Лиса в курятнике (Гарри Поттер – детская версия)

Глава 9

Понятное дело, их отсутствие заметили. И несмотря на то, что декан Гриффиндора выписала им обоим, — и Поттеру, и Бойду, — разрешение не посещать в этот день занятия, вечером, буквально через час после возвращения, их обоих выдернули на ковер к директору. Вернее, попытались выдернуть, потому что Поттера, дернувшегося было подскочить с места и плестись за старшекурсником куда велено, Эрвин придержал, силой усадив обратно на скамейку.

— Мы только что пришли на ужин, — сказал он старшему из учившихся сейчас в Хогвартсе Уизли, являвшемуся по случаю старостой их собственного факультета. — Голодными мы никуда не пойдем.

— Но, директор… — попробовал возразить староста.

По-видимому, он считал упоминание директорского указания достаточно сильным аргументом, но не на того напал. Эрвин Бойд не Гарри Поттер, его на такой ерунде не поймать.

— Хотите сказать, мистер Уизли, — тихим голосом с вкрадчивыми интонациями спросил Эрвин, — что директор приказал вам лишить нас возможности поужинать, оставив голодными на всю ночь? Это наказание, мистер Уизли? Таков был приказ профессора Дамблдора?

Уизли дураком не был. Он выслуживался перед начальством, это так, но сейчас их слушали студенты его же факультета, и он не хотел прослыть каким-нибудь держимордой, тем более что за столом присутствовали три его брата. Но главное, он-то знал, что такого приказа, — лишить детей пищи, — директор ему не отдавал, рассчитывая, по-видимому, на простодушие первоклашек и их пиетет перед авторитетами, ну и на характер старосты, который всегда старался выполнять поручения профессоров наилучшим образом. Поэтому, если он станет сейчас настаивать, то или будет вынужден сослаться на Дамблдора, который в случае чего сделает его козлом отпущения, или взять ответственность за неправомерные действия на себя, чего он, разумеется, делать не хотел, потому что опять-таки окажется крайним.

— Кушайте, — милостиво разрешил он. — Я подойду к вам через десять минут.

— Через двадцать, — поправил его Эрвин. — Я, видите ли, привык тщательно пережевывать пищу.

Поттер глянул на него через линзы новых очков большими зелеными глазами, но быстро справился с изумлением, — а так можно что ли? — и, вернувшись на место, принялся за ужин. На самом деле он был сыт. Они с Эрвином съели в кафе столько говядины Веллингтон[1], что страшно даже подумать. Но в том заведении ее готовили просто восхитительно, ну или Эрвин не успел попробовать это блюдо в исполнении настоящих мастеров своего дела. Впрочем, пустяки. Мясо было вкусное, кола сладкой и несколько глотков коньяка, разлитого из-под полы, — Эрвин захватил с собой серебряную фляжку, — запоминающимися. Остальное неважно. Другое дело — принципы. Поэтому Эрвин взялся за ужин, хотя и не был голоден, и ел ровно двадцать минут, систематически двигая челюстью и тщательно пережевывая все, что попадало ему в рот. Отварные яйца, отварную курятину, говядину, запечённую на углях, какой-то странный салат, весь смысл которого сводился к свежим овощам и оливковому маслу, ну и хлеб, разумеется, хоть это и не было здесь принято. Англия не Гардарика и Хогвартс не база наемников, так что здесь хлеб ели только в составе сэндвичей, но не более того. А потом пришел Уизли, постоял за его спиной, ожидая пока минутная стрелка на часах достигнет нужной отметки, и, повеселев, повел их «на ковер» к директору. Но, слава богу, молчал, оставив упреки, жалобы и комментарии при себе.

Зато Дамблдор не молчал. Он порицал и укорял, критиковал и упрекал, многословно разъясняя подросткам, в чем именно неправ Поттер, и отчего поступок Бойда — это отнюдь не помощь другу, как это может кому-нибудь показаться, а незрелое решение, могущее иметь тяжкие последствия, прежде всего, для самого Мальчика-Который-Выжил. Ведь он, Дамблдор, оказывается, прежде всего, печется о благе мистера Поттера, но сегодняшний их поступок принес ему только чувство печали и стыда. Он, видите ли, испытывает печаль за обуявшую Гарри Поттера гордыню, и стыд за то, что с подачи Эрвина Гарри оттолкнул от себя тех, кого должен был бы увлечь за собой в борьбе за Общее Благо. В общем, журчал и журчал, выматывая нервы, но чего добивался, понять было сложно. Молоко-то уже убежало, так чего теперь-то пенять и нравоучать? Поттер надел кольцо наследника и теперь знает, сколько и чего ему принадлежит. Даже Дамблдор не в курсе того, что Карлус Поттер назначил наследником не Джеймса, а Гарри. И о том, что мама Гарри, Лилиан Поттер, похоже, не маглокровка, как принято думать, а чистокровная волшебница, не знает тоже.

«Или знает? — задумался Эрвин. — Но, если знал раньше и знает сейчас, отчего скрывал это от мальчика? Или все дело в том, что национальный герой по определению не может быть чистокровным аристократом?»

