Молния Господня

Глава 11

Этот вечер они провели в бане. Элиа помнил слова инквизитора о том, что единственная дружеская привилегия для него заключается в том, что трёт другу в бане спину. Теперь Леваро ею пользовался — слегка сжав зубы, ибо Джеронимо действительно не осознавал своей силы. Когда оба, закутанные в простыни, сидели в предбаннике за вином и сыром, Элиа спросил, почему Джеронимо мрачнеет, когда говорит о капелле. Ещё ведь неясно, что там.

— Дай Бог. Мало мне этих могил, неизвестно кем раскопанных. Ещё только Ренна и недоставало.

— Кого?

— Я говорю о Жиле де Ре да чёртовом Франческо Прелати. Не хватало мне тут подобной мерзости.

Элиа эти имена вроде бы ничего не говорили.

— Нас учили по материалам этого мерзейшего дела, — пояснил Вианданте, — а когда мне и тридцати не было, я сопровождал Дориа в Париж по университетским делам. Это традиция ордена. Из Болоньи мы добрались до Луки, оттуда до Марселя, потом Лион, и через Невер попали в Париж. На обратном пути его преосвященство возымел желание посетить родню в Ренне, в Бретани. Тут я и познакомился с делом маршала де Рэ — воочию.

— А, постой, так ты о этом… Синяя Борода… О нём я кое-что слышал.

— Ну, ещё бы. В Ренне, и Анжу, и в Вандее, везде на Бретонский земле память о нём сохранилась и поныне. Молодые женщины говорили: «Это был юноша, который плохо кончил», пугливые старушки, проходя вечером мимо стен его замка, истово крестились. Имя маршала внушает ужас и сегодня. А ведь почти столетие минуло.

— И ты действительно был там, в самом замке Синей Бороды?

— Да, мы с Дориа и его родственником бродили там целый день. О маршале простонародье рассказывает много дикого, но Жан де Дориль — так называют там родню епископа, говорил только то, что сохранилось в документах, как никак, нотариус… Он свидетельствовал, что дворяне Бретани, особенно те, что были с ним в родстве, пребывали в величайшем смущении от его позорной смерти. До этих событий он был знаменит как доблестнейший из рыцарей…

— И его замок цел? Я слышал, что там происходит чёрт знает что… Это правда?

— Там… — замялся Джеронимо, — не знаю, дьявольские ли это происки, но там часты обмороки. Если бы эта оказия случалась только с дамами, можно было списать все на женскую чувствительность да обычное кокетство, но для мужчины упасть в обморок, согласись, чести мало, между тем, в замке, в некоторых галереях мужчинам часто становилось дурно. Дориа жаловался на тошноту, а мсье Жан говорил, что некоторые молодые люди выбирались из замка почти ползком.

— Тебе тоже было плохо?

Вианданте поморщился.

— Там тяжело дышать. Спёртый смрадный дух, пропитанный гнилью распада, что бывает в мертвецких при госпиталях. В глазах темнеет, наваливается какая-то мутная тягота, при нас, вдобавок, там нашли старый тайник, забитый сгнившими костями и черепами, смердящий непереносимой затхлой вонью. Оттуда хотелось уйти, и я был рад, когда Дориа, почувствовав дурноту, попросил вывести его оттуда. Я и сам едва держался на ногах. Но зато там в полной мере постигаешь, сколько зла способен натворить один выродок, вообразивший себя мерой всех вещей.

— А что можно почерпнуть из документов?

— По свидетельствам, Жиль был крепкого сложения и довольно красив. Ему довелось стать свидетелем великих событий. Общение с Жанной д’Арк обострило его мистическую экзальтацию. Неизвестно, чем был занят Жиль после казни Орлеанской Девы, но в двадцать шесть лет он затворился в своём замке Тиффож, прославился как эрудит, написал трактат о таинстве заклинания демонов. Его библиотека считалась богатейшей в стране. Со всех уголков Франции к нему стекались художники, поэты и учёные, а природная склонность к мистицизму усилилась ежедневным общением с фанатичными приверженцами демонологии.

