Маршрут: Ноль

Глава 24. Двойник

Я застыл посреди площадки, чувствуя, как туман, холодный и влажный, впивается в кожу. Передо мной — он. Мой другой. Тот, кто ещё не успел потерять молодость. Куртка адидас из девяностых, выцветшие джинсы, кеды, в которых я когда-то бегал до магазина за «Явой». Он шагал к «Волге» медленно, будто тянул время, но в каждом его движении я узнавал себя. Узнавал слишком хорошо.

Когда он поднял голову и наши взгляды встретились, внутри что-то оборвалось. Его глаза — мои глаза — округлились, словно он увидел чудовище. Секунду мы стояли так, застывшие в немом отражении друг друга, и в этой секунде я понял — он меня боится.

Я сделал шаг. Туман дрогнул.

— Подожди, — сказал я.

Но второй Марк резко отпрянул, будто я швырнул в него камень. Его лицо исказил страх. Он не крикнул, не произнёс ни слова — просто развернулся и побежал в темноту. Кеды стучали по асфальту, каждый удар отзывался эхом внутри моей груди.

— Стой! — сорвалось у меня, но голос потонул в вязком воздухе.

Я уже бросился за ним, но тут что-то хрустнуло в кармане куртки. Рука нащупала бумагу. Я остановился, дрожащими пальцами развернул её. Кривые буквы, будто написанные наспех моим же почерком, складывались в фразу:

«Ты — не ты. Это петля.»

Слова обожгли ладонь. Я перечитал их несколько раз, надеясь, что увидел неправильно. Но нет. Те же буквы, та же бескомпромиссная ясность.

Воздух вокруг похолодел. Я почувствовал, что тени на асфальте ведут себя странно. Повернулся — и замер. От моего тела падало две тени. Обе были вытянутыми, одинаковой длины, но расходились в разные стороны. Как будто свет бил сразу из двух источников, которых не существовало. Я шагнул — и тени двинулись каждая по-своему, не синхронно. Одна — послушная. Другая — запоздалая, хромая, как отражение, которому не хочется повторять.

В этот миг туман зашевелился шёпотом. Голос — тихий, женский, знакомый до боли:

— Ты видел это раньше.

Я обернулся. Никого. Только застывшие колонны, будка с пустым стеклом и те же бесконечные «Волги» за пеленой.

— Ольга? — выдохнул я.

Ответа не было. Но её слова продолжали жить в воздухе, повторяться эхом: Ты видел это раньше… Ты видел…

Я сжал записку так, что бумага чуть не рассыпалась в пальцах. «Петля». Слово било в виски молотком. Я вдруг понял: это не предупреждение. Это приговор.

И тогда в зеркале ближайшей «Волги» мелькнул силуэт — мой бегущий двойник. На секунду я увидел его перекошенное от ужаса лицо. Потом стекло потемнело, как выключенный экран.

Я остался один. Один — и сразу вдвое.

Я стоял между двумя собственными тенями, как между рельсами, и пытался выбрать, по какой из них уйти. Одна тень двигалась за мной послушно — копировала плечи, кисти, даже привычку чуть поджимать подбородок. Вторая — опаздывала, дёргалась, иногда шла вперёд, когда я ещё стоял. Как будто жила в другом монтаже.

— Ты видел это раньше, — прошептал туман. Голос Ольги тонко вибрировал в воздухе, как струна, задетая где-то за кадром.

— Где «раньше»? — спросил я пустоту. — В 93-м или в 2024-м?

Ответа не последовало. Только лёгкий стук — тук-тук — будто кто-то мелом касался асфальта. Я опустил взгляд: на площадке проступали свежие круги, один в другой, прямо под моей запоздалой тенью. Вторая — «послушная» — оставалась чистой.

Я шагнул к месту, где чертили круги. Запоздалая тень упреждающе дёрнулась, словно кто-то потянул её за нитку. В кармане шуршала записка. Я развернул её ещё раз, будто она могла ответить шифром, а не двумя строчками:

«Ты — не ты. Это петля.»

