Лиса в курятнике (Гарри Поттер – детская версия)

Глава 10

Ночью, лежа в постели, Эрвин задумался о том, что, черт возьми, с ним происходит?

«Ты что, друг, в самом деле влюбился в одиннадцатилетнюю пигалицу?»

Получалось, что так оно и есть. Все, как положено: расстроенные чувства, учащенное сердцебиение и прилив крови к лицу и не только к лицу… Желание видеть ее… И желание иметь. Все по-взрослому, но она-то ребенок, а он все-таки не сраный Гумберт Гумберт[1] с его страстью к нимфеткам. Вон их сколько вокруг! Есть и вполне оформившиеся девицы с четвертого или пятого курса. Однако для него они просто красивые девочки. С теми, кто постарше, — с шестого, скажем, или с седьмого курса, — можно было бы, конечно, замутить, но это не любовь. Это обычное внимание к сексуально привлекательной фемине. Чистая физиология, чуть подкрашенная социализацией и романтикой. Желание есть, а чувств особых нет. А вот с Беллой все иначе. Половой интерес, разумеется, присутствует, но он вторичен и является производным от чувств. Любовь земная, кто бы что ни говорил, она, блядь, ни разу не платоническая, она всегда имеет сексуальный подтекст. Любить и не хотеть предмет любви — это извращение. Хотеть можно и не любя, но, где любовь, там и страсть, влечение, желание и все прочее в том же духе. И это, в сущности, аксиома, но есть нюансы.

Белле Блэк всего одиннадцать лет, и она, по сути, все еще ребенок. Вопрос, однако, звучит несколько иначе. Для кого она, мать вашу, ребенок? Для сорокашестилетнего Эрвина Грина? Для двадцатилетней Кати Гертнит? Или для одиннадцатилетнего лорда Бойда? Если на то пошло, Эрвин и сам еще мальчишка, и не будем забывать, что возраст согласия — это изобретение нового времени, и не факт, что он соблюдается в сообществе магов. Всего двести-триста лет назад в той же магловской Англии выдать десятилетнюю девочку замуж за сорокалетнего мужика было обычным делом, если, конечно, найдете такого «старого» жениха. У Блэков кстати совсем недавно, чуть ли не поколение или два назад, тоже был такой случай, но тому Блэку было, вроде бы, тринадцать. Смутно помнилось, что будущая королева Марго, сиречь Маргарита Неварская тоже начала свою сексуальную жизнь раньше, чем у нее случились первые месячные. Все это несколько утешало Эрвина, примиряя его с внезапно вспыхнувшим чувством к девочке Беллатрикс.

Впрочем, молодой организм не только хотел, он еще и мог. Мог, например, заснуть вопреки обуревавшим Бойда тяжелым мыслям и спать потом мог до побудки, организованной Эрвину каким-то хитрым артефактом, заменяющим магам магловский будильник. И опять-таки, что значит молодость! Вскочил, как в задницу ужаленный, разбудил Поттера, умылся, собрался и вперед. Разминка, пробежка, холодный душ…

— И нечего, Поттер, орать, как резанный. Ничего с тобой не случится. Это всего лишь холодная вода. Ты же хочешь быть здоровым и сильным? Вижу, что хочешь! А раз так, нужно, друг мой, закаляться. Здоровье само к тебе, Гарри, не придет и силу с собой не притащит! Так что, давай, Поттер! Вперед и с песнями!

Видит бог, Поттер старался. Да и Эрвин не зевал, претворяя в жизнь главный лозунг всех отцов-командиров: не можешь — научим, не хочешь — заставим. И, похоже, Мальчик-Который-Выжил начал понемногу осознавать, что учеба во всех ее проявлениях — это не временные обстоятельства, а факт его жизни, распланированной Бойдом на много лет вперед. Понял, принял, — ну или смирился с тем, что есть, — и зашагал куда велено, постепенно втягиваясь в процесс «перековки сарафана в доспех»[2], и даже делал на этом тернистом пути очевидные успехи. И это хорошо, поскольку времени на уговоры и понукания у Эрвина попросту не было. Он ведь сам тоже учился, как проклятый. Ему жизненно важно было вжиться в этот новый для него мир, причем вжиться по-настоящему, стать в нем своим, а значит, понять, как устроено общество в магической Британии и как оно стало именно таким, каким стало. А это означает, что Эрвину предстояло перелопатить огромное количество разнообразной литературы. История, этикет, книги Родов и Семей, писаные законы и негласные правила, и, разумеется, периодика, как старая, так и новая, и не только английская, к слову сказать. Французская, немецкая и русская, — спасибо знанию языков, — была тоже востребована. Правда, читал ее в Хогвартсе, похоже, весьма ограниченный круг лиц, если кто-то читал вообще. Многие газеты и журналы выглядели так, словно их не касалась рука человека, и это не удивительно. Во-первых, английские маги были ленивы и не любопытны, а во-вторых, зачем англичанам, — и неважно маги они или маглы, — знать иностранные языки? Разумеется, исходя из особенностей их жизни, маги по необходимости изучали латынь, которую в большинстве своем, тем не менее, знали с пятого на десятое, и староанглийский. Однако уже древнегерманским и древнескандинавским владели всего лишь считанные единицы, а ведь на этих языках были написаны многие магические книги, не говоря уже об исторических хрониках и личных дневниках магов прошлого. И к слову сказать, этих языков Эрвин не знал, — в Гардарике учили древнеславянский и старофранцузский, — и сейчас он спешно пытался наверстать упущенное. Другим, может быть, знание языков и без надобности, а ему в самый раз, потому что, усвистав из Гардарики и став из девушки парнем, Эрвин решил, что будет жить долго и счастливо, никому не подчиняясь, но и не делая никому зла, если, конечно, они этого не заслужили. Ну а чтобы претворить этот план в жизнь, надо было многое знать и еще больше уметь. Поэтому Бойд не только читал, учил и запоминал. Он вовсю упражнялся, ежедневно кастуя палочкой, как минимум, час-полтора, и не забывая при этом выделить время на восстановление прежних навыков.

