Мертвые берут наличными

Глава 4

Утро выдалось каким-то тягучим. Воздух, хоть и кристально чистый, казался густым, как будто пропитанным жаром предстоящего дня. Джувон почти не спал, Енчжу выглядел так, будто вообще провел ночь с открытыми глазами. Впрочем, это было недалеко от истины.

Они добрались до дома Геджина в молчании. Старик встретил их в полосатом халате, с мандарином в зубах и влажным полотенцем на шее. Он вообще расстается с мандаринами?

— Выглядите так, будто увидели мою бывшую, — сказал он вместо приветствия. — Или это просто утро такое?

— Мы видели запись, — хрипло начал Енчжу и сразу сел, как только обнаружил более-менее подходящую поверхность. — Оно появилось.

— В изоляционной, — подтвердил Джувон, опускаясь рядом и протягивая планшет. — Вот, посмотрите.

Геджин только мельком взглянул и тут же отвернулся. Сбросил на пол полотенце, достал из-за пазухи пачку сигарет.

— Вот и пришло. Я так и думал, — сказал он. — Сущность у нас совсем не дух. И даже не призрак.

Он щелкнул зажигалкой. Пламя вспыхнуло, но потом дрогнуло и исчезло. Попробовал еще раз и только тогда закурил.

— Это, детки мои, мокхвагви.

Геджин выдохнул дым. Он был тяжелый, пах чем-то травяным и сладковатым.

— Мокхвагви? — переспросил Джувон, слегка нахмурившись.

— Чернильный пожиратель, — пробормотал Геджин, устало почесав ухо. — Старая мерзость. Древняя, как плесень в забытом храме. Она не была человеком. И не хочет быть. Это тварь, как я уже говорил, паразит. Как гниль, которая просачивается в слабое место. Фу.

— Просачивается в детдом? — уточнил Енчжу.

— Да. Именно туда. Потому что там было… достаточно боли, достаточно одиночества, страха и молчания. А появилось оно из еще более плохого места.

— Как оно действует? — тихо спросил Джувон.

— Сначала слушает. Потом начинает шептать. Потом кормится. Выбирает слабых, птенец, не по силе, а по безмолвию. Тех, кто слишком тих, чтобы звать. Оно особенно любит детские страхи. Маму, которая не приходит. Темноту, где никто не спасет. Голоса, которых нет. Оно приходит ночью. Через тень, подушку, вентиляцию. Даже через гребаную дырку в полу. Иногда оно становится полом.

Енчжу сделал шумный вдох.

Геджин снова затянулся.

— Оно питается памятью, страхом и болью. Причем настоящей болью, о которой боятся говорить. Не просто слезами, а одиночеством, от которого трескается сознание. Оно втягивает… сначала воспоминания, потом ощущение себя как личности. А когда трижды насытится — ребенок становится… пустым.

— Что значит «пустым»? — хрипло спросил Енчжу.

— Значит, его душа уходит в это… в нутро твари. В ее чернильную пасть. Она не мертва, но и не с вами. Ребенок становится как оболочка. Тихий. Пустой. Не плачет, не смеется. Глаза… словно нарисованы. Как на тех рисунках. Пустые.

— Мы видели, — прошептал Джувон. — На тетрадке. Лица без ртов.

— Потому что они не могут говорить. Потому что если скажут — она услышит. И снова придет.

— Может ли это… съесть… убить ребенка? — спросил Енчжу, чуть нахмурившись.

— Да, но это редкость. Такое значит, что тварь совсем конченая.

Геджин замолчал. Потом встал, достал из шкафа старый потертый альбом и бросил на стол. Джувон открыл его. Внутри были вырезки из старых газет, фотографии: расплывчатое изображение некоего здания с припиской «Заброшенный детдом в провинции Кенсан», заметка о массовой потере речи у группы детей, исчезновение нескольких сирот…

Все происходило в разных местах, но у каждой статьи была одна общая черта: в заметках говорилось о «темной тени» или «чернильной фигуре», а рядом всегда была детская изоляция или подвал.

— Оно приходит не просто так. Тут есть правила, — сказал Геджин, стуча пальцем по снимку. — Мокхвагви нельзя прогнать. Оно прячется в структуре. В правилах, в дисциплине. Поэтому и появляется в местах, где молчат и боятся говорить. Где боль — это норма, а жалоба — грех.

— Пэ Тэквон, — прошептал Енчжу. — Он все это знал и прекрасно чувствовал. Поэтому и построил «безупречную систему». Это сразу чувствуется, когда заходишь в «Дом Солнца». Он кормил… это.

