Маршрут: Ноль

Глава 8. Разлом

Поле. Бездна выжженной солнцем травы, теряющаяся за горизонтом в грязно-желтой дымке, где небо сливается с землей. Пустое, как сознание, забывшее себя. Мы ехали по просёлку, и вдруг дорога упёрлась в «клацнувшую» тишину.

Именно клацнула. Резкий, сухой щелчок, будто гигантский невидимый выключатель рубил звук на корню. Мотор заглох сам собой даже не прокашлявшись. Ветер, что гулял по траве минуту назад, замер. Ни шелеста, ни жужжания, ни далекого лая. Только гул в ушах от собственной крови и ощущение, будто мир выдохнул и забыл вдохнуть. В этой звенящей пустоте, метрах в тридцати впереди, она и стояла. Машина.

Старая «Волга». ГАЗ-24, наверное. Чёрная, но не глубоким, благородным цветом, а выгоревшей, пепельной чернотой, как небо после долгой засухи. Она стояла криво — левым передним колесом в глубокой колее, словно её бросили здесь в спешке или в ужасе. Лобовое стекло было разнесено вдребезги, как от сильного удара головой или тяжёлым предметом. Осколки, похожие на ледяные слёзы, сверкали на капоте и на пыльной траве. Руль был вывернут неестественно, почти перпендикулярно колонке, словно последние руки, державшие его, свернули его в судороге. Левая передняя дверь распахнута настежь, зияя темнотой салона. Она висела, будто оборванный крик.

Я резко затормозил. Наш джип замер в десяти метрах от этой чёрной паузы в реальности. Пыль, поднятая остановкой, медленно оседала, вися в воздухе тяжёлым, золотистым туманом.

— Это она, — сказала Ольга. Её голос прозвучал глухо, как из-под воды, но в этой абсолютной тишине его гулкость оглушала. Она смотрела на «Волгу» не с испугом, а с каким-то жутким, глубинным узнаванием. Солнце палило ей в лицо, но… странно. Под её ногами не было тени. Лишь ровная, выжженная трава. По спине пробежал холодок.

— Та самая? — спросил я, и сам удивился, как спокойно прозвучал мой голос. Внутри всё сжалось в холодный комок.

— В которую ты садился. Или сядешь. — Формулировка была намеренно двусмысленной, как загадка сфинкса.

Я открыл дверь джипа. Воздух снаружи был горячим, сухим, пахнущим пылью и чем-то ещё… озоном? Как после грозы, которой не было. Я подошёл к «Волге». Каждый шаг отдавался гулом в подошвах. Заглянул в распахнутую дверь. Салон. Старый, потёртый пластик, выцветшая ткань сидений. И на переднем сиденье, рядом с вывернутым рулём, лежала книга. Тонкая, в простом картонном переплёте. Дневник. Я протянул руку, пальцы коснулись грубой бумаги. Открыл наугад.

Почерк. Мой. Узнаваемый, с характерным наклоном букв «д» и «у», с теми же завитками на «я» и «ф». Я читал строки, в которых описывался вчерашний ужин в придорожном кафе, разговор с трактористом, мысль о том, что пора бы уже доехать. Но вчерашнего ужина не было. Не было и тракториста. Мы ехали другим маршрутом. Между страниц выпало фото. Я поднял его.

На фото был я. Лет двадцать пять назад. В джинсовой куртке, с модной тогда прической, улыбающийся во весь рот, стоящий на фоне какого-то незнакомого здания. Одежда — чистые девяностые. Я никогда не носил такой куртки. И не был в том месте. Но лицо — моё. Даже шрам над бровью, который я получил в двенадцать лет. Как это возможно?

— Что это? — Мой голос сорвался на шёпот. Я обернулся к Ольге. Она стояла в двух шагах, её лицо было бледным, почти прозрачным в этом слепящем солнце.

— Это твоя запись. Ветка, которая ещё не случилась. Или которая случилась иначе. — Она говорила спокойно, как констатировала факт.

— Почерк мой… но я этого не писал. Фото — моё, но я там не был. Как?! — Внезапный гнев, смешанный со страхом, сжал горло. Я лихорадочно перебирал варианты: подделка? Галлюцинация? Но бумага под пальцами была настоящей, солнце жгло кожу — это не сон.

