Лиса в курятнике

ГЛАВА 22

Лизавета успела до того, как часы в Дворцовой башне пробили полдень. А из беседки появилась Анна Павловна с блокнотом в руках.

— Прошу, барышни. — Она указала на столы, на которых уже успели навести порядок. — Будьте столь любезны представить нам результат своей работы… не спешите, места хватит всем.

Последнее было произнесено с явною насмешкой.

Лизавета вздохнула.

Спешить?

Куда ей спешить… хотя… она коснулась листа снежноягодника и вздрогнула. Каменный? Вот не бывает такого, чтобы… он был живым, Лизавета чувствовала это распрекрасно, но все же… все же прохладная жесткая поверхность листочков, выточенных из яркой яшмы.

И белый нефрит ягод.

Золото вьюнка, чьи цветы-колокольчики будто бы светились. И заиндевевшая хрупкость хмеля… Это было невозможно.

Но было.

И… и что теперь скажут?

Она огляделась. Почти все девушки выставили свои работы, каждую снабдив табличкой, на которой писалось имя. Таблички лежали здесь же, на столах… а вон и местечко свободное, с самого края… и надо поспешить. Каменный или нет, но другой букет составить она не успеет. И Лизавета не без труда подняла вазу, надеясь, что донесет ее до столов, не уронив. Все ж каменные растения весили изрядно.

Не уронила.

Поставила.

Повернула и, не удержавшись, коснулась вьюнка, который на прикосновение отозвался дрожью, и цветы-колокольчики зазвенели. Надо же…

Табличку Лизавета подписала.

Отступила.

— А теперь, — Анна Павловна хлопнула в ладоши, — предлагаю вернуться. Время обеда… а уже после него высокая комиссия беспристрастно…

Тут она определенно смеялась.

— …оценит результаты вашей… тяжелой работы…

Обед проходил в напряженном молчании, и в отсутствие Авдотьи кусок в горло не лез. Почему-то представлялась она белой, изможденной, утопающей в перинах, укутанной одеялами, но все одно зябнущей. Лизавета старательно гнала прочь вымышленные сии картины, пытаясь переключиться на работу, но выходило не слишком хорошо.

И все вздохнули с явным облегчением, когда обед подошел к концу.

Сад…

Сад был многолюден.

Лизавета и прежде предполагала, что дворец царский скрывает немалое количество народу, но ныне была удивлена, и не сказать чтобы приятно.

Дамы.

Кавалеры.

Фрейлины и гофмейстерины, окружившие женщину столь удивительной красоты, что Лизавета разом ощутила собственное несовершенство. Впрочем, она тут же успокоилась: рядом с этой женщиной все были одинаково несовершенны.

Бледная кожа.

Белая.

Белоснежная даже. Подобной белизны Лизавета не встречала ни у мрамора, ни у первого снега. Впрочем, гляделась она не сказать чтобы неестественной. Золотые волосы, заплетенные в две тяжелые косы, а те, связанные друг с другом, даже на вид казались непомерно тяжелыми. Но красавица держалась спокойно, будто привыкла к этой тяжести.

Черты лица правильные.

Бледноватые губы.

Зеленые глаза. Каменные… определенно… и пусть говорят, что камень мертв, но этот был более чем живым.

Лизаветино сердце пропустило удар, и она поспешно отвела взгляд: нехорошо вот так глазеть на ее императорское величество. Прежде Лизавете казалось, что парадные портреты несколько преувеличивают красоту императрицы, а теперь она понимала: преуменьшают.

Безбожно.

Анна Павловна хлопнула в ладоши, и гомон стих, а люди, до того бродившие вдоль стола, казалось, бесцельно, скоренько отступили, освобождая дорогу ее императорскому величеству.

Лизавета и сама не поняла, как получилось так, что она и другие девицы оказались по правую руку императрицы, а все прочие придворные — по левую. И оказалось их не так чтобы много… человек сорок, может, пятьдесят. Главное, что они явно затаились, чего-то ожидая. И это ожидание Лизавете крепко не по нраву пришлось.

Вот не ждала она от придворных ничего хорошего.

Дамы раскрыли веера, пряча улыбочки. Кавалеры отворачивались, изредка обменивались репликами друг с другом.