Однако, если найти заброшенный класс, в котором можно отрабатывать чары и трансфигурацию, совсем несложно, — замок-то огромен и заселен едва ли на треть, — то получить доступ в зельеварню, прочно оккупированную сукой Снейпом, невозможно в принципе. Так что пришлось Эрвину оборудовать собственную зельеварню. Хорошо хоть, что, отправляясь в Хогвартс, он взял с собой все необходимое, включая кое-какие алхимические приблуды. Однако поиски подходящего для лаборатории места заняли довольно много времени, и это при том, что у него хватило ума найти в старом издании «Истории Хогвартса» план-схему замка. Кроки[3], а это были именно они, были выполнены достаточно грубо и не покрывали всей территории школы, но зато на этой своеобразной карте были представлены кое-какие помещения, о которых обитатели Хогвартса даже не подозревали. Забросили еще в давние времена и забыли за ненадобностью.

Одно из таких помещений как раз удовлетворяло требования Эрвина, как по размерам и уединенности, так и по скрытности. Там, на вершине давным-давно никем не посещаемой Дозорной башни, Эрвин разместил привезенное в Хогвартс оборудование, спрятав и заперев вход в лабораторию с помощью найденного в хранилище Бойдов древнего артефакта. Теперь у него появилась возможность варить все подряд, и первым, что он сделал в этой своей личной зельеварне, стали два «чисто женских снадобья». «Песнь Фрейи» действовала, как легкий наркотик, снижая напряжение, поднимая настроение и чуть-чуть демпингуя женское либидо. Ничего аморального, но, если дойдет до дела, элексир может поспособствовать получению девушкой настоящего удовольствия от секса. Все остальные зелья, так или иначе связанные с женскими надобностями, Эрвин принес с собой из Гардарики, а вот это снадобье отчего-то не взял. Впрочем, на всякий случай он сварил еще целую пинту[4] снадобья, уменьшающего неприятные ощущения во время регул. Ему это было уже без надобности, но Белле в будущем может понадобиться, а может быть, нужно уже и сейчас. Иди знай, начались у нее уже месячные или нет?

«Спросить, что ли? А морду лица не набьет?»

Однако, если с зельеварением и традиционной местной магией все как-то устроилось, то вот с Гардарикской боевой волшбой дела обстояли хуже некуда. Ее просто негде было тренировать. В особенности это касалось огня. Лед еще так-сяк можно было опробовать даже в помещении обычного размера. Ментальные посылы получалось отрабатывать на других учениках, но вот огонь… Во-первых, опасно. А ну как полыхнет в полную силу? А во-вторых, для огненных конструктов просто не было достаточно места. Их бы следовало отрабатывать над гладью воды, но Черное озеро не подходило из-за близости к Хогвартсу. Днем многие увидят его экзерсисы, ночью тем более. А между тем, огненный бой являлся наиболее эффективным оружием из всех возможных. И в том, что это так Эрвин смог убедиться вечером 31 октября.

Хэллоуин странный праздник, и праздник ли, это вообще? В Гардарике его не отмечали, — там Велесова[5] ночь была не слишком популярна, — а Эрвин Грин слышал про Хэллоуин лишь краем уха. Где наемники, и где маскарад? В общем, Эрвин ничего особенного в этом дне не находил, но раз вся школа празднует, то почему бы и нет. Однако возникал вопрос, что празднуем: Хэллоуин или победу над Тем-Кого-Нельзя-Называть? Но, если второе, то отчего бы не помянуть по такому случаю тех, кто отдал за эту победу свою жизнь, оставив сиротой собственного сына? Но, нет. Не вспомнили. Ни за завтраком, ни за обедом, ни за праздничным ужином никто даже не поминал Поттеров, ни взрослые, ни дети, никто. Один бедный Гарри сидел за столом хмурый и нисколько не веселый. Ему как раз было о чем жалеть и кого оплакивать. Грустный день, особенно теперь, когда он наконец узнал, что отец его не наркоман, а мать не шлюха. И при всем при том именно Поттер заметил, что за факультетским столом отсутствует Гермиона Грейнджер. Только он один вспомнил, что ее не было и за обедом, а всем остальным было, вроде бы, пофиг.