— Может, не специально, — пожал плечами Геджин. — А может, и да. Знаешь, что самое страшное? Иногда мокхвагви договаривается с кем-то. Иногда — это воспитатель. Иногда даже директор. Тогда у него появляются «избранные», которых она не тронет. Пока он отдает остальных.

— Ты думаешь, он ее защищает?

— Я думаю, он думает, что контролирует. А на деле просто пешка. Или миска для корма. Частенько те, кто связывается с подобными сущностями, не понимают, что главная в паре именно сущность.

Все трое замолчали на какое-то время.

— Мокхвагви можно остановить? — тихо спросил Джувон.

— Да. Но не изгнанием и не заклятием. Нужно разорвать кормежку. Прекратить поток страха. Или…

— Или? — поднял брови Енчжу.

— Или сделать так, чтобы она насытилась чем-то иным. Но тут сложно. Ее не интересует обычная еда. Только память, эмоции и детская боль.

Геджин медленно перевел взгляд на Джувона.

— Ты ведь тоже ее слышал, птенец?

— Да.

— Тогда она уже тебя заметила. Будь осторожен. Если она решит, что ты вкусный…

— Она не сможет. Я не ребенок, — ответил Джувон, но голос его дрогнул.

— Внутри мы все дети, — тихо сказал Геджин. — Особенно когда боимся. Особенно когда спим.

Он потушил сигарету в жутко косой пепельнице в виде котика и налил себе воды. У него тут есть что-то не косое?

— Мы должны спуститься туда. Вниз. В самое нутро, пока она не забрала всех.

— А вы умеете поддержать, — заметил Енчжу.

— Всегда пожалуйста.

— И если она заберет троих, она останется навсегда? — внезапно спросил Джувон.

— Нет, — покачал головой старик. — Тогда она уже сможет выйти из здания. И начнет искать новые гнезда. Новые детские дома. Новые страхи.

В комнате повисла тишина. За окном зарокотал гром и хлынул дождь.

Некоторое время они молчали. Геджин налил всем кофе, к удивлению Енчжу, очень недурственный.

— Силой ты его не выгонишь, — тихо сказал он, когда они втроем сидели за маленьким столиком на кухне.

На плите закипал чайник, пахло мандариновой коркой и чем-то аптечным. Может, мазью или старым лечебным пластырем.

— Мокхвагви слишком древний. С ними сталкиваться мне толком не приходилось. Только наблюдать. Этот паразит из-за границы…

— Из границы? — переспросил Енчжу, нахмурившись.

— Между мирами. Между смертью и сном. Там, где все сливается. Где человек еще не умер, но уже не совсем жив. А страхи могут обрести реальную почву.

Геджин раскрыл на столе старую потрепанную тетрадь. Бумага была желтая, с пятнами и надписями на древнекорейском. Некоторые страницы заляпаны чем-то бурым, высохшим. Он водил пальцем по строчкам, бормоча:

— Мокхвагви появляется в местах, где долго гниют не только тела, но и мысли. Там, где боль не отпущена. Где страдания — ежедневный фон. Он питается страхом. Детской болью, особенно вкусной. Он не убивает сразу. Он берет страх, вытаскивает из памяти самое острое и кормится этим.

— Ничего нового, — вздохнул Енчжу, делая глоток кофе.

— А ты думал, тут тебе новостной портал? — невинно уточнил Геджин.

— Прекратите, — буркнул Джувон. — И что… тогда? Когда оно насыщается?

Он был бледен и сидел, уставившись в кружку. Даже кофе не тронул: то ли не хотел, то ли все же не верил в кулинарные таланты Чо Геджина.

— Тогда у него душ больше, чем можно представить. — Джувон постучал по странице. — Они навеки в его глотке.

Наступила тишина. Только засвистел чайник, Геджин неторопливо встал, выключил его, налил кипятка в глиняный чайник. Вернулся, поставил чашки.

— Хорошо, — наконец проговорил Енчжу. — Вы сказали, что силой его не изгнать. Но можно… заманить в границу?

— Да. — Геджин оперся локтями о стол. — Если создать переход между мирами, приоткрыть не в полную силу, но достаточно, чтобы оно просочилось туда… тогда можно зафиксировать. Закрыть капкан. Оно не погибнет, но и не вернется. На время.

— Какой капкан? — мрачно спросил Джувон. — Мы его даже пальцем не можем коснуться, а вы говорите — капкан.