Он обнаружил также болезненную тягу к утончённейшей роскоши, и безумные расходы окончательно разорили его. Он ступил на опасный путь займов, брал деньги в рост, заложил замки, продавал земли. Приближающаяся нищета породила понимание, что предотвратить её сможет только дьявол. Добавь сюда распутство, маловерие, жгучее любопытство к запретным наукам, — и вот, судя по документам, Жиль заказал специальную печь, купил весы, тигель и реторту. С чем только он не экспериментировал! Купорос, селитра, ртутная жидкость, сок чистотела и портулака, внутренности голодной жабы, человеческая моча, кровь менструаций, женское молоко… Но все опыты оказывались неудачными, и барон поверил, что чернокнижники правы — без помощи сатаны не обойтись.

Отсюда берет начало череда страшных преступлений. Некий колдун, имя которого до нас не дошло, заперся в одной из комнат замка вместе с Жилем и Сийе, начертил круг на полу и предложил войти в него. Сийе отказался, но Жиль встал в центр, но как только колдун приступил к делу, дрогнул. Он почувствовал, что кто-то коснулся его затылка, попытался осенить себя крестным знамением и бросился к дверям, Сийе выпрыгнул в окно, они встретились внизу и стали прислушиваться к вою, доносящемуся из комнаты колдуна. До них доносились удары, стоны, призыв на помощь. Когда шум стих, подкрались к двери и наткнулись на распростёртое тело израненного колдуна с размозжённой головой.

Жиль отчаялся, но тут его родственник Евстахий Бланше вернулся из Италии вместе со флорентинским магом Франческо Прелати. Это было порождение нашей земли, Элиа. Он родился в Пистре, был посвящён в сан епископом Ареццо. Вскоре стал учеником флорентийского «чудотворца» Иоанна де Фонтенелля, редкостного пройдохи. Подписал договор с дьяволом по имени Баррон, и посвятил себя ритуалам чёрной магии. Ему не было и двадцати трёх лет, его отличали начитанность и изысканность манер.

Печи вновь запылали. Вдвоём они с жаром принялись за дело, призывая на помощь преисподнюю. Это чуть было не стоило Прелати жизни. Однажды Бланше заметил на галерее Жиля, заливавшегося слезами. Из комнаты, где Прелати вызывал дьявола, доносились крики и мольбы. «Сатана убьёт моего бедного Франческо, — воскликнул Жиль, — умоляю тебя, помоги ему!» В эту минуту дверь распахнулась, и истекающий кровью Прелати упал ему на руки.

Документы, рассказывающие об этих двух случаях, представляют собой фрагменты процесса по делу Жиля. Епископ Дориа интересовался, не был ли Прелати просто хитрым мошенником, воспользовавшимся доверием Жиля и морочившим ему голову? Но мсье Жан был иного мнения. Ведь Прелати были нанесены столь жестокие увечья, что продержали его месяц в постели в непрекращающемся жару и перемежающейся лихорадке… Он подлинно висел между жизнью и смертью. Не сам же он до такой степени себя изувечил?. При этом ни Жиль, ни Прелати не сомневались, что сумеют добыть философский камень, если Сатана отнесётся к ним благосклонно. Мечтали не только о богатстве, но и о бессмертии, ведь считалось, что философский камень не только переплавляет медь в золото, но и лечит любые болезни и даёт возможность достигнуть возраста патриархов, избегнув немощной старости и смерти.

— Безумцы, — Элиа подлил в стаканы вина.

— Нет, — возразил Вианданте. — Бессмысленно ставить в один ряд сумасшедших, и тех, кто сознательно отдаёт себя в руки Сатаны, совершая зло ради зла. Последние не более безумны, чем тот, кто творит добро ради добра.

Алхимические опыты Жиля ни к чему не привели, пояснил инквизитор, Прелати твердил, что нужно пообещать Сатане душу или встать на путь кровавых преступлений. Но уступить душу Дьяволу Жиль боялся. Мысль же об убийствах ужаса ему не внушала. И этого внутреннего согласия хватило.

Сатана проник в его душу и не собирался, естественно, обогащать того, кем уже овладел. Жиль был не первым глупцом, который мнил, что Дьявол честно платит по выданным векселям.

