Леонид. Время исканий

Глава 19

Со всеми этими авиационными заботами я на какое-то время утратил нить руководства проектированием в бронетанковой отрасли. А между тем вопрос уже перезрел: зарезав несколько проектов, я еще ничего не обсудил с самими конструкторами и не предложил проекты взамен! Так и за вредителя недолго сойти… В общем, пришлось быстро исправлять ситуацию.

На этот раз совещание по танкам я собрал у себя, в ЦК. За столом сидели люди, которым предстояло превратить мои идеи в бронированную сталь: главный инженер Кировского завода Семен Гинзбург и молодой, но уже подающий огромные надежды инженер из Военной академии механизации и моторизации Жозеф Котин. Из Харькова срочно вызвали генерального конструктора ХТЗ Афанасия Фирсова. Приехал молодой конструктор плавающих танков Николай Александрович Астров, оставленный мною без работы после прекращения работ над Т-37А. Атмосфера была, мягко говоря, напряженной. Все прекрасно знали о тех грандиозных преобразованиях, что я устроил в авиаотрасли, и ожидали нечто подобное в строительстве бронетехники. Да и прекращение ряда проектов, в том числе производства быстроходных танков, на которые возлагалось столько надежд, не добавляло мне популярности среди танковых конструкторов.

Я начал без предисловий, с ревизии существующего положения дел. Взгляд мой уперся в Гинзбурга.

— Семен Александрович, до меня дошли сведения, что ваше конструкторское бюро, несмотря на принятые на прошлом совещании решения, продолжает вести активные работы по установке колесно-гусеничного хода на танки Т-26 и даже на опытный Т-28. Это правда?

Гинзбург, крепкий, уверенный в себе хозяйственник, ведущий специалист по средним и тяжелым танкам, не стушевался.

— Леонид Ильич, но эти работы были в плане, утвержденном Наркоматом обороны! Мы уже изготовили опытный образец. Колесно-гусеничный ход, по расчетам, должен резко повысить оперативную маневренность соединений…

— Он повысит только стоимость, сложность и ненадежность машины, — резко оборвал я его. — Я уже объяснял, что колесно-гусеничная схема — это порочный, тупиковый путь. Отныне все работы в этом направлении, как на Харьковском, так и на вашем, Кировском, заводе, приказываю прекратить. Немедленно. Прототип — в металлолом. Считать этот вопрос закрытым раз и навсегда.

Повисла тяжелая тишина. Но ничего не поделаешь — нужна была демонстрация простого факта, что отныне никакие старые планы и авторитеты не имеют силы.

— Ваша задача, — я смягчил тон, переходя от разрушения к созиданию, — сосредоточить все силы КБ на глубокой модернизации танка Т-28. Превратить этого сложного, многобашенного монстра в мощную, массовую и технологичную машину. Упрощайте конструкцию. Убирайте к чертовой матери эти пулеметные башенки, они только ослабляют корпус и требуют лишних членов экипажа. Весь сэкономленный вес — в броню. В лобовую броню, доведите ее до сорока пяти, а лучше пятидесяти миллиметров. И особенно — в броню башни. Там должно быть не меньше шестидесяти. Активнее применяйте стальное литье — это не только повысит снарядостойкость, но и станет формой радикального упрощения и удешевления технологии. Ну и, кроме того, надо провести работы по усилению вооружения. Думайте над установкой новой, длинноствольной 76-миллиметровой пушки. Конструктор Грабин в Нижнем Новгороде, на заводе № 92, уже делает новую дивизионную пушку. Вот ее и надо будет взять за основу.

Разобравшись с общими задачами, я перешел к самому больному, застарелому недугу нашего танкостроения — к трансмиссии. Я обвел взглядом напряженные лица инженеров.

— Товарищи. Какова главная причина массового выхода танков из строя на маршах и в бою?

— Двигатель, — неуверенно предположил Фирсов. — Перегрев, износ…

— Ходовая часть, — добавил Гинзбург. — Летят бортовые фрикционы, ломаются рессоры.

— Все это так, — согласился я. — Но это — следствия. А главная причина, о которой вы умалчиваете, это коробка переключения передач. Наша архаичная, ненадежная, требующая от механика-водителя чудовищных физических усилий и виртуозного мастерства коробка со «скользящими шестернями». Чтобы переключить передачу на том же Т-28, водитель должен выжать главный фрикцион, поймать обороты, с хрустом и скрежетом воткнуть нужную скорость. После двух-трех часов такого марша он вымотан так, что едва держится в кресле. Он уже не может адекватно вести машину и принимать решения в бою. Это совершенно неприемлемо. У нас нет столько тяжелоатлетов, чтобы укомплектовать ими все танковые войска!

Конструкторы молчали. Все прекрасно знали, что я был абсолютно прав.

— Так вот, товарищи. Эту каторгу пора прекратить, — мой голос стал жестким. — Мы должны совершить революционный скачок и перейти на планетарные коробки передач.

Для инженеров 1933 года это прозвучало почти как научная фантастика. Планетарные редукторы были известны, но создать на их основе надежную коробку передач для тяжелого танка — задача казалась невыполнимой.

— Я говорю о коробках типа «Вильсон», — уточнил я. — Это предселекторная система, где механик-водитель заранее, легким движением рычага, выбирает нужную передачу, а в нужный момент лишь нажимает педаль для ее включения — без разрыва потока мощности, без хруста, без физических усилий. Это не только повысит маневренность и скорость танка в бою. Это в разы увеличит надежность всей трансмиссии и сохранит силы экипажа.

Я посмотрел на Котина.

— Жозеф Яковлевич. Вы у нас самый молодой, с незашоренным взглядом. Я ставлю перед вами персональную задачу. В кратчайший срок подготовить проект командировки группы лучших инженеров-трансмиссионщиков в Чехословакию. На заводы «Прага» и ЧКД. Официальная цель — «изучение опыта производства тяжелых тракторных трансмиссий». Неофициальная — привезти оттуда все, что касается их коробок Praga-Wilson, которые они уже ставят на свои легкие танки. Чертежи, технологию, а главное — несколько готовых образцов для изучения и копирования. Валюту мы найдем. Это — задача государственной важности.

Но, увы, одной лишь коробкой скоростей проблемы нашего танкостроения не исчерпывались.

— Следующий вопрос — подвеска. То, на чем, собственно, наши танки ездят, — я перешел к следующему пункту. — Все наши нынешние схемы — свечные, как на БТ, рессорные, блокированные тележки Т-26 — это вчерашний, если не позавчерашний день. Они громоздки, и, что немаловажно — они «съедают» драгоценный внутренний забронированный объем корпуса. А самое главное, они имеют малый динамический ход катков, из-за чего на больших скоростях экипаж практически неспособен ни управлять танком, ни стрелять, да еще и утомляется сверх всякой меры. Это, кстати, одна из причин, почему мы прекратили серию БТ. Какой смысл в скоростном танке, в котором экипаж через час марша уже ни на что не способен?

Я подошел к доске, взял мел.

— Нам нужно принципиально иное, более совершенное решение.

На доске появилась простая, почти схематичная зарисовка: каток на балансире, соединенный с упругим элементом, расположенным внутри корпуса.

— По данным нашего Спецотдела, — я использовал привычное прикрытие для «послезнания», — шведы и немцы сейчас активно экспериментируют с так называемой торсионной подвеской. Очень перспективная и простая разработка: упругим элементом служит не громоздкая пружина или пачка рессор, а тонкий стальной стержень — торсион, работающий на скручивание.

Я быстро, на пальцах, объяснил преимущества предлагаемой конструкции.

— Во-первых, компактность. Вся подвеска убирается внутрь корпуса, вдоль бортов, освобождая огромное пространство. Во-вторых, большой динамический ход катков, что обеспечивает несравненную плавность хода на высоких скоростях. И, в-третьих, индивидуальность. Каждый каток подрессорен отдельно. Выход из строя одного не обездвиживает всю машину.

Конструкторы молчали, в их глазах был виден напряженный мыслительный процесс. Идея была красивой, но выглядела чужеродно, как деталь из другого, более совершенного механизма.

— Понимаю, что это звучит непривычно, — сказал я, уловив их сомнения. — Главная сложность здесь — не в конструкции, а в технологии. Нужна особая, высокопрочная сталь для самих торсионных валов. Нужна высочайшая точность их изготовления и термообработки. Но это задача, которую мы обязаны решить. Поэтому ставлю задачу Кировскому заводу и Харьковскому — немедленно, в приоритетном порядке, создать в своих КБ экспериментальные лаборатории по отработке технологии и испытанию торсионных подвесок. Начните с малого, со стендов, с опытных образцов. Но через год я хочу видеть первые результаты. Будущее танкостроения — за этой схемой. И обязательно обменивайтесь сведениями друг с другом, докладывайте о ходе работ в ВАММ. Тот, кто первый добьется успеха, будет номинирован мною на крупную премию!

Лица конструкторов прояснились. Внутренне я усмехнулся: разумеется, никакой Спецотдел ни про какие торсионы ничего подобного мне не докладывал. Да и вряд ли мог доложить: фирма «Ландсверк» в Швеции, возможно, только начинала самые первые, эскизные проработки этой идеи, и до реальных чертежей или, тем более, опытных образцов было еще далеко. Но я-то знал из будущего, что именно эта, такая простая на вид, пружина из скручиваемой стали станет сердцем подвески лучших танков Второй мировой — от немецких «Пантер» и «Тигров» до наших собственных ИСов. И что страна, которая первой освоит эту технологию, получит решающее преимущество в плавности хода, скорости на пересеченной местности и меткости стрельбы с движения. Поэтому пришлось немного схитрить, приписав свое «послезнание» мифическим успехам моей же разведки. Это позволяло легализовать идею, придавало моим словам вес и убирало почву для вопросов об источнике такой поразительной осведомленности.

Наконец, совещание подошло к своей финальной, главной части. Я обвел взглядом уставших, но предельно мобилизованных конструкторов.

— И последнее, товарищи. Технологии производства. Мы можем спроектировать перспективный танк, но если мы не сможем производить его тысячами, быстро и дешево, все это останется игрой ума, — я повернулся к Гинзбургу. — Ваше КБ активно внедряет литье. Это правильно. Но этого мало. Нам нужен прорыв в сварке броневых листов!

Я сделал паузу.

— Поэтому я ставлю задачу освоить технологию автоматической сварки под флюсом. Немедленно наладить тесную кооперацию с Институтом электросварки в Киеве и лично с академиком Патоном. Он прекрасный специалист своего дела, причем особых успехов его группа достигла именно в автоматической сварке. Дайте ему заказ на разработку конкретных устройств, поставьте задачу, и он даст вам технологию, которая позволит сваривать бронекорпуса в разы быстрее и качественнее, чем это делают вручную сейчас.

— Кроме того, — продолжал я, — мы должны покончить с разнобоем в комплектующих. Разработка ключевых узлов — смотровых приборов, прицелов, радиостанций, систем пожаротушения — будет вестись централизованно, в специализированных КБ. И поставляться на все танковые заводы как унифицированные, стандартные изделия. Хватит каждому изобретать свой велосипед.

Я перевел взгляд на Афанасия Фирсова, который до этого в основном молчал.

— Афанасий Осипович. Пока Кировский завод будет выжимать последние соки из модернизации Т-28, на вас, на Харьков, ложится главная, самая ответственная и почетная задача. Вы начинаете с чистого листа. С нуля. Проектирование нового среднего танка.

В наступившей тишине я начал четко, как будто читая с невидимого листа, формулировать тактико-техническое задание, от которого у любого конструктора того времени должно было захватить дух.

— Схема — однобашенная, с максимально широким погоном, чтобы в будущем можно было установить более мощное орудие. Вооружение — длинноствольная 76-миллиметровая пушка. Двигатель — только дизельный. Никакого бензина. Шасси — пяти- или шестикатковое, с индивидуальной торсионной подвеской опорных катков. И главное, — я сделал на этом слове особое ударение, — бронирование. Корпус — сварной, с рациональными углами наклона всех без исключения броневых листов. Ни одной вертикальной поверхности, особенно в лобовой части.

Я замолчал. Я только что, в нескольких фразах, описал им Т-34. Они еще не знали этого названия. Они еще не понимали до конца, какую революцию я им предложил. Но они, как гениальные инженеры, уже чувствовали нутром, что присутствуют при рождении чего-то совершенно нового, чего-то, что изменит облик будущей войны.

Затем я повернулся к двум другим конструкторам, которые до этого молчали, понимая, что их малые и самоходные машины пока находятся на периферии главного удара.

— Николай Александрович, — обратился я к Астрову, главному специалисту по легким танкам. — Производство плавающих танков мы сворачиваем. Но ваше КБ, с его опытом создания компактных, но сложных механизмов, получает несколько задач особой важности, — я начал загибать пальцы. — Первое. Армии нужна стандартная командирская башенка кругового обзора для всех типов танков, от легких до тяжелых. Второе. Нам нужны современные приборы наблюдения.

Я взял со стола карандаш и на чистом листе быстро набросал схему.

— По данным Спецотдела, в Польше инженер Гундлах только что запатентовал гениальный по своей простоте перископический прибор. Он позволяет механику-водителю или командиру, вращая головку, смотреть не только вперед, но и назад, не поворачивая головы. Вот его принципиальная схема. Ваша задача — создать и довести до серийного производства наш, советский аналог. И третье — унифицированный шарнирный телескопический прицел для всех танковых пушек. Чтобы наводчик мог вести огонь, не прижимаясь глазом к окуляру и не рискуя получить травму при откате орудия. Это важнейшие элементы, от которых зависит выживаемость и боевая эффективность танка не меньше, чем от толщины брони. И еще одна важная задача — создание бронетранспортера с противопульным бронированием.

Астров, до этого мрачный из-за закрытия его основной темы, заметно оживился. Это были сложные, почти «ювелирные», но абсолютно понятные и важные инженерные задачи, как раз по профилю его КБ.

Ну и отлично. Нам нужны взаимозаменяемые агрегаты, чтобы не изобретать каждый раз велосипед. Про Гундлаха я, правда, снова соврал — об этом приборе я знал из «послезнания», а не из данных Спецотдела. Но никакой роли этот факт не играл. Главное — сделать, внедрить в производство, а уж откуда что взялось — кто там потом разберет?

— Теперь вы, Павел Иванович, — я обратился к Троянову, отцу советских САУ. — Пока ваша основная работа — это создание истребителя танков и самоходной гаубицы, о которых мы говорили. Но я хочу, чтобы вы в инициативном порядке начали проработку еще одной, очень важной темы.

Взяв карандаш, я начал делать набросок компактной машины, очень похожей на сконструированный в 1942 году танк Т-70.

— Нам нужен легкий танк непосредственной поддержки пехоты. Но не очередной плавающий пулеметчик, а настоящая боевая машина. Подумайте над концепцией. Максимальное использование дешевых, массовых автомобильных агрегатов. Двигательная спарка из двух автомобильных моторов ГАЗ. Простая в производстве торсионная или блокированная подвеска. Вооружение — 45-миллиметровая пушка. Экипаж — два человека. И главное — лобовая броня, способная хотя бы издали держать снаряд 37-миллиметрового орудия.

Признаюсь, это задание я выдавал с тяжелым сердцем. Легкий танк, конечно, в грядущей войне вещь довольно бесполезная. Но ведь военным этого так просто не объяснишь. Они требуют, и будут требовать дешевый, массовый и технологичный танк, который мы сможем производить десятками тысяч. Некий Panzer III, так сказать. И ничего здесь не поделаешь — так уж у них устроены мозги. Приходится идти навстречу — а то, неровен час, действительно обвинят меня в «разоружении Красной Армии».

Троянов слушал, и на его обычно суровом лице появлялось выражение глубокой заинтересованности. Однако он был человеком упрямым и целиком поглощенным своей текущей идеей.

— Это все очень интересно, Леонид Ильич, — с напором заговорил он, как только я кончил. — Но позвольте доложить! У нас уже есть готовое решение для артиллерийской поддержки: «артиллерийский триплекс»! Три самоходные установки на единой, отработанной базе танка Т-26: СУ-5–1 с 76-миллиметровой полковой пушкой, СУ-5–2 со 122-миллиметровой гаубицей и СУ-5–3 со 152-миллиметровой мортирой! Мы можем дать армии целую линейку САУ уже в следующем году!

— Не дадите, Павел Иванович, — мой ответ прозвучал холодно и отрезвляюще. Он удивленно вскинул брови.

— Не дадите по трем простым причинам, — я начал загибать пальцы. — Первая. Ваша базовая машина, Т-26, для этой роли категорически не подходит. Его шасси перегружено. Двигатель, и так работающий на пределе, еле таскает сам танк. А вы хотите навесить на него еще и тяжелую артиллерийскую систему. Такая машина будет постоянно ломаться и еле ползать по полю боя. Какие еще САУ?

Я загнул второй палец.

— Вторая причина. Вооружение. Использованная вами 76-миллиметровая полковая пушка образца двадцать седьмого года слишком слаба, чтобы бороться с современными полевыми укреплениями. А 152-миллиметровой дивизионной мортиры, которую вы хотите ставить на третью машину, в природе пока не существует, ее еще даже не начали проектировать. Вы собираетесь строить самоходку под несуществующее орудие.

— И третья, главная причина, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Армии не нужен этот «триплекс». Пока наши командармы и комкоры не представляют себе способов применения самоходок. И, если промышленность их даст им — будут применять их неправильно, в одной линии с танками. Поэтому забудьте про «триплекс». Сосредоточьтесь на создании истребителя танков с 45-миллиметровой пушкой на базе того же Т-26 — это единственное, что его шасси еще может выдержать. Ну, может быть еще можно подумать над зенитной самоходкой. А для мощной самоходной гаубицы нужно либо проектировать совершенно новое, специальное шасси, либо дождаться, пока товарищ Фирсов в Харькове создаст базу для нового среднего танка. Вот его шасси мы и будем использовать.

Троянов вынужден был согласиться.

Совещание закончилось далеко за полночь. Я вышел из здания ЦК в морозную, колкую свежесть декабрьской ночи. Москва утопала в густой метели. Крупные хлопья снега бесшумно падали в свете уличных фонарей, укутывая город в белое, зыбкое марево. У подъезда меня уже ждал черный «Паккард». Внутри, на заднем сиденье, сидела Дора. Она дремала, уронив голову на плечо, и в мягком свете салонного плафона казалась совсем юной и беззащитной.

Она вздрогнула, когда я сел рядом, и смущенно поправила прическу.

— Закончили? — спросила она сонно.

— Закончили, — я устало откинулся на спинку сиденья. День был чудовищно тяжелым.

Машина плавно тронулась, пробиваясь сквозь снежную пелену. Мы ехали молча. За окном проплывали призрачные, заснеженные силуэты домов, редкие фигуры закутанных прохожих. В салоне было тепло и уютно, и эта тишина после напряженного совещания и жестких решений казалась почти блаженной.

— Леонид Ильич, — нарушила молчание Дора, — а где вы будете встречать Новый год?

Вопрос был неожиданным. В круговерти дел я совершенно забыл, что до праздника оставалось чуть больше недели.

— Не знаю еще, Дора Моисеевна. Наверное, дома, с женой.

— У моих друзей, — она говорила тихо, глядя на танец снежинок в свете фар, — собирается очень хорошая, веселая компания. Художники, артисты из театра Мейерхольда, молодые поэты. Не будет никаких начальников, никаких наркомов. Только молодежь. Будет очень весело. Музыка, разговоры до утра… Приходите.

Это было не просто приглашение. Это был тонкий, продуманный ход. Она предлагала мне не светский раут, а погружение в другой, живой, артистический мир, далекий от кремлевских интриг. В ее голосе не чувствовалось прежнего, отчаянного напора — лишь дружеское участие и, возможно, слабая, затаенная надежда. После тяжелейшего дня, выжатый как лимон, я вдруг почувствовал, насколько это предложение заманчиво.

— Спасибо, Дора Моисеевна, — ответил я уклончиво. — Очень заманчиво. Ближе к делу решим.

Я оставил дверь приоткрытой. Для нее. И, кажется, для самого себя.