Девочка, конечно, проблемная, кто бы спорил. Мало того, что маглокровка, отличница и книжки читает, — единственная гриффиндорка кстати, кого Эрвин постоянно встречал в библиотеке, — так еще и активна не в меру. На уроках руку тянет, лезет ко всем с советами и помощью, когда ее об этом не просят, и делает замечания, словно это ее обязанность. Потому и друзьями-подругами не обзавелась, а вот недоброжелателей нажила за эти два месяца, что называется, выше крыши. Слизеринцы ее презирают, потому что «места своего не знает» да еще и права качает, а привыкшие к бардаку и безделью гриффиндорцы — потому что храбрые и благородные хорошо учиться в массе своей не приучены, не умеют и не любят, а честность им нужна для того, чтобы прямо сказать: «правила и предписания нам не указ». Другое дело, что отсутствие девочки умудрились прошляпить и Макганагал со старостой Уизли, в обязанности которых как раз и входит следить, чтобы с детьми ничего не случилось.

Так вот, пока выясняли между собой, опрашивая девочек-соседок Гермионы по дортуару, пока соображали, что надо бы, наверное, сообщить декану, прибежал профессор Защиты от Темных Искусств и, сообщив, что в школе тролль, упал в обморок. Началась паника, и всем сразу стало не до Девочки-Которая-Где-то-Там, поэтому Поттер решил идти за ней один, — типа, предупредить, — но тут уже Эрвин не смог не поддержать инициативу своего друга-приятеля, но заставил, раз уж так, идти с ними Рона Уизли, являвшегося так сказать виновником торжества. Это он обидел Гермиону. Это из-за его слов она весь день проплакала в женском туалете на втором этаже. Так что пусть теперь искупает свою вину, и идет вместе со всеми искать Грейнджер.

О том, что делать этого не следовало, Бойд, увы, подумал только тогда, когда они вляпались по самое, «не могу». Толку от Уизли, как с козла молока. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что перед «лицом» тролля все балласт: и Рон Уизли, и Гарри Поттер, и Гермиона Грейнджер. Нечего им было противопоставить этой машине убийства, так что пришлось отдуваться за всех одному Эрвину. Однако сделать что-нибудь путное с помощью волшебной палочки он не мог. Просто не умел, потому что тупо не успел научиться ничему пригодному для боя с троллем. Оставалось огненное или ледяное копье, но про лед, к сожалению, достоверно не было известно, пробьет ли он толстую шкуру людоеда. А вот огонь прожжет ее наверняка, и значит выбора, на самом деле, не было. Тролль приближался, круша все на своем пути, снося умывальники и туалетные кабинки, а, между тем, Поттер и компания находились как раз где-то там, то ли в одной из кабинок, — откуда Гарри пытался достать впавшую в прострацию девочку, — то ли в углу под раковиной, то ли всего понемножку. Бросив быстрый взгляд за спину, Эрвин убедился, что никто за ним не наблюдает, и, более не медля, метнул в тролля огненное копье. С левой руки, но достаточно сильно. На полигоне в Новгороде Катя пробивала таким копьем трехсантиметровой толщины броневую плиту. Голова тролля оказалась менее прочной, чем броневая сталь, а мощность копья гораздо выше, чем следует. Все-таки сказывались общая растренированность Эрвина и разница в характере магических потоков. В результате, на такой короткой дистанции копье не пробило голову монстра, а снесло ее напрочь, заодно отбросив крупное и наверняка тяжелое тело назад, так что обезглавленный тролль болидом вылетел из женского туалета в коридор. Дверь-то он перед этим вышиб вместе с куском стены, так что проем оказался достаточно широким, чтобы пропустить через себя эту гору мертвого мяса.

«А не слабо так!» — изумился Эрвин, но все обстояло не так хорошо, как ему показалось в первый момент, потому что вылетевшее в коридор огромное зеленовато-серое тело едва не пришибло спешащих на шум битвы профессоров Макганагал и Снейпа. Впрочем, не зашибло, а жаль, даже при том, что Макганагал тетка, в сущности, неплохая, в смысле не вредная, к тому же какая-никакая, а родственница Бойдам. Но не заслужила она пока его любви и уважения.

Естественно, эти двое не удосужились спросить, что, черт возьми, здесь произошло, а сразу ринулись метать громы и молнии. Судя по всему, их возмутило то, что Бойд и невовремя вылезший из-под раковины Уизли не выполнили приказ директора и не ушли вместе со всеми в факультетскую гостиную. Однако изложено все это было так, что Эрвин мог честно сослаться на то, что ничего из их инвектив не понял. Ну, он им так, собственно, и сказал.

— Ничего не понимаю, — почти честно признался он, выслушав поток сознания декана Гриффиндора и наполненные сарказмом и откровенными оскорблениями вопли декана Слизерина.

Одна несла какую-то безумную хрень, смысла которой Эрвин так и не разобрал, хотя слушал ее спич добрых десять минут, другой — был не лучше, но злее. А тут еще подоспели Флитвик и Дамблдор, и, если бы Эрвин не остановил первых двух, то вторые два легко втянулись бы в бессмысленное сотрясение воздуха, тем более что на шум из дальней туалетной кабинки появились еще двое гриффиндорцев. И все это рядом с обезглавленным трупом горного тролля. Проблему надо было решать и решать быстро, и уж точно не детскими методами. Эрвин прекрасно знал великое правило всех конфликтов: кто первым крикнет «Держи вора!», тот и прав. Поэтому сразу после «ничего не понимаю», он взялся переводить стрелки.