Жиль начал предаваться кутежам, и вскоре дьявольское пламя опалило его изнутри. После того, как он долгое время вращался в обществе распутниц при дворе, он пресытился женскими прелестями и развращал мальчиков-певчих. Но закон сатанизма требовал, чтобы избранник Ада прошёл всю лестницу греха, спускаясь все ниже по спирали в бездну. Душа Жиля гнила, в её нарывающей оболочке поселился ад. Первой жертвой барона стал мальчик, имя которого не сохранилось. Жиль зарезал его, отрубил ему руки, вырвал сердце и отнёс в комнату Прелати. Это был дар Сатане, и оба усердно взывали к нему. Но дьявол, давно живя в Жиле, хранил молчание. Жиль собрал кровь этого ребёнка и переписывал ею формулы призыва дьявола и колдовские книги.

— Дориа приказал мне изучить материалы процесса. Нам позволили, полномочия епископа и его родственные связи открыли двери архивов. С 1432 по 1440 год, то есть в течение восьми лет, протёкших с того момента, когда Жиль получил отставку, и до его смерти, жители Анжу, Пуату, Бретани оглашали окрестности плачем. Дети бесследно исчезали, пастухи уходили в поля и не возвращались, мальчуганы, беззаботно игравшие в мяч на улице или резвившиеся на опушках, пропадали!

Герцог Бретани приказал начать следствие, и писари, состоявшие при Жане Тушеронде, уполномоченном по уголовным вопросам, вели бесконечный список детей, которых оплакивали родные. «Сын женщины по имени Перонь, «посещавший школу и выказавший отличные способности», пропал в Рошебернаре… Сын Гийома Брис, «нищий, живший подаяниями», пропал в Сент-Этьен-де-Монтлюке… Сын Жеорже де Барбье, «которого в последний раз видели за постоялым двором Рондо, где он собирал яблоки», пропал в Машекуле. Сын Мателин Туар, «ребёнок лет двенадцати», пропал в Тонайе, «и люди слышали, как он плакал и звал на помощь». В Машекуле же муж и жена Сержан на Троицын день оставили своего восьмилетнего ребёнка дома одного и, вернувшись с поля, «не нашли отрока восьми лет, чему удивились и впали в великую печаль». Пьер Бадье, торговец из Шантелу, заявил, что примерно год назад он видел во владениях де Рэ двух девятилетних детей, сыновей Робэна Паво. «Никто больше их не встречал, и их судьба неизвестна». Жанна Дарель показала в Нанте, что она в праздничный день была в городе со своим сыном по имени Оливер, мальчиком семи лет, «и с того дня больше не видела его, ничего о нём не слышала»…

Поначалу напуганные люди поговаривали, что, видимо, злые феи воруют детей, но постепенно в их души начали закрадываться страшные подозрения. Стоило Жилю отправиться из Тиффожа в Шантосе, а оттуда в небольшую крепость де ля Суз или в Нант, обнаруживались пропажи детей. Крестьяне заметили, что мальчики исчезают и после краткого пребывания в тех или других местах приближенных Жиля — Прелати, Роже де Брикевиля, Жиля де Сийе. Наконец с ужасом обнаружили, что некая старуха, Перрин Мартэн, бродит по дорогам, одетая в серое платье, прикрыв лицо чёрной кисеёй, подманивая к себе детей, ласково заговаривает с ними, приподнимает вуаль, и её добродушная внешность внушает им доверие. Они охотно идут за ней, она заводит их в лес, где они попадают в лапы здоровенных мужчин, которые связывают их и уносят куда-то в мешках.

Скольких детей маршал зарезал, изнасиловав? Даже он этого не знал, потеряв счёт своим злодеяниям. Источники называют от семисот до восьмисот жертв. Но эти цифры неточны, они учитывают далеко не все преступления. В деревнях вокруг Тиффожа не осталось ни одного юноши, около Сузы все семьи лишились сыновей, в Шантосе подвал одной из башен был забит пеплом полу сожжённых трупов. Один из свидетелей, показания которого приведены в деле, Гийом Гилере, заявил, что обнаружил в замке огромную бочку, заполненную телами убитых детей. И до сих пор, говорю же тебе, находят следы злодеяний, набредают на тайники, заваленные черепами и костями.