Скорее всего, так все и обстояло, но настоящая проблема, по-видимому, была не в том, что кому-нибудь, вроде Гермионы Грейнджер, будет легче дружить с таким Гарри Поттером, — бедным, несчастным полукровкой, выросшим в доме ужасных маглов, — а в том, что ребята из чистокровных семей и не подумают с ним водиться, а значит ничего путного ему не объяснят и ничему важному не научат. Неразвитый, стеснительный, не разбирающийся в том, что в их мире хорошо, а что плохо, такой Поттер легко поддастся манипуляциям и будет делать все, что ему скажут или на что намекнут люди, которым он верит. А верить он должен был по определению Великому Светлому Волшебнику Альбусу Дамблдору. И надо признать, все так бы и случилось, если бы не Эрвин со своими взрослыми мозгами, презрением к Общему Благу — свои бы интересы соблюсти, — и способностью взять на себя заботу о ком-нибудь вроде несчастного Поттера. Последнее, как ни странно, досталось Эрвину от Кати Брянчаниновой. Она была хорошим человеком, доброй девочкой, но ее убила молния, а подлеца и мерзавца Эрвина Грина та же «молния» спасла от окончательной смерти и вернула в мир живых. И тогда уместно спросить, где же справедливость? В чем смысл такого размена? Нет ответа. Боги молчат, но их молчание «звучит» в этом случае весьма двусмысленно…

Они стояли на ковре в кабинете директора почти сорок минут и, молча, слушали нежные филиппики директора и его же обернутые в бархат инвективы. В кабинете, кроме них троих, присутствовали так же профессор Макганагал и профессор Снейп. Декан Гриффиндора молчала, но, судя по ее нахмуренному лицу и расстроенному взгляду, словами директора она была недовольна. А вот декан Слизерина, урок которого они с Поттером благополучно прогуляли, развлекался во всю, причем Бойд его, судя по всему, совершенно не интересовал, а вот по отношению к Гарри из уст профессора Снейпа звучали слова и замечания, за которые можно и убить. Он очевидным образом ненавидел ребенка, которого видел сегодня едва ли не в первый раз в жизни. Однако дело, как вскоре начал догадываться Эрвин, было не в самом Гарри Поттере, а в его покойном отце — Джеймсе. Послушав откровенно злобные замечания Снейпа и его несправедливые нападки, Эрвин пришел к выводу, что этот мужчина с длинными сальными волосами и большим носом, — но не орлиным, а вороньим, — был знаком с отцом Гарри. Возможно, даже учился в одно с ним время и сильно при этом враждовал.

«Какой мелочный и злобный ублюдок!» — в удивлении думал Эрвин, ожидая, что директор вмешается и заткнет выступающего не по делу Северуса Снейпа, но этого не случилось.

Дамблдор не вмешивался, позволяя декану Слизерина беспрепятственно оскорблять Поттера. Поттер страдал, но при директоре боялся открыть рот. Эрвин тоже решил не выступать, но разозлился не на шутку, и, как следствие, воздух в кабинете Дамблдора начал потихоньку вымерзать. Его склонность к стихии Льда претерпела в этом мире значительные изменения. Лед перестал вымораживать его эмоции, но зато эмоции стали влиять на излучаемый Бойдом холод. Сейчас он гневался, и вскоре в воздухе появились первые снежинки, на стеклах окон возник тонкий ледяной узор, а на всех поверхностях появилась изморозь. Это, разумеется, было лишним, но Эрвин ничего не мог с этим поделать. Ему надо было заново учиться держать эмоции в узде, однако он находился в этом мире слишком мало времени, чтобы вполне овладеть искусством контроля над своими чувствами. И теперь все присутствующие смотрели на него в немом изумлении. Не дураки, быстро сообразили, от кого веет стужей.

— Прошу прощения, директор, — вежливо извинился Эрвин. — К сожалению, я не могу контролировать этот процесс. Слова профессора Снейпа меня сильно расстроили, и вот результат. Надеюсь, что со временем я научусь держать свои чувства при себе. Я над этим работаю.

Больше он ничего не сказал, но все, похоже, всё поняли, и, ожившая Макганагал быстренько увела «своих уставших мальчиков» в гостиную Гриффиндора. А с утра снова начались будни.

