Леонид. Время исканий

Глава 7

Как только тяжелая дверь кабинета Сталина бесшумно закрылась за спиной, звенящее ощущение победы испарилось. Ему на смену пришло иное чувство — тяжесть новой, необъятной ноши. Последние слова Хозяина, по сути, были приговором к каторжной работе, где цена ошибки измерялась не выговором, а головой. Отныне весь военно-технический потенциал страны, все ее будущее оружие, оказывалось в зоне моей личной ответственности. Любой провал, любой сорванный проект ляжет несмываемым пятном, а спрос в этой системе, как известно — персональный!

Оказавшись в своем кабинете на Старой площади, я сначала молча курил, глядя через окно на раскинувшийся передо мною, погруженный в свою вечную, суетливую жизнь город. Совещание в Кремле обнажило главную болезнь системы: истинный враг таился не в косности Ворошилова, ведомственной ограниченности Орджоникидзе или абсурдных военно-технических амбициях Тухачевского. Проблема в неорганизованности, разъедающей все ведомственной разобщенности, бессмысленном дублировании работ и преступном распылении скудных ресурсов. Динамореактивные пушки Курчевского, двухбашенные танки-уродцы, устаревшие концепции и взгляды — все это были лишь метастазы одной и той же раковой опухоли: полного отсутствия единой, осмысленной технической политики.

Так, с чего же начать? Пожалуй, с изучения текущего положения дел. Прежде чем лечить такого больного, требовалось поставить точный, исчерпывающий анализ. Значит, первым шагом станет тотальный аудит — полная и безжалостная инвентаризация всех до единой опытно-конструкторских работ, ведущихся в стране. Надо издать приказ: всем конструкторским бюро — заводским, ведомственным, секретным шарашкам ОГПУ — в месячный срок представить в мой сектор всю информацию о своих работах. Тема проекта, реальные, а не бумажные сроки, источники финансирования, задействованные кадры — мне надо знать все. Целью аудита станет не сбор сведений как таковой, а выявление и немедленное безжалостное отсечение всех дублирующих и заведомо бесперспективных направлений. Хватит трем разным КБ втайне друг от друга проектировать одну и ту же 45-миллиметровую противотанковую пушку. Мы, с нашим дефицитом грамотных инженерно-конструкторских кадров, не можем себе такого позволить.

Хорошо, сведения я соберу. Что дальше? Нужно нечто такое, что решит проблему системно. Надо создать несколько «мозговых центров» — Центральных Конструкторских Бюро (ЦКБ) по каждому ключевому направлению. Конечно же, речь не идет об уничтожении существующих КБ; сильные, доказавшие свою эффективность конструкторские школы — ленинградская по танкам, поликарповская по истребителям — должны быть сохранены и усилены. А новые центры — эти самые ЦКБ — должны взять на себя координирующую и направляющую роль.

Их главные задачи вырисовывались с предельной четкостью. Первое — координация, выдача единых технических заданий и искоренение дублирования. Второе, и самое главное, — стандартизация. Эта мысль была революционной для существующей системы: ЦКБ должны заняться разработкой и внедрением стандартных, унифицированных узлов и агрегатов: танковых двигателей и трансмиссий, авиационных радиостанций и прицелов. Это позволит в будущем наладить настоящее массовое производство в угрожаемый период, когда любой завод в стране сможет выпускать нужные детали по единым чертежам. У меня уже был опыт такой работы в авиастроении, где выполнявшее роль центрального конструкторского бюро ЦАГИ разработало винт изменяемого шага, складывающиеся в полете шасси и гермокабину, а также ряд других типовых агрегатов, которыми пользуются теперь все авиационные КБ. Надо масштабировать этот опыт на другие отрасли. Ну и третье, чем займутся ЦКБ — это прорывные проекты. Самые сложные, наукоемкие и рискованные разработки, непосильные для одного завода — тяжелый танк прорыва, первая радиолокационная станция, реактивный двигатель, — будут вестись именно через них.

И последнее — обобщение опыта, превращение ЦКБ в центр компетенций, собирающий и анализирующий лучший мировой и отечественный опыт.