— Ритуал. Связующий ритуал, птенец. Нужно место, где его сила максимальна. Например, изоляционная комната. И нужны те, кто умеет слушать. Кто видел сны. Кто знает, как оно пахнет. И еще… не помешают якоря. Детские вещи. Что-то, что связывает жертв и мокхвагви.

Енчжу нахмурился:

— То есть нам нужны изоляционная комната, дети, которые выжили, и их старые игрушки. Может, рисунки. И нужно заманить его, создать границу… и замкнуть?

— В общих чертах, да. Только заманивать будешь ты, Джувон, — неожиданно сказал Геджин, повернувшись к тарологу.

Тот вздрогнул:

— Что?

— Ты… больше всего настроен на него. Он возле тебя был и уже пытался дышать рядом. Ты как приемник, слышал его раньше остальных. Это значит, ты можешь быть маяком.

— И наживкой. Спасибо, дедушка, шикарный план, — пробормотал Джувон, обхватив голову руками. — Офигеть просто.

— Ну и у тебя есть способности, а твой психиатр в шаманизме дуб-дерево.

Енчжу поперхнулся кофе.

— Никто не говорил, что будет легко, — хмыкнул Геджин и сделал глоток чая. — И это еще не все.

— Что еще? — с раздражением бросил Енчжу.

Геджин тяжело выдохнул, потянулся за жестяной коробкой и достал оттуда сложенную тряпицу: в ней были сухие травы, какая-то маска, и… старый детский свисток.

— Мокхвагви не приходит просто так. Его позвали.

— В смысле? — Джувон приподнялся.

— Кто-то из этого мира открыл для него дверь. Причем не по глупости, а осознанно. С ним заключили договор. Может быть, не напрямую, но призвали. Это не существо, которое просто появляется на помойках. Его зовут, чтобы он «съел» что-то. Ну, или кого-то.

Енчжу медленно поднялся и прошелся по комнате, заложив руки за спину.

— То есть… кто-то… сдал детей этой твари?

— Или принес в жертву что-то, чтобы получить взамен. Например, порядок. Или деньги. Или защиту.

— Директор? — выдохнул Джувон.

— Я не уверен. Но кто-то в этом доме знает или… знал. Возможно, из старого состава. Преположительно… кто-то, кто уже давно ходит в этих стенах, — Геджин затянулся мандариновой кожурой, как курильщик трубкой. — Этот договор… он не мистический. Он энергетический. Мокхвагви не пишут кровью на пергаменте. Они просто берут и соглашаются. Потом делают. А мы имеем последствия.

На кухне наступила тишина.

— Мы не сможем это уничтожить, — медленно сказал Енчжу. — Только запереть.

— Но для этого надо вытащить всех детей или обезопасить их. И… выбрать точку привязки. Там, где она кормится чаще всего.

— Комната изоляции или вентиляция. — Джувон едва слышно прошептал. — Или… сны рядом с кем-то.

— Ты понял, — кивнул Геджин, а затем мягко, почти с сочувствием добавил: — Это будет больно. Она не сдастся без последнего визга.

Енчжу перевел взгляд на Джувона. Тот был мертвенно бледен. Но глаза — ясные.

— Тогда мы сделаем это. Но я должен точно знать, кто кормит эту тварь. Потому что если кто-то продал ребенка, я… не смогу молчать.

Геджин взглянул на него со смесью уважения и печали.

— Тогда готовься. Потому что продавец… может оказаться тем, кто улыбается чаще всего.

Енчжу задумчиво смотрел на сползавшие по окну капли. Улица за стеклом выглядела серой и расплывчатой, как старое фото, на котором уже ничего не разобрать. Где-то на кухне звякали чашки, там Джувон мыл посуду, а Геджин шептал что-то в соседней комнате, готовясь к очередному ритуалу. Все трое молчали уже с полчаса. После того, что было обговорено, продолжать не хотелось.

— Скажи, — вдруг нарушил тишину Енчжу, когда Джувон вошел, — ты ведь слышал, что Пак Ынхо умер?

Джувон замер, но потом сказал:

— Взорвался в машине, да? Я думал, это несчастный случай. Или… месть?

Енчжу кивнул, не оборачиваясь:

— Так говорят. Я тоже так думал. Но в последнее время начал сомневаться. Уж слишком много совпадений. Машина взрывается через два месяца после того, как он начинает консультировать по частным детским учреждениям. В том числе по поводу некой «профилактики ночных страхов».

Джувон присвистнул:

— Ты думаешь, он знал про мокхвагви?