Больше их никто не тревожил. На факультете все было относительно спокойно, в школе по-разному, но, в целом, ничего экстраординарного не происходило. Занятия шли своим чередом, распорядок дня оставался неизменным. Утром Эрвин просыпался, что называется, ни свет, ни заря и поднимал с кровати Поттера. Мальчишку надо было приводить в божеский вид, а значит, прежде всего, его надо было приучать к порядку, а для этого, в свою очередь, нужен был строгий режим дня, включающий среди прочего зарядку и бег вокруг замка. Еще Мальчику-Который-Выжил предстояло овладеть трудной наукой учиться не лишь бы как, а так, как следует. Сейчас он этого не умел, предпочитая отлынивать от учебы и бить балду при первой же возможности. Суть в том, что Поттер, как и многие другие мальчики его возраста, не понимал, что учится он для себя любимого и своего замечательного будущего, а не потому, что так положено, принято или кто-то приказал. Как только ослабевал контроль, такие мальчики норовили забыть об уроках и бездумно тратить свое время на всякую ерунду. Правду сказать, в своем первом детстве Эрвин тоже не отличался жаждой знаний, но у него тогда, к сожалению, не было кого-то вроде него самого сейчас. К тому же ему, в отличие от Поттера, не надо было думать о выживании, ведь он же не Мальчик-Мать-Его-Который-Выжил. А вот его новому приятелю и, чего уж там, подопечному, — если не сказать, воспитаннику, — забывать об этом никак не следовало. Однако, не имея ни жизненного опыта, ни так необходимых в его положении знаний, Поттер всего этого попросту не понимал. А, между тем, ему бы следовало задуматься. Если не раньше, — в силу объективных обстоятельств, — то уж верно теперь, когда факты были, что называется, на лицо.

Вообще, история Гарри Поттера выглядела скверной и мутной. Как так вышло, что оставшийся сиротой наследник древнего рода и герой магической Великобритании по совместительству, оказался вдруг никому не нужен? Где были многочисленные друзья его родителей, а в разговорах не раз и не два упоминалось, например, что оба они, — и Джеймс, и Лилиан, — были весьма популярны в годы их учебы в Хогвартсе? Где была родня Джеймса Поттера, все эти Малфои, Лонгботтомы, Тонксы и Блэки? Да, те же Уизли, младший сын которых не уставал распинаться о том, какими близкими друзьями были его и Гарри родители? Что мешало им позаботиться о малыше? И, наконец, о чем думали власти магической Британии и руководство Ордена Феникса, отнюдь не последними членами которого являлись, если верить книгам, Джеймс и Лили Поттер? Даже в их завещании, — Гарри буквально умалил Эрвина с ним ознакомиться, — перечислялось несколько семей, которые могли бы стать опекунами юного Гарри, буде он останется сиротой. Допустим, крестный Поттера Сириус Блэк опекуном мальчика быть не мог, поскольку на поверку оказался не другом, а врагом, но были же еще Лонгботтомы, Боунсы, Макмилланы и Маккиноны? Фрэнк и Алиса Лонгботтом из игры выпали в силу своего болезненного состояния, но старуха Августа была жива и вполне здорова. Воспитала, — не будем сейчас говорить о том, хорошо ли это у нее вышло, — одного мальчика, значит, справилась бы и с двумя. То же самое, можно сказать о начальнике Департамента Магического Правопорядка Амелии Боунс. Да, она явно занятой человек, но на племянницу-то у нее время нашлось! А где один ребенок, там и два, так отчего же нет? Темная история. И особенно в ней настораживал тот факт, что опекуном Гарри стал сам председатель Визенгамота Альбус Дамблдор. С одной стороны, его имя даже не упоминалось в завещании Поттеров, а с другой — он являлся фигурой первой величины на политическом Олимпе магической Великобритании. Его желание взять Поттера под опеку, а значит и под контроль, в этом смысле, вполне объяснимо. Необъяснимым было то пренебрежение, с которым директор Хогвартса отнесся к своим обязанностям опекуна. А между тем, мальчик-сирота нуждался не только в сколько-нибудь гостеприимном доме, еде, одежде и прочих детских надобностях, прежде всего, ему был нужен хороший наставник.

Не зная всех деталей этой более чем странной истории, на уровне интуиции Эрвин чувствовал, что гибелью родителей и темным проклятьем, укоренившимся в его зигзагообразном шраме, неприятности Гарри Поттера отнюдь не исчерпываются, и что из Мальчика-Который-Как-то-Там-Выжил, он превратился в Мальчика-Которому-Придется-Выживать. Однако для того, чтобы научиться жить и выживать в его весьма непростых обстоятельствах, Поттеру нужен был правильный ментор. Ему, как и любому другому ребенку, необходим был неравнодушный и опытный наставник. Обычно, эту роль для мальчика выполняет взрослый мужчина, — член семьи или друг родителей, — но у Гарри такого не было и в помине. Ни опытного и неравнодушного к ребенку мужчины-воспитателя, — таким должен был, по идее, стать для него назначенный родителями опекун, — ни женщины, достаточно зрелой и разумной, чтобы направлять развитие подростка в правильном направлении. Но так уж сложилось, — другой вопрос, отчего так вышло, — что рядом с Гарри Поттером не оказалось ни одного ответственного взрослого. Ни друзей семьи, ни благодарных соотечественников, ни родни, никого. И это все о магах, но и маглы не лучше. Сестра его матери, насколько мог судить Эрвин, оказалась той еще подлой тварью, а ее муж и глава семейства — не только злым и гневливым сумасбродом, но и абсолютно недальновидным человеком.

