Лиса в курятнике

ГЛАВА 29

Ночь прошла спокойно, а за завтраком Лизавета внезапно обнаружила, что место ее изменилось. Столов и вовсе стало меньше, ибо едва ль не треть красавиц выбыла, однако… вот не ждала она этакой милости сомнительного свойства.

Справа от Лизаветы устроилась княжна Одовецкая в неизменном сером платье прямого кроя. И надо сказать, что тощей, несколько угловатой фигуре ее это платье шло несказанно. Напротив сидела княжна Таровицкая в янтарного колера наряде, разбавленном лишь ниткой жемчуга.

А говорили, что с украшениями нельзя…

Рядом, слава богу, сидела Авдотья, которая после вчерашнего визита отговорилась мигренью и внезапною слабостью, но дело не в слабости, отнюдь не в слабости. Стрежницкий тоже не соизволил принять, мол, не выглядит должным образом, и вообще…

Непонятно.

— Говорят, — княжна Таровицкая задержала взгляд на Лизавете, и удивительно, что не было в нем ни удивления, ни раздражения, один лишь интерес, — сегодня состоится второе состязание…

— Опасаешься не справиться?

— Отнюдь. — Одовецкую не удостоили взглядом. — Ищу тему для беседы. Не о погоде же говорить.

— А что, хорошая погода. — Авдотья была непривычно молчалива, и хотя новое платье из полосатой, будто матрасной, ткани весьма ей шло, держалась она на редкость скованно. Может, смутило новое место за столом, может… что-то другое. — Самое оно на тетерева идти… Доводилось?

— Я больше крупную дичь люблю. — Таровицкая держала махонький кусочек хлеба двумя пальчиками. — Волки, скажем… в наших краях волчья охота — даже не развлечение.

— А что?

— Необходимость. Не отстреляешь летом, зимою собьются в стаи. А те выходят к людям. Сперва-то еще наособицу держатся, но к середине зимы страх теряют. Было дело… волк появился. Огромный. С теленка…

— Быть того не может. — Одовецкая отложила вилку и нож. И ела она мало, то ли подражая новой моде, то ли по привычке.

— Я сперва тоже так решила. Он пастушка загрыз. И с коровами игрался. После крестьянок пару, которые одежду стирали. Тогда-то батюшка и велел облаву учинять. И что вы думаете? С сотню шкур сняли, но не тех. Старосты клялись, что волк огромный, глаза красным светятся…

— Может, вырвень?

— Наши говорили, что магического следа не чувствуется. У нас и собаки особые. Места хоть и далекие, а все равно неспокойно, вот и держим. Волк это был. Он после облавы в дом забрался, крышу раскидал и всю семью вырезал. Есть не стал, забавы ради.

Лизавета слушала.

Все ж, если иных сенсаций не найдется, то и эта сойдет. Чудовище-людожор. Интересно, сколько таких историй по провинциям найдется? Надо будет подсказать Соломону Вихстаховичу, пущай объявит конкурс на самую удивительную историю, а там пусть в письмах и разбирается, куда репортеров слать.

— Так убили его? — не выдержала Авдотья, сунув в рот тонюсенький ломтик ветчины.

Таровицкая вздохнула:

— Год пытались, приглашали из Арсинора специалиста, только волк его задрал. Потом уже папеньке подсказали, где хорошего говоруна найти. Тот и выманил. Он и вправду огромным был, тот волк. И не совсем чтобы волк. Грудь широкая… — она развела руки, показывая ширину волчьей груди. — Шея короткая. И голова… гиену в зверинце видела, очень похожа…

— Грива черная? — уточнила Одовецкая. — Короткая. А на боках полосы, но не выраженные. И хвост конский.

— Точно.

— Ульгарская рысь. Точнее, она не рысь, реликт. В монастыре о таких читала, некогда их много водилось, но потом люди перебили. Выходит, не всех.

— Не всех. — Таровицкая задумалась, прикусивши черенок вилки. — Тогда… она же откуда-то взялась?

И Лизавета тоже мысленно присоединилась к вопросу. Если взялась одна рысь, то может взяться и другая, а зверюга, если представить, что описали, выходит преопаснейшая.

Тут, прерывая размышления, загудел колокол. А в трапезной появилась уже знакомая Анна Павловна, на сей раз в темно-синем, строгого кроя наряде.

