Мне тебя навязали

Глава 4

Рейвенар проснулся от того, что солнечный луч защекотал лицо.

Несколько бессмысленно-счастливых мгновений он лежал, наслаждаясь этим нежным теплом – потом открыл глаза и увидел, что Адемин нет рядом.

Он бросил несколько следящих заклинаний – девчонка была жива, попыток убить себя и так решить все проблемы больше не было. То ли Рейвенар был убедителен, когда говорил о том, в каком виде она, мертвая, будет лежать перед живыми, то ли Адемин оказалась умнее, чем он думал. Он втянул носом воздух, уловил тонкий след чужой души и сел на кровати.

Адемин проснулась и отправилась изучать его покои – но какого дьявола она застряла в кабинете?

Поднявшись, Рейвенар набросил на плечи халат и бесшумно вышел из спальни. Дверь в кабинет была открыта – девчонка стояла к ней спиной, держала в руках портрет Шейлы.

Она сейчас была невыразимо хрупкой – такой, которую можно сломать неосторожным движением. Солнечные лучи золотили растрепанные волосы, очерчивали тонкую шею и почти невесомые фарфорово-прозрачные руки – вчера Рейвенар не счел нужным рассматривать то, что всучил ему отец, и теперь на мгновение замер, скользя по девичьему телу оценивающим взглядом собственника.

Он был зол, да – из-за того, что девчонка залезла туда, куда не смела залезать. Он был зол – но сейчас в этой злости была примесь другого чувства, которое Рейвенар не мог распознать.

Он положил руку на девичью шею – изгиб позвонка с открытой доверчивостью ткнулся в ладонь – и развернул Адемин к себе. Она охнула от неожиданности, акварель затряслась в ее пальцах, и нарисованная Шейла улыбнулась так, словно все еще была жива.

Злость отступила. Разжала ледяные пальцы, сменяясь отчаянием. Ничего уже не исправить, Шейлу не вернуть. Ее отняли у Рейвенара, забрав то, что придавало его жизни особый смысл.

– Никогда, – мягко и отчетливо, глядя в широко распахнутые девичьи глаза, произнес Рейвенар. – Никогда, ни при каких обстоятельствах не смей трогать мои вещи.

Когда-то они учились рисовать вместе с Эриком. Рейвенар прошел курс и с тех пор никому и никогда не показывал своих акварелей. Это было личное. Это было то, что делало его живым, а не марионеткой, натянутой на руку кукольника.

Его видели с мольбертом, конечно, но никто и никогда не осмелился бы заглянуть на лист бумаги. Даже Лемма с ее гнилоротостью и дрянным характером понимала: есть вещи, к которым лучше не прикасаться.

– Это ты нарисовал?

Девчонке следовало испугаться – и она испугалась. Но все-таки задала вопрос: видно, слишком велик был контраст между человеком, который ее присвоил, и тем, кто мог рисовать.

– Я, – кивнул Рейвенар.

Когда он смотрел на акварель, то Шейла еще была жива. Сухое лицо с белыми глазами вываренной рыбы еще не проступало сквозь теплые живые черты.

– Кто это?

– Моя русалка. Я любил ее.

Рейвенар хотел верить, что ошибся – не могло же на самом деле мелькнуть сочувствие во взгляде Адемин? Не все ли ей равно?

– С ней что-то случилось?

Рейвенар невольно ощутил нарастающее раздражение. Какого хрена она спрашивает? Влезла в его кабинет, взяла эту акварель и теперь сует пальцы в его душу, в открытую рану?

– Ты здесь не для того, чтобы задавать вопросы, – холодно напомнил Рейвенар. – Ты молчишь и раздвигаешь ноги, когда я говорю.

Светлое девичье лицо дрогнуло, словно он снова ее ударил.

– Знаешь, когда я увидела эту акварель… – Адемин говорила будто бы сама с собой, и по спине Рейвенара вдруг пробежали мурашки. – То подумала, что… Может быть, ты не такая сволочь, какой тебя все видят. Что в тебе есть что-то хорошее. И вчера, когда ты за меня заступился, я тоже об этом подумала.