Не в силах более держать это в голове, я сел и начал набрасывать схему будущей оргструктуры наших опытно-конструкторских разработок. Список будущих «мозговых центров» сложился сам собой: по артиллерии, по танкам, по стрелковому оружию, по боеприпасам. Личным моим приоритетом, конечно же, будет ЦКБ по радиосвязи и радиолокации. В авиации такой центр, ЦАГИ, по сути, уже существовал, и опыт кураторства над ним был бесценен.

Но это еще не все. Для правильной работы нужен компас — единая система координат, позволяющая мерить ценность и срочность каждой затеи. Прежде всего надо разделить всё по степени важности, исходя из одного критерия: роль в будущей, неизбежной войне. Та-ак, сейчас и это нарисуем….

Первая колонка получает название «Наивысший приоритет». Здесь — то, чем встречаются первые, самые тяжёлые недели в войне. То, чего Красной Армии в моей прошлой истории не хватило и за что было заплачено людскими жизнями: малокалиберная зенитная артиллерия для защиты войск от пикировщиков и штурмовиков; многоосные грузовики и бронетранспортеры; современный истребитель-моноплан для завоевания неба; надёжная войсковая радиосвязь от батальона до корпуса; и главный пункт — радиолокационные станции раннего обнаружения. Финансирование — немедленное и без каких-либо потолков!

Вторая колонка — «Высокий приоритет»: становая основа сухопутных сил. Средний танк с противоснарядной бронёй, длинноствольной пушкой и обязательно дизельным двигателем; массовая эффективная противотанковая артиллерия; мощные гаубицы для ломки долговременной обороны.

Третья — «Общий приоритет». Сюда отходят тяжёлые бомбардировщики большой дальности, линкоры, артиллерия особой мощности. Вещи, важные для державного веса, но не критичные для выживания в сорок первом.

Закончив, я удовлетворенно оглядел дело рук своих. Ну вот, так мы поставим проектирование на правильный лад! Однако одной линейки недостаточно. Внутри каждого приоритета проекты ощутимо различаются по природе риска. Значит, нужна вторая ось — степень новизны.

Уровень 1: «Синица в руке». Минимальный технический риск, опора на проверенные решения. Например, здесь будет глубокая модернизация уже существующего вооружения — без блеска, но с гарантированным результатом. Та самая страховка, чтобы не остаться с пустыми руками, если все журавли, паче чаяния, разлетятся чёрти куда.

Уровень 2: «Новаторский, но реалистичный». Проекты с заметной, но явно достижимой в ближайшие годы новизной. Риск — средний, а выгода — многократно выше. Сюда мысленно ставится будущий средний танк с В-2, наклонной бронёй и 76-мм пушкой — главная ставка.

Уровень 3: «Журавль в небе». Высокорискованные направления, сулящие в случае успеха тотальное превосходство. В списке пока что всего два пункта: реактивная авиация и те же радиолокационные станции. Высший приоритет? Вероятно — да; при этом риск — максимальный. Значит, их сопровождают «синицы» первого уровня, чтобы не сорваться в пустоту.

Откинулся на спинку кресла, вслушиваясь в ровный гул лампы и едва слышный шорох бумаги. Перед глазами — не просто перечень, а двухмерная матрица управления всей военной наукой страны. Любой проект — от пистолета до крейсера — теперь оценивается по двум координатам: стратегическая значимость и технический риск. Система позволит осмысленно распределять ресурсы и людей и, что не менее важно, внятно отчитываться перед Хозяином: провалится рискованный «третий уровень» — прикроют надёжные «первые».

Вот это — именно то, чего напрочь не понимает Тухачевский. Нельзя формировать пакет опытно–конструкторских работ исключительно из высокорискованных проектов.Так недолго остаться «без штанов», как наш будущий маршал с этими пушками Курчевского. Кстати, о Тухачевском: это одна из моих грядущих проблем. Подозреваю, что у военных меня ждет впереди глухая стена. Мой сектор Оргбюро ЦК и будущие Центральные конструкторские бюро по идее должны стать мощными исполнителями, а заказчиком вооружений, тем, кто формулирует тактико-технические требования, по-прежнему числился Наркомат обороны. Значит — в первую очередь — разгромленный, но не уничтоженный Тухачевский с завиральными идеями, или Ворошилов и его консервативным окружением.