— Доброго утра, барышни, — говорила Анна Павловна негромко, однако то ли акустика залы была такова, то ли сама статс-дама использовала магию, но Лизавета готова была поклясться: даже на дальних столах слышали каждое ее слово. — Я бесконечно рада видеть…

— Началось, — буркнула Авдотья, отодвигая тарелку.

— …Ее императорское величество надеется, что все, собравшиеся здесь…

Одовецкая постукивала вилкой по салфетке, а вот ее заклятая соперница оную салфетку мяла, и обе думали, но каждая — о своем.

— …сполна осознают бремя ответственности, которое ляжет на плечи той…

Лизавета украдкой оглянулась.

Лица у красавиц были…

Скучающие?

Раздраженные?

Нетерпеливые? Пожалуй что всякие, вот только об ответственности никто и не думал.

— …Ибо не может быть красота далека от простого народа…

И вот тут появилось пренехорошее чувство подвоха.

— А потому ныне мы все отправимся в город…

— Зачем? — пискнул кто-то, и Анна Павловна слегка нахмурилась, выказывая неудовольствие.

— Ибо такова воля ее императорского величества, — сказала она, как почудилось, с легкою насмешкой. — А мы все верные слуги ее. Но в утешение могу сказать, что те, кто отличится в нынешнем задании, получат особые подарки из рук ее императорского величества.

Девицы загудели.

Подарков хотелось всем. А Лизавета коснулась янтарной капельки.

— Пока же настоятельно рекомендую вернуться к себе и переодеться.

Знать бы во что…

Лизавета переглянулась с Авдотьей, вот только… взгляд последней был рассеян, и Лизавета готова была поклясться, что думает Авдотья о чем угодно, кроме непонятного этого конкурса.

— Попроще, — подсказала Одовецкая. — Сдается мне, мы не на площади гулять будем.

И как ни странно, Таровицкая кивнула, подтверждая эту простую по сути своей мысль.

Выбирать долго не пришлось, ибо гардероб Лизаветин был все еще прост и скуден. Подумалось, что, верно, неспроста мастерицы Ламановой медлят, небось ждут, когда красавиц еще поубавится. И для казны экономия преизрядная выйдет.

Выбрала она все то же простенькое платьице, хотя Руслана и вздыхала, уговаривая взять другое, легкое, с заниженной талией и юбкой плиссе. К нему у Лизаветы имелись длинные перчатки и нитка жемчуга, правда, фальшивого, но премиленького с виду. И захотелось вдруг… а и вправду… небось остальные нарядятся, а Лизавета в своем сером будет выглядеть мыша мышою и…

Она мотнула головой.

Другой раз.

Если он будет.

Волосы Руслана заплела в тугую косу, но не удержалась, уложила ее вокруг головы короной и пару локонов выпустила.

— Погодите минуточку, — велела она престрогим голосом, который никак не вязался с краснючими от стыда ушами. — Я… вот сейчас…

Она вытащила откуда-то кружевной воротник.

— Я вечерочком пришить хотела, — извиняющимся тоном сказала Руслана.

— Красота…

— Это меня маменька научила. Она из шелковых ниток вяжет. — Руслана приложила воротник к платью и споро приколола булавками. — Пока на живую нитку посажу, но незаметно будет…

Платье стало…

Не таким скучным? Пожалуй. И воротник вовсе не белый, как показалось, а розовый, нежного жемчужного оттенка.

— Вот так хорошо будет. Только вы, барышня, аккуратней. — Руслана зубами откусила нитку. — Наши говорили… я не сплетничаю, но… говорили, что многие на вас сердятся.

— За что?

— За то, что вы конкурс выиграли.

— Кто сердится?

Она пожала плечами и просто ответила:

— Все почитай… Страшинская скандалила давече… мне Маришка сказывала, которая к ней приставлена, что грозилась подруженьке своей, будто устроит вам развеселую жизнь… и другие еще тоже…

— Спасибо.

Вот только развеселой жизни Лизавете для полного счастья и не хватало.

А все ж таки с нарядом она не угадала.

Во всяком случае, Лизавете сперва показалось, что лишь она одна явилась в платье удручающе скромном, если не сказать бедном.