— Господин директор!

Надо было остановить Грейнджер, которая в связи с полным отсутствием опыта взаимодействия с окружающей действительностью решила взять всю вину на себя. Решила и с рвением, достойным лучшего применения, бросилась воплощать свое решение в жизнь. Вот тут Эрвин и вмешался. Цапнул ее за узкое плечико, сжал так, чтобы впредь неповадно было встревать в разговор взрослых людей, и, отправив к себе за спину, перехватил инициативу.

— Господин директор! — обратился он к Дамблдору. — Я хотел бы внести ясность в то недоразумение, которое едва не стоило жизни нам четверым.

Он был сейчас в меру напорист и демонстрировал уверенность в себе и способность, если что, вынести конфликт за пределы школы. И вот, что удивительно. Он ведь ничего такого вслух не произнес, — ни обвинений, ни угроз, — но интонация и взгляд сделали это вместо слов.

— Слушаю вас, мистер Бойд!

Что ж, это была победа. Маленькая, скромная, но крайне важная, поскольку Эрвин получил возможность высказаться.

— Благодарю вас, господин директор! — легкий поклон, почти кивок, и все присутствующие поняли, что с директором говорит сейчас не «мистер Бойд», а «лорд Бойд». — Прежде всего, мне хотелось бы знать, откуда в школе взялся тролль? Ответ на этот вопрос, я думаю, открывает и тут же закрывает любую дискуссию о дисциплине. Кто привел в школу тролля? Мог ли он проникнуть в охраняемый замок сам? Какие меры были приняты для локализации проблемы и ликвидации чудовища?

— И в самом деле! — всполошилась вдруг Макганагал, по-видимому, сообразившая наконец, какого уровня пиздец едва не случился с ее учениками, а также с ней самой и со всей школой. — Откуда в Хогвартсе Тролль?

В принципе, на этом можно было закрыть тему, но Эрвин решил, что неплохо будет, если декан Гриффиндора в полной мере осознает свою ответственность за случившееся. И он рассказал всю историю так, как знал ее сам. Рон — малолетний идиот, но это не повод выводить его из-под удара. Гермиона — дура, не умеющая жить в социуме, но зато переживающая из-за каждой нелестной характеристики. Поттер… Даже трудно определить этот синдром героя. Откуда бы ему взяться, если мальчишка вырос среди маглов? Но, возможно, все дело в гипертрофированном чувстве справедливости и долга, однако Эрвин воздал должное и Поттеру, и Уизли, и Грейнджер. Возможно, поэтому вопрос о нейтрализации тролля ему удалось перевести в ответное оскорбление. Снейп не удержался и все-таки спросил, кто же на самом деле завалил монстра, на что Эрвин ответил, не задумываясь:

— Вы, профессор. Вы что забыли, как, рискуя жизнью, защищали нас от злобного тролля?

Вопрос был провокационный, и все это поняли, включая Дамблдора, который и хотел бы, наверное, вслед за Снейпом наехать на Эрвина и заодно на всех остальных, но учтя репутационные потери, которыми грозила огласка этой истории, все-таки промолчал. Умный старик. Знал, когда следует придержать коней. Так что участники событий отделались испугом разной степени тяжести, но никаких репрессивных мер по отношению к ним предпринято не было. Хотя и ответов на свои вопросы Эрвин тоже не получил. Историю замолчали, пыль замели под ковер, и все, как будто, остались при своих. Однако Эрвин вынес из этих событий весьма поучительный урок. Он окончательно решил для себя, что с Уизли ему не по пути. Не постеснялся и не счел за труд вправить мозги Гермионе Грейнджер, и начал, наконец, понимать те странности в судьбе Поттера, которые не только его возмутили, но и насторожили еще в первые дни учебы.

Рону он очень резко, хотя и без хамства, высказал свои претензии, предупредив, чтобы он больше не приближался ни к Поттеру, ни к Грейнджер. Причем сделал это при свидетелях и в присутствии Мальчика-Который-Выжил, сделав при этом акцент на том, что за два месяца учебы Уизли умудрился спровоцировать, как минимум, семь столкновений со слизеринцами, а крайним каждый раз отчего-то оказывался именно Гарри. В конце концов, даже в той истории с метлами и напоминалкой Невилла инициатором ссоры был тоже Рон, и он же больше всех на Гриффиндоре завидовал Поттеру, получившему место в команде по квиддичу и ставшему обладателем собственной дорогущей метлы. Эти обвинения вызвали у рыжего гневные возражения, но Эрвин своего добился. Поттер над сказанным задумался и посмурнел. Так что, желая закрепить успех, — типа куй железо, пока горячо, — Бойд коснулся еще одной нелицеприятной темы.

— Вот ты, Рон, все время звездишь, что твои родители были лучшими друзьями Джеймса и Лили Поттеров, — сказал он, буквально в последний момент успев заместить слово «пиздишь» на слово «звездишь», — а почему тогда альбом с колдографиями его родителей подарил Поттеру Хагрид, а не твоя матушка?