Рейвенар молчал – ему было, что сказать, конечно, и эти слова сейчас кипели у него в душе, но он молча смотрел на Адемин, и она, словно ободренная этим молчанием, добавила:

– Что мне все-таки можно найти в тебе опору. Динграсс так сказала, я ей поверила… но потом поняла, что была неправа.

Рейвенар ухмыльнулся. Надо же. Поняла она.

– Ее звали Шейла, – глухо произнес Рейвенар. – Отец приказал убить ее, потому что я к ней привязался. Чтобы ничто меня не отвлекало, пока я выполняю его распоряжения.

Губы Адемин дрогнули и приоткрылись, словно она хотела что-то сказать.

– И если ты еще раз прикоснешься к ее портрету, я сломаю тебе пальцы, – пообещал Рейвенар. – Пошла вон отсюда.

Принцессе не потребовалось второе приглашение. Она быстрым шагом двинулась прочь – а Рейвенар почти без сил опустился за рабочий стол и уткнулся лбом в стиснутый кулак.

***

Служанка принесла платье – нежно-зеленое с цветочной вышивкой по подолу и длинным рукавам. Посмотрев на себя в зеркало, Адемин решила, что похожа на куклу. Кукол наряжают, устраивают для них игрушечные балы и чаепития и играют с ними так, как захочется.

Можно и руку оторвать, например.

Завтрак для нее накрыли в малой столовой – высокие окна выходили в парк, все было залито солнцем, и день выдался просто чудесный, но для Адемин все было покрыто тусклой серой вуалью. Она села за стол, окинула взглядом приготовленную для нее трапезу и поняла, что ей сейчас даже кусочек в горло не полезет.

– Надо съесть хоть немного, – заботливо сказала Динграсс. – Хотя бы кусочек ветчины или чуть-чуть паштета. Вы же не собираетесь уморить себя голодом?

– Я не знаю, – искренне ответила Адемин. – Мне и правда не хочется жить после всего, что случилось.

Когда она вспоминала тот порыв, который поднял ее на подоконник – сейчас, еще один шаг вперед и все будет кончено, надо просто сделать этот шаг! – то испытывала невероятный жгучий стыд.

– Надо просто потерпеть, – вздохнула Динграсс, намазывая паштетом ломтик хлеба. – Вот, давайте-ка!

Паштет оказался нежным и ароматным – Адемин съела, и Динграсс тотчас же пододвинула к ней тарелку с яичницей, колбасками, беконом и помидорами. Вендианская королевская семья завтракала обильно и сытно, почти простонародно. Адемин послушно отрезала кусок бекона, и в это время дверь в столовую открылась.

Динграсс тотчас же встала, склонила голову в низком поклоне. Адемин узнала вошедшего по портрету – принц Эрик и в жизни был таким же светловолосым, ангельски красивым и с тяжелым, напряженным выражением лица. Он подошел, сел за стол и некоторое время очень пристально всматривался в Адемин – глаза у него были зеленоватые, внимательные. Адемин смотрела на своего несостоявшегося мужа, стараясь не отводить взгляда, и наконец Эрик произнес:

– Здравствуйте, Адемин.

– Здравствуйте, Эрик, – откликнулась Адемин.

Ни в коем случае нельзя было вести себя с ним, как с душевнобольным. Напротив сидел молодой человек из владыческой семьи, добрый и достойный, вот и все.

– Простите, что не пришел познакомиться вчера, – Эрик говорил медленно, с усилием, словно на иностранном языке. – Мне было нехорошо.

– Да, – кивнула Адемин. – Я понимаю.

– И простите меня, – Эрик отвел взгляд и начал смотреть куда-то за окно: по тропинке шла Софи со стайкой фрейлин, все заливисто смеялись – должно быть, обсуждали жену-бастарда принца Рейвенара.

– За что же? – удивилась Адемин. – Вы не сделали мне ничего дурного.

– Я не стал бы вам хорошим мужем, Адемин, – признался принц. – И сейчас пришел вас попросить о моем брате.