— Понятное дело, — буркнул я и сунул бумагу обратно.

Слева, в зеркале одной из «Волг», мелькнул я-девяностых — тот, что убежал. Теперь он шёл быстрым шагом вдоль рядов, оглядываясь на будку кассира. Будка была всегда слева, как бы я ни поворачивал голову; внутри — пустое стекло, но в его глубине плавала короткая надпись, как царапина на негативе: 12:93.

— Подожди, — снова позвал я и на этот раз рванулся вперёд.

Ряды машин складывались в коридоры. Металл пахнул ржавчиной, мокрой пылью и «Тосолом». Я почти бежал, задевая зеркала — те уходили под рукой, как холодная вода. Двойник мелькал то в одном стекле, то в другом — как рыба, которую нельзя достать: на расстоянии вытянутой ладони, но всегда по другую сторону.

— Стой! — сорвалось. — Я не враг тебе!

Он обернулся на полшага, и этого хватило: в его лице я узнал всё — упрямство, панический блеск, ту самую микросекунду, когда я понимаю и делаю вид, что ещё «не понял». И — побежал быстрее.

Я добрался до первой колонны, ухватился за пистолет — холодный, влажный. Шланг был отрезан, как нерв. На подставке валялся белый мел — толстая палочка, притрушенная пылью. Я поднял её, провёл черту — и тень, запаздывающая, слушалась мела, как метронома. Послушная — нет.

— Значит, ты — моя, — сказал я тени и провёл круг. — А ты — их.

Послушная дёрнулась, пытаясь влезть в круг, но её вытолкнуло, как магнитом одноимённых полюсов. Запоздалая улеглась точно по линии и, кажется, впервые совпала со мной.

— Хорошо. Идём по неправильной.

Я двинулся по кругам, как по следу. Ряды «Волг» расступались, будка оставалась слева, но дальше. Зеркала выпадали из перспективы, и я поймал себя на том, что не вижу себя в стекле — пустота. Это было легче, чем я ожидал.

Из-под одной машины выкатился цилиндрик. Я наклонился — кассета. На бумажной этикетке — шариковой: «Для М.Г.» Я автоматически щёлкнул ногтем по защёлке — внутри пусто. Пустота загудела, как ракушка. Я только усмехнулся и сунул кассету в карман — рядом с запиской. Пусть поговорят.

— Ты видел это раньше, — повторил голос. Уже рядом, почти у уха. На секунду мне показалось, что Ольга идёт параллельно, в белом халате, и туман на плечах её лежит как шаль. Я повернулся — никого. Только будка, только «Волги», только я — два.

Внезапно — свет. Фары с другого конца площадки вспыхнули, как молнии. На асфальте мои тени перекрестились, и от этого крестика по коже побежали мурашки. Я успел шагнуть назад — и на плитке, где я только что стоял, упали капли. Вода? Кровь? Они были бесцветны. Даже звук их был бесцветный.

— Марк! — шепнул кто-то близко. Я не сразу понял: я-2024 сидел в моей «Волге» на пассажирском, как и прежде, но голос теперь шёл без радио — будто по проводу из сердца в сердце. — Не беги за ним в лоб. Перехвати на выходе. Он всегда рвёт в тёмный проезд справа от будки.

— Справа? — удивился я. — Там давно тупик.

— Был, — сказал он. — Пока ты об этом помнил.

Я не стал спорить. Поверил — не ему даже, себе. Я срезал угол через ряд, перепрыгнул лужу, где вместо отражения плавала статическая рябь, как на экране без сигнала. Внедрился в узкий коридор машин — и упёрся в заднюю часть другой «Волги». Багажник приоткрыт, как рот. Внутри — сумка с детскими вещами: фонарик, тетрадка в клетку, маленький «Зенит» — игрушечный, сувенирный. И пропуск НИИ на имя В. Грошева — фото стёрто. Я замер. Пальцы сами нащупали тетрадку — на первой странице дрожащим почерком: «Не подходи к себе». Я выдохнул: поздно.

