Миры двоедушия. Эхо голодного хаоса

Глава 2. Порочная соль

— Повтори! — тяжело дышала багряная неотвратимость, облизывая яркие губы, косясь поочерёдно на новых охранников.

Бордовый вульгарный корсет трещал по швам под тяжестью безразмерного, часто вздымающегося бюста.

— Тебе п-правда интересно? — верилось слабо.

А вдруг…

Оскар Уайльд обожал парадоксы. Может, это всего лишь противоречие моего восприятия и истинных порывов Миссис Голдсвамп? Может, так она выражает свою любовь?

— Ещё как! Повтори, сказала!

«Точно…»

Глупая я приняла тётушкино внимание за чистую монету. Даже обида рассеялась. А с обзывательствами в свой адрес настолько срослась, что уже и не замечала. Почти.

Я наполнила для смелости свежим воздухом лёгкие, улыбнулась пошире и как на духу выложила:

— Представляешь, три дня назад красный монстр появился из большущего кристалла-призрака, прямо над моей кроватью! Распахнул пять зубастых ртов, противно завизжал, а потом, потом… — рвано дышала, не решаясь продолжить.

Голова кружилась от волнения, да и увиденное непросто переварить. В сердце вспыхнула искорка надежды, будто стану хоть немного любимой, если поделюсь. Мама когда-то учила быть честной, утверждала, якобы это самый правильный путь к счастью и обретению друзей.

Но с Жанеттой Лукрецией ни в чём нельзя быть уверенной.

— Что потом?! — прошипела она, подгоняя, имитируя крайнюю заинтересованность.

— Потом… Потом пролетел сквозь стену моей комнаты на дымящихся костяных крыльях. Прямо… к Лите.

Что-то лопнуло…

Беззвучно, но осязаемо.

Кажется, мир застыл, предвещая…

— Мерза-а-авка-а-а! — ядовитый взрыв.

Оглушающий поток словесных помоев активирован.

Вот оно — заветное ожидаемое. Дочь для тётушки неприкосновенна.

Требовался повод, способный подарить оправдание поступку, явно спланированному заранее.

И простодушная я не подвела.

— Сил больше нет! — грубым тараном столкнула меня с края декоративного фонтана обезумевшая женщина, прямо в холодную воду. — Как же ты достала! Ещё будешь мою безупречную принцессу приплетать!

— А-а-ай! — взвыла от обиды, разочарования и внезапного унизительного купания. Чудом не ударилась затылком, чудом не захлебнулась. Рот наводнил привкус тины.

Нетленное произведение Оскара Уайльда кинематографично взмыло ввысь по дуге, играя страницами в воздушных потоках, и плюхнулось точно в уголок, где сбилась стайка перепуганных огненных карпов кои.

— Не могу уже слушать этот бред! — пухлая рука хищно вцепилась в моё мокрое запястье, а бордовые ногти — больно оцарапали.

Рывок, ещё один…

— А-а-а-а-а!

— Охра-а-ана-а-а! — завизжала Бестия, получив в искажённое по-жабьи лицо приличную порцию влаги. — Немедленно вытащите эту мелкую дрянь!

Я истошно кричала, брызгалась, неуклюже бултыхалась, ревела от боли и обиды, упиралась, как могла, но… безрезультатно. Стероидные качки не оставили ни единого шанса на сопротивление.

Вытащили.

А после — вручили Госпоже, как морской трофей.

Тётя никогда не была понимающей, мягкой, и уж тем более вежливой с теми, кто не мог ей возразить. Напротив, наслаждалась любым превосходством, даже мнимым.

— Тринадцать лет, а мозгов, как у пятилетки! Спустись уже на землю, инопланетянка! — скрипела она зубами, неустанно сотрясая мою руку, и тащила по светлой каменной дорожке меж каскадных декоративных кустарников. — Ты испортила мне наряд, макияж, репутацию и настроение! А значит — ответишь за всё, мутантка! — остервенело дёрнула белую прядь слипшихся волос.

— А-а-ай! — едва не упала я. Затылок словно окатили кипятком.

— Никто не смеет перечить Жанетте! — новый рывок. — Лукреции! — ещё один. — Голдсвамп! — ещё. Сильнее. — Вдолби это в свою пустую голову раз и навсегда!

— М-м-м…

Пункт назначения — чёрный тонированный минивэн — нарочно припарковали за аккуратно выстриженной листвой, дабы журналисты случайно не пронюхали происходящее.

Проныры нередко бродили вокруг богатых домов в надежде раздобыть острую сенсацию, а после — выторговать вкусное вознаграждение за её нераспространение.

Мегера всегда невероятным образом зависела от общественного мнения. Отчаяннее всего она боялась опозориться перед двоедушной элитой Пасифик-Хайтс. Потому способна была на самые отвратительные вещи, только бы не допустить его — позора.

Вот и сейчас соблюдалась крайняя конспирация. До абсурда. Будто я какой-то опасный преступник.

От рыдания и фонтанной воды всё плыло перед глазами, мокрые длинные волосы облепили лицо, жуткая обида разрывала грудную клетку, а рука — и вовсе потеряла чувствительность под «заботливым» напором «любимой» тётушки.

— Да отпусти-и-и! Куда?! Куда меня повезут? — кричала я, захлёбываясь слезами. В сандалиях неприятно хлюпала мутная жижа, а в душе закипало горькое отчаяние.

Попытки высвободиться были тщетны, да и защиты ждать неоткуда. Отца никогда не знала, а восемь лет назад исчезла и мама. Внезапно. Бесследно.

В тот ужасающий день я попала в скользкий ледяной лабиринт тщеславия, пафосно величаемый Голдсвамп-мэнором.

— Бо-о-ольно! — дёргалась, упиралась, стремясь сесть на витую тропинку.

Снова и снова…

Безуспешно.

Неподвижные перекачанные охранники возвышались по всему периметру владений не менее холодными монолитами. Казалось, они лишены слуха и чувств. И единственное, для чего появились на свет, — устранять папарацци, жаждущих заснять грязные делишки Жанетты Лукреции.

Возможно, ещё для ношения гарнитур с проводками-пружинками, чёрных очков и бордовых классических пиджаков, трещащих по швам на бицепсах.

Никогда ранее не видела этих амбалов среди персонала.

«Странно…»

Это теперь я понимаю, в чём порочная соль происходящего, но тогда…