— Не знаешь? — продолжил он бросать свои инвективы, тем более что поблизости оказалась Макганагал, до которой он тоже хотел кое-что довести. — Тогда, может быть, ты знаешь, отчего они не взяли опеку над Гарри, когда он остался сиротой? Тоже не в курсе? Но, надеюсь, вы хоть посылали Поттеру поздравительные открытки на Рождество и на день рождения? Что скажешь, Гарри? Поздравляли?

— Меня никто никогда не поздравлял, — подтвердил мальчик худшие подозрения Эрвина, а декан пошла от этих слов красными пятнами. Очень удачно получилось.

Однако, этот разговор имел и другие последствия. Ночью, когда, по идее, Эрвину следовало спать, он сообразил, наконец, что болталось у него все время где-то на краю сознания.

«Кладбище! — понял он. — Кладбище в Годриковой впадине! Надо сводить мальчика на могилы родителей, от других-то этого не дождешься!»

Сказано — сделано, и в ближайшее воскресенье они вдвоем с Поттером сбежали из Хогвартса и, вызвав «Ночного рыцаря», поехали туда, где родился Гарри и где он стал сиротой. Посмотрели на коттедж Поттеров, прошлись по улицам деревни и, в конце концов, оказались на кладбище перед могилами Джеймса и Лили Поттер.

Хэллоуин 1991 года и последовавшие за ним события привели к тому, что Поттер окончательно и бесповоротно уверился в том, что у него есть друг и что это именно Эрвин Бойд и никто другой. С этого момента с ним стало проще иметь дело, и, вообще, мальчик явно стал меняться к лучшему. Изменения произошли и с Гермионой Грейнджер. Кажется, девочка прониклась словами Эрвина о ее поведении, поняла необходимость перемен, — если, разумеется, она хотела стать настоящей ведьмой, — и принялась за дело. Для начала она вообще перестала поднимать на уроках руку и отвечала теперь только на заданные ей лично вопросы, и помогала другим ученикам исключительно тогда, когда они ее об этом просили, — а они ее, разумеется, просили, потому что она, и в самом деле, была превосходной ученицей, — но вот списывать по совету Бойда она больше не давала никому и никогда. Не понимаешь материал, попроси о помощи. Не попросил, сам себе злобный буратино. Это можно было считать большим педагогическим успехом, если бы не одно «но». После событий в женском туалете поведение Грейнджер не просто кардинально изменилось в отношении окружавшего ее социума, оно поменялось в лучшую сторону и по отношению к Эрвину. Достаточно было заметить, какими глазами она на него теперь смотрит. Вывод напрашивался, она видела, как Бойд убил тролля. Видела и впечатлилась. Но до полной победы разума над инстинктами было еще далеко. Охотничьи повадки никуда не делись, хищник остается хищником даже если охотится не за косулей, а за новыми знаниями. Она продержалась четыре дня, но все-таки подошла к Эрвину с сакраментальным «нам нужно поговорить».

— Если собираешься объясниться мне в любви, то ты опоздала, — ухмыльнулся Эрвин. — У меня уже есть девушка.

— Дурак! — фыркнула Грейнджер, но глазки ее при этом блеснули вполне недвусмысленно, и щечки порозовели.

«Ну уж нет, — открестился мысленно Эрвин. — Только Блэк, только хардкор!»

— Я тебя внимательно слушаю, — сказал он вслух, когда они уселись в кресла в дальнем углу гостиной.

— Я видела…

— Можешь не продолжать, — остановил ее Эрвин.

Паранойя или нет, но некоторые слова вслух лучше не произносить.

— Я хочу научиться…

— Это непросто, — покачал головой Эрвин. — Это не то же самое, что чары с помощью палочки.

— Но это возможно или это один из тех Даров, о которых говорят аристократы?

«Умная девочка, — отметил Эрвин. — Наверное, все-таки нашла правильную книжку».

Был соблазн сказать ей, что да — это редкий наследственный Дар, но Эрвин вспомнил, что у них еще вся жизнь впереди, и ему совсем не помешает команда, состоящая из правильно воспитанных, толковых людей.

— Это редкий талант, — подтвердил он ее предположение.

— Но, — внес он уточнение, — его можно развить.

— Что ты потребуешь взамен? — нахмурилась девочка.

— Прежде всего, ты должна понять, что эта способность идет в комплекте с определенными знаниями и умениями, которые в свою очередь требуют для овладения ими немалое время и значительные усилия. Если добавить к этому, что это действительно семейный секрет, то мне понадобится от тебя контракт на служение или вассальная клятва.

— Но вассалитет — это же средневековье! — попробовала возразить девочка.

— И да, и нет, — пожал плечами Эрвин. — Иди в библиотеку, Грейнджер, и найди там какую-нибудь книгу о Контрактах, Клятвах и Присягах. Я точно знаю, что такие книги там есть, и странно, что обучение в Хогвартсе не начинается с изучения этих тем. Но что есть, то есть. Иди в библиотеку, Гермиона, возьми книгу, прочитай и обдумай прочитанное. Если возникнут вопросы, подходи, попробую на них ответить, но в любом случае, тому, о чем мы только что говорили, я буду обучать только под контракт или присягу. В противном случае мне нет смысла напрягаться.