Шорох справа. Я — к щели. Я-девяностых летел вдоль ряда, как по коридору метро, и врезался взглядом в меня. Ужас в глазах — теперь я видел, чего он боится: совпасть. Сложиться вместе, как два кадра, и пропасть между ними исчезнет. Он резко подался в сторону, рванул к «Волге» с вмятиной, дернул дверь — закрыто. К другой — закрыто. К следующей — то же.

— Стоять! — выкрикнул я, сам не веря в эту милицейскую интонацию.

Он сорвался дальше — к темному проезду справа от будки. Там и правда позади когда-то был тупик — бетон, трава, ничто. Сейчас — пусто. Коридор в туман. Я шагнул было за ним — и задержался. Запоздалая тень оторвалась от моих пяток и побежала вперёд меня — как собака, уверенная в запахе.

— Ладно, — сказал я ей. — Веди.

Мы вошли в проезд плечом к плечу: я и тень, не совпадающая. Воздух стал плотнее, запах бензина вытеснил йод и антисептик, голова вспомнила больничные лампы — и отбросила. Проезд вывел на узкую полосу дороги, где каждое пятно масла было кругом. На каждом круге — половинка отпечатка кеда. Если собрать — получился бы полный след. Я понял: это мои недостающие шаги.

— Ты видел это раньше, — повторилось в ушах.

Впереди мелькнул силуэт. Он уже добегал до края площадки, там, где разметка уходила в ночь. Я прибавил шаг — и в этот момент из темноты справа вынырнула «Волга». Таких здесь не было: светлая, чистая, словно из рекламного буклета. Водитель — никто. Руль крутился сам. Машина резала наш проезд диагональю. Я отпрыгнул. Двойник — тоже. Мы на долю секунды оказались рядом, почти плечом к плечу. Я увидел у него на запястье татуировку-координаты — свежие, ровные. Он заметил, что я заметил — и в его глазах страх сменился злостью.

— Это ты, — сказал он. — Это из-за тебя…

— Это из-за нас, — поправил я.

Он дёрнулся — и убежал. В третий раз. Как будто роль у него только такая: уходить из кадра.

Я сделал вдох — и почувствовал, как черты мира смазываются. Вернулись часы — не на панели, а в голове: щёлк, щёлк, щёлк. Каждый щелчок откусывал секунду. В кармане тетрадка и кассета стали тяжёлыми, как свинец. Я знал, что если сейчас включу камеру — сцена замкнётся. Если не включу — придётся жить.

Я остановился. Тени снова разошлись в разные стороны. Я сделал шаг не в сторону убегающего — а между.

— Хватит, — сказал я туману. — Дальше не бежать. Дальше — перехват.

Проезд вывел обратно на шоссе. Там все «Волги» стояли, как статуи. Фары погашены, но стёкла отражали луну, которой не было. В центре перекрёстка — белый ноль новой разметки. Я вышел на него, как на мишень, и поднял ладонь.

— Я здесь, — сказал я двойнику, куда бы он ни бежал. — Хочешь — иди на меня. Не хочешь — тоже иди.

Затишье. Где-то далеко — радио, сглотнув шипение, собрало слова в одну линию:

— Ты — не ты. Это петля.

— Спасибо, знаю, — ответил я и сжал в кармане мел. — Но петля — это верёвка. А верёвки ещё и режут.

Сбоку, из-за рядов, послышались шаги. Я не обернулся. Мне вдруг стало ясно: если обернусь — снова увижу себя и снова погоню. А я хотел конца сцены. Хотел наконец, чтобы кто-то подошёл напрямую.

— Ты видел это раньше, — последний раз произнесла Ольга — теперь уже как метка на плёнке, будто её голос закрепили клеем. И стих.

Шаги остановились возле нуля. На асфальте, рядом с моими, легла ещё одна тень. Она стояла внутри моей. И мы на долю секунды совпали.