Поттер не любил рассказывать о своей жизни в доме Дурслей, но кое-что все-таки всплывало во время их многочисленных разговоров. И из этих оговорок Эрвин понял, что, какими бы тупыми ни были эти треклятые Дурсли, они, суки, знали о существовании магии. Мотивы их страха перед этой необоримой силой и ненависти к ее носителям, по большому счету, не принципиальны, но должны же они были понимать, что, став однажды волшебником, Поттер может им все это припомнить когда-нибудь в будущем? Должно же у них было быть чувство самосохранения! Но нет, похоже, они были из породы тех злодеев, которые даже не задумываются о том, что своим изуверством и глупостью создают себе собственного палача. И всей разницы, что такому магу, как Поттер, не понадобится для их убийства топор или нож. У него будет в руке волшебная палочка, а это оружие куда серьезнее, чем висящее на стене охотничье ружье или запертый в сейфе хозяина дома револьвер.

«Люди! — думал Эрвин, глядя на нежданно-негаданно разоткровенничавшегося Поттера. — Неужели вы не читаете криминальную хронику?»

Однако то ли, и в самом деле, не читали, то ли не примеряли описанные там ситуации на себя любимых. Их «дурачок», дескать, всегда будет тихим и послушным. Иногда такое действительно случается, и из забитых детишек вырастают ущербные мужики и бабы. Вечные терпилы большого мира. Но чаще из них вырастают злобные буратины. Бандюги-беспредельщики и шлюхи, травящие клиентов клофелином[2]. Уж Эрвин-то таких знал, приходилось, знаете ли, встречаться. Поттер в этом смысле редкое исключение. Не потерял себя, не озлобился и не слетел с катушек. Хороший, добрый мальчик, вежливый и аккуратный, но пробелов в воспитании у него при этом более чем достаточно. В образовании, впрочем, тоже. Однако некоторые качества личности компенсировали все его явные и мнимые недостатки. Порядочный парнишка, нежадный и справедливый. Эрвин таким не был, хотя в обоих его прежних жизнях, детство, — что мальчика, что девочки, — прошло гораздо лучше, чем у Поттера.

Последним уроком в пятницу у них было сдвоенное зельеварение. Вел его профессор Снейп, который не понравился Эрвину еще с первой их встречи в кабинете директора. Возможно, Снейп действительно был великим зельеваром, но учителем он был никудышным, а человеком, прямо сказать, дерьмовым. Эрвину, так сложилось, было с кем его сравнивать. В Добрынинском Институте Благородных Девиц зельеварение в разных его ипостасях и на разных годах обучения преподавали аж три разных профессора. Две женщины и один мужчина. Одна совсем молодая и двое возрастных, хоть еще не старых людей. Так вот, все они были разные, кто-то лучше, как человек, кто-то хуже, но все они были нормальными, и дело свое знали от и до. Учили, как следует, и не отвлекались на пустяки. Одна из них Евдокия Дмитриевна Переверзева являлась признанным ученым, двое других были просто хорошими преподавателями, но профессор Снейп, как преподаватель, всем троим в подметки не годился. Может быть, он действительно был талантлив в самом зельеварении, но второго такого мелочного и мерзкого типа иди еще поищи. С Эрвином он, понятное дело, не заедался. Во-первых, Малфои донесли до прикормленного ими декана факультета Слизерин, что Бойд свой, буржуинский, и его лучше не трогать, а во-вторых, так варить зелья, как это делал Эрвин, никто больше не мог. С одной стороны, все у него получалось именно таким, каким должно было быть, — ну, разве что, чуть лучше, чем ожидалось, — а с другой, Снейп не мог не заметить, что ни учебник, ни его наставления Эрвину не указ. Это конечно не могло не раздражать гневливого профессора, страдающего от ущемления чувства собственного достоинства, но, не будучи дураком, — а дураком он, к сожалению, не был, — и являясь фанатиком зельеварения, не только на словах, Снейп видел, что мальчик не просто талантлив, но и прошел отличную школу. И его явно занимал вопрос, где и у кого учился Эрвин Бойд, но спросить прямо отчего-то не хотел.

Другое дело, Поттер и Лонгботтом. Этих двоих профессор третировал с поистине садистским удовольствием. Но, если Лонгботтом подобное отношение заслужил, — хотя и не в таком хамском варианте, разумеется, — то Поттер явно страдал, что называется, «за грехи отцов». Что уж там такого случилось между Северусом Снейпом и Джеймсом Поттером, Эрвин, конечно, не знал, но подозревал, что покойный Поттер выпил у нынешнего профессора немало крови. Другое дело, что Джеймс был давно мертв, а Снейп жив, и Гарри — не тождественен своему отцу. Однако каким-то непостижимым образом профессор умудрился перепутать отца с сыном. Богатого и окруженного родительской заботой мажора с несчастным ненавидимым семьей сиротой. И это Эрвина не просто раздражало, это его откровенно выбешивало, но воевать с преподом ему, ужас, как не хотелось. Поэтому Эрвин предпочитал молчать, но Поттеру помогал чем только мог. Во-первых, учил тому, чему не смог его научить легко впадающий в мизантропию Снейп, а во-вторых, раз за разом объяснял приятелю, что лучшая тактика в подобного рода случаях — это игнор.

— Забей! — втолковывал он Поттеру. — Не принимай его слова близко к сердцу. Знаешь, как говорят на востоке? Собака лает, а караван идет. Так вот, Снейп — это собака, а ты — верблюд. Пусть хоть весь на лай изойдет! Игнорируй эту тварь и все дела.

