Лиса в курятнике

ГЛАВА 13

Димитрий стоял над телом, раздумывая, не придушить ли ему заодно и старинного приятеля, который не нашел иной забавы, кроме как собрать с сотню девиц не самого простого характера, да и стравить их в борьбе за собственную персону.

Или за корону, что правдивей.

А главное, поди думай, случайно ли убили Кульжицкую, или же связана эта смерть с неосторожными ее словами, которые, кроме княжны Таровицкой, слышали многие.

Димитрий обошел тело.

Задрал юбки.

Белье покойной было в порядке, стало быть, обошлось без насилия… нет, после скажут точно, а то находились всякого рода умельцы. Однако…

Чулочки тоненькие.

Панталончики батистовые, кружевом отделанные…

— Интересно? — спросил Лешек, тоже заглядывая под юбки.

— Хватит паясничать…

— Извини. — Приятель разом посерьезнел. — Думаешь, не случайно?

— Что не случайно, то оно определенно. — Димитрий юбки опустил и поправил. Ножки сложил. Руки, горло обнявшие, распрямил. — Слишком все… театрально. Чулок этот, лепестки розовые…

— К слову, о лепестках… — Наследник престола поднял один и, потерев, понюхал. — «Сюзанна». Из матушкиного сада… есть у нас свидетельница… точнее, не совсем чтобы свидетельница…

И чем больше он говорил, тем меньше эта история нравилась Димитрию. Почему-то он ни на секунду не усомнился, что речь идет о той самой рыжей Лизавете, которая гуляла вместе с монструозным чемоданом.

Совпадение? Или…

К девице стоило присмотреться. Он даже знал, кому поручит это дело.

Спала Лизавета на редкость спокойно, что с ней давненько не случалось. Сны ее обыкновенно были или тревожны, полны обиженных на нее людей, желавших отомстить, или же несли в себе воспоминания светлые о днях счастливых, но и тогда, даже во сне, она пребывала в уверенности, что это счастье недолговечно, оттого волновалась.

В общем, вот такие ночи, когда удавалось просто-напросто выспаться, случались редко.

И потому пробудилась Лизавета в распрекрасном настроении, и даже зеркало, отразившее слегка помятую, встрепанную девицу, его не испортило. Выбравшись из постели, Лизавета потянулась, наклонилась влево и вправо. Слегка поморщилась, припомнив вчерашнее происшествие.

Писать?

С одной стороны, несомненно, сенсация, которой от нее ждут, с другой — как-то оно… непорядочно? Нет, не совсем то… но вот цесаревич ее не выдал, выпроводил из комнаты тайным путем, перепоручивши седовласому лакею. Тот на Лизавету поглядывал неодобрительно, однако молчал и вел… и… и если она напишет как есть, возникнут вопросы.

Много вопросов. В том числе и к ней.

Если смолчит…

Она отложила расческу, решив, что в этаких делах торопиться не следует.

— Слышала? — Авдотья вышла в платье цвета лазури, которое было столь же неподобающе роскошным — все ж утренним нарядам более пристали легкость и сдержанность, — сколь и неудачно скроенным. — Кульжицкая с любовником сбежала.

— Что?

— Ага. — Авдотья кивнула кому-то, впрочем, ей не ответили. — Все об этом говорят…

Девиц собрали в уже знакомой зале, правда, приглашать к столу не спешили. Авдотья помахала веером и тихо добавила:

— Не верю.

— Почему?

Нет, Лизавета точно знала, что несчастная — значит, Кульжицкая, надо будет запомнить — никуда не сбегала. Но узнать, что думали прочие, следовало.

— Потому что она занудной была. — Авдотья веер захлопнула и, воровато оглянувшись, сунула его в декольте. Пожаловалась: — Свербит… не знаю чего… прям с утра… так вот, я Гдыньку знала… ну как, не приятельствовали… она в пансионате заводилой была. Этакая… цесаревна… ходит павою, ручки расставивши. И за нею другие курицы. Она только и могла говорить про то, какой у нее род знаменитый и великий. И тут не лучше… слушай, как-то прям совсем зудит…

— Покажи. — Лизавета развернула Авдотью к окну и поморщилась: кожа в вырезе была красна, будто ошпарена.

