Леонид. Время исканий

Глава 1

Март 1933-го встретил Москву не столько весенней капелью, сколько ледяным ветром перемен, что дул с запада. В кремлевских кабинетах, где еще недавно с жаром обсуждали успехи первой пятилетки и победу над угрозой голода, теперь воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Причина была одна, и у причины этой было имя и фамилия. Адольф Гитлер.

Совещание в зале заседаний Политбюро выдалось не по-весеннему сумрачным. За длинным столом собрались те, кто вершил судьбу страны: затянутый в серый костюм-тройку Молотов, хмурый Ворошилов; энергичный, живой Каганович, суровый Орджоникидзе. Я сидел не за столом, а на стуле у стены, вместе с другими приглашенными специалистами. Статус заведующего научно-техническим сектором Орграспредотдела, разумеется, не давал мне право голоса на заседании высшего политического органа партии, но сама его тематика недвусмысленно говорила, что именно мне предстоит быть одним из основных докладчиков.

Так оно и вышло.

Сталин, как обычно, проводил заседание «на ногах», медленно шагая взад-вперед с неизменной трубкой в руке.

— Товарищи, — начал он, остановившись и упершись костяшками пальцев в спинку стула. — Ситуация в Германии, как вы знаете, изменилась корэнным образом. К власти пришли фашисты. Наши нэмецкие товарищи, к сожалэнию, нэ смогли остановить эту коричневую заразу.

Товарищ Сталин чуть помолчал, затягиваясь трубкой.

— Немецким товарищам не надо было ловить ворон в 23-м году! — мрачно вставил свою ремарку Молотов. Вячеслав Михайлович был одним из немногих, кто осмеливался таким образом поддакивать Вождю.

— Это значит адно: наше ваенно-тэхническое сатрудничество с Веймарской республикой, которое мы так долго и успешно вели, подходит к канцу. Мы нэ можем и нэ будем вооружать тэх, кто открыто заявляет о планах похода на Восток.

Он сделал паузу, обводя присутствующих тяжелым взглядом.

— Вапрос нэ в том, прекратить его или нет. Это решено. Вапрос в том, какую цэну мы за это заплатим. Насколько сильна наша зависимость от их технологий? Какие наши проекты окажутся под угрозой срыва?

Его желтоватые глаза по кругу обвели окружающих и остановились на мне.

— Таварищ Брэжнев, вы у нас в ВКПб отвечаете за всю конструкторскую мысль. Доложите Палитбюро ваше видение этого дела. Что мы конкретно тэряем с уходом нэмцев?

Я встал, чувствуя, как десятки взглядов впились в меня. В руках лежала папка с заранее подготовленными материалами, но я предпочел говорить по памяти.

— Товарищ Сталин, товарищи члены Политбюро. Говоря в целом, прекращение сотрудничества с Германией не станет фатальным ударом по обороноспособности Советского Союза. Да, оно было полезно и поучительно, в ряде областей мы получили ценный опыт, но, благодаря своевременно принятым мерам, критической зависимости от немецких технологий и специалистов нам удалось избежать. Позвольте доложить по ключевым направлениям.

Я выдержал короткую паузу, строя ответ так, чтобы он был понятен не только инженерам, но и партийным руководителям.

— Первое: танкостроение. Работы так называемой группы Гротте, проект АВО-5, по сути, стали пустой тратой времени и средств. Иностранные специалисты создали сложную, дорогую и ненадежную машину, совершенно непригодную для массового производства в наших условиях. Сотрудничество с Гротте прекращено два года назад. Наши собственные конструкторские бюро — в Харькове и Ленинграде — за это же время добились куда более значимых и, главное, практичных результатов. Что до танковой школы в Казани, то она, несомненно, была полезна. Но на сегодняшний день свою главную задачу она выполнила: мы изучили их подход, подготовили своих инструкторов и теперь способны развивать это направление самостоятельно.

Ворошилов одобрительно качнул головой. Я перешел к следующему вопросу.