— Хорошо, — кивнула девочка. — Я поняла. Пойду искать и читать.

«Значит, решила не шантажировать, — понял Эрвин. — Правильное решение, и девочка хорошая…»

Что ж, принятое им спонтанное решение казалось теперь вполне логичным. К окончанию школы имело смысл создать себе свою собственную команду. Поттер для этого не подходит. Он друг и к тому же потенциальный лорд. Лонгботтом тоже не в масть. Он пока еще не друг, но уже и не человек из толпы. Однако Невилл тоже наследник. Так что эти двое просто друзья. Белла — невеста, потом, может быть, даже жена. А вот команда — это нечто другое, и, возможно, сегодня Эрвин положил начало ее формированию. А пока суд да дело, все вернулось на круги своя. Они учились, тренировались и прочее, и прочее, однако Эрвин ни на мгновение не забывал о Беллатрикс.

Характер их отношений все еще не был окончательно определен. Они больше не целовались, но продолжали встречаться и гулять вокруг замка или вокруг озера, держась за руки. В плохую погоду, — а осень брала свое, и в Шотландии начались проливные дожди, — они проводили время, сидя на широком подоконнике одного из окон на седьмом этаже. Место это было красивое, но заброшенное. То есть, ни грязи, ни пыли с паутиной здесь, разумеется, не было, поскольку чистоту и порядок в этой части замка поддерживали домовики, но ощущение запустения и покинутости буквально витало в воздухе. Зато здесь они были одни и могли говорить буквально обо всем, о чем придется и захочется. Но именно из-за того, что их разговоры предполагали известную долю откровенности, в какой-то момент Эрвин понял, что в рассказах Беллы о себе и своем доме присутствует слишком много хорошо замаскированных недосказанностей. Умолчания не бросались в глаза, и, скорее всего, будь он обычным мальчиком, Эрвин наверняка не обратил бы на них внимания. Однако он и сам лукавил, рассказывая о себе, ведь его настоящая история имела мало общего с той легендой, которую он мог предложить девочке. Так что, зная, как это бывает, — вернее, как это делает он сам, — Эрвин заметил, что в рассказах Беллы присутствует слишком много мелких нестыковок. Однако, то, что она рассказывает ему не все или же маскирует выдумкой правду, какой бы эта правда ни была на самом деле, не отменяли того факта, что Белла ему нравилась. И он совершенно не собирался рвать отношения из-за такой ерунды. Мало ли какие события в жизни древней семьи не подлежат огласке, так что требовать теперь от девочки полной искренности? Но искренность искренности рознь. Эрвин чувствовал, что Белла правдива и искренна настолько, насколько позволяют ее обстоятельства, и это было настолько похоже на то, что происходит с ним самим, что он не мог на нее за это обижаться. Впрочем, похоже, это было обоюдным решением. Временами ему казалось, что девочка знает и понимает гораздо больше, чем говорит, но отвечает вежливостью на вежливость, не задавая вопросы, на которые ему будет трудно ответить. Но бывают и другие вопросы.

— Хотела спросить, где ты берешь зелья?

Вопрос напрашивался и, в конце концов, прозвучал.

— Сам варю?

— Что?!

Где-то в середине ноября, застукав Беллу со всеми признаками тяжело протекающих месячных, — а регулы у нее начались, как раз в октябре, — Эрвин отлучился, как он сказал, буквально на десять минут, а вернувшись, незаметно для окружающих сунул в руку девочки крошечный фиал. Она коротко взглянула на свою ладонь, в которой лежал флакончик с пятьюдесятью милилитрами, — чуть больше 1.5 унции, — некоей фиолетового цвета жидкости, и, ничего не сказав вслух, вопросительно посмотрела на своего, скажем так, друга.

— Прими, — беззвучно шевельнул губами Эрвин. — Поможет.

Удивительно, но она ему поверила и выпила снадобье. И ровно через десять минут у нее исчезли все негативные ощущения и резко поднялось настроение.

— Что это было? — чуть позже спросила она Эрвина.

— Зелье для девочек, которые тяжело переносят критические дни…

— Серьезно? — удивилась Белла. — Ты держишь у себя такое снадобье? Зачем?

— Подумал о тебе, — не стал скрывать Эрвин, а девочка залилась румянцем. И в самом деле, обсуждать свои месячные в обществе как-то не принято. Но Эрвин на ее то ли негодующий, то ли растерянный взгляд, только пожал плечами, и оставил свой поступок без комментариев. Однако не преминул чуть позже передать Беллатрикс еще несколько флакончиков.

— Два в день, — сказал, передавая. — Один утром после сна, второй — вечером, часа за два до того, как ляжешь спать.

Будучи Катей Брянчаниновой, Эрвин не только варил это зелье, но и регулярно его принимал, и поэтому знал, что оно поистине волшебно. Однако в магической Британии ничего подобного отчего-то не было, хотя все ингредиенты в том или ином виде существовали. Не было Прострела Пятнистого, так была какая-нибудь другая травка, и всех дел, что надо внимательно читать травник и правильно понимать прочитанное. Эрвин читал и понимал, оттого и сварил снадобье не хуже, чем получалось это у Кати. Беллу же это снадобье должно было сильно удивить. Еще бы, Блэк и не имела дела с таким зельем. И все-таки она продержалась до декабря, и спросила Эрвина только перед Рождеством, когда он презентовал ей сладкий сироп с лимонным привкусом, помогавший от мигрени.