Гарри его, вроде бы, слушал и даже понимал, но Поттеровский темперамент и гипертрофированное чувство справедливости, помноженные на обидчивость и ранимость, не позволяли мальчику промолчать, когда лучше не открывать рот, или попросту молча забить. Увы, но это была реальность, данная им в ощущениях, и здесь, — раз уж он за это взялся, — предстояло Эрвину еще много работы.

Однако, к счастью, не Поттером единым жив человек! Было в уроках зельеварения и кое-что другое, что по-настоящему грело Эрвину душу. На этих занятиях он сидел за одним столом с Беллой, и, как ни странно, — имея в виду его прошлое, — ему это было важно. Девочка притягивала его взгляд и привлекала его мысли, и зачастую его к ней чувства явно выходили за рамки приемлемого в их нежном возрасте. Но сердцу не прикажешь и воображение не заткнешь, какими бы изощренными техниками аутотренинга и йогической медитации он ни пользовался. Все равно нет-нет, а всплывали в воображении сцены эротического, а то и вовсе порнографического характера.

«Надо смотаться в Лондон и сбросить пар!» — понял Эрвин на четвертой неделе занятий, когда во сне ему привиделось такое, что самому стало стыдно.

Все-таки он по жизни не педофил и никогда им, вроде бы, не был, всегда, даже в ранней юности, западая на вполне сформированных фемин. Во всяком случае, все те, с кем он в мужской или женской ипостаси «крутил любовь» достигли в ту пору возраста согласия. Поэтому и сейчас Эрвин изо всех сил старался оставаться в рамках дозволенного, — малолетние проститутки в этом смысле не в счет, — но не даром говорится, что любовь зла. Обычно в этой поговорке речь идет о женщинах, но с парнями, похоже, такое тоже может случиться, тем более что реально-то они с Беллой сейчас одногодки, так паркуа бы не па? Он точно такой же подросток, как и она, и теоретически они вполне могли бы состоять в отношениях, даже если речь не о дружбе, а о постели. Но одно дело теория, и совсем другое — практика. Теоретически, это было вполне возможно, а практически — никак нет. Не зайдет хорошая девочка так далеко по дороге разврата, да и он вряд ли решится форсировать события, и значит оставался лишь вариант «сходить налево». Однако, чтобы негласно посетить Лондон, нужно было для начала узнать, как незаметно покинуть Хогвартс, что являлось, как он понял, отнюдь не тривиальной задачей. Замок только казался «открытой книгой», но это, разумеется, было не так, и Эрвину довольно быстро стало понятно, что найти лазейку в Хогвартских щитах будет ой как непросто. Однако, искать долго не пришлось. Найти тайный подземный ход, ведущий за границы антиаппарационной зоны, ему неожиданно помогла та самая Белла, из-за которой и начался, собственно, весь этот сыр-бор со шлюхами.

С первой недели пребывания в Хогвартсе, по субботам Эрвин и Белла совершали совместную прогулку по окрестностям замка. Места здесь были красивые, погода в сентябре и начале октября стояла хорошая, и, не обращая внимания на подколки парней и похихикивание девочек, сразу после завтрака Эрвин приходил к «порогу» слизеринской гостиной, и Белла обычно не заставляла его долго ждать. Тут главное было сделать правильный первый шаг, пригласив девочку пройтись, — благо погода позволяет, — вокруг Черного озера. Пригласил он ее в конце первой недели занятий во время урока зельеварения, получив в ответ несколько растерянный взгляд ее чудных серых глаз. От неожиданности должно быть. Однако к ее чести, девочка справилась с собой на удивление быстро. Уже через несколько минут, не отвлекаясь от процесса зельеварения и не поворачивая головы, Белла спросила:

— Завтра, после завтрака?

— Я приду к вашей гостиной, — шепнул в ответ Эрвин, занятый шинковкой очередного ингредиента.

— Это свидание?

Вопрос был неожиданный, поскольку Эрвин был уверен, что одиннадцатилетние чистокровные девочки о таком не спрашивают, даже если подразумевают. Во всяком случае, Катя Брянчанинова в этом возрасте была тем, что называется «святая простота» и такая же «святая невинность» и задать подобный вопрос никак не могла. А вот Беллатрикс, как выяснилось, могла и спросила. Итак, вопрос прозвучал, и решать, что ответить, нужно было быстро, чтобы не упустить удачу, но и не наломать дров. Однако боевые маги во все времена отличались умением думать стремительно и принимать решения без колебаний.

— Да, если ты не против, — практически без паузы ответил он. — Нет, если это тебе пока не интересно.

— Это мы обсудим как-нибудь в другой раз, — решила девочка. — Приходи!

То есть, статус их встреч был все еще не определен, поскольку поговорить на эту скользкую тему у них до сих пор так и не получилось, но на совместные прогулки, отсекая по ходу дела всех, желающих присоединиться, — а таких и на Гриффиндоре, и на Слизерине было немало, — они выходили теперь каждую субботу.