— Вдруг он… — Енчжу провел пальцем по стеклу, как будто чертил линии на несуществующей карте. — Мог он быть посредником? Или даже одним из тех, кто заключал подобные договоры? Или же стал на пути у кого-то? Например, шантажировал видеозаписями Пэ Тэквона?

— Тогда его убрали, потому что он слишком много знал? Или, наоборот, знал не то, что надо.

— Не знаю, — глухо произнес Енчжу. — Но с его смертью что-то оборвалось. А теперь снова всплывает. Или… никогда и не уходило. Просто мы только сейчас начали копать.

Они не успели обсудить это глубже, потому что в комнату вернулся Геджин. Он был не просто мрачен — его лицо казалось серым, как у старой куклы из фарфора. В руках он держал сверток, перевязанный нитью, на которой висела маленькая фигурка из ткани и пепла. Что-то в ней было тревожное. Даже Джувон невольно сделал шаг назад, хотя, казалось бы, из-за чего?

— Что это? — осторожно спросил он.

— Связующий талисман. Из очень старых. Тех, что работают на зов и отдачу. Не спрашивай, где я его взял. Если дух где-то рядом, он услышит. Если связан с местом — откликнется. Если прячется — пошевелится.

— И… что вы собираетесь делать?

Геджин посмотрел на них, как хирург перед операцией. Ни капли юмора. Только строгость и странное упрямство.

— Призвать. Сначала слабых, а потом тех, кто был рядом. Тех, кто слышал. И попытаться найти канал, по которому мокхвагви прошел в этот мир. Мне нужно, чтобы вы были рядом. Не вмешивайтесь. Не паникуйте. Если станет плохо — отойдите за круг. Про не блевать на ковер по-прежнему актуально.

— Мы не коты, — проворчал Енчжу.

— Не разговаривайте с тем, кто попытается, — не обратил внимания Геджин. — Даже если он будет… узнаваемым.

Джувон побледнел:

— Подожди. Что значит «узнаваемым»?

— Иногда духи… маскируются. Особенно такие. Они могут принять форму того, кого ты боишься. Или наоборот… того, кого любишь. Так они входят и забирают, что считают нужным. Не верь глазам. Только — звуку.

Геджин расставил свечи, высыпал соль, разложил тонкие тряпичные лоскутки с символами, которые словно двигались. В углу комнаты стало темно, будто кто-то сжал свет в кулак.

Старик начал шептать. Его голос звучал как дождь по стеклу, неразборчивый, но ритмичный, успокаивающий… пока не начал меняться.

Джувон вскрикнул первым. Воздух рядом с ним стал липким, будто плотная вата, обернувшаяся вокруг шеи. Геджин не обращал внимания, продолжал читать, а в центре круга из соли появилось пятно: не свет и не тень, а что-то, похожее на вмятину в самом пространстве.

— Не смотри в нее, — прошипел Енчжу, схватив Джувона за запястье. — Это не дух. Это его отпечаток.

Пятно колебалось, как ртуть. Из него вдруг послышался смех. Детский. Но такой… неправильный. Слишком ровный. Без интонации и звонкой радости. Просто смех, как в проигрываемой записи.

Геджин заговорил громче. Голос стал грубее, а слова… он будто доставал их из глубокой древности. Воздух затрещал. Джувон невольно закрыл уши, но даже через ладони чувствовал вибрацию. Пятно сжалось, и от него потянулась черная дымка, по очертаниям напоминающая руку.

— Он идет, — процедил Геджин. — Кто-то открыл дверь. Я чувствую след. Кровь. Медь. Страх. Его притянули… по кусочку.

— Кто? — еле слышно выдохнул Енчжу.

— Кто-то, кто когда-то жил в том доме. Кто-то, кто остался. И… сам стал дверью.

Джувон хотел было попросить выражаться яснее, но понял, что сейчас это невозможно.

Вдруг один из оберегов вспыхнул и сгорел как бумага. Пятно исчезло. А в воздухе остались только запахи гнили, старого клея и… пепла от игрушки.

Геджин откинулся на спинку стула. У него дрожали руки.

— Это все, что я пока могу. Тот, кто сейчас пришел… дух, с которым у меня связь, сказал кое-что… Мокхвагви не просто питается страхом. Он им еще и размножается. Он откладывает… части себя, что-то вроде личинок. Они просыпаются в темноте. Когда кто-то говорит: «Мама пришла, но не снаружи» — это значит, одна из частей уже ищет выход.

— Сколько их? — прохрипел Енчжу.