В груди шевельнулся ледяной червячок. Вспомнилось лицо Рейвенара, тоскливое и отчаянное, когда он смотрел на Адемин, державшую в руках его акварель.

– Все говорят, что он чудовище, – продолжал Эрик, и Динграсс нервно пожевала губами. – Он и правда чудовище. Я знаю, что он сжигает заживо тех людей, которые чем-то навредили нашему отцу. Министр финансов проворовался, и его превратили в удобрение для королевских роз.

Адемин опустила глаза к тарелке. И без того слабый, аппетит сейчас пропал окончательно.

– Но Рейвенар не был монстром. Наш отец его таким сделал, – произнес Эрик. – Наш отец превратил его в пугало и палача, потому что нуждался в пугале и палаче. Вы понимаете меня, Адемин?

Адемин машинально кивнула, хотя видит Господь, не понимала, к чему ведет принц. Эрик нахмурился.

– Я не умею чаровать, – признался он. – Но знаю, что у всех заклинаний есть обратный ход. В душе Рейвенар до сих пор мальчик, который однажды закрыл меня собой от собаки.

– Бойцовый пес короля тогда взбесился, – негромко поддакнула Динграсс, и Адемин вдруг увидела: парк, огромная собака с красными глазами и белоснежными зубами, по которым стекала пена – и двое мальчиков, один упал и лежит на дорожке, второй встал, закрывая брата и перебирая в пальцах мелкие огненные шарики.

– Вы сможете достучаться до него, – продолжал Эрик все тем же напряженным голосом. – И тогда он изменится. Он больше никогда не будет таким, как сейчас.

В носу защипало. Можно сколько угодно сбивать кулаки, колотя в запертую дверь – но если человек за ней не захочет открывать, все будет напрасно.

– Боюсь, тогда меня не поймет его величество, – ответила Адемин. – Ему вряд ли понравится, что я изменю его личное чудовище.

Эрик вздохнул. А ведь ему тоже приходилось несладко в королевской семье. Его, конечно, не оскорбляли в открытую – но всегда относились к нему со снисходительным презрением, как к убожеству, которое бросает тень на всю семью.

– Не думайте о его величестве, – губы Эрика дрогнули в том, что с большой натяжкой можно было назвать улыбкой. – Думайте о себе и своей семье. А Рейвенар теперь ваша семья. И вам будет легче, когда он изменится.

– Динграсс говорила то же самое, – Адемин хотела было улыбнуться, но не смогла. Фрейлина утвердительно качнула головой.

– Вас навязали друг другу, – Эрик опустил глаза и пристально начал рассматривать царапину на пальце. – И можно ненавидеть до конца дней своих. А можно придумать, как с этим жить. Как сделать жизнь лучше. Правда?

– Но ведь придумывать должна не я одна? – спросила Адемин.

Эрик улыбнулся, и в нем вдруг что-то неуловимо изменилось. По его лицу пробежала тень, выражение сделалось тяжелым и напряженным. Глаза сделались похожи на мутные камни.

– Я сейчас пойду к прудам, – произнес он отрывисто и резко, будто слова не хотели выбираться. – Хотите пойти со мной.

Вопрос прозвучал, как утверждение. Динграсс энергично закивала, и Адемин кивнула тоже.

– Да, конечно! – с нескрываемой радостью ответила фрейлина. – Мы хотим, мы очень хотим!

***

Рейвенар не любил тратить время на размышления о чужих и своих горестях. Это делало его слабым – а он терпеть не мог собственную слабость.

Шейлы больше не было. Ее не вернуть, как ты ни убивайся – а раз так, то лучше заняться чем-то другим. Переключиться.

Но как он ни старался, успокоиться все равно не получалось. В душе словно возился огненный еж, растопыривал колючки.

Несколько часов Рейвенар провел за работой. Артефакты однозначно подтвердили то, что он понял минувшей ночью: Рейвенар и Адемин сделались единым целым с точки зрения энергии, Адемин каким-то образом усиливает его.

Главное, чтобы она не решила снова выпрыгнуть из окна.

Этому Рейвенар даже не удивился. Он был монстром, он внушал ужас – вот девчонка и не выдержала. Но сейчас, глядя на энергичное побулькивание жидкости всех оттенков сиреневого в анализирующих колбах, Рейвенар понимал: он не может допустить, чтобы она повторила попытку.

Ему нужен был этот усилитель – потому что их связь означала обретение свободы однажды.

Рейвенар всегда был страшным собственником: он не разжимал рук и не выпускал того, что в них попадало. Отнять что-то у него могла лишь смерть – она отняла Шейлу, она могла отнять и Адемин.

Значит, надо было не позволить девчонке как-то оборвать свою жизнь. И самое главное – о ее важности не должен был узнать отец.

Даже она сама не должна была понять, насколько важна для своего мужа.

Рейвенар отключил одну установку и запустил другую. Пробирки наполнило сияющее серебро: вскоре в нем мелькнули перламутровые прядки отцовских чар.

Узы были по-прежнему сильны. Оковы, которые опутывали Рейвенара, сохраняли власть над ним – пока еще сохраняли. Но в перламутре проявилась травяная зелень, несколько ничтожных капель: когда ее станет больше, Рейвенар сможет-таки разорвать узы.

Он еще не решил, что сделает с отцом, когда освободится от его власти. Может, и ничего. А может, трижды переломает каждую кость в королевском теле, и сделает все, чтобы его величество жил долго-долго, и каждую минуту этой жизни, наполненной болью, знал бы, почему это с ним происходит.

Рейвенар отключил все установки и, глядя, как артефакты с легким жужжанием отсоединяются от держателей и бесшумно ложатся в бархатные ячейки коробок, подумал: “Мне надо посоветоваться”.

До монастыря святой Юфимии он добрался за полчаса. Город шумел, наполненный своей обычной жизнью, и экипаж Рейвенара приветствовали веселыми возгласами и аплодисментами. Одна из барышень в клетчатом платье торговки хлебом даже бросила букетик маргариток.

Ничего удивительного. Вчера он был изверг и урод. Сегодня – спаситель человечества от монстров. Их, конечно, не существует, но людям достаточно фантазий.

Что ж, во всяком случае они ему благодарны. И мужчины не дергают мочки ушей, отгоняя нечистого, когда его экипаж едет по улицам столицы, а женщины не подхватывают детей на руки, закрывая их головы трясущимися руками, чтобы адская тварь в человеческом обличье не посмотрела им в глаза и не превратила их души в топливо для костров Преисподней.

Но в монастырских стенах, потемневших от времени и непогоды, Рейвенара не боялись и не считали кем-то страшным. Когда экипаж въехал в ворота, он невольно почувствовал, что на душе становится легче и спокойнее. Монастырский двор был вымощен неровными плитами: когда Рейвенар вышел из экипажа, то под носком его ботинка засветилась защитная руна.

Это место проверяло его, проверило и разрешило войти. Он прошел мимо древнего кипариса, который когда-то собственноручно посадила святая Юфимия, и уловил запах свежевыпеченного хлеба.

В монастыре собирались обедать.

– Мой дорогой мальчик, – услышал Рейвенар. – Неужели это ты?

Мать Нола, настоятельница монастыря, была ему родной теткой по отцовской линии – сейчас она, высокая и прямая, как жердь, вышла навстречу племяннику и раскрыла руки, готовясь заключить его в объятия. Рейвенар осторожно обнял ее, чувствуя лихорадочно горячее костлявое тело под черным монашеским одеянием, и вспомнил, как когда-то давным-давно тетка сказала: “Не надо мучить детей. Я готова взять их в свою обитель, там вдали от мира они оба будут счастливы”.

Морган отказался. Ему нужно было не счастье Эрика и Рейвенара, а власть.

– Это я, тетя Нола, – улыбнулся Рейвенар.

Здесь, в монастыре, он невольно становился другим. Душа смягчалась, просыпалась совесть и невольно хотелось дать обещание: больше никогда, ни при каких обстоятельствах не выполнять приказы отца.

Но он знал, что этого желания хватит ровно до монастырских ворот, и сердце окутывало густой злостью.

– Итак, ты женат, – Нола отстранила Рейвенара, пристально заглянула в лицо. – Но не выглядишь счастливым.

Рейвенар нервно дернул щекой, пытаясь улыбнуться. О каком счастье она вообще говорит? Это вымысел, морковка, подвешенная перед носом осла, чтобы он не переставал тянуть тележку.

– Я выполнил приказ отца, – ответил Рейвенар. – И случилось кое-что, и я хочу поговорить с тобой об этом.

Он знал: все, что будет сказано, останется только между ним и Нолой. Настоятельница кивнула, и вдвоем они пошли к высоким распахнутым настежь дверям.

***

В конце концов, надо же чем-то заниматься? Нельзя ведь все время проводить в отчаянии и жалости к себе – тем более, что теперь ничего нельзя исправить.

Для Адемин тоже приготовили хорошую плотную бумагу, мольберт и краски – Эрик сел на скамью так, чтобы было видно белый мостик, который перебрасывался через пруд, как браслет через девичью руку, и сказал:

– Когда-то мама гуляла здесь со мной. Мне нравится это место.

– Здесь очень красиво, – улыбнулась Адемин. Динграсс, которая устроилась на складном стульчике в стороне, негромко заметила:

– Это была единственная прогулка за много лет.

Эрик кивнул. Да, Динграсс права, королеву можно понять: если у твоего сына беда с головой, то вряд ли ты захочешь его нянчить, играть с ним и гулять. Скорее всего, ты будешь делать вид, что это вообще не твое дитя. Что его подбросили тролли, а ты тут вообще не при чем.

Наверно, и с Рейвенаром никто не гулял. Он рос, не зная тепла, нежности и ласки, и выросло из него… вот это. Вспомнилось рассвирепевшее лицо принца, который увидел свою акварель в чужих руках – и в нем искать опору? Да он скорее разберет по косточкам и зажарит, чем откроет свое сердце.

Эрик рисовал быстро, нервными порывистыми движениями. Он полностью погрузился в работу и, кажется, даже забыл, что рядом с ним кто-то есть. На белой плотной бумаге проступал не сегодняшний день, а воспоминание: женщина в темном платье вела за руку мальчугана, который поднял руку и рассматривал бабочку, севшую на его палец.

В голове зашумело, мир подернулся серым. Если бы Адемин не сидела, если бы не вцепилась пальцами в скамью, то упала бы. Что с ней сделали? Выбросили из привычной жизни, отдали на забаву монстру – о какой опоре вообще может идти речь, кому она нужна?

– Дышите, – посоветовал Эрик, не глядя в ее сторону. Кисть по-прежнему летала по бумаге, женщина с мальчиком проступали из мешанины пятен. – Носом. Сейчас это пройдет.

Пройдет? Он не понимает, о чем говорит, бедняга. Он любит брата, эта любовь, возможно, помогает ему не тонуть в пучинах душевной болезни – но и Рейвенар любит его. А с Адемин он жесток, он знает ее тайну, и только Богу известно, когда и как он воспользуется этим знанием.

– Простите, – сказала Адемин, сумев-таки совладать с собой. – Мне очень тяжело.

– Я понимаю, – в голосе Эрика прозвучало нескрываемое сочувствие, но он так и не обернулся. – Но вы привыкнете. Человек ко всему привыкает.

Если в столовой он говорил развернутыми фразами, то теперь его слова сделались ломкими и короткими. За рисованием он снова погрузился в свой внутренний мир и не хотел выбираться оттуда. Эрик, наверно, даже не заметит, если Адемин встанет и уйдет, но она, разумеется, не стала этого проверять.

– Смотрите-ка! Кто это у нас здесь?

Из-за изящной живой изгороди выпорхнула стайка фей: жены принцев, сестры принцев, их фрейлины и служанки, и Динграсс тотчас же поднялась со своего стульчика и встала рядом с Адемин, словно рыцарь-защитник. Угрюмое лицо принцессы Леммы было украшено запудренными царапинами, и она держалась чуть в стороне – вчерашний урок пошел впрок. Принцесса Софи рассмеялась и сказала:

– Вы, душенька, должны поучиться этикету, хотя бы у вашей фрейлины. Динграсс, конечно, колода, но она знает, что при нашем появлении положено вставать и кланяться!

Началось. Адемин не станут кусать в присутствии мужа, но сейчас Рейвенара не было рядом, и крокодилы защелкали зубами. Стараясь сохранять невозмутимый вид, Адемин продолжила рисовать и ответила:

– У вас, как я вижу, тоже проблемы с воспитанием. Когда венценосные особы встречаются, то те, кто пришел, здороваются первыми.

Девушки рассмеялись. Фрейлины угодливо улыбались, глядя на своих хозяек, дескать, неужели она считает нас ровней себе?

– Венценосная особа? – с улыбкой спросила Лемма. – Где же она? Я вижу лишь ублюдка короля Геддевина, которого он сплавил нам.

– Бедняжка, у вас и со зрением беда, – с искренним сочувствием заметила Адемин. – Вы не видите родного брата?

Эрик нервно дернул стиснутыми в кулак пальцами возле виска, и на лицах принцесс и их спутниц появилось брезгливое нервное выражение. Эрик мог быть безумцем, но он оставался принцем – и раз уж вести речь об этикете, то девушки должны были приветствовать его первыми.

Динграсс усмехнулась, глядя с нескрываемым торжеством.

– Ах, да! – воскликнула Белла. – Милый Эрик!

И девушки поклонились, приветствуя его высочество. Эрик не обратил на них ни малейшего внимания – уйдя в себя, он продолжал рисовать.

– Его и правда трудно было заметить, – сообщила Джейн. – Его заслоняла какая-то стокольская свинья… кто, кстати, впустил ее сюда?

Ничего нового. Над Адемин издевались в родительском доме, и во дворце короля Моргана ей приготовили участь девочки для битья. Мужу она жаловаться не станет, не те у них отношения, чтобы просить о поддержке и помощи – значит, налетай! Язви, кусай и жаль!

– Наверно, тот, кто впустил старых горбатых верблюдиц? – с небрежной улыбкой поинтересовалась Адемин, и Джейн, которая и в самом деле немного сутулилась, дернулась всем телом, пытаясь выпрямиться.

Ей было далеко до идеальной осанки остальных девушек. Наверно, до появления Адемин именно она была девочкой для битья.

– Милые дамы, вам не кажется, что эта свинья слишком много болтает? – сурово осведомилась Софи и изящным жестом засветила сгусток боевого огненного шара на ладони. – Может, пора подпалить ей щетинку?

Белла и Джейн с довольными ухмылками подбросили свои шары – нет, эти заклинания не убивают, но вот обжечь могут – и Динграсс шагнула так, чтобы закрыть собой Адемин и Эрика. В руке фрейлины сверкнул маленький кинжал, и Лемма вдруг воскликнула:

– Назад! Все назад!

Принцессы отшатнулись в сторону, и их заклинания угасли и развеялись с легким хлопком. На лицах отразился страх – конечно, они боялись не Адемин, а чего-то другого, того, что бросило на мир сиреневые отблески света, дымясь где-то над ее головой.

– Пошли отсюда вон, курицы, – посоветовала Адемин, удивляясь собственной смелости, и девушки, не сводя с нее глаз, отступили в сторону и скрылись за живой изгородью. Вдали зашелестели их испуганные голоса, и Адемин вдруг поняла, что за время их светской беседы вся промокла от пота.

– Тихо, ваше высочество, – с мольбой проговорила Динграсс. – Тихо, тихо, успокойтесь. Просто дышите ровно и оно погаснет…

– Что погаснет? – спросила Адемин, глядя на перепуганную фрейлину. Та указала куда-то на ее голову и ответила:

– Облако Харамин. Боевое заклинание. У его высочества Рейвенара такое же.

Эрик продолжал рисовать. Женщина и мальчик шли по мостику, словно живые.

.