— Эх, почему мы не на третьем курсе, — вздохнул не без сожаления Эрвин во время одной из таких прогулок, — пригласил бы тебя в Хогсмит. Посидели бы в кафе, поели пирожных, выпили по кружке горячего шоколада…

— А в Лондон слабо? — неожиданно спросила девочка.

— Да хоть сейчас, — пожал он плечами, — но я не знаю, Бел, как незаметно выбраться из школы.

— Допустим, я знаю, как выбраться, — с интересом взглянула на него Белла. — Предположим, выбрались, что дальше?

— Дальше я вызываю домовика и вперед! — улыбнулся Эрвин, предположивший, что, возможно, девочка действительно знает про какой-нибудь тайный ход. Все-таки старая аристократия, и значит в Хогвартсе училось не одно поколение ее предков.

— Куда вперед? — уточнила Белла.

«Ага-ага, — покивал Эрвин мысленно, — нам нужны грязные подробности. Их есть у меня!»

— Домовик перенесет нас в одно тихое неприметное место, находящееся рядом с оживленной лондонской улицей. Выйдем на нее и пойдем гулять. Ты в магловском Лондоне, вообще, была когда-нибудь?

— Нет, не была, — ответила девочка после короткой паузы.

Получилось так, словно сначала она хотела сказать что-то другое, но поймала себя за язык, и не подтвердила факт знакомства с Лондоном, а напротив, опровергла.

«То есть, бывала, но не хочет в этом признаваться? — удивился Эрвин. — С чего вдруг? Что за тайны Мадридского двора?»

— Я к тому, — решил он объяснить свою идею, — что в магический квартал нам идти нельзя. Там любой поймет, что мы школьники и, значит, не можем просто так гулять по Косой аллее. А вот в магловском Лондоне мы для всех просто подростки… Вышли погулять в выходной день… Это нормально для маглов, и ни у кого не вызовет вопросов. Но туда нельзя идти в мантиях. У тебя есть магловская одежда?

Вопрос был риторический. Или, лучше сказать, что он был задан из вежливости, поскольку Эрвину было очевидно, что у такой девочки, как Беллатрикс Блэк, вряд ли есть магловская одежда. Где Блэки и где маглы? Однако Белла его снова удивила.

— Есть, — сказала она. — Наверное, не слишком модная, но на первый случай подойдет. У меня есть магловские деньги. Немного, правда, но думаю хватит, чтобы купить что-нибудь простенькое. Когда пойдем?

— Так ты действительно знаешь, как незаметно выйти из школы? — С уважением посмотрел на нее Эрвин.

Хотелось надеяться, что так оно и есть, потому что, один раз сходив в Лондон с Беллой, в другой раз он сможет усвистать из Хогвартса в одиночку.

— Я же сказала, что знаю, — горделиво вздернула свой чудный носик Белла. — Ты думал, я шучу?

— Могло случиться по-всякому, — пожал плечами Эрвин. — А пойти мы можем завтра. Воскресенье подходящий день. Тебя не будут искать?

За себя Эрвин был спокоен. Если что, его прикроет Поттер. Да и приучил он уже всех на факультете, что имеет склонность исчезать из вида, чтобы где-то в замке побыть в одиночестве, почитать, подумать, то да се.

— Гринграсс и Паркинсон прикроют, — озвучила свои обстоятельства Беллатрикс, — но в следующий раз их придется взять с собой на экскурсию.

— Возьмем, — кивнул Эрвин. — Мне тоже придется сводить в Лондон Поттера. Заодно познакомим их между собой.

Пора было Поттеру расширять круг общения, но это был вопрос не сегодняшнего дня, на сегодня они между собой все уже решили.

Остальное детали. Договорились встретиться после завтрака и аккуратно раствориться в нетях. Так и поступили. Встретились. Вышли через главный вход в пустой в это время внутренний двор, зашли обратно через неприметную дверь, спрятанную за одной из колонн, поддерживающих древний портик, проскользнули никем не замеченные узким явно служебным коридором и оказались на площадке перед винтовой лестницей. Лестница шла вверх, но, если нажать на один из камней в кладке, открывалась другая ее часть, уходившая вниз. А там в подземельях, двумя этажами ниже, начинался длинный подземный ход. Неширокий, но удобный и чистый, ведущий прямиком за границу антиаппарационной зоны. Идти, правда, пришлось довольно долго. Расстояние, если без телепортации, это константа, и неважно поверху идешь или понизу. Так что на поверхность, — вернее, — в пещеру в холме неподалеку от Хогсмита, — они выбрались только через двадцать минут.

— Давай снимем мантии и спрячем в мою сумку, — предложил Эрвин, но у Беллы была с собой своя собственная сумочка с функцией незримого расширения.

