Леонид. Время исканий

Глава 6

Товарищ Сталин любит быстрый результат. Поэтому я, не затягивая дело, собрал мнения специалистов по поводу «дигликолевого» пороха и сообщил через секретариат о готовности к обсуждению. Через два дня нас всех собрали на совещание. Такая оперативность была понятна: вопрос действительно не мог ждать.

Все козыри были у меня на руках: специалисты подтвердили важность технологии «дигликолевого» пороха. Но планы мои были гораздо шире: я хотел использовать этот случай как пример общей неразберихи, царившей в нашем военном строительстве и, пользуясь случаем, «перетянуть одеяло на себя» в решении важнейших военно-технических вопросов.

Сталин был не в духе, и с самого начала совещания установилась какая-то гнетущая атмосфера. За длинным столом, в строгих напряженных позах, застыли знакомые лица: хмурый Ворошилов, энергичный Орджоникидзе, непроницаемый Молотов, члены Политбюро Андреев и Косиор. Чуть поодаль сидел Тухачевский, и на его холеном лице застыло выражение оскорбленного превосходства, словно его заставили присутствовать при обсуждении недостойных его внимания мелочей. Вся эта немая сцена разворачивалась под мерный скрип половиц под сапогами Хозяина, медленно расхаживавшего по ковру от стены к стене.

— Итак, товарищ Брежнев, — глухо произнес он, на мгновение остановившись, — ви доложили, что комиссия закончила работу. Докладывайте выводы, не томите!

Раскрыв папку, я раздал присутствующим копии заключения специалистов.

— Выводы комиссии, товарищ Сталин, однозначны. Преимущества дигликолевого пороха, известного в Германии как «Нипполит», неоспоримы, и носят они стратегический характер. Первое: полный отказ от дефицитного пищевого и импортного сырья, что освобождает нас от необходимости отрывать от населения дефицитные продукты питания. Не нужно зерно для производства спирта, не нужен хлопок для клетчатки, жиры для глицерина. Не потребуется закупать за валюту централит. Второе важное преимущество: низкая температура горения, что в два-три раза увеличивает живучесть стволов орудий, особенно критичную для скорострельных автоматических пушек. Вы знаете сложности с созданием скорострельных малокалиберных зенитных орудий: этот порох резко упростит дело. И третье: стабильность горения, делающая его незаменимым для шашек реактивных снарядов. Целая перспективная отрасль зависит от этого вещества!

Сталин молча слушал, выпуская густые клубы дыма.

— … что касается его недостатков — у «дигликолевых» (нитрогликолевых) порохов баллистика заметно «садится» в сильный холод — примерно ниже −20…−30 °C: труднее воспламеняются, горят медленнее, падают давление и начальная скорость. В жару, наоборот, быстрота горения и пики давлений растут. Решить эту проблему несложно. Либо в зимних условиях надо увеличивать навеску пороха в гильзы, либо — разработать «зимние» таблицы стрельбы с поправкой на низкие температуры. Доклад окончил!

Сталин подошел к столу и выбил трубку о край тяжелой мраморной пепельницы.

— Так каков общий вивод специалистов? Нужен этот порох или нет?

— Выводы специалистов однозначны — дигликолевый порох нужен нашей оборонной промышленности. Особенно — для тяжелой артиллерии, зенитных автоматов и перспективных реактивных систем!

— Для крупного калибра вполне подходит баллиститный порох! — холодно и немного презрительно заметил Тухачевский.

— Баллиститный порох без централита дает сильный разгар стволов. А главное — для его производства нужны жиры органического происхождения. А у нас их для населения не хватает! — возразил я.

Началось жаркое обсуждение. Ворошилов поддерживал своего заместителя, остальные склонялись к моему мнению. Примерно через полчаса Сталин прервал дискуссию.

— Выводы ясны. Порох стране нужен. Товарищи военные не хотят мучиться с тэмпературными таблицами… но им придется их освоить. А сумеем ли мы тэперь раздобыть этот порох? Что конкретно делается в этом направлении, товарищ Брэжнев?

— Работа уже ведется по линии Спецотдела, товарищ Сталин. Используем новые возможности в Германии для получения доступа к технологии. Надеюсь на скорый результат.

— Хорошо. Держите Политбюро в курсе, товарищ Брэжнев! Ваш спецотдел полностью укомплектован? Нэ испытваете недостатка в кадрах?

— Пока нет, товарищ Сталин. С порохом, думаю, справимся. Однако порох, — тут мною была сделана намеренная пауза, — это далеко не все наши проблемы! Начинка снарядов и авиабомб не менее важна. Основное взрывчатое вещество — тротил, получаемый из толуола. И вот здесь, товарищи, у нас назревает катастрофа.

Все взгляды, включая тяжелый взгляд Сталина, мгновенно скрестились на мне.

— Наркомат тяжелой промышленности, вводя в эксплуатацию новые коксовые батареи на Магнитке и в Кузнецке, гонится за выполнением плана по металлу. Для этого применяется режим высокотемпературного коксования, свыше тысячи ста градусов. Да, это дает максимальный выход металлургического кокса, но при такой температуре летучие фракции каменноугольной смолы, содержащие ценнейший бензол и толуол, попросту «сгорают», безвозвратно теряясь. Выход толуола падает в три-четыре раза.

Взгляды присутствующих переместились с меня на Орджоникидзе, до того сидевшего с расслабленным видом.

— Получается абсурдная, вредительская картина! Мы строим новые заводы, чтобы дать армии больше снарядов, и одновременно запускаем технологии, которые лишают нас сырья для производства взрывчатки! Каждый новый пуск такой коксовой батареи — это прямой удар по обороноспособности нашей страны!

Лицо Серго Орджоникидзе, до этого с вежливым вниманием слушавшего меня, побагровело.

— Товарищ Брежнев, вы не понимаете! — горячо заговорил он. — Металл стране нужен как воздух! Каждая тонна чугуна — это танки, рельсы, станки! Мы не можем снижать темпы!

— А снаряды без взрывчатки — это просто чугунные болванки, Григорий Константинович! — немедленно ответил я. — То, что у вас сейчас происходит — это ведомственная разобщенность. Вас интересует план по чугуну, а за толуол вы не в ответе. И вот, пожалуйста — страна получает удар по обороноспособности.

— Серго, это правда? — подойдя к столу, с болью в голосе спросил Сталин.

Григорий Константинович замолчал, уставившись в стол.

Повисла напряженная тишина. Все прекрасно понимали суть происходящего: перед главой Наркомтяжпрома прежде всего ставили задачу по выплавке чугуна и стали, а показатели выхода химического сырья оставались в тени. Разумеется, ради плана по стали Орджоникидзе готов был на все. Тот же самый Сталин его и подхлестывал: давай металл! И «товарищ Серго», как и все мы, ради главного жертвовал тем, что считал второстепенным.

Надо бы ему помочь выйти из этого затруднения. Он мужик-то неплохой

— Товарищи, — примирительно произнес я — проблему можно решить. Проекты коксовых батарей нужно немедленно пересмотреть. Они должны быть универсальными, способными работать и в высокотемпературном, и в среднетемпературном режиме. Да, при температуре в восемьсот-девятьсот градусов выход кокса будет чуть ниже, но выход толуола и бензола возрастет многократно! Мы должны иметь возможность маневра, в зависимости от того, что сегодня важнее стране — кокс или тротил!

Серго хотел что-то возразить, но Сталин, до этого молча слушавший меня, едва заметным движением руки остановил Орджоникидзе. Переведя взгляд с моего лица на наркома, он глухо произнес, обращаясь к своему помощнику:

— Запишите. Поручить Госплану и Наркомтяжпрому пересмотреть проекты коксовых батарей с учетом нужд химической промышленности. Обэспечить возможность работы в различных тэмпературных режимах. И доложить об исполнении!

Не успел уязвленный и раздосадованный Орджоникидзе опуститься в кресло, как фокус внимания сместился на Тухачевского.

— Раз уж зашла речь об оборонной промышленности, товарищи, — торопливо продолжил я, — не могу не упомянуть о нашей артиллерии. Вернее, о почти полном отсутствии планов ее развития! Известно ли Политбюро, что план опытных работ на текущий год, утвержденный товарищем Тухачевским, представляет собой опаснейшую авантюру, подменявшую собой реальную программу перевооружения. В нем, по сути, всего две позиции: сомнительная универсальная пушка и десятки динамореактивных орудий конструктора Курчевского.

Слова мои падали в тишину кабинета, как удары молота по наковальне.

— Товарищ Курчевский носится со своими безоткатными пушками с тысяча девятьсот двадцать третьего года. Прошло десять лет. Целая декада, за которую страна потратила на его эксперименты миллионы. Товарищ Тухачевский во всем поддерживал товарища Курчевского. На недостаток финансирования ему жаловаться не приходится. Однако вменяемого результата его трудов нет как нет! За все это время ни один его образец не был доведен до ума. Сейчас он создает авиационную пушку. Может, пусть он сначала заставит ее стрелять, не разваливаясь в воздухе, прежде чем проектировать для флота чудовищные 305-миллиметровые орудия?

На холеном лице Тухачевского проступили красные пятна. Он выпрямился, и в его голосе зазвенел металл.

— Товарищ Брежнев не является военным специалистом и не понимает революционной сути динамореактивного принципа! Это новое слово в технике, позволяющее дать пехоте легкую и невиданно мощную артиллерию! Я вижу здесь великолепные перспективы!

— Доводы о великолепных перспективах — хорошая вещь для газетных статей, тогда как армии требуются надежные пушки, — последовал ответ. — Ваши ДРП, Михаил Николаевич, обладают низкой точностью, слабой бронепробиваемостью и требуют особых, крайне дорогих боеприпасов. Но главный вопрос в другом: где все остальное? Где дальнобойная корпусная артиллерия для взламывания обороны, где тяжелые гаубицы, где специализированные противотанковые и зенитные системы? В ваших планах их нет! Выходит, в будущей войне вы предлагаете нам встречать вражеские танки и самолеты экспериментальными самопалами?

В этот момент в разговор неожиданно вступил Ворошилов. Он с видимым удовольствием посмотрел на побледневшего Тухачевского и произнес:

— Вот это правильно сказано! Армии нужна простая и надежная пушка. Хорошая трехдюймовка да 107-миллиметровая — вот что решает бой. Верно, товарищ Сталин?

Сталин, до этого молча наблюдавший за схваткой, чуть заметно кивнул и, выпустив облако дыма, произнес с ноткой ностальгии:

— Да, Клим, помню. Под Царицыным пара хорошо поставленных батарей могла остановить цэлую дивизию. Главное — надежность.

Присутствующие многозначительно переглянулись. Этот короткий обмен воспоминаниями был очень плохим звоночком для Тухачевского. Он вдруг оказался в изоляции, за пределами круга «старых товарищей», вспоминающих настоящую войну.

— Кроме того, ваши безоткатные орудия, в силу своего принципа действия, расходуют в три, а то и в четыре раза больше пороха на выстрел, чем классическая артиллерия. Это колоссальный, чудовищный перерасход.

И я снова обратился прямо к Тухачевскому.

— Так может, Михаил Николаевич, вы теперь согласны, что нам жизненно необходим новый, дешевый дигликолевый порох? Или вы предлагаете тратить на ваши сомнительные эксперименты тройную цену народного зерна и импортного централита?

Не давая Тухачевскому опомниться и собрать мысли для ответа, я перенёс огонь на следующую цель.

— Не меньшее беспокойство, товарищи, вызывает и положение с бронетанковыми силами. Сегодня основу нашего танкового парка составляют легкие двухбашенные танки Т-26 и быстроходные БТ-2. Давайте разберем, что мы имеем на самом деле.

Взгляд мой скользнул по застывшим лицам, сидевшим за длинным столом. Да, тяжело вам сейчас придется!

— Танк Т-26 представляет собой, по сути, английский «Виккерс», перелицованный под наши заводы. В погоне за оригинальностью на него установили две башни, но вооружили каждую лишь пулеметом. Что получается в итоге? Целый танк, со всем расходом броневой стали, топлива и моторесурса, несет огневую мощь, едва превосходящую танкетку Т-27. Сама конструкция двух башен, требующая двух наводчиков, усложняет производство и управление в бою, при этом не добавляя никакой реальной боевой ценности. Вместо танка прорыва армия получает бронированную коробку с парой пулеметов «Дегтярев».

— Теперь о БТ-2. «Быстроходный танк». Эта машина создана на основе американской системы инженера Кристи, и ходовые качества у нее действительно впечатляющие. Но какой ценой? Эта скорость оплачена дороговизной, крайней ненадежностью и чудовищной пожароопасностью, ведь за тонкой, противопульной броней скрывается карбюраторный авиационный мотор, готовый вспыхнуть от любого попадания осколка, а экипаж в невыносимой тесноте задыхается от жары и пороховых газов. И стоит этот непонятный аппарат в разы дороже, чем Т-26. А между тем, трудно найти орудие, снаряд которого не может пробить его броню! Да что там — бронебойная пуля, и то его пробивает! Подобная техника не соответствует требованиям грядущей войны. Армии нужны сбалансированные, надежные машины с противоснарядной броней, оснащенные экономичным и безопасным дизельным двигателем. И самое главное — с пушкой, способной поражать и полевые укрепления, и вражеские танки.

Тут уже не выдержал и Ворошилов. Оглянувшись на оскорблено молчавшего Тухачевского, он бросился защищать свое ведомство:

— Товарищ Брежнев, вы что-то разошлись не на шутку! Мы только-только снабдили Красную Армию вполне современными танками, а вы….

— Танков у нас, можно сказать, нет. Танк с противопульной броней — ерунда!

Переведя дух, я продолжал:

— Вместо метаний и опасного увлечения единичными, зачастую тупиковыми проектами, необходимо срочно, решением Политбюро, создать Центральное артиллерийское конструкторское бюро, Центральное танковое конструкторское бюро и выработать единый, долгосрочный план развития авиации. Только так армия будет обеспечена надежным, современным оружием взамен набора сырых экспериментальных образцов.

Когда последние слова упали в мертвую тишину, доклад был окончен. В кабинете стало так тихо, словно из комнаты разом выкачали весь воздух. Никто не шевелился. Все взгляды, как по команде, были устремлены на одну фигуру.

Сталин молча прошелся вдоль стола. Единственным звуком в огромном кабинете стал скрип его сапог по паркету. Он медленно, ни на кого не глядя, расхаживал по ковру от стены к стене, от тени к свету, и в его мерном, тяжелом шаге было нечто гипнотическое и зловещее. Он остановился у стола, неторопливо достал потухшую трубку, набил ее свежим табаком. Чиркнула спичка, и оранжевый огонек на мгновение выхватил из полумрака его непроницаемое, испещренное оспой лицо. Сделав глубокую затяжку, он вновь продолжил свое хождение.

Его молчание длилось невыносимо долго, целую вечность, за которую каждый из присутствующих, должно быть, успел мысленно попрощаться со своей карьерой. Наконец, он остановился. Прямо напротив Тухачевского. Он не произнес ни слова. Он просто смотрел на него — долго, тяжело, в упор, и в этом желтоватом, немигающем взгляде было больше презрения и окончательного приговора, чем в любом самом гневном разносе. Тухачевский попытался выдержать этот взгляд, его лицо было бледным, как полотно, но через несколько секунд он не выдержал и чуть заметно опустил глаза.

Сталин отвернулся.

Он снова остановился, теперь уже у своего кресла, но садиться не стал. Его взгляд нашел меня.

— Значит, таварищ Брэжнев, — его голос прозвучал глухо и устало, — палучается, что наши ваенные тэарэтики играют в бирюльки, пака страна тратит паследние рэсурсы на создание оружия?

Вопрос был риторическим.

— Харашо, — он с силой выбил трубку о край пепельницы, и этот резкий, сухой стук прозвучал как выстрел. — Разбираться будэм. Но ашибки нада исправлять нэмэдленно.

Он снова посмотрел на меня, и его взгляд будто выражал тяжесть принятого окончательного решения.

— Ви, товарищ Брэжнев, должны отныне курировать все военные разработки. И быть в курсе всего военного планирования. Все новые проекты — танки, самолеты, пушки — будут проходить через ваш сэктор. И докладывать будете лично мне.

Он обвел взглядом застывшие за столом фигуры.

— Идите, товарищи. Работайте. А от вас, товарищ Брэжнев, Политбюро ожидает прэдложений по развитию нашей оборонной промышлэнности.

Покидая сталинский кабинет, я испытывал двойственные чувства. С одной стороны — несомненно, это победа. А вот с другой… С другой — я вновь нажил себе врага. Как бы не свернуть в этих аппаратных играх шею!