Маршрут: Ноль

Глава 6. Странник и часы

Дорога, вилась вдоль стены сплошного, мрачного леса, внезапно оборвалась. Не плавно сошла на обочину, не превратилась в тропу — она просто закончилась, как кинолента, которую забыли домонтировать. Перед нами зияла пустота, а за ней — странная, почти театральная сцена. Машина, послушно тарахтяшая последние километры, замерла, словно наткнувшись на невидимую стену. За бортом повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь остывающим стрекотом мотора и шелестом ветра в кронах старых елей.

Посреди этого обрыва стояла тележка. Синяя, облезлая, на крошечных, кривых колёсиках, которые скрипели бы даже на идеальной поверхности. Она казалась нелепой и одинокой, как брошенная игрушка гиганта. Рядом с ней, словно статуя, высеченная из тумана и времени, стоял человек. Он был высоким, неестественно худым, в тёмном, до колен пальто и шляпе с широкими полями, отбрасывающей тень на лицо. Не карикатурный Странник из дешёвых ужастиков, нет. Скорее… неправильный. Его пропорции едва заметно смещались, если смотреть слишком долго, а фигура казалась то твёрдой, то размытой на краях зрения, как мираж на раскалённом шоссе.

Ольга замерла. Вся её напряжённая выносливость, которую она демонстрировала с самого «Привала», испарилась, сменившись первобытным ужасом, который я видел лишь однажды — когда она смотрела на своё отражение в зеркале кафе. Её пальцы впились в кожаную обивку сиденья.

— Это он, — выдохнула она так тихо, что я едва расслышал сквозь гул в ушах, вызванный внезапной тишиной леса и остановкой двигателя.

— Кто? — спросил я, хотя уже догадывался. Ответ висел в воздухе, густой и липкий, как смола.

— Странник. Он всегда стоит на перекрёстках. На границах. Там, где реальность истончается. Там, где дорога обрывается. Или начинается.

Он смотрел на нас. Не подходил, не махал, не проявлял никаких признаков жизни, кроме этого пронизывающего, немигающего взгляда. Просто стоял. И этого было достаточно, чтобы мороз пробрал до костей. Казалось, он стоит здесь веками, ожидая именно этой нашей остановки.

Я вышел из машины, ноги сами понесли меня вперёд, будто невидимая нить тянула к нему. Воздух вокруг Странника был другим — плотным, звенящим, как натянутая струна, пахнущим озоном после грозы и чем-то древним, пыльным. Под ногами хрустнул щебень, слишком громко в этой звенящей тишине.

— День добрый, — начал я, и голос прозвучал глухо, чужо. — Нам бы… дорогу. Она, кажется, оборвалась.

— Вы на ней, — ответил он. Голос был тихим, но каждое слово падало на слух с весом свинцовой пули, пробивая обычные звуки. — Просто смотрите по сторонам внимательнее. Дорога везде, если знать, куда смотреть.

— Мы ищем… — начал я, чувствуя, как слова застревают в горле. Как назвать то, что мы ищем? Ноль? Конец? Правду? Выход из этого замкнутого круга?

— Ноль, — перебил он, и имя прозвучало как удар гонга, отозвавшись эхом в лесу. — Ты уже в его орбите, Марк. Назад нельзя. Только вглубь. К центру. Как река, текущая к водопаду.

Он протянул мне руку. Длинную, костлявую, в перчатке из грубой кожи. На ладони лежали карманные часы. Старинные, тяжёлые, с серебряной крышкой, потемневшей от времени, покрытой мелкими царапинами, как следы долгого пути.

— Держи. Тебе пригодится, когда станет совсем темно. Когда свет перестанет отличаться от тьмы. Когда дорога превратится в тупик.

Я взял часы. Холод металла обжог пальцы. Крышка поддалась с тихим, сочным щелчком, как открываемая дверь в прошлое. Под стеклом застыли стрелки. Ровно на 9:30.

Время аварии отца. Тот самый миг, который разорвал мой мир и отправил меня в этот бесконечный путь по кругам аномалий.

— Что это? — спросил я, поднимая взгляд на Странника. В его глазах, тёмных как бездонные колодцы, не было ни капли сочувствия. Только знание. Глубокое и древнее, как сама дорога под ногами.