И вот свершилось. Эрвин впервые увидел Беллатрикс не в бесформенной ведьминской мантии, а в наряде, в котором не стыдно заглянуть даже на бал королевы, но который будет стремно смотреться на улицах Лондона образца начала девяностых годов двадцатого века. Эрвин уже бывал в Лондоне, а потому знал, что в тренде, — во всяком случае, у молодежи, — была сексуальность напоказ. Здесь и сейчас в ходу был девиз, сформулированный Джорджио Армани: «Выглядеть сексуально — вопрос уверенности в себе. Это состояние ума в той же мере, что и состояние тела». Поэтому девочки подростки носили мини-юбки и лосины, плотно обтягивающие их ноги. И, видит бог, Эрвин не отказался бы посмотреть на Беллу в мини-юбке, зная при этом, что мечтать не вредно, но бесполезно. Эта девочка скорее разденется для него до исподнего, а может быть, и вообще, но никогда не наденет на себя «это магловское тряпье». Есть вещи, которые следует принимать такими, как они есть, и стиль одежды чистокровных аристократов — это как раз одна из таких вещей. Сейчас на Белле было черное «готическое» платье с корсетом и подолом до щиколоток, белая с кружевным воротником блузка, поддетая под туго зашнурованный корсет, сапожки на каблучке средней высоты и нечто вроде накидки из плотной шерстяной ткани, расшитой серебряным узором и отороченной по краям мехом чернобурки. Очень стильно. И Белле идет до невозможности, но как отнесутся к этому наряду нынешние лондонцы?

«Плевать! — решил Эрвин, наслаждаясь новым образом уже знакомой ему Беллатрикс Блэк. — Пусть думают, что она снимается в кино!»

На самом деле, Белла в этом наряде производила впечатление девочки постарше. У нее даже фигура, вроде бы, образовалась, и под корсетом выделялась грудь, если, конечно, она не напихала туда тряпок. Но Эрвину отчего-то казалось, что ни Белла, ни Вальбурга не опустятся до такой профанации. Напротив, корсет затянут так, чтобы поднять вверх то, что у нее есть, и, если так, то грудки у Беллы уже должны были вырасти. Маленькие, разумеется, — в ее-то возрасте, — но вполне реальные.

«Есть уже, что целовать…»

— Нравится? — спросила девочка, к счастью, не подозревавшая, о чем он думает.

— Мне нравишься ты, — признался Эрвин, решив на этот раз «не робеть и не тормозить», — но это платье тебе действительно идет.

— Ого! — ничуть не смутившись, подняла Белла изящную бровку. — Это вы, милорд, объяснились мне сейчас в любви?

— Да, миледи, — улыбнулся ей Эрвин, — все обстоит именно так. И, если это вас не пугает, я бы высказался более определенно.

— Высказывайтесь! — разрешила Блэк.

«Даже так?» — Эрвин был по-хорошему удивлен.

Похоже, не только он запал на нее, но и она тоже влюбилась. Правда, возникал вопрос, а могут ли девочки в этом возрасте влюбиться по-взрослому? Однако, если память ему не изменяет, нимфетке Губерта[3] тоже было где-то лет одиннадцать-двенадцать, и мужик с ней даже спал. А он, Эрвин, все-таки не сорокалетний Губерт, а вполне себе ровесник красивой девочки Беллатрикс.

— Я… — В этом месте следовало сыграть некоторую нерешительность. — Я люблю вас, миледи.

— Это ведь не шутка? — нахмурилась Белла.

— Я могу поклясться! — совершенно серьезно заверил ее Эрвин.

Ему нравилось, куда именно свернул их разговор, но он понимал, разумеется, что идет по тонкому льду. При всей ее серьезности, при всем ее не детском уме, Беллатрикс все еще оставалась ребенком, маленькой девочкой, в крайнем случае девочкой-подростком со всеми вытекающими из этого факта последствиями.

— Ты же понимаешь, что это крайне серьезное заявление? — Она, что удивительно, не смутилась и не покраснела, стояла и смотрела ему прямо в глаза.

«Ну и поворот!» — отметил Эрвин краем сознания, но только краем, потому что мозг его был занят сейчас совсем другими вопросами.

— Я готов попросить у леди Вальбурги твоей руки… — сказал он, раскрывая перед ней свои только что возникшие, но, тем не менее, далекоидущие планы. — Или ты уже с кем-то помолвлена?

— Нет, Эрвин, — покачала головой Белла, — я ни с кем не помолвлена, и бабушка знает, что я выйду замуж только за того, кого выберу сама.

— Так выбери меня! — предложил Эрвин, ощущая, что проваливается в бездну, но ничуть не сожалея о своем спонтанном броске в неизвестность.

— Я подумаю…

Наверное, разочарование слишком отчетливо отразилось на его лице, потому что в следующее мгновение девочка шагнула к Эрвину и коротко поцеловала его в губы. Не клюнула и не «чмокнула», как это водится у молодых да ранних, а поцеловала по-настоящему. Очень по-взрослому, хотя и коротко.

— Я не сказала «нет», — улыбнулась она, отступая от Эрвина. — Но брак — это слишком серьезный вопрос, чтобы решать его вот так сразу, с сейчас на сейчас.

— Не думаю, что хочу рожать пока мне не исполнится хотя бы двадцать, — уточнила она свою позицию после короткой паузы.

Прозвучало совсем не по-детски, не детским был и взгляд Беллы. Были бы они оба взрослыми, Эрвин сказал бы, что это был многообещающий взгляд, такой, после которого начинаются отношения. Не помолвка или свадьба, а именно отношения, подразумевающие близость.