— Так вот… она мне в первый же день заявила, будто… папенька обо всем позаботится, что мне здесь делать нечего… и никому нечего…

На красной коже проступали знакомые белые пятнышки.

Чесоточный порошок?

Здесь?

Дурная шутка, которая весьма скоро перестанет шуткой быть.

— Не шевелись. — Лизавета судорожно пыталась вспомнить хоть одно полезное заклятие. Был же у них курс целительства, пусть и теоретический сугубо, но был же. Никогда-то оно ей не давалось, но основы… заморозка… точно, легкая заморозка снизит чувствительность, а далее… не может такого быть, чтобы во дворце не отыскалось пары-другой целителей.

— И главное, уверенная была, что у нее все выйдет… когда Таровицкую хвалить начинали, прям кривилась вся… а про Одовецких сказала, будто род их свое уже сыграл… ох ты ж, Матерь Божья… везде свербится…

Знакомый звук заставил девиц встрепенуться.

Двери открылись…

Нехорошо опаздывать на завтраки, неуважительно по отношению к хозяевам, даже если хозяева эти не дают себе труда к гостям выглянуть, но…

…не бросать же ее так.

Заклинание выплеталось, правда, получалось кривеньким, и Лизавета искренне надеялась, что не сделает хуже. Это ж надо было додуматься. Это…

Преступление.

— Ох! — Авдотья встрепенулась. — Похорошело…

— Не двигайся только. Я… еще тот целитель… просто стой, я контур укреплю…

Белые пятнышки на коже продолжали появляться. Иные раздувались, превращаясь в полупрозрачные волдыри, готовые лопнуть при малейшем прикосновении. Значит, не только порошок… сам по себе он не то чтобы безобиден, скорее вызовет лишь покраснение и зуд, а вот волдыри…

Без магии не обошлось.

Лопнут — и вместо них на коже язвы образуются. Лизавета с таким уже сталкивалась и помнит, что эти язвы мало того что болезненны, так еще и заживают плохо.

— Даже дыши аккуратно…

Она огляделась.

Комната была пуста. Двери распахнуты.

— Это… кузина… вот тварь. — Авдотья к предупреждению отнеслась в высшей степени серьезно. — А мне должно быть так холодно? Будто лед на грудь положили…

— Должно… я сейчас отойду…

— Куда?

— Найду кого-нибудь… тебе целитель нужен, и срочно.

— Точно она, больше некому… змеища… ничего, я не забуду… — Она прикрыла глаза и добавила невпопад: — Гдынька б ни в жизнь корону на любовника не променяла… непонятное что-то творится.

А Лизавета едва сдержалась, чтобы не заорать.

В комнате было пусто.

Двери… и закрылись.

Слуги… слуг нет… совсем нет… и за дверями… и… этого человечка она заметила лишь потому, что дернулся он.

Неприметненький.

Маленький, сгорбившийся и весь какой-то серый, невыразительный до того, что плакать охота. Или это от нервов? Нервы беречь надобно, а потому Лизавета носом шмыгнула и вцепилась в руку мелкого — очень мелкого и даже ничтожного по дворцовым меркам — чиновника, заявив со всей возможной строгостью:

— Стойте. Мне нужен целитель. Немедленно…

Димитрий опаздывал.

Нехорошо, но и завтрак задерживать нельзя: не поймут-с. Поговаривали, что и во время мятежа местный распорядок соблюдали наистрожайшим образом. И даже когда мятежники ворвались в Летнюю резиденцию, им было велено погодить с претензиями…

Байка, конечно, но в целом почти правдоподобная.

А ведь дело задержало.

Заговорился.

Сперва с княгиней Игерьиной, которая, если подумать, ничего важного и не сказала, мол, не злоумышляет, на собеседовании проявила похвальную искренность, однако и туману напустить сумела.

Искренность искренностью, однако…

Менталисты, чтоб его.

После пока распоряжения отдал — рыженькой следовало заняться плотнее, и не только ею. Как-то же попала она в царское крыло… и не только она.

Кульжицкую убили там же.

Куда подевалась охрана?

И дворцовая гвардия?

И казаки, приставленные к Лешеку? Тот хоть и не особо жаловал сопровождение, однако был в достаточной мере разумен, чтобы не пытаться сбежать.