— Это точка, — ответил он спокойно, будто говорил о погоде или о состоянии асфальта. — Времени нет, Марк. Есть только точки. События, застывшие в вечности, как придорожные столбы. Ты в одной из них. Застрял, как муха в янтаре. Как машина, сломавшаяся в чистом поле.

Я перевёл взгляд на крышку часов. В центре, выгравированная аккуратным, знакомым почерком, стояла надпись:

М.В.Г. — Не опоздай.

Мои инициалы. И предупреждение. От кого? От себя? От него? От того, кто ждёт в конце этого пути?

Горло сжалось ледяным кольцом. Я сглотнул, но ком не исчез.

— Вы знали моего отца? — голос дрожал, предавая меня, как старый, заезженный мост на просёлке.

— Я знал тебя, — поправил он, и в его тоне прозвучала усталость вечности, усталость бесконечного ожидания на обочине. — Тогда. В другой точке. В той, что ты называешь прошлым. На другом повороте этого бесконечного шоссе.

Ольга, до этого молчавшая как каменное изваяние, сделала шаг вперёд, выскочив из машины. Её лицо было бледным, как мел, глаза широко распахнуты от страха.

— Ты должен слушать его, Марк, — сказала она, и в её голосе звучала мольба, которой я никогда не слышал. — Он часть структуры. Часть механизма, который крутит эту карусель. Без его указаний мы просто блуждаем по кругу, как заблудшие туристы без карты. Мы можем проехать мимо выхода и никогда не узнать.

Я посмотрел на Странника, пытаясь прочесть хоть что-то за маской спокойствия, за веками пыли, осевшей на его пальто.

— Вы кто? — спросил я прямо. — Хранитель перекрёстка? Страж забытых дорог? Дух этого места?

Он усмехнулся. Улыбка не тронула глаз, лишь искривила тонкие губы, как трещина на асфальте.

— Я? Коллега. Как и ты. Только раньше. Или позже. Зависит от того, по какой ветви маршрута ты едешь. Мы все путники здесь, Марк. Просто некоторые из нас заблудились дольше других. Их машины сломались навсегда.

Я отвёл взгляд от его пронзающих глаз и заглянул в тележку. Внутри, на грубо сколоченном, почерневшем от времени дне, лежали пустые бутылки «Боржоми». Стеклянные, рельефные, с этикетками старого образца. Точно такие же, как та, что появилась в моей машине на заброшенной заправке, как будто кто-то собирал их вдоль всего нашего пути, как дорожные знаки или трофеи. Рядом с бутылками, аккуратно уложенная в коробку из-под обуви, помятая и выцветшая, пачка VHS-кассет. На одной, торчащей сверху, чёрным маркером была нацарапана надпись: «1993. Не стирать». Как путеводная звезда в тумане.

— Что это всё? — спросил я, чувствуя, как реальность вокруг нас становится хрупкой, как стекло на разбитом лобовом стекле. — Кто оставил это здесь?

— Отголоски, — ответил Странник, следя за моим взглядом. Его голос был ровным, как дорога на ночном шоссе. — Мы все оставляем следы, Марк. Даже когда думаем, что идём бесшумно. Даже когда верим, что нас не было. Эти бутылки, эти кассеты… это шрамы на ткани времени. Моменты, которые не смогли стереть. Или которые кто-то сознательно сохранил, как путевые заметки в безумном путешествии.

Странник неожиданно сел прямо на землю, скрестив ноги в неестественно прямой позе, не обращая внимания на влажную землю и колючие ветки. Он казался совершенно безразличным к холоду и неудобству, как старый придорожный валун, покрытый лишайником столетий.

— Знаешь, сколько я жду здесь? — спросил он вдруг, глядя куда-то сквозь меня, в туманную даль леса, где дорога, возможно, продолжалась для других.

— Нет, — честно ответил я, чувствуя, как вопрос затягивает в водоворот бессмысленности, в который так легко скатиться на долгих, одиноких дорогах.

— И я не знаю, — кивнул он, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на тень грусти, как отблеск заката на сломанном зеркале. — Время здесь не считает. Оно накапливается, как пыль на полках забытого придорожного кафе. Иногда мне кажется, я стою здесь вечность. А иногда — что я только что пришёл. Оба ощущения истинны. И ложны одновременно. Как дорожные знаки, указывающие в разные стороны.