— Хотела спросить, где ты берешь зелья?

— Сам варю?

— Что?!

— Белла, я сам их варю, — улыбнувшись, объяснил Эрвин. — Построил себе лабораторию и варю.

— А рецепты? — Это был лишний вопрос, чистокровные маги о таком не спрашивают. Не принято.

— Белла! — покачал он головой.

— Извини!

— Никаких извинений! — отмахнулся Эрвин. — Это из семейного гримуара. Вот выйдешь за меня замуж, тогда научу.

— Замуж — это серьезно, — посерьезнела девочка.

— Так и фамильный гримуар — это серьезней некуда.

— Согласна, — несколько разочарованно вздохнула Белла. — Лабораторию покажешь?

— Пошли! — пригласил он ее.

Зельеварней он с ней вполне мог поделиться, но только с ней.

— Можешь пользоваться, — повел Эрвин рукой, демонстрируя свое тайное королевство, — но только ты одна. Гринграсс и Паркинсон только под непреложный обет. Мне, а не тебе.

— От меня тоже потребуешь? — насупилась девочка.

Все-таки они втроем, — Блэк, Гринграсс и Паркинсон, — были лучшими в высокой науке зельеварения, как минимум, среди всех учеников с первого по третий курс. Кроме Бойда, разумеется, но он был, вообще, вне конкуренции.

— Нет, от тебя я ничего не потребую, — улыбнулся Эрвин. — Ну, может быть, один страстный поцелуй…

— То есть, простого поцелуя тебе мало?

— Это не требование, — покачал головой Эрвин, — это мечта. Можешь не целовать. А лабораторией можешь пользоваться. От тебя мне клятвы не нужны. Все на доверии. Одна просьба: не пытайся вскрыть вон тот ящик.

— Твои личные секреты? — понимающе ухмыльнулась Белла.

— Кое-какие ингредиенты, элексиры и снадобья, наличие которых я бы не хотел афишировать, — объяснил Эрвин. — Кроме того, некоторые из них крайне опасны. Я имею в виду, по-настоящему опасны.

Девочка внимательно посмотрела на него и перевела взгляд на предмет разговора, казавшийся настолько обыкновенным, насколько это только возможно. На самом деле, этот деревянный ящик являлся продвинутым — дальше некуда, — сейфом с дополнительной функцией охлаждения и стазиса. Он был двойным, дубовым снаружи и кипарисовым внутри. Собственно, кипарисовые дощечки, последовательно вымоченные в полудюжине зелий, являвшихся редкими или редчайшими даже в Гардарике, Эрвин притащил с собой из особняка в Новгороде точно так же, как гвоздики из зачарованного на прочность лунного серебра. Уже здесь, в Шотландии, он вырезал на внутренней поверхности этих плашек славянские рунные цепочки и только после этого сколотил ящичек, покрыв его наружную поверхность тремя слоями специального лака и зачаровав «девичьими чарами», которыми овладел, еще будучи Катей Брянчаниновой. Сломать этот своеобразный сейф было крайне сложно, открыть, не повредив целостности, еще труднее. При этом и унести его не получится, потому что основание этого кубика с длиной грани семьдесят сантиметров прижималось к каменному полу так, как если бы «сейф» весил десять тонн, и никакие Левиоссы на него при этом не действовали. А внутри сейфа-холодильника сохранялась постоянная низкая температура и действовала гардарикская магия Стазиса.

Внешний, дубовый ящик был попроще. Досочки были выпилены на заказ в магловской столярной мастерской, и куб собирался с помощью деревянных штырей и прочих магловских штучек, но без единого гвоздя. Даже «дверка» была не на петлях, а крепилась каким-то иным хитрым способом. Так что ящик этот собирался и разбирался на раз, но не все было так просто. Досочки были пропитаны особым составом, сваренным уже здесь в Шотландии, а все крепления зачарованы с помощью все той же «девичьей магии». Это были не слишком сильные чары, но на них не действовали знакомые английским магам заклятия-деактиваторы. Просто чужая магия, которую еще попробуй заметь, если не был с ней знаком заранее. Вот этот ящик Эрвин и попросил Беллу никогда не трогать без спросу, и, к ее чести, к «сейфу» она ни разу не прикоснулась, хотя уже с января начала активно пользоваться лабораторией. Сначала одна, а позже, — и, разумеется, под клятву на крови, — вместе с подругами. Но и про награду не забыла. То, что Эрвин ничего с нее не потребовал ни за доступ в лабораторию, ни за те волшебные снадобья, которыми он ее теперь регулярно снабжал, — это его дело, но он озвучил свое пожелание, и это уже была ее проблема. Решила она ее достаточно просто, но в своей несколько радикальной на взгляд Эрвина манере. Не то, чтобы он жаловался, вовсе нет, но такого он, разумеется, не ожидал.