Императрица прохаживалась вдоль стола, останавливаясь то перед одним букетом, то перед другим…

— Кто хочет начать? — голос у нее оказался по-девичьи звонким.

А ответом послужила тишина. Впрочем, ненадолго.

— Я, пожалуй, — выступила Аглая Одовецкая. Ныне, одетая в светло-бирюзовое платье, чем-то похожее на гимназический скромный наряд, она смотрелась моложе своих лет.

Простая коса.

Из украшений — камея под горлом.

А букет она составила довольно простой. Темная ветка падуба, в которой поблескивала пара ягод, тонкие нити аспарагуса и золотистый крыльник, чьи тонкие хрупкие цветы дрожали на невидимом ветру.

— К сожалению, я несколько далека от… того, что называют языком цветов. — Аглая осторожно коснулась острых листьев. — А потому составила букет на свой вкус.

Кто-то хихикнул…

Лизавета повернулась. Так и есть, круглолицая барышня закрылась веером, но глаза ее подозрительно сияли, а склонившийся над ухом кавалер шептал… что-то там шептал. Лизавета покраснела.

— Настойка падуба способна облегчить боли в спине, а смесь аспарагуса и крыльника снимет отек и напряжение в мышцах… правда, я еще не нашла мышанку, без которой настой будет неполным, но в это время года она встречается лишь в березовых рощах…

— Дура, — стоявшая подле Лизаветы девушка произнесла это явно с чувством глубочайшего удовлетворения. — Здесь ей не лечебница…

— Благодарю. — Ее императорское величество коснулась следующего букета. — Всегда отрадно осознавать, когда что-то делается со смыслом…

Розовая башня, символизирующая великолепие империи, рассыпалась, стоило к ней прикоснуться.

— Берясь за работу, следует проверить инструмент, — не выдержала Анна Павловна, когда следом за башней распался лилейный лебедь и огромный торт, сложенный из нескольких видов цветов.

Кто-то разрыдался.

Кто-то не смог скрыть торжествующей усмешки…

Говоря по правде, Лизавета несколько устала. Светило солнце, а зонтов им не предоставили, не предложили стульев. Впрочем, сидеть в присутствии императрицы все одно было неприлично.

Припекало.

Трепетали веера… кто-то что-то говорил, уже не чинясь.

Рассыпалось прахом очередное сооружение из цветов.

Слезы.

Вздохи.

И ощущение, что ноги налились свинцом, а в голове — пустота… и так не бывает, чтобы ни с того ни с сего усталость вдруг навалилась. Если разобраться, Лизавете случалось куда больше времени проводить на ногах да в условиях не самых лучших. И она уставала, но не так… всеобъемлюще.

Она огляделась.

И нахмурилась.

Девицы молчали. Стояли бледны, растерянны… красота куда-то ушла. Кто-то торопливо обмахивался, кто-то озирался, явно пытаясь найти хоть что-то, на что можно было бы присесть… кто-то что-то пытался рассказать об очередном букете, но…

Анна Павловна не слушала.

Она стояла за левым плечом императрицы, которая, казалось, всецело была сосредоточена на этих растреклятых букетах, но смотрела исключительно на девушек. И время от времени что-то черкала тоненьким карандашиком в блокноте.

А если…

Конечно, ее ведь предупреждали, что просто не будет, и если все так, как Лизавета предполагает… Она отыскала взглядом Снежку, которая казалась отстраненной и задумчивой, она стояла в стороночке, погруженная в собственные мысли. А вот княжна Таровицкая не выглядит уставшей, вполне свежа и весела, окружена группой кавалеров… что-то говорит… смеются и говорят уже ей… Одовецкая наблюдает за соперницей с какой-то непонятной ревностью, но тоже ни тени усталости…

Лизавета сосредоточилась.

Щит.

У нее не всегда получалось, но если попробовать… из воспоминаний. Вот отец берет ее на первую охоту. Матушка возражает: где это видано, чтобы девицы охотились? У нее от ветра кожа огрубеет, а на руках появятся мозоли, и вообще неприлично в мужском седле ездить.

Увидит кто…

Увидят, отец в этом уверен. И похвалят… они идут по снегу… прохладному белому снегу, который прихвачен морозцем, и белая корочка хрустит, а ноги в снегоступах проседают, но не проваливаются. Это потому, что в Лизавете веса меньше, чем в белке.