Я снова посмотрел на часы в своей руке. Механизм был неподвижен. 9:30. Точка. Вечная остановка на этом бесконечном маршруте. Но вдруг, без всякого видимого воздействия, тонкая секундная стрелка дрогнула. Сделала едва заметный скачок. Щёлк. Пауза. Ещё один щелчок. Она начала тикать. Медленно. Редко. Один щелчок — раз в десять секунд. Будто сердце умирающего гиганта, последний стук на обочине вселенной.

— Ты уже на этом маршруте, — тихо сказал Странник, и его голос слился с редкими щелчками часов, как шум шин по мокрому асфальту. — Вопрос только, когда поймёшь, кто ведёт твою карусель. И куда она крутится. К финишу или в очередной тупик?

Он встал так же плавно и бесшумно, как и садился. Движения не были похожи на движения человека — скорее, на перетекание тени, на туман, стелящийся по дороге на рассвете.

— Когда услышишь сигнал — не оборачивайся, — сказал он, и в его голосе прозвучала непреложность закона, как предостерегающий знак перед опасным поворотом. — Просто иди. Куда ведут. Оборачиваться опасно. Можно увидеть то, что увидеть нельзя. И остаться там навсегда. Как брошенная машина в кювете.

Он протянул мне маленькую, выцветшую фотографию, как путник дарит карту. Я взял её. Бумага была хрупкой, как осенний лист, пожелтевшей от времени и солнца.

На снимке — мальчик. Лет шести. Стоит на фоне старой «Волги» ГАЗ-24, припаркованной у знакомого мне серого здания. Здание НИИ «Прогресс-9». Мальчик смотрит в камеру с любопытством и лёгкой тревогой, как ребёнок, оставленный у дороги.

Я узнал себя. Без сомнений. Это был я. Момент, вырванный из детства, которое я считал целым.

— Это я? — спросил я, и голос сорвался на шёпот. Фотография дрожала в пальцах, как дрожит руль на высокой скорости.

Он кивнул, как будто подтверждал очевидное.

— Переверни.

Я перевернул фотографию. На обороте, выведенные тем же химическим карандашом, что и на крышке часов, стояли цифры:

1995.

Два года после аварии отца. Два года после того, как он исчез, оставив меня одного на обочине жизни. Два года, которые я прожил, считая, что он просто ушёл.

— Это невозможно, — выдохнул я. Мир поплыл перед глазами, как в лихорадке. Логика трещала по швам, как старое шоссе. — Я не был там в 1995-м. Я не мог… Это место было закрыто. Заброшено.

— Именно, — мягко подтвердил Странник. В его словах не было злорадства, только констатация факта, который ломал все представления о реальности, как лобовое стекло разбивается о столб. — Дорога иногда делает петли. И возвращает туда, где ты уже был. Или должен был быть.

Ольга схватила меня за руку. Её пальцы впились в кожу, как когти, как ремни безопасности при резком торможении.

— Уходим. Марк, уходим! Прямо сейчас! — её голос был резок, как удар хлыста, полон паники, которую я никогда не слышал. — Пока не стало слишком поздно. Пока он не решил нас… оставить. Как эту тележку. Как эти бутылки.

Я резко обернулся — Странника уже не было. Только тележка, одинокая и немного нелепая на обрыве дороги, как памятник всем заброшенным путешествиям. И часы в моей руке. Они снова остановились. Стрелки застыли. 9:30. Точка. Вечная остановка.

Я сунул фото в карман, чувствуя, как бумага жжёт сквозь ткань, как раскалённый двигатель. На фоне раздался тихий, низкий гул. Не механический. Органический. Будто кто-то огромный и древний глубоко под землёй или далеко за гранью видимого завёл мотор. Будто запустили плёнку в проекторе вечности. Будто дорога за спиной ожила и потянулась за нами своими бесконечными, тёмными витками.

Мы метнулись к машине. Дверь захлопнулась со звоном разбитого стекла. Ключ повернулся. Мотор с трудом, но ожил, кашляя и чихая, как старый путник. Я рванул с места, разворачивая машину на узком пятачке перед обрывом, унося её прочь от этого места, от Странника, от точки 9:30, от фотографии из невозможного 1995-го. Но в зеркале заднего вида, мелькнувшем между деревьями, мне показалось, что я всё ещё вижу силуэт в шляпе, стоящий на краю обрыва и провожающий нас взглядом. А рядом с ним — синюю тележку. И часы в моей руке, казалось, снова издали одинокий, едва слышный щелчок.