— Смотри, — сказал я полушёпотом, не зная, кому именно. — Сейчас будет по-другому.

И сделал полшага вперёд, туда, где пересечётся не дорога, а мы.

На секунду мы совпали. Я и тот другой — девяностых, из прошлого, из моих собственных воспоминаний или чужих снов, — стояли в одной точке. Его дыхание было моим, его страх — моим, но тела сопротивлялись: будто два кадра, наложенные друг на друга в старом проекторе, мерцали, дрожали, не желая слиться окончательно.

Я чувствовал, как внутри всё вибрирует. Кровь бежала по венам вразнобой — половина вперёд, половина назад. Слова «Ты — не ты. Это петля» били в виски как молотки.

Двойник резко отшатнулся, и мир вокруг содрогнулся. Тени снова разделились, но теперь они больше не расходились в стороны — обе стояли рядом, почти в обнимку.

— Почему ты убегаешь? — спросил я.

Он не ответил. Только глянул исподлобья, как зверь, загнанный в угол. И вдруг в его руке что-то блеснуло — ключи. Те самые, с брелоком «Волги». Он зажал их в кулаке, словно оружие.

— Ты отнял у меня дорогу, — сказал он тихо. — Теперь я заберу её обратно.

Его голос был моим, но чужим — низким, искажённым эхом.

Я шагнул ближе, но он рванулся первым. И тогда всё завертелось. «Волги» вокруг словно ожили: фары вспыхнули одна за другой, как сигнальные огни. Шум моторов ударил в уши, хотя ни одна машина не двигалась. Туман засветился белым, и казалось, что я стою не на асфальте, а на пленке, освещённой лампой проектора.

Двойник бросился в сторону будки, и я рванул следом. Наши шаги слились в один — я не понимал, кто именно бежит. В какой-то момент я заметил, что мои ноги повторяют движения его ног, как зеркало. Я попытался замедлиться — он тоже. Попробовал ускориться — и он ускорился.

Будка приближалась. Стекло в её окне стало чёрным, будто в нём был вход куда-то. Двойник вытянул руку к этому чёрному прямоугольнику. Я понял: если он войдёт туда — я исчезну. Или он исчезнет. Или оба.

— Стой! — закричал я и вцепился в его плечо.

Холод. Не кожа, а лёд под пальцами. Он дёрнулся, обернулся — и я впервые увидел его лицо вблизи. Это было моё лицо, но изломанное, с трещинами, как фарфоровая маска. В трещинах — темнота, будто под кожей у него не было ни крови, ни костей. Только пустота.

— Ты видел это раньше, — прошептал он моим голосом.

И в этот миг на асфальте рядом с нами легла третья тень.

Я замер. Эта тень не принадлежала ни мне, ни ему. Она была меньше, тоньше. Детская. Пальцы узкие, волосы — в пучке. Я узнал этот силуэт, даже не повернувшись: Аня.

— Нет… — выдохнул я.

Двойник замер, словно тоже почувствовал. Тень девочки подошла к нам вплотную и положила ладонь на обе наши тени сразу. От прикосновения асфальт задрожал, как натянутая мембрана.

Будка вспыхнула светом. Не белым — красным, кровавым, как аварийный фонарь. Тени переплелись, и я понял: нас больше не двое, не трое. Мы — одно.

Записка в кармане вспыхнула жаром. Я выхватил её — буквы горели. Но сквозь старые слова проступали новые:

«Ты — не ты. Это петля. Но петля рвётся там, где сходятся тени.»

И я понял: момент настал.

Я отпустил плечо двойника. Он шагнул в будку, и в тот же миг я сделал то же самое. Красный свет поглотил нас обоих.

Последнее, что я увидел в отражении стекла, — это две тени, слившиеся в одну.

А позади, в гуле машин, донёсся голос Ольги:

— Ты выбрал. Теперь всё изменится.

И мир исчез.