И это прям проблема-проблема! Возникал колоссальный риск «рассинхронизации» всей этой титанической работы по оснащению вооруженных сил. Исходя из понимания грядущей войны, основные ресурсы следовало направлять на срочное создание малокалиберных зенитных автоматов и эффективных противотанковых пушек. Военные же, мыслящие категориями Гражданской и мечтающие о лихих рейдах конницы по Европе, продолжат требовать всякую ахинею: гигантские динамореактивные орудия, много башенные танки, универсальные пушки, истребители-бипланы и танкетки сопровождения. В их системе координат скорострельная зенитка — «оборонительное оружие трусов», а настоящая война — исключительно наступление.

Последствия здесь просчитывались легко: Тухачевский, обладая правом заказчика, запустит тихий, но планомерный саботаж: заваленные испытания, заведомо невыполнимые требования, а главное — потоки докладных наверх. В них сектор Брежнева будет представлен как странная, неуправляемая и неадекватная организация, занимающаяся «вредительской самодеятельностью», игнорирующей армейские запросы, — и «никому не нужные» образцы будто бы срывают поставки «перспективных» систем. Речь уже не о задержке перевооружения: дорога прямиком к политическому, а возможно, и физическому уничтожению. Сталин долго конфликт между промышленностью и армией не потерпит и, скорее всего, пожертвует фигурой менее значимой. Ну то есть моею.

В общем, выходит так: лобовая драка с Тухачевским на каждом совещании — тупик. Это выродится в бесконечную изнуряющую войну, где утонут здравые решения. Значит, действовать следует иначе — через его голову и параллельно ему, создавая реальность, в которой его доктрина выглядит анахронизмом.

И тут в голове моей вырисовывались два хода.

Первый, «верхний»: задействовать прямой доступ к Сталину. Мало приносить на утверждение образцы — необходимо заранее, аналитическими записками, формировать новое видение войны. На цифрах и схемах показать: нас ждёт война моторов, где исход решает не кавалерийская удаль, а слаженное взаимодействие глубоких танковых клиньев, пехоты на бронетранспортёрах и штурмовой авиации под плотным зонтиком мобильной ПВО, идущей вместе с войсками. Получив новую тактику, Хозяин сам потребует соответствующее ей оружие. В сущности, в истории многие так и действовали. Грабин, Яковлев, многие другие взлетели именно после того, как смогли представить свои разработки напрямую Сталину.

Второй, «нижний»: искать союзников внутри армии, минуя верхушку РККА. К счастью, в военных рядах хватает не только любителей танков «БТ» или догматиков, грезящих тачанками; были и молодые, думающие командиры корпусов и дивизий, начальники штабов, интуитивно чувствующие смену правил. С ними можно работать. Через Ворошилова — ситуативного союзника после разгрома Тухачевского, и через Берзина, чьи люди сидят в штабах, можно выходить на таких командиров, звать на полигоны и закрытые испытания, давать «пощупать» оружие будущего, закидывать в их головы семена новых идей, заряжать новой тактикой. Так в самой армии будет расти лобби, противопоставленное линии Тухачевскго.

Что же, похоже мне придётся стать не только главным конструктором, но и главным военным теоретиком страны — единственный способ гарантировать, что созданное оружие не запылится на складах, а попадёт в руки армии, готовой им побеждать.

Интерлюдия

Базель, отель «Три короля»

Июнь 1933 года

За высокими стрельчатыми окнами шел мелкий, быстрый летний дождь. Серые воды Рейна лениво несли свои воды мимо огней набережной. В просторном номере, пропитанном запахом старого дерева, лекарств и дорогого табака, было тихо. Фриц Габер, нобелевский лауреат, отец немецкого химического оружия и спаситель Германии от голода, сидел в глубоком кресле и, несмотря на летнюю погоду, кутался в шерстяной плед.

Его собеседник — представившийся как «господин Пауль из Международного комитета помощи ученым», а на самом деле — венгерский коммунист Иштван Лайош, состоявший в разведывательном спецотделе Коминтерна, на безупречном немецком возмущался несправедливостью, которой новые власти Германии отплатили великому ученому за все его грандиозные открытия на службе Фатерлянду.

— Это просто натуральное варварство, герр профессор, — мягкий, гипнотический баритон господина Пауля пафосно звучал в тишине комнаты. — Как они посмели? Так унизить величайшего химика Германии, человека, которому страна обязана самим своим существованием в прошлой войне? Тащить в высокую науку вульгарные расовые предрассудки уличных крикунов — это путь к интеллектуальному самоубийству целой нации!