«Умереть не встать!»

— Еще один поцелуй? — осторожно, чтобы не вспугнуть удачу, спросил Эрвин, которому страсть как хотелось сейчас поцеловать Беллу.

— Хорошо, — улыбка стала еще шире, — но не увлекайся. Сможешь?

— Давай проверим, — ответно улыбнулся Эрвин, делая шаг навстречу.

Было ужасно волнительно обнять девочку за плечи и, опустив голову, впервые осознанно поцеловать ту, которая ему так понравилась. Разница в росте заставила Беллу приподняться на носочках и немного запрокинуть голову назад, так что Эрвин перенес свои ладони с плеч девочки на ее спину, вернее на лопатки. И надо сказать, его жаром окатило, едва он обнял ее и прижал к груди. Ну а когда, его губы коснулись ее губ, он и вовсе был вынужден срочно брать себя в руки, иначе мог случиться конфуз. Еще не хватало упереться своим вставшим в стойку членом ей в живот!

Целоваться Белла умела, что было более, чем странно, учитывая кто она и где воспитывалась, но не Эрвину на это жаловаться. Главное, поцелуй был именно таким, каким он его себе навоображал, и жалеть можно было только о том, что поцелуй этот не предусматривал продолжения. Они лишь постояли пару мгновений, уже разорвав поцелуй, но еще не отстранившись друг от друга, и, оставив произошедшее без комментариев, не сговариваясь предпочли промолчать и, вызвав домовика, отправиться на прогулку.

Гуляли долго. Посидели в кондитерской, уплетая запредельно вкусные пирожные. Сходили в кино на «что-то там про любовь»[4]. Прогулялись по набережной Виктории[5] и совершили дерзкий набег на магловские магазины. А там среди прочего наткнулись на конфекцион[6]. Вернее сказать, это был магазин женского белья. Кое-что «неприличное» было выставлено даже в витрине, так что Эрвин вполне насладился выражением, возникшим на лице Беллы, когда она увидела манекены, наряженные в кружевные трусики и прозрачные бюстгальтеры. Это зрелище дорогого стоило. Смущение, переходящее в стыд, и в то же время восторг и вожделение, от которого вспыхнул огонь в серых глазах девочки. Белле было, разумеется, неудобно. И вообще, то есть, в целом, поскольку все это, по-видимому, шло в разрез с ее строгим воспитанием, — да еще и нежный возраст в придачу, — и, в частности, ведь рядом с ней в этой пикантной ситуации оказался мальчик. Эрвин все понял правильно, и тут же сказал, что сюда он с ней конечно же не пойдет. Лучше пока сходит в магазин спорттоваров, но попросил при этом ни в чем себе не отказывать, протянув девочке довольно-таки толстую пачку пятидесятифунтовых банкнот. У Беллатрикс магловских денег оказалось совсем мало, — и откуда бы им взяться? — так что до этого момента везде, где следует, расплачивался Эрвин, но идти с ней в магазин женского белья, — и еще не факт, что там держат ее размер, — было бы явным перебором. И вот вопрос, как так-то? Смущение смущением, но ведь деньги взяла без возражений и в магазин пошла едва ли не танцующей походкой. Но вскоре возник еще один не менее интересный вопрос, что одиннадцатилетняя девочка может так долго делать в бутике, торгующем, скажем так, эксклюзивным женским конфекционом? Сорок минут! Еб-ть-колотить!

«И что, черт возьми, она могла себе там купить?»

Для бра, вроде бы, рано. Если что и есть, то не так, чтобы много, и бюстгальтер пока не нужен. Пояс с чулками, трусики, комбинация? Ночнушка или пеньюар? Бог весть, что ей там могло приглянуться, но деньги она Эрвину не вернула, и значит все потратила.

«Хочу это увидеть!» — решил он.

И не сами неглиже, бог бы с ними, а ее в них! Полураздетую, совсем раздетую, одевающуюся или раздевающуюся… Но пока об этом можно было только мечтать.

[1] Говядина Веллингтон (англ. beef Wellington) — праздничное блюдо из говяжьей вырезки: мясо, запечённое в слоёном тесте.

[2] Клофелин с 1990-х годов используется злоумышленниками в преступных целях: при его добавлении в прохладительные и особенно в алкогольные напитки, выпивший такой напиток человек часто теряет сознание в результате гипотензии, что позволяет преступнику его обокрасть или произвести со своей жертвой другие криминальные действия. При этом отравление клофелином (и другими психотропными веществами) нередко приводит к смерти. Такие криминальные действия квалифицируются как разбой, отравление фармацевтическими препаратами — распространённое преступление, и первым препаратом, использованным с такой целью, был клофелин

[3] Роман Набокова «Лолита».

[4] Предполагаю, что смотрели они «Красотку», проникнув в зал с помощью магии.

[5] Набережная Виктории занимает два километра между Вестминтерским мостом и Блэкфрайерс.

[6] Конфекцион — магазин или его отдел, торгующий готовым платьем и бельем.