Примерно через неделю после того, как он показал ей свою лабораторию, в очередное ненастное, — с ледяным ливнем и шквальным ветром, — воскресенье Белла предложила ему пройти в лабораторию. И там для начала, между ними состоялся довольно странный разговор.

— Это не экспромт, — сказала девочка. — Я все обдумала и решила, что нужно попробовать, чтобы было о чем думать дальше.

— Извини, Бел, но я ничего не понял, — признался Эрвин.

— Если ты умен настолько, насколько я думаю, то сейчас все поймешь, — улыбнулась Белла. — Но предупреждаю. Будь осторожен и не перегни палку!

Что она имела в виду, Эрвин действительно понял буквально через минуту. Понял бы и быстрее, но был ошеломлен ее поступком настолько, что не сразу смог собрать в кучку разбегающиеся, — кто куда, — мысли.

Между тем, Белла отошла от Эрвина к стоящему у дальней стены столу и стала раздеваться. То есть, сначала он об этом не знал, полагая, что девочка за каким-то бесом снимет только мантию, но его ждал сюрприз. Похоже, Блэк задумала показать ему настоящий стриптиз. И вот что примечательно: раздеваясь, она пристально наблюдала за Эрвином, который удержался от падения челюсти только огромным, поистине нечеловеческим усилием воли. Что именно ее интересовало, он тогда не понял. Возможно, его первая реакция, но, может быть, и не первая, и не реакция. Тем временем Белла наконец разделась и оказалась перед Эрвином в тех самых штучках-дрючках, которые, верно, купила в магазине эксклюзивного женского белья во время их первого побега в Лондон. Ну что сказать. Даже с поправкой на возраст, а Белле в январе как раз исполнилось двенадцать, это было феерическое зрелище. Она и так-то была хороша собой, выглядя весьма женственно и, пожалуй, даже сексапильно, — насколько это вообще возможно для девочки-подростка, — но в черных кружевных бра, трусиках и поясе с чулками она была просто неотразима. Выглядела она явно старше своего возраста, во всяком случае, плавность линий и выраженность округлостей указывали где-то лет на четырнадцать, а, может быть, и на пятнадцать, но никак не на одиннадцать или двенадцать.

— Нравится? — коротко спросила она.

— Нет слов! — честно признался Эрвин.

— Дальнейшее снятие покровов не предполагается, — внесла она ясность, — но страстный поцелуй за мной.

Она сама подошла к ошеломленному Эрвину, положила руки на плечи и, приподнявшись на носочки, запрокинула голову, подставляя губы под поцелуй. Кто кого должен был целовать и насколько страстно, Эрвин спрашивать не стал. Целовал он, отвечала она, а страсть появилась как-то сама собой на исходе первого поцелуя и была обоюдной. Итак, первый поцелуй прошел на ура, но закончился раньше, чем хотелось бы. Просто воздуха в легких не хватило, а дышать носом они оба то ли забыли, то ли посчитали неприличным, но зато сделав глоток воздуха, — словно вынырнув на поверхность из глубины черного омута, — они слились во втором поцелуе. И вот он уже был по-настоящему страстным, и, к счастью, не последним. Дальше все развивалось по хорошо известному сценарию. Эрвина заводили не только поцелуи, но и прикосновения к нежной коже Беллатрикс, ее запах, ее тихие, но, тем не менее, вполне различимые стоны. Однако, и ее, похоже, накрыло неожиданно мощной волной страсти. Девочка, словно с цепи сорвалась, и, как правильная женщина, — в ее-то годы, — начала раздевать партнера. И не успокоилась пока не раздела до трусов, по ходу дела позволив Эрвину снять с себя бюстгальтер. Грудки у нее оказались действительно маленькие, но уже вполне сформированные. Твердый размер А[6], и целовать их было… Ну что тут скажешь! Все у них шло почти по-взрослому, но до известного предела. Целовать ее набухшую киску через мокрые от любовных соков трусики было можно, но снять их с нее оказалось невозможно. То же и с его членом. Она вполне осознанно мяла и ласкала его через ткань трусов, но спустить их не пробовала сама и не позволила ему. Тем не менее, от перенапряжения и долгого воздержания Эрвин кончил прямо в трусы и был этим крайне смущен, но девочка, к его удивлению, отнеслась к его проколу с пониманием. Однако пятно на трусах стало знаком к прекращению «безобразий». Оба они, похоже, поняли, что зашли несколько дальше, чем планировалось, и, отвернувшись друг от друга, стали поспешно одеваться.

[1] Так у Набокова: Гумберт Гумберт.

[2] Гардарикская поговорка.

[3] Чертёж участка местности, выполненный глазомерной съёмкой, с обозначенными важнейшими объектами. Поясняющие дополнительные данные, которые нельзя изобразить графически, записываются в «легенду» на полях или обороте чертежа.

[4] Британская пинта равна 568,261 миллилитра.

[5] Велесова ночь — славянский праздник, который тaк же проводится в ночь с 31 октября на 1 ноября и связан с языческим богом Велесом, покровителем скотоводства, богатства и подземного мира. Этот праздник отмечает переход из лета в зиму и приближение холодного времени года.

[6] Если кто не знает, в России — это 1 номер.