Ольга вздохнула. Вздох был глубоким, бесконечно усталым, как будто она несла этот груз веками.

— Потому что я не из прошлого, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. В её зрачках, казалось, отражалась не солнце, а какая-то другая, холодная звезда. — Не из девяносто третьего. Не из будущего, каким ты его себе представляешь. Я — из трещины в твоей памяти, где время спуталось.

— Чего? — Я переспросил, потому что слова не складывались в смысл. Они были как обрывки чужого, непонятного языка. — Изнутри? Чего?

— Изнутри тебя. — Она сделала шаг ближе. Я не отступил, но каждое мышце напряглось. — Не из девяносто третьего. Не из будущего. Из точки, где всё обрывается. Где ты теряешь нить.

— Ты… вымышленная? — Вопрос прозвучал жалко, как признание в слабости. — Придуманная мною? Галлюцинация? От усталости? От этой проклятой дороги?

— Нет. — Она покачала головой, и её волосы, тёмные, как ночь без звёзд, колыхнулись, не создавая тени. — Я — та, кого ты видел и не узнал. Та, что была всегда рядом, за углом сознания, в отражении запотевшего стекла, в шёпоте на ветру, который ты списывал на воображение.

Я смотрел на неё. Внимательно, как впервые. И всё сходилось, как детали жуткого пазла. Отсутствие тени. Глубокие, тёмные глаза, поразительно похожие на мамины, в которых всегда читалась какая-то древняя, вселенская грусть. Её фразы, обрывистые, иногда не связанные с контекстом, как обрывки старых, заезженных кассет, где слова стёрлись, осталась только мелодия смысла.

— Почему именно ты? — Голос дрожал. Я сжал дневник в руках, ощущая его вес. Это был не бред. Бред не пахнет пылью и типографской краской. — Почему ты преследуешь меня? Что тебе нужно?

— Потому что ты меня придумал. — Она говорила это без упрёка, как констатацию физического закона. — Ты искал спутника, и я возникла. Ты боялся одиночества, и я стала тенью. Ты искал правду, и я стала её зеркалом, пусть и кривым.

— Откуда? — Я почти кричал, но звук всё ещё был приглушён этой звенящей тишиной поля. — В какой точке? Что оборвалось?

Она не ответила сразу. Её взгляд скользнул мимо меня, на разбитое стекло «Волги», на дневник в моей руке. Я вдруг понял: она ждёт, что я сам сложу кусочки. Как будто это тест.

— Из того места, где всё прервалось, — наконец сказала она. — Когда ты сделал выбор. Или не сделал. Когда дорога разошлась. И ты пошёл… сюда. В эту пустоту. А я осталась там. На развилке. Как знак.

Я хотел закричать. Кричать от бессилия, от абсурда, от этого кошмара, что ворвался в мой скучный, понятный мир. Но горло сжалось в тугой, холодный узел. Вышло только хриплое, сломанное:

— Ты… реальна? — Я протянул руку, не решаясь коснуться. Боясь, что пальцы пройдут сквозь, как сквозь дым. Но ещё больше боясь, что они упрутся в плоть — и тогда это будет значить, что всё правда.

Ольга подошла вплотную. Её близость не пахла ни духами, ни потом, ни чем-то земным. Она пахла озоном после грозы и пылью с забытых книжных полок. Она медленно, очень медленно положила свою ладонь мне на грудь, чуть левее сердца. Касание было лёгким, почти невесомым, но я почувствовал его сквозь рубашку, сквозь кожу, сквозь кости — как прикосновение стального жгута холода.

— А ты? — тихо спросила она, глядя мне в глаза.

В этот момент, будто по сигналу, камера в моём рюкзаке, старая плёночная «Зенит», пискнула. Резкий, пронзительный звук, разорвавший звенящую тишину как ножом. Я вздрогнул. Я не включал её. Она лежала там, запертая, с намотанной плёнкой. Механизм не мог сработать сам.

Рванувшись к рюкзаку, я расстегнул молнию. Камера была в руках. Тёплая от работы. Экран маленького ЖК-дисплея на корпусе загорелся тусклым синим светом. Изображение показывало меня за рулём этой самой «Волги». Лицо напряжено, глаза прищурены, смотрят вперёд, сквозь разбитое лобовое стекло. Рука в кожаной перчатке (у меня нет таких перчаток!) сжимает руль. На запястье — татуировка: координаты. Те самые, что я видел в дневнике.