— Второе — артиллерия. Здесь ситуация сложнее. Совместное конструкторское бюро КБ-2, созданное по договору с фирмой «Рейнметалл-Борзиг», работало, прямо скажем, малоэффективно. Немецкие конструкторы весьма неохотно делились реальным опытом, зачастую подсовывая нам устаревшие или заведомо тупиковые проекты. Тем не менее сам опыт совместной работы и освоение их методик были для наших инженеров полезны. Из всех систем, разработанных в этом КБ, на вооружение Красной Армии по факту принята лишь одна — 122-миллиметровая гаубица образца 1931 года. Это действительно удачная система. В то же время такие амбициозные проекты, как универсальное зенитно-полевое орудие, а также корпусные и батальонные мортиры, так и не были приняты на вооружение из-за целого ряда недостатков и высокой сложности.

Я видел, как Сталин внимательно слушает, не упуская ни слова, лишь задумчиво пускает носом тонкие струйки дыма.

— Единственное, о чем действительно стоит сожалеть в этой сфере, — это то, что мы не успели довести до серийного производства 20-миллиметровый зенитный автомат 2-К. Это мощное, скорострельное оружие было бы для нас незаменимо для прикрытия войск от штурмовой авиации. Но и здесь ситуация не безнадежна. Наши конструкторы получили необходимый опыт, и я уверен, что, опираясь на него, мы сможем в кратчайшие сроки создать собственный аналог.

— В авиации сотрудничество последних лет ограничивалось освоением лицензионного производства Ю-52. На сегодняшний день эта машина полностью освоена, готова к выпуску большой серией. Содействия немецких специалистов не требуется. И последнее, — заключил я. — Химическое оружие. Объект «Томка» в Шиханах, где проводились совместные испытания, полностью готов к самостоятельной работе. Наши химики и инженеры освоили все методики, и отъезд иностранных специалистов не скажется на ходе дальнейших исследований. Таким образом, товарищ Сталин, мы теряем не так много. Главное, что мы приобрели, — это опыт. Мы увидели их сильные и слабые стороны, мы многому научились. Теперь мы готовы идти своим путем.

Я закончил и сел. В зале повисла плотная тишина. Сталин прошелся по кабинету, дымя трубкой. Он остановился у карты мира, долгим взглядом окинул сначала границы СССР, потом — темное пятно Германии.

— Харашо, — наконец произнес он, повернувшись к залу. — Суть понятна. Значит, мы выучили уроки капиталистов и тэперь можем обойтись без этих учителей, надевших коричневые рубашки.

Он подошел к столу, посмотрел на Молотова и Ворошилова.

— Паручаю Наркоминделу и Наркомвоенмору в месячный срок свернуть все совместные праекты. Сделать это нужно спокойно, без лишнего шума. Сошлитесь на изменившиеся обстоятельства. Пусть уезжают. Наша страна должна и будэт опираться только на свои силы.

И он резко стукнул трубкой о край тяжелой мраморной пепельницы, давая понять, что вопрос решен.

Увы, но это было не так.

— Есть еще одно, товарищ Сталин, — чувствуя, что волнуюсь, произнес я с места. — В целом, прекращение сотрудничества для нашей обороноспособности не фатально — мы сможем двигаться вперед самостоятельно. Но есть одна сфера, где мы не просто не получили от немцев того, что могли, а где мы не сделали того, что были обязаны сделать. И это, я считаю, серьезный стратегический просчет, который еще аукнется нам в будущем.

— Что жэ это за сфера? — Сталин прищурился.

— Пороха, товарищ Сталин. Артиллерийские пороха для орудий большой мощности и, что еще важнее, — для минометов и реактивных снарядов. Я дважды, в тридцать первом и тридцать втором годах, подавал на ваше имя докладные записки о необходимости срочной закупки в Германии технологии производства дигликолевого пороха. Насколько мне известно, этого так и не было сделано.