Допросы ничего не показали.

Охрана была уверена, что ни на мгновенье не покидала поста, а казаки и вовсе полагали, будто весь прошлый день провели прямо за спиною цесаревича… и главное, описывали этот день преподробненько. Нет, Игерьину надо отзывать. Пансионат для девиц одаренных, конечно, дело важное и почти государственное, однако происходящее во дворце куда важнее.

В общем, заработался.

Ночь не спал. Такое частенько и прежде случалось, а тут то ли запамятовал Димитрий про укрепляющее зелье, то ли пообвыкся с ним, но сморило прямо за столом. А уж этакий сон здоровья не прибавил. Проснулся он на рассвете от ломоты в плечах и с больной головой, которую следовало в порядок привести.

Привел.

И немедля стребовал к себе Стрежницкого, как и собирался. Тот явился незамедлительно, хоть и играет роль привычную — охламона, но разумен…

Наблюдателен.

И собой хорош тою сахарной красотой, которая в сердцах девичьих находит горячий отклик. Думать об этом почему-то было неприятно, но Димитрий давно уж приловчился разбираться с неправильными эмоциями. И тут отмахнулся.

— Есть задание, — сказал он, окинувши придирчивым взглядом фигуру Стрежницкого. Тот ко вниманию начальства высокого отнесся без пиетета. Ишь, раскинулся в кресле, будто стоит оно не в кабинете чужом, но в родовом особняке.

Впрочем, от того особняка, поговаривали, осталось три стены да подвал, вина из которого еще при первой волне бунта вынесли то ли мятежники, то ли сам управляющий, воровство прикрывая.

Было тогда Стрежницкому лет мало, но урок он усвоил.

И Смуту не забыл. Сполна хлебанул кровавого винишка, а потому обыкновенное не брало более. И знал он распрекрасно, что такое голод, холод и страх. А потому служил не за деньги, вернее, не только за них.

— Надо присмотреть за одной девицей… понять, что она такое. — Димитрий подавил желание отправить Стрежницкого восвояси.

Высок.

Статен. Волос золотой, глаз синий. Черты лица правильные, пусть и несколько тяжеловатые. И лет его немалых не дашь, благо маг, хоть и средненький. Шрамик на щеке и то внешности не портит, но будто придает дополнительного лоску. Да… если рыжая устоит, то с нею точно не все в порядке.

— Насколько… плотным должен быть присмотр? — поинтересовался Стрежницкий. И вновь кольнуло: никогда-то он не протестовал, никогда-то не возмущался, никогда не просил иной работы, покорно играя грязные, подловатые роли.

И всякое за ним водилось.

Но ничего, жил как-то… и неплохо, сколь Димитрий знал, жил.

— Сам решишь… главное, держись рядом.

Димитрий поймал себя на мысли, что не способен внятно объяснить, что именно ему не дает покоя.

— Не обижай, — попросил он. — Может… она и ни при чем… просто… мутно все.

Стрежницкий кивнул и сказал:

— Мне вызов бросили…

— Кто?

— Боровецкий… бестолочь…

— Из-за чего?

— Да глупость… — Стрежницкий постучал пальцем по подлокотнику, что выдавало сомнения, им испытываемые. — Совершеннейшая… мы с ним столкнулись. Совершенно случайно… и я наступил ему на ногу. Извинился. Честно извинился.

Он раскрыл ладонь, коснулся белого пятна — ожог почти удалось вывести, но вот это пятно осталось — и произнес:

— Нормально извинился… а он начал наседать… обозвал идиотом. Хамом. Сволочью…

Любопытно.

— Старший? — уточнил Димитрий. Боровецкие — род старый, но отличавшийся редкостным благоразумием.

— Младшенький… я его, честно говоря, впервые увидел… не хотел влезать. Я помню…

Димитрий кивнул: да, сам он некогда просил Стрежницкого попридержать норов и шпагу, которой тот владел исключительнейше.

— Я сказал, что не желаю ссоры… меня обозвали трусом и кинули перчатку в лицо. Все это…

Дурно выглядит.

Кто-то узнал, что Стрежницкий на контору работает?

Маловероятно… он давно уже заработал вполне определенную репутацию человека в высшей степени испорченного.