— Вижу, хоть у кого-то разум имеется, — произнесла Одовецкая, с прищуром озирая толпу разноцветных красавиц. Сама она была в простом чесучовом костюме с прямою юбкой. И туфли выбрала тупоносые, тяжелые с виду, зато на высокой подошве. — Мы с вами не были представлены, но… мое воспитание, по общему мнению, оставляет желать лучшего. Аглая.

— Лизавета, — сказала Лизавета, тоже озираясь.

А наряды… пожалуй, стоит взять на заметку, что носят нынешним летом.

Она, конечно, слышала, что в моде прямой силуэт, однако нынешние были какими-то чересчур уж прямыми. И блестящими. Платья из тафты и шелка, из плотного атласа, поверх которого накидывали легкие газовые шарфы, украшенные бисером и драгоценным тонким шнуром. Иные сияли камнями, что чешуей.

— Это очень вредно. — Одовецкая поправила крохотную шляпку с янтарным жуком.

— Что именно?

— Грудь перевязывать. Или вы думаете, что они все были рождены такими… гм… плоскими? — Она указала пальцем, кажется, аккурат на Страшинскую, которая обрядилась в платье янтарного колера. — Помнится, утром еще ее формы были вполне естественны, а теперь…

— Очень вредно? — Лизавету не то чтобы сильно волновало, куда именно подевались формы Страшинской. Может статься, они у нее вовсе каучуковые, но тема весьма благодатная.

Чем не скандал?

Франкская мода уродует арсийских красавиц… или еще чего… про страшную моду в народе любят, а еще про Целительство, особенно такое, которое народное. Одно время Соломон Вихстахович подумывал даже отдельную газетенку выпускать, «Народный целитель», чтоб с советами и рецептами для страждущих, но после отказался. Оно-то выгодно, конечно, но после замаешься судиться с родичами тех, кто себя по оным советам пользовал, вместо того чтобы к нормальному целителю пойти.

Одовецкая же ответила:

— Прежде всего тем, что нарушается кровообращение, а это, в свою очередь, приводит к повреждениям тканей, которые не ощущаются, и не всякий целитель их обнаружит, однако впоследствии на месте этих повреждений возникают опухоли…

— Это вы о чем? — Таровицкая выбрала строгого кроя платье темно-кофейного колеру. Волосы она заплела в тугую косу, а шляпку и вовсе держала в руках.

— О моде, — ответила Одовецкая, отворачиваясь. — Поразительная беспечность… А посмотри на туфли! Разве можно носить такое?

— Носить можно. — Таровицкая проводила взглядом высокую девицу на тонких, что карандашики, каблучках. Туфли были, безусловно, прелестны, но и сама Лизавета гадала, как на этакой красоте вовсе передвигаться получается. Вот она бы не устояла, а девица ничего, порхает и выглядит вполне счастливой. — Дело не в туфлях.

— А в чем?

— В головах… папенька так и говорит, что почти все проблемы именно там.

Одовецкая вспыхнула было, но…

Появилась Анна Павловна, и девицы замолчали. А Лизавета испытала весьма нехорошее чувство удовлетворения, ибо одета статс-дама была нарочито просто. Синий костюм с вышитым шифром императрицы, белая блуза, плоская шляпка с махоньким перышком…

И знакомый блокнот в руках.

— Вижу, вы готовы. — И вновь почудилось, будто Анна Павловна с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. — В таком случае сейчас я зачитаю список, действовать вам придется совместно, а потому надеюсь, что друг к другу вы отнесетесь с уважением и любовью. Ну что же, экипажи ждут. И ваши кураторы тоже. Они и объяснят вам суть задания… верю, вы подойдете к исполнению его со всей ответственностью…

Лизавета закрутила головой, пытаясь высмотреть в толпе красавиц Авдотью, но… то ли той не было, то ли скрывалась она.

Да и собственное ее имя прозвучало вовсе не в той компании, на которую Лизавета рассчитывала.

— Идем. — Одовецкая взяла Лизавету под руку. — Можно считать, мне повезло. Если придется работать в группе, то уж лучше с тем, кто не вызывает раздражения.

Пожалуй, это можно было счесть похвалой.

Арсинор был велик.