Габер, до этого казавшийся почти спящим, медленно повернул голову. Его глаза, выцветшие и больные, на мгновение вспыхнули прежним, острым огнем.

— Все немного не так, мой друг, — произнес он усталым, надтреснутым голосом. — Они не тащат предрассудки в науку. Они заменяют науку предрассудками. Власть в Германии захватили дилетанты и фанатики, которые верят, что арийская физика сильнее еврейской. Что можно построить великую империю, изгнав из нее мозги.

Во всем тоне старого ученого так и сочилось бесконечное, всеохватывающее презрение «аристократа духа» к этому торжествующему плебсу.

«Пауль» сочувственно кивнул, подливая в его чашку горячий чай.

— Именно поэтому я здесь, герр профессор. Есть страны, где к науке относятся иначе. Где ученого ценят за его ум, а не за чистоту крови. В Советском Союзе, например, правит принцип интернационализма. Там для ученого вашего масштаба готовы создать любые условия. Представьте: собственный, новый институт в Ленинграде. Неограниченное финансирование. Полная свобода научных изысканий. Возможность собрать любую команду, какую вы только пожелаете.

На тонких губах Габера появилась слабая, печальная улыбка. Он посмотрел на свои дрожащие, покрытые старческими пятнами руки.

— Благодарю вас за щедрое предложение, мой друг. Но, боюсь, я уже слишком стар и болен для таких великих начинаний. Не скрою, у меня много предложений… Кембридж, Париж… Но мои дни, увы, сочтены, и хотелось бы провести их в более привычном климате, подле старых друзей.

Сочувственно улыбнувшись, «Пауль» с пониманием склонил голову.

— Я понимаю вас, герр профессор. Ваше здоровье превыше всего. Но наш комитет действительно хочет помочь. Если не вам лично, то, возможно, вашим коллегам, которые оказались в таком же отчаянном положении, но у которых, увы, нет мирового имени и связей. Мы могли бы предоставить им работу, лаборатории, спасти их семьи от надвигающейся бури. Не могли бы вы, как человек, знающий научный мир Германии как никто другой, подсказать имена тех, кто оказался в наиболее уязвимом положении и чья потеря будет особенно болезненной для немецкой науки?

Габер надолго замолчал, глядя в огонь. Эта просьба, лишенная личной выгоды, тронула его. Это был шанс исполнить последний долг — долг учителя и наставника.

— Конечно, герр Пауль. В мою бытность начальником института в Берлине я знал… всех. Увы, очень многие из них не могут похвастаться арийским происхождением!

И Франц Габер медленно, с паузами, начал называть имена: блестящих физиков из Гёттингена, химиков-органиков из его собственного института в Далеме, биологов, сообщая, где все эти люди могут теперь находиться. Каждый, кого он называл, был звездой первой величины, которую новые варвары швыряли в грязь. «Пауль» молча, не торопясь, записывал имена в блокнот.

Когда список был составлен, он закрыл блокнот и, словно вспомнив о чем-то маловажном, задал последний вопрос.

— Спасибо, герр профессор, это бесценные сведения. А скажите… чисто из любопытства… кто-нибудь из этих прекрасных химиков имел отношение к работам концерна «Dynamit-Actien Gesellschaft»? В частности, к новым бездымным порохам на основе дигликоля? Мы слышали, это очень перспективное направление, и было бы особенно жаль, если бы такие специалисты пропали для мировой науки.

Габер на мгновение нахмурился, его память заработала, восстанавливая старые связи и проекты. Затем его лицо прояснилось.

— Да… Пожалуй. Был один очень толковый технолог в исследовательском центре IG Farben, доктор Розенберг. Он много консультировал завод в Круммеле. И еще, кажется, доктор Адлер. Оба — блестящие практики, не теоретики. Знают весь процесс от и до. Думаю, их уже попросили освободить место для «истинных арийцев».

«Пауль» почтительно и сердечно поблагодарил старика. Они расстались почти друзьями, два интеллигентных человека, сошедшиеся в общем презрении к варварству. Резидент вышел из душного тепла отеля под холодные струи базельского дождя, унося в кармане список имен, а вместе с ним — ключ ко всей военной химии Третьего Рейха