— Это не я… не может быть. Но черты — мои, до мельчайшей морщинки. Даже шрам над бровью. Но я никогда не смотрел так — с этой смесью ужаса и ярости. И перчаток у меня нет. И татуировки. Я бы запомнил, если бы сделал себе такое. Но координаты… те самые. Значит… это всё-таки я?

Ольга наклонилась, заглянула через моё плечо на экран. Её дыхание коснулось моего уха — холодное, как ветер из забытого подземелья.

— Это ты, — сказала она ровно. — В момент до точки. До трещины.

Я резко развернулся, навёл объектив камеры на саму «Волгу», на её разбитое лобовое стекло, на пустой водительский сиденье. На экране… ничего. Только искажённые блики солнца на чёрном пластике. Но когда я снова навёл объектив на водительское сиденье, на экране опять возник образ: я за рулём, с татуировкой, с тем же отчаянным взглядом.

Камера фиксировала то, чего не было… или то, что было, но в другом времени.

Резкий звук — скрежет по плёнке. Механический, противный, как когти по стеклу. Камера дёрнулась в руках. Из щели для приёма плёнки выскочил маленький квадратик — как фото из автоматического фотоаппарата. Он плавно опустился на пыльную траву у моих ног.

Нагнувшись, я поднял его. Бумага была тёплой, ещё пахла фотохимией. Я перевернул.

На нём: я. Сплю за рулём. Голова запрокинута на подголовник, глаза закрыты, лицо расслабленное, почти безмятежное. Рядом, на пассажирском сиденье, сидит Ольга. Только её лицо… её лицо было в глубокой, чёрной тени. Неосвещённое. Как пустота.

Холодный пот прошиб меня. Это было не просто фото. Это был слепок реальности, которой ещё не случилось. Или уже случилось?

Камера полетела на землю. Она ударилась о твёрдую землю с глухим стуком, но… не выключилась. Объектив продолжал смотреть в небо. И маленький красный индикатор записи на корпусе мерцал.

Ольга отошла от меня. Не глядя на брошенную камеру, не глядя на фото в моей дрожащей руке. Она подошла к багажнику «Волги». Чёрный, металлический, покрытый слоем пыли.

— Здесь будет то, что осталось, — сказала она тихо, больше себе, чем мне. Её пальцы коснулись холодной ручки багажника.

Она потянула. Запирание сработало с сухим щелчком. Багажник открылся с протяжным, скрипучим стоном.

Внутри… лежал только один предмет.

Красный зонт. Яркий, алый, как кровь. Сложенный, в чехле. Он был сухим. Совершенно сухим. Но воздух вокруг него… пах мокрым асфальтом после летней грозы. Запах был так ярок, что я машинально огляделся в поисках туч. Но небо было чистым. Бесконечно голубым.

— Аня? — спросил я. Имя сестры, пропавшей много лет назад, вырвалось само. Той самой, что оставила после себя только этот запах мокрого асфальта и старую фотографию в красном платье.

Ольга кивнула, не оборачиваясь.

— Её след. Она была ближе, чем ты думал.

Я снова взглянул на дневник. Листки шевелились от лёгкого ветерка, что вдруг вернулся. Я нашёл последнюю запись. Крупные, торопливые буквы:

«Не забудь: ты уже здесь».

— Почему это всё происходит? — Мой голос был тихим, разбитым.

— Потому что круг не разорван, — сказала она. — Ты думаешь, время — это прямая? Линия от прошлого к будущему? Нет. Оно может сворачиваться. Как плёнка, которую перекрутили. Ты — место разлома.

Я снова поднял камеру с земли. Она была тёплой, индикатор всё ещё мигал. Я нажал на кнопку включения.

На экране — чёрный круг. В центре горела надпись: 9:30

Я закрыл объектив. Щелкнул крышкой.

В этот момент Ольга исчезла.

Не шагнула в сторону. Не растворилась. Её контуры поплыли, как изображение на плёнке, которую перематывают назад. Я инстинктивно протянул руку — пальцы схватили пустоту.

Остался только зонт. Красный. Как кровь. Как последнее доказательство, что всё это не галлюцинация.

Я посмотрел на часы. 9:29

Стрелка ползла вперёд.