Разрезанный каналами, соединенный мостами, он казался Лизавете этаким каменным кружевом, наброшенным поверх драной одежды. В нем удивительным образом находилось место и паркам, и особнякам, и суетливым, живущим какой-то своею собственной жизнью торговым кварталам.

Экипажи двигались цугом.

По Лифляндской улочке, громыхая колесами по каменьям старой мостовой, и уже на Севрюжий тракт, который власти несколько раз переименовывали, а он все одно оставался Севрюжьим. Ближе к зиме потянутся по нему подводы, бочками груженные, повезут осетров и севрюг ко двору. Пока тракт был люден, но не сказать чтоб до заторов. Вот мимо прокатилась телега, груженная доверху сеном, а за нею вприпрыжку скакали босоногие городские мальчишки, и гимназистик к ним прибился, машет портфельчиком, свистит заливисто, лошадку подгоняя. Только та, мохнатенькая, к этаким фокусам привычна, знай бредет, копытцами постукивая.

Вот проплыли мимо модного дома, перед которым скопилось изрядно экипажей. Бродят компаньонки, стараясь не заглядываться на витрины. Беседуют о чем-то степенные господа. Поговаривали, что модный дом и по ночам работал, правда, тогда привозили сии господа не жен с дочерьми, но дам иного свойства, куда более милых сердцу и кошельку.

За модным домом начиналась Кофейная улочка, где жизнь текла неторопливо. И здесь кофейни сменялись небольшими лавками, многие из которых существовали не одну сотню лет. Далее были Садовая и Булочниковая. И Лизавета покосилась на спутниц. Одовецкая сидела задумчивая, кажется, не замечающая, куда их везут. Таровицкая, напротив, не скрывая любопытства, крутила головой. И рот приоткрывала, явно желая задать вопрос, но тут же закрывала.

Губки покусывала.

И вновь, забывая о приличиях, начинала ерзать нетерпеливо. Теперь, вне окружения дворца, она казалась совсем юной.

Когда первый экипаж свернул на боковую улочку, кривенькую, ведущую, сколь Лизавета помнила, к городской окраине, она удивилась. Однако и вторая коляска исчезла за поворотом, а там и третья затерялась в хитросплетении местных улочек.

Дома стали ниже.

Шире.

Беднее.

Они тянулись, прирастая один к другому, нелепо приклеиваясь серыми стенами, и лишь длинные крыши из битого шифера, наспех залатанного когда досками, когда соломой, казались единым полотнищем. Здесь дурно пахло, а мостовая исчезла, сменившись обыкновенною ухабистою дорогой. Теперь колеса поднимали пыль, но Лизавета все одно радовалась: весной здесь было бы куда хуже.

— Полагаю, — фрейлина, представившаяся Мартой Игнатьевной поправила перчаточку с обрезанными пальчиками, — пришло время объяснить вам суть задания. Вам, должно быть, известно, что ее императорское величество весьма озабочена…

Колесо попало в яму, заполненную грязью, и коляску отчетливо тряхнуло, что, впрочем, нисколько не повлияло на фрейлину.

— …Живут в неподобающих условиях. И хотя искоренить бедность как явление не под силу и ей, — спокойно продолжила Марта Игнатьевна, — однако она делает все, чтобы помогать людям, которые и вправду нуждаются в помощи…

Запахло гарью.

И Одовецкая слегка поморщилась, а Таровицкая и вовсе прижала к носу платок, не особо стесняясь этакой слабости. Впрочем, весьма скоро Лизавета последовала ее примеру. В эту часть города она избегала заглядывать, небеспричинно опасаясь за свое благополучие.

А дома вдруг исчезли, сменившись сперва хибарками, сколоченными из чего попадя, а после и вовсе мусорными кучами, средь которых кто-то прорыл канавки. В них текла грязная мутная вода.

Дышать стало почти невозможно.

— Если вы интересуетесь не только журналами мод, то должны были слышать о том, что в позапрошлом месяце приключилось большое несчастье на Кузнецких горах, — голос Марты Игнатьевны звучал тише. — Подземный пожар уничтожил и продолжает уничтожать не только запасы угля, но и дома людей. Многие бежали…

Лизавета оглянулась.