Гуляка.

Бретер. Повеса.

Пьяница и хам, который позволяет себе слишком много, особенно в отношении дам.

— И что делать собираешься?

— Выходить… сам понимаешь, иначе никак.

О да, здесь простят многое, но не трусость, да и образа, который создавался столь тщательно, жаль.

— Постараюсь его не убить.

— Будь осторожен. — Все же не стоит недооценивать противника, тем паче такого, о котором известно до крайности мало.

Стрежницкий склонил голову и уточнил:

— Если все-таки…

— Сам в живых останься. С остальным разберемся.

Что ж… убивать Стрежницкий не любил, слишком уж многое видел, чтобы относиться к смерти легко, однако при нужде церемониться не станет. И это успокаивало.

Слегка.

Все ж не любил князь Навойский непонятного.

И вот, выпроводив Стрежницкого, Димитрий спешил дворцовыми коридорами, надеясь лично присутствовать при завтраке. И что характерно, он почти успел, когда перед ним возникла давешняя рыжая и схватила за руку.

— Стойте, — велела она строго. — Мне нужен целитель. Немедленно.

— Зачем? — Благо Димитрий вспомнил, что пребывает ныне в роли и даже успел слегка напрячься: а ну как узнан будет?

— Девушке плохо. — Рыжая указала на залу: — Там…

И когда он шагнул, вновь за рукав дернула:

— Целитель нужен.

Нужен или нет, это Димитрий сам решит. Он лишь искренне надеялся, что Лизавета несколько преувеличивает… мало ли, сомлел кто или…

Или покрылся красной воспаленной кожей, которую украшала россыпь белесых пузырей. Девушка стояла, чуть разведя руки, мрачно на них поглядывая — пальцы отекли, как и сами ладони, сделавшись больше похожими на подушки.

— Твою ж… — Димитрий добавил пару слов из тех, которые в приличном обществе произносить не принято. И, разломив тревожную булавку, бросил вызов целителю. Он лишь надеялся, что медлить тот не станет: у девицы опухли не только руки. Щеки ее раздуло, шея сделалась огромна…

— Полный… — согласилась девица меланхолично. — Лизаветка, а я тут не околею, часом? А то знобит как-то.

— Дышать можешь?

Девица хотела было кивнуть, но передумала.

— Могу.

Губы ее раздуло, а глаза почти исчезли в складках кожи. И что за… а ведь Димитрий предупреждал, что так и будет. Разве ж слушали? Конечно… девицы благородных родов… до пакостей не опустятся.

Первым явился Лешек.

Просто открылась дверь, ведущая в обеденную залу, выпуская цесаревича, за которым с видом мрачным и решительным — выволочку они сочли несправедливой, что и стремились показать ныне всему свету, — следовали казаки.

— А я думаю, чего стулья пустые стоят. — Лешек махнул рученькой, и кружевной манжет затрепетал. — А вы тут…

— А мы тут, — подтвердил очевидное Димитрий, сгибаясь в поклоне.

Лизавета присела. Девица… не шелохнулась. Редкостное, к слову, здравомыслие. Или ее парализовало ко всему? Хотя… вон пальчиком чуть шевельнула, значит, не паралич.

Что ж, здравомыслие встречается куда реже.

— Болеете? — Лешек споро расстегнул узорчатые пуговки камзола, который кинул на пол, правда, упасть драгоценной одежке не позволили, подхватили. А цесаревич уже рукава закатал.

Пальчиками пошевелил, разминаясь.

Вздохнул.

И велел:

— Стойте смирно…

Димитрию случалось видеть, как Лешек работает, пусть об этой его особенности предпочитали не распространяться: где ж это видано, чтобы исконный огневик целительством занимался? Справедливости ради стоило отметить, что работал Лешек лишь с ядами, передалась от матушки кровь змеиная.

И умение слышать отраву.

Звать ее.

— Будет неприятно, — счел нужным предупредить цесаревич. А рыжая вновь за руку схватилась, замерла, будто бы это ее врачевать собирались. И глаза распахнуты, рот приоткрыт… посмотреть и вправду есть на что: вот с пальцев царевича будто бы золотые змейки сползают.

Да прямо на кожу.

