не может вмешиваться в следствие, проводимое светской властью, тем более что никаких следов дьявола в деле нет, банальная уголовщина. Это дело магистрата.

— Упаси нас Бог посягать на права светских властей, — заметил инквизитор на следующий день за ужином, хрустя огурцом, которым он с аппетитом заедал хвост отлично поджаренной синьорой Терезой форели, и угостил целой рыбиной загадочно посматривавшего на него кота Схоластика.

___________________________________________________

[1] Св. Доминик Гусман

[2] судебных ошибок (лат.)

[3] невменяемый уже наказан своим безумием (лат.)

[4] Образ действия (лат.)

[5] Оправдывающий виновных карает невинных (лат.)