Усталость отступает, медленно и нехотя, дышать и то становится легче. И Лизавета дышит, а отдышавшись, ловит на себе одобрительный взгляд. Анна Павловна? Но… взмах рукой. Очередь? Конечно, Лизавета едва не забыла про букеты. И выходит, пора…

Разом нахлынула неловкость, но с нею Лизавета справилась на удивление легко. Просто подумала… да, про ту же охоту, которая была неудачной. А что поделаешь, если по лесу она шла шумно, бестолково? Зато был вечерний костер на поляне. И теплый хлеб. И сало, вкуснее которого она, казалось, не едала… смех отца, ее неловкость…

От императрицы пахло вересковым медом.

И еще летом.

И чем-то иным, незнакомым, но приятным.

— Я… не знаю, что говорить. — Лизавета коснулась каменных листьев, убеждаясь, что хуже не стало. — И понятия не имею, как получилось, что они стали… такими.

Зазвенели колокольчики.

Тихо так.

И кто-то заметил:

— А она использовала магию!

Почему-то простые эти слова заставили девиц очнуться от морока. Да… сильные эмоции разрушают ментальные чары. Красавицы же определенно испытывали сильные эмоции.

— Магию?! — поинтересовалась блондинка в морском платье. — Разве можно было…

— А разве вам кто-то запрещал? — Анна Павловна захлопнула записную книжку. А императрица, склонив голову, посмотрела этак с насмешкой, будто знала о чем-то, о чем сама Лизавета и не догадывалась.

— Честность, — сказала она, — безусловно, хорошая черта…

А кому сказала?

И зачем?

Непонятно.

Главное, когда вручили приз победителю — кулон из живого золотистого янтаря, — Лизавета почему-то почувствовала себя обманщицей. Ведь не ей должен был достаться… ведь все получилось случайно.

И не будь вокруг столько людей…

Кто-то поздравлял.

Кто-то хлопал.

Кто-то… ее вдруг окружили, задавая сразу тысячу вопросов и притом совершенно не интересуясь ответами, будто важным было лишь оказаться рядом с нею. И оказывались.

Улыбались.

Прикасались к платью… что-то такое советовали, то ли портных, то ли модисток… локоны в моде, но носить их… разве что по особому случаю… ювелир будет рад сделать гарнитур, хотя, конечно, камни подобрать будет сложно…

Перчатки.

Туфельки.

Волосы в порядок привести, потому что милая простота хороша сейчас…

Конечно, возраст не скрыть, но если… императрица ценит необычные таланты, и послушайте доброго совета, не теряйтесь… просите… что? Какая разница. Что-нибудь да просите, все просят. И если быть настойчивой и вовремя попадаться на глаза… а получить покровительство…

Лизавета сама не поняла, как вырвалась из толпы.

Она, кажется, забыла, что такое вежливость, а пару раз даже наступила кому-то на ногу, но сейчас ей простили… сейчас, когда императрица, окруженная придворными дамами, была здесь, наблюдая за происходящим с показным равнодушием, Лизавете готовы были простить многое. Вот только после за это прощение отыграются сполна, и…

И кажется, она знает, о чем написать новую статью.

Вот о той пухленькой баронессе, которая нарочито громко обсуждает прическу. И ведь встала так, чтобы девица, чью прическу, собственно, и обсуждали, слышала каждое слово. И вот о подружке ее, не стеснявшейся показывать пальцем на рассыпавшиеся букеты. О седовласом, сонном с виду господине, не постеснявшемся поставить подножку более молодому сопернику. И о дружках последнего, рассмеявшихся, когда приятель их растянулся у ног Одовецкой.

Паноптикум.

Эта мысль неожиданно успокоила. В конце концов, ей здесь не жить. К счастью. И Лизавета, спрятав кулон в рукав, подняла вазу. Огляделась, пытаясь найти кого-то из прислуги.

— Вам помочь? — подошла отчего-то сама Анна Павловна.

— Да… если можно… их бы посадить, а то… живые ведь.

Каменные листья снежноягодника постукивали друг о друга, и звенели золотые колокольчики.

— Что ж… это неплохая мысль. Идемте…

Спорить Лизавета не посмела.