А уж там, прилипнув к ней, тянут отраву, и кожа бледнеет, а змейки наливаются силой. Становятся больше, тяжелее. И девица с лица слегка осунулась, стоит, смотрит, хорошо, что орать не орет… только дышит чаще, но это от того, что больно.

Вот губу чуть прикусила.

Глаза прикрыла.

А Лешек сказал:

— Это… не слишком быстро, зато надежней… целители с таким не справятся.

Это уже было не девице адресовано, но Димитрию. И в словах почудился упрек: мол, как же ты просмотрел… А и вправду: как? С чесоточным порошком шутили во дворце, особенно средь слабого полу в ходу он был: на каждом балу дебютанток кому-то да поднесут то букет отравленный, то перчаточки… то, прислугу подкупивши, вовсе платье посыплют.

Но там это… не настолько.

Змеи почти воплотились. И Димитрий знал, что девица распрекрасно ощущает их, тяжелых, чуть прохладных и ужасающе живых. Они шевелились, не иначе как чудом удерживаясь на платье, но при всем том меняя места. Вот одна запястье обвила, поднялась до локтя, а рука девицы сделалась тоньше, белее.

И пузыри исчезли.

Она и вздохнула. Осторожно руку подняла.

— Так ей удобнее будет… — Глаза девица открыла-таки и теперь за змеею следила с немалым интересом, а та переползла выше, устроилась на плече, шею обвила. — У нас… водятся… полозы… иные огроменные, в двадцать саженей… батюшка говорил, что этих трогать неможно, что они жилы каменные стерегут.

— Ага. — Лешек опустился на колено и за юбку взялся. — Вы не возражаете?

— Так… наверное…

Девица слегка покраснела.

— При свидетелях же… а то станут говорить…

— Не станут, — пообещал Димитрий и велел: — Одежду после передайте… Быстрякову передайте, пусть займется, отыщет шутника…

Лизавета руку убрала и вздохнула с облегчением явным. Неужто за подруженьку волновалась?

— Так чего искать? — Та голову наклонила, позволяя змее забраться в волосы. — Кузина моя… больше некому… я еще думала, чего это она в гости заглянула-то? Так-то вид делала, будто знать меня не знает…

— Вы враждуете? — Лешек пустил под юбки еще одну змею, а трех, махоньких, снял да на янтарные стены перенес, они и ушли в камень.

И надо полагать, действие сие не останется незамеченным.

— Да чего нам с ней делить-то? — вполне искренне удивилась девица. И пожаловалась: — Щекотно…

— Не больно?

— Самую малость… я как-то было в крапиву упала, вот тогда пекло… а тут… она не злая девка. Вреднючая… но чтоб так… — Девица все ж покачала головой, на которой давешняя змея — разжирневшая, разросшаяся — устроилась венцом, и добавила: — Не сама она… может, Таровицкая велела… хотя зачем ей? Или кто присоветовал… и порошочка дал…

Если дали, то это обнаружится наверняка. Чесоточный порошок, тем более такой, действие которого значительно усилено магией — а слепок Димитрий предусмотрительно снял, — крайне сложно использовать. Одной крупицы хватит, чтобы обжечься.

И Лешек подумал о том же.

Кивнул.

И змее велел:

— Веди себя пристойно.

— А я что? — удивилась девица и на юбки поглядела. — Я ж… стою…

— Это я не вам.

— Тогда ладно… спасибо… за все спасибо. — Она покраснела еще сильнее. — Хороша бы я была… красавица… небось весь конкурс у целителей пролежала бы… да не зыркай ты, Лизка, я ж знаю, что за погань… у нас ею одно время тоже повадились развлекаться. Над новенькими… корнету одному в сапоги сыпанули, так у него кожа вся слезла, до мяса… ох папенька и осерчал.

— И что сделал?

— Нашел шутников и пороть велел, пока у них тоже шкура не слезет… на заднице. Сказал, что только так оно и дойдет…

— Дошло?

— А то! — Она подняла руку, помогая змее переползти на другое плечо. — Папенька у меня вообще доходчиво объяснять умеет… только вы Дешечку не гоните, а то ж тетка разобидится. Я-то ладно, мне с ними жизнь не жить, а папенька расстроится крепко. Он у меня впечатлительный дюже…