— Сколько раз звали. Сколько раз боялись. Сколько раз кто-то соглашался забыть о ребенке.

Наступила тяжелая тишина.

— Но… — наконец прошептал Джувон. — Мы можем найти ядро. Место, откуда он начал. Если убрать самого мокхвагви… его личинки-части погибнут?

Геджин кивнул:

— Да, если мы его запрем, остальные куски затихнут.

Он посмотрел на них с выражением, которого они прежде не видели: неуверенность.

— Но кто бы это ни был… он не остановится. Потому что в стенах этого «Дома Солнца» живет голод.

Енчжу и Джувон переглянулись, но внезапно пламя свечей задрожало, в комнате потемнело. Геджин вскинул руку.

— Не двигайтесь! Он не все сказал!

По комнате разлилось нечеловеческое шипение, от которого у Джувона пробежали мурашки по спине. Судя по лицу Енчжу, тот тоже был не в восторге.

— Кегван, твою мать… — вдруг процедил Геджин сквозь зубы, когда теперь почти видимый дух, юркая затуманенная тень, похожая на ребенка с кукольными руками, прошептал имя.

Имя, которое не должно было звучать в этом доме.

Джувон сжал кулаки, и в глазах у него появилось почти физическое напряжение, словно он сдерживал порыв пойти и выбить дверь, за которой стоял человек с этим именем.

— Кто это? — нахмурился Енчжу, откидываясь на спинку дивана. — Почему вы оба сразу посуровели?

Геджин некоторое время молчал. Он убрал из круга соль, поклонился духу, который все еще дрожал в углу комнаты, и только потом выпрямился.

— Нам Кегван. Раньше чиновник в департаменте по делам детей и семьи при министерстве здравоохранения. По бумагам — консультант. На деле… — Он мотнул головой. — Я знал, что эта гнида где-то всплывет. Он всегда всплывает, когда дело касается душевных уродов.

Джувон ничего не говорил, только смотрел в окно, сжав губы.

— Он работал в министерстве? — уточнил Енчжу, не упуская парня из виду.

— Десять лет назад, — сказал Джувон. — Потом его «плавно перевели» в частный сектор. И не просто куда-то… он стал наставником при духовных школах. Вел занятия, писал брошюры, говорил о «внутреннем очищении через трансцендентное молчание». Потом подался в гадатели, только вот разбирается в гадании не лучше тыквы-горлянки.

— Сволочь, — тихо выдохнул Енчжу, заметив, как по лицу Джувона пробежала тень. — Он ведь мог быть наставником при… «Доме Солнца»?

Геджин кивнул и достал из старой папки на столе тонкую пожелтевшую страницу. Временами казалось, что у него есть все. Вопрос только, в каком состоянии.

— Архив из фонда «Чистая душа». Финансирование программ по стабилизации поведения у «эмоционально нестабильных несовершеннолетних». Вот его подпись. Вот название детского дома. А вот и упоминание об экспериментальных практиках изоляции.

— Не он ли придумал термин «комната индивидуального очищения»? — отстраненно спросил Джувон, глядя мимо бумаги, будто пытался увидеть Кегвана сквозь стены. — Не удивлюсь, что организовать эту комнату его идея.

— Думаешь, он вызвал мокхвагви? — уточнил Енчжу.

— Не факт, — осторожно ответил Геджин. — Но он точно создал условия, при которых проникла сущность. Та комната — не просто помещение. Это, скажем, канал. Точка, где ребенка лишают языка, воли, чувства времени. Там даже часы не тикают. А духи любят пустоты. Особенно такие.

Енчжу сглотнул. На виске у него выступила испарина.

— Он все еще работает?

— Как гадатель? — хмыкнул Джувон. — Да.

Геджин перевел взгляд на Джувона. Ничего не сказал. А ведь должен был… ведь именно Нам Кегван направил парня сюда. Тогда еще Геджин упомянул «крокодила». Слишком ласково для учителя, но весьма подходяще.

Джувон не называл имени, поэтому Енчжу сейчас не понимал, почему эти двое друг на друга так смотрят.

— Ублюдок, — наконец-то произнес Геджин.

— Вы… его тоже… недолюбливаете? — поколебавшись, спросил Джувон.

— Видишь ли, птенец, он меня считает сумасшедшим.

— А вы его? — осторожно уточнил Енчжу.

— А я его козлом, — охотно ответил Геджин.

Все посмотрели на полусгоревшие атрибуты вызова духов в углу комнаты, понимая, что хочется или нет, а разговор с Нам Кегваном необходим.