В сумерки Жиль и его присные, отяжелев от сочного мяса крупной дичи, переходили к возбуждающим напиткам, а затем укрывались в одной из отдалённых комнат замка. Из подвала туда приводили мальчиков. Их раздевали, затыкали рот кляпом. Жиль ощупывал их, осматривал, удовлетворял свою похоть, а потом наносил удары кинжалом, расчленяя тела на части. В ещё не опубликованной части дела говорится о том, что «вышеупомянутый сир тешил себя маленькими мальчиками, а иногда и девочками, которых при сношении клал на живот, так как, по его словам, в этом случае ему было проще достигнуть желаемого и он испытывал большее удовольствие». Двое приближенных Рэ — Анри Гриар, 26 лет, и Этьенн Корилло по прозвищу Пуату, 22 лет, дали показания перед обоими Трибуналами.

Пуату сказал, что он видел, как его хозяин «занимался своим противоестественным распутством с упомянутыми детьми, для чего сначала с распутной страстью брал свой член в руку и тёр его, чтобы он стал прямым и торчащим, затем помещал его между бёдрами мальчиков или девочек, не беспокоясь насчёт естественного женского вместилища, и с большим удовлетворением, пылом и сладострастным возбуждением тёрся о них своим мужским членом, пока не испускал на них сперму».

Перед светским судом Пуату, как было заявлено, «без пыток первой или второй степени» присягнул, что слышал, как Рэ говорил, что, «получал значительное удовольствие, наблюдая за отделением голов детей от туловища. Иногда делал надрезы на их шеях, чтобы заставить их умирать медленно, от чего сильно возбуждался, и, пока они истекали кровью до смертельного исхода, иногда мастурбировал с ними, а иногда делал это после их смерти, пока тела были ещё тёплыми. Трупы, одежду, белье бросали в костёр из сухих веток и трав, пепел частично ссыпали в отхожие места, частично развеивали по ветру с высокой башни, а частично выбрасывали в канавы и рвы, заполненные водой».

Постепенно приступы зверства Жиля приобрели ещё более мрачный оттенок, ему надоело усмирять бьющиеся в конвульсиях тела, он начал осквернять погребения, остужая свою горячку холодом могил. После каждого приступа чувствовал себя совершенно обессиленным и впадал в тяжёлый сон, состояние, напоминающее летаргию. Он освоил все пороки, шагнув в бездонный мрак зла. Когда его на суде спросили, кто внушил ему мысль о преступлениях, он сказал правду: «Никто, меня толкнуло на это моё воображение, во всем виноваты мои тайные помыслы, мои привычки, склонность к распутству и оргиям».

Но близилось возмездие. Жители прилегавших к замкам маршала мест дознались, кто на самом деле похищает и убивает их детей. Но Жиль был уверен в своей безнаказанности: любой крестьянин счёл бы безумием выступить против господина, одного слова которого было достаточно, чтобы вздёрнуть его на ближайшем дереве. Простой люд боялся его, а пэры не желали связываться с ним из-за каких-то мужланов. И была только одна сила, способная отомстить за обездоленных, — Церковь. И она в лице Иоанна де Малеструа, епископа Нанта, поразила негодяя.

Иоанн происходил из знатного рода, был в близком родстве с герцогом Жаном V, его набожность, глубокая учёность, милосердие весьма почитались герцогом. Стоны обезлюдевших деревень достигли его слуха, он втайне начал следствие.

Вскоре Жиль совершил набег, позволивший епископу расправиться с ним. Он продал свое поместье Сент- Этьен-де-Мер-Морт одному из подданных Жана V, Гийому ле Феррону, который отправил своего брата Иоанна ле Феррона осмотреть его новые владения.

Спустя несколько дней маршал, чем-то недовольный при оплате, во главе войска из двухсот человек двинулся на Сент-Этьен. Была Троица, люди собрались на праздничную мессу. Жиль ворвался в церковь, разметал ряды верующих и подступил с угрозами к Иоанну ле Феррону. Ход богослужения был нарушен, и толпа хлынула из церкви. Жиль силой оккупировал крепость, а своего пленника отправил в Тиффож. Этим он нарушил закон Бретани, запрещавший баронам снаряжать войско без согласия герцога, и дважды провинился перед Церковью, осквернив предел храма и учинив расправу над Ферроном, духовным лицом.