Неужели бывает такое…

Вот он, Арсинор, стоит во всем своем беломраморном великолепии, правда, несколько потускневшем, ибо от этой земли поднимался желтовато-бурый туман. Он невидимой завесой разделял две части города: белую и ту, о которой предпочитали не думать.

— Эти люди пришли в надежде на помощь. К сожалению, вышло так, что… скажем так, — по лицу Марты Игнатьевны скользнула тень недовольства, — не все чиновники верно понимают свой долг, а потому несчастные оказались в этом месте…

Таровицкая отняла платок.

Сделала вдох и закашлялась.

— На, — Одовецкая протянула ей круглую баночку от монпансье. — Намажь ноздри, легче будет…

Та кивнула и… приняла. А после передала баночку Лизавете. От плотной розоватой субстанции пахло сандалом и специями, пожалуй, чересчур мощно, но все же лучше, нежели окружающий смрад.

— Благодарю, — и Марта Игнатьевна не стала отказываться. — Вам предстоит выступить от лица ее императорского величества. Сегодня вы должны проинспектировать лагерь. Составить подушные списки желательно развернутого свойства. Определить нужды, дабы после составить полный отчет о проблеме и, что важно, предложить варианты решения ее. А также вы должны позаботиться о грядущих нуждах несчастных. Вам будут выделены помощники, однако им велено не вмешиваться. Они будут лишь исполнять ваши распоряжения, но и только…

Коляска остановилась.

А Лизавета огляделась.

Земля… темна, больная земля. Она слышала, как плачут травы, не способные выбраться из гор мусора, как дрожат редкие деревца, а болезненные кусты еще цепляются за жизнь, но сил не хватает.

— Вот. — Марта Игнатьевна протянула три амулета в виде золотых заколок-шифров. — Защитные амулеты. Все же люди здесь отчаявшиеся.

Что ж, как-то иначе Лизавета представляла конкурс красоты. Но… она переглянулась с Одовецкой, которая решительно поднялась, и признала: это будет куда интересней цветочных букетов.

Одовецкая первая ступила на грязную землю и, оглядевшись, поинтересовалась:

— Могу я отправить кого-то во дворец за своим саквояжем? Полагаю, целитель здесь не будет лишним…

Марта Игнатьевна щелкнула пальцами, и подле княжны возник молоденький унтер-офицер.

— Погоди. — Лизавета порадовалась, что обувка у нее хоть и неприглядная, но крепкая. Не промокнет, не пропитается местной вонью. — Если все так, как есть, одного саквояжа будет мало…

— После составим список для лавки… можем мы привлекать иных людей?

Марта Игнатьевна вновь кивнула, уточнив однако:

— Вы можете привлекать кого будет угодно, но и эта помощь, и ваше участие будут оцениваться.

То есть переложить проблему на плечи специально обученных людей не выйдет.

— В таком случае будьте любезны передать княгине Одовецкой, что здесь крайне необходима ее помощь… и опыт. — Аглая потерла руки. — Я все-таки госпиталей не разворачивала…

— Думаешь, нужен будет? — тихо спросила Таровицкая.

— Оглядись… во-первых, беженцы. Горел уголь, значит, дымом надышались. Половина будет с больными легкими. Вторая — с разной степенью истощения. Условия совершенно ужаснейшие, значит, здесь и дизентерия, и брюшной тиф…

Говорила она о том спокойно, будто о вещах обыкновенных.

— Погодите, — остановила унтер-офицера Таровицкая. — И батюшку моего отыщите…

— Зачем?

— Оглядись… ты сама сказала про условия. Ты собираешься госпиталь тут ставить? — Таровицкая похлопала себя по бедру. — Оно, конечно, можно, но тогда все впустую. Убраться сперва надо, а огонь — лучшее средство от заразы…

И лицо ее потемнело разом, она осеклась, прикусила губу, глянув на соперницу исподлобья. Но та будто бы не заметила…

— Списки. — Одовецкая повернулась к Лизавете. — Наверное, стоит найти кого-то…

— Старосту. — Лизавета решительно перешагнула лужу. — И сказать, чтобы подвезли еды…

— И воды. Хотя бы пару бочек для начала. — Солнцелика поморщилась. — Эта…

— Ее можно очистить, но понадобится время…

Марта Игнатьевна подала знак кучеру.

— Знаешь, — Таровицкая поежилась, — как-то здесь… неуютно…