Имя мое, возможно, и не было известно широким массам, но в узком кругу аппаратчиков все знали: если докладная ложилась на стол Хозяину, она не могла просто так затеряться. Это была неслыханная дерзость — публично заявить, что его указание, основанное на моей аналитической записке, было проигнорировано.

Сталин молчал, медленно раскуривая потухшую трубку. Его лицо было непроницаемо.

— Расскажите прэдысторию вапроса, — наконец негромко произнес он, и в этом спокойствии чувствовалась ледяная угроза.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Мы в Советском Союзе, по наследству от царской России и благодаря тесным связям с Францией, традиционно производим пироксилиновые пороха. Это хороший, надежный порох, но у него есть два фундаментальных недостатка. Во-первых, для его производства требуется ценное сырье — хлопок и этиловый спирт, который мы получаем из пищевых продуктов — зерна и картофеля, отрывая их от населения. Во-вторых, и это главное, пироксилиновые пороха совершенно не подходят для зарядов минометных мин и шашек реактивных снарядов.

Я говорил просто, отбрасывая сложные объяснения химических процессов и излагая суть.

— Для этих целей нужны пороха другого типа — баллиститные, на основе нитроглицерина. Они мощнее и дают более стабильное горение. Нарком боеприпасов постоянно настаивает на необходимости их производства. Однако и здесь мы упираемся в сырьевую проблему. Для производства нитроглицерина нужен глицерин, который, в свою очередь, получают из животных жиров. Снова пищевое сырье. Но даже это не главная беда. Баллиститные пороха вызывают быстрый «разгар» стволов орудий. Чтобы этого избежать, в них вводят специальный стабилизатор. Это вещество называется «централит». И этот централит, товарищи, мы закупали… в Германии. Теперь этот источник для нас закрыт.

В зале снова воцарилась мертвая тишина. Я видел, как напряглись Ворошилов и Орджоникидзе, в чьем ведении находилась пороховая промышленность.

— Немцы, товарищи, — продолжил я — столкнулись с этой проблемой еще в Первую мировую. Тогда блокада заставила их ученых искать замену пищевому сырью. И они ее нашли, разработав гениальный по своей простоте аналог — так называемый дигликолевый порох. Его основу, дигликоль, получают из неорганического сырья отходов — из угля, из доменного газа — то есть из того, чего у нас в стране неограниченное количество! Это полностью синтетический, дешевый и стабильный порох, который решает все наши проблемы. Он позволяет производить его в любых количествах, не оглядываясь на урожай и не отбирая еду у народа. И он идеально подходит для минометов и будущих систем залпового огня. Уверен, что именно дигликолевые пороха станут основой мощи германской артиллерии в грядущей войне. Их технологию можно было купить. Уверен, за хорошие деньги они бы ее продали. Но почему-то мы этого не сделали. А теперь… теперь, боюсь, уже поздно.

Я закончил и сел. В кабинете стало так тихо, что было слышно, как за окном гудит ветер.

Сталин не смотрел на меня. Он медленно перевел взгляд на Ворошилова, потом на Орджоникидзе. В его глазах не было гнева. Было нечто худшее — холодное, беспощадное недоумение. Он не спрашивал «кто виноват?». Сам факт упущенной стратегической возможности был приговором.

Затем он снова обвел взглядом побледневшие лица наркомов.

— Значит, мы будэм ваевать, отбирая хлеб у крестьян и жир у рабочих? А когда враг будэт у стэн Масквы, мы скажем, что у нас кончился цэнтралит из Гэрмании?

Сталин, до этого стоявший у стола, возобновил свое медленное хождение по кабинету. Он не повышал голоса, не менялся в лице. Его гнев был иного рода — он проявлялся в абсолютной тишине, в том, как он нарочито медленно раскуривал трубку, выпуская облака дыма, и в тяжелом, сверлящем взгляде, который он, казалось, ввинчивал в собеседника.

— Что жэ вы предлагаете, таварищ Брэжнев? — его глуховатый, лишенный эмоций голос заставил всех в зале напрячься еще сильнее.

Я снова встал, ощущая, как все взгляды скрестились на мне.

— Прежде всего, товарищ Сталин, я предлагаю разобраться, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал предельно ровно и по-деловому. — Разобраться, почему этого не было сделано. До прихода Гитлера к власти заполучить эту технологию было нетрудно. Фирма-разработчик за хорошую валюту продала бы и лицензию, и всю технологическую цепочку. Мои докладные записки с этими предложениями были направлены в Наркомат по военным и морским делам и в Наркомат иностранных дел. Необходимо установить, на каком этапе и по какой причине это важнейшее для обороноспособности страны решение было заблокировано.

Каждое мое слово падало в тишину, как тяжелая капля. Я не называл имен, но все присутствующие прекрасно понимали, о ком идет речь. Взгляд Хозяина медленно соскользнул с меня на Климента Ворошилова.

Наркомвоенмор, обычно уверенный в себе, заметно обмяк. Его лицо приобрело свекольный оттенок.

— Я… товарищ Сталин… — начал он, и его голос, обычно звеневший металлом, прозвучал сипло. — Вопросами перевооружения, новыми технологиями… Этот вопрос, товарищ Сталин, непосредственно ведал мой заместитель, товарищ Тухачевский. Это его зона ответственности.

Попытка перевести стрелки была очевидной и в нынешней ситуации выглядела жалко. Все знали о непростых отношениях между наркомом и его амбициозным заместителем.

Сталин не удостоил Ворошилова ответом. Он лишь едва заметно кивнул своему помощнику.

— Штейн, — произнес он все тем же ровным тоном. — Пазваните таварищу Тухачевскому. Пусть нэмэдленно прибудет.

Секретарь, стараясь не шуметь, тенью выскользнул из зала. И снова наступила тишина, теперь еще более вязкая и удушающая. Никто не смел пошевелиться. Все сидели, вжав головы в плечи, боясь встретиться взглядом не только со Сталиным, но и друг с другом. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Провал в пороховом вопросе накануне очевидной войны — это не просто халатность. Это было сродни государственной измене, и гнев Хозяина, который он так бережно держал внутри, ощущался почти физически.

И в этой звенящей тишине Сталин, продолжая расхаживать, снова обратился ко мне. Ему нужно было решение, а не просто виновные.

— Харашо. Разбираться будэм. И разбэрэмся, — отчеканил он, и в этих словах прозвучала неотвратимость приговора. — А сейчас что дэлать? Пока мы ждем таварища Тухачевского, далажите, что вы предлагаете, чтобы закрыть эту… дыру. В нашей абароне. Нэмэдленно.

— В данный момент, товарищ Сталин, необходимо действовать по двум направлениям, — начал я, стараясь, чтобы мой ответ был таким же четким и структурированным, как чертеж на кульмане. — Первое — тактическое, для немедленного решения проблемы. Второе — стратегическое.

Я сделал короткую паузу, собираясь с мыслями под его тяжелым, немигающим взглядом.

— Тактическая задача — обеспечить наши заводы сырьем для производства уже освоенных баллиститных порохов. Раз мы больше не можем закупать централит в Германии, следует немедленно поручить Наркомвнешторгу проработать вопрос его закупок в других странах. Насколько мне известно, химическая промышленность хорошо развита, например, в Чехословакии. Возможно, есть и другие варианты. Это позволит нам не останавливать производство и выиграть время.

Сталин молчал, продолжая свое мерное хождение по ковру. Это был знак продолжать.

— Но это, товарищи, лишь временная мера. Затыкание дыр. Стратегическую проблему зависимости от импортных компонентов и нехватки пищевого сырья она не решает. Настоящее решение — это наш собственный дигликолевый порох. Как я уже сказал, с приходом к власти Гитлера купить эту технологию в Германии невозможно. Они не продадут нам то, что составляет основу их военной мощи.

Я вновь обвел взглядом застывшие лица членов Политбюро.

— Но если технологию нельзя