Епископ уговорил колебавшегося Жана V выступить против маршала. Иоанн де Малеструа в храме огласил грамоту, в которой Жиль обвинялся во многих преступлениях, и после того, как все формальности были соблюдены, появилось предписание об аресте. На следующий день гвардейский капитан Жан Лабо, действовавший по поручению герцога, и Робин Гийоме, нотариус, выступавший от имени епископа, в сопровождении небольшого отряда подошли к замку Машекуль. Ближайшие приспешники Жиля, Роже де Брикевиль и Жиль де Сийе, бежали. Жиль и Прелати были закованы в цепи. Робин Гийоме обыскал весь замок, от подвалов до верхних этажей, обнаружил окровавленные рубашки, обугленные кости, черепа и пепел — всё то, что Прелати не успел сбросить в канавы и сточные ямы. Жиль и его помощники были препровождены в Нант, в замок де ля Тур Нёв.

Сразу были созданы два Трибунала. Один, церковный, должен был рассматривать преступления против Церкви, другому, гражданскому, подлежали прочие злодеяния. Вёл заседание Иоанн де Малеструа. Судьями он выбрал епископов Мана, Сен-Брийока и Сен-Ло, кроме высшего духовенства, в процессе принимали участие законоведы: Гийом де Монтинье, адвокат, Жан Бланше, бакалавр-правовед, Гийом Гроиге и Робер де ля Ривьер, лиценциаты «обоих прав», Эрве Леви, сенешаль Квимпера. Пьер де л'Оспиталь, канцлер Бретани, который в соответствии с законодательством возглавлял гражданское судебное разбирательство. Прокурорский надзор в церковном Трибунале был поручен Гийому Шапейрону, кюре Сен-Никола. К нему были приставлены помощники: Гоффрой Пипрер, настоятель Сант-Мари, и Жак де Пенткетдик, член церковного суда Нанта.

Инквизиторский надзор осуществлял опытный Иоанн Блуин из нашего ордена. Он был послан главным инквизитором Франции Гийомом Мереси и исполнял должность вице — инквизитора епархии и города Нанта.

В первый день были заслушаны рассказы родителей, потерявших своих детей, затем Робин Гийом зачитал указ о вызове в суд Жиля де Рэ. Маршала привели, он заявил, что сомневается в компетенции Трибунала, но прокурор отклонил его отвод как безосновательный и «пустой», сочтя его «способом вызвать затруднения и отсрочить наказание за совершенные преступления». Он огласил обвинения, в ответ маршал выкрикнул, что прокурор — лжец. Тогда Гийом Шапейрон протянул руку к распятию и поклялся в том, что говорит истинную правду, а потом призвал маршала сделать то же самое.

Но этот человек, не отступавший ни перед каким святотатством, дрогнул и отказался принести клятву перед Богом.

Шапейрон пункт за пунктом перечислял все преступления де Рэ, предъявил ему обвинение в совершении ряда убийств, отягощённых издевательствами и насилием, в колдовстве и чернокнижии, в том, что он нарушил неприкосновенность Святой Церкви разбойничьим нападением на Сент-Этьен-де-Мер-Морт. Народ, содрогаясь, выслушал Шапейрона. Он потребовал отлучить Жиля от Церкви, во-первых, как еретика, сатаниста, отступника и, во-вторых, как содомита. Жиль пришёл в бешенство от этого обвинительного заключения. Он отказался отвечать на вопросы, предпочитая поносить членов Трибунала, и замолк, как только речь зашла об опровержении обвинений. Тогда епископ и вице-инквизитор объявили его виновным и вынесли приговор об отлучении его от Церкви. Приговор тотчас был обнародован.

Начиная с этого дня суд занялся также Прелати и другими сообщниками Жиля.

На следующий день после того, как Жиль де Рэ изрыгал проклятия на членов Трибунала, его снова привели в суд. Он предстал перед судьями с низко опущенной головой, молитвенно сложив руки. За несколько часов ярость его стихла, он образумился, признал полномочия Трибунала и попросил прощения за нанесённые оскорбления. Ему было объявлено, что об инциденте, происшедшем накануне, будет забыто ради любви к Господу. Маршал попросил епископа подождать ещё один день, клялся, что поведает обо всем перед Трибуналом. Его оставили одного в холодном каземате.

Что произошло с ним в эту ночь, в одиночестве, когда он наконец понял, что возмездие неотвратимо? Тяжёлый многодневный хмель, угар вечных попоек, начал выветриваться из его головы, он очнулся душой и проснулся совестью, ужаснувшись содеянному.

В тот день зал заседаний Трибунала был набит, толпа заполонила лестницы, двор, прилегающие к зданию улочки, преградила дороги. Со всей округи пришли крестьяне, чтобы посмотреть на чудовище. Трибунал собрался в полном составе. Даже те, кто обычно искал себе замену, не выдерживая долгих заседаний, были на своих местах.

Ввели Жиля. За одну ночь он постарел лет на двадцать, был бледен, глаза его сверкали из-под красных век. Повинуясь приказу, начал свою исповедь. Глухим голосом, севшим от слёз, он поведал о похищениях детей, о возбуждающих средствах, которые использовал, об убийствах и насилиях. Его жертвы стояли у него перед глазами, он описывал их агонию, их хрипы и стоны, признался в том, что погружал свои члены в тёплый разверстый кишечник, вырывал сердце из раны лопнувшего, словно зрелый плод, тела.

Он встряхивал руками, будто пытался смахнуть капли крови, его невидящий взгляд скользил по пальцам. Казалось, он ничего не видит и не слышит, и никакие силы не смогли бы прервать страшный перечень преступлений. Его голос стал зловещим. Он сорвал покров с самых гнусных злодеяний и приступил к рассказу о том, как ласкал детей перед тем, как перерезать им горло в момент доверчивого поцелуя.

В зале царило гробовое молчание, только изредка его прорезали короткие резкие крики обезумевших, потерявших от ужаса сознание женщин, их тут же подхватывали и быстро выносили под открытое небо.

Он не утаил ни малейшей подробности этих жутких сцен. Это произвело настолько сильное впечатление, что увенчанные золотом епископы побелели. Священники, закалённые жаркими исповедями, судьи, которых трудно было удивить самыми страшными признаниями, прелаты, уставшие изумляться глубинам человеческого падения, осеняли себя крестным знамением, а Иоанн Малеструа встал и целомудренно прикрыл распятие.

Жиль исповедовался стоя, словно в тумане, вспоминая весь свой путь в бездну. Но когда закончил, силы покинули его. Сотрясаясь от рыданий, он рухнул на колени и возопил: «Боже, смилуйся надо мной, даруй мне прощение!» Он повернулся к народу и с плачем обратился к людям: «Я взываю к вам, к тем, кого я лишил детей! Помогите мне! Молитесь за меня!»

Иоанн де Малеструа поднялся, приблизился к обвиняемому, в отчаянии бившемуся лбом о плиты, и поднял его. Сейчас он остался лишь священником, готовым обнять раскаявшегося грешника. И тогда Дух Святый осенил зал, и в едином порыве все опустились на колени и молились за убийцу.

Потом член церковного суда Нанта зачитал два приговора. Первый был представлен инквизитором. В нем перечислялись преступления, подлежавшие церковному суду, и в заключение было сказано: «Мы объявляем, что ты, Жиль де Рэ, постыдно виновен в ереси, отступничестве, призывании демонов, и за твои преступления ты приговариваешься к отлучению от Церкви и другим карам, предусмотренным каноном». Второй приговор подготовил епископ, он касался содомии, колдовства и осквернения церкви. Жиль выслушал все, низко склонив голову. По окончании чтения епископ и инквизитор обратились к нему со словами: «Теперь, когда вы питаете отвращение к вашим злодеяниям, хотели бы вы вновь быть допущены в лоно нашей матери Церкви?»

Маршал принялся горячо молить об этом, и наказание отлучением от Церкви было отменено, ему разрешили причащаться. Этим закончился церковный суд. Обвиняемый был уличён в свершённых преступлениях, приговор объявлен, но смягчён благодаря раскаянию маршала.

Теперь дело было за светским судом. Епископ и инквизитор передали дело гражданскому суду, и тот, исходя из числа зверских убийств, приговорил Жиля к смертной казни. Виселица и костёр ждали также Прелати и других его сообщников.

Жиль жадно, униженно надеялся на милосердие Спасителя, стремился в огне костра избавиться от посмертных вечных мук. Он углубился в себя и ужаснулся грязи, скопившейся в его душе, рыдая, склонился над собой, омывая душу слезами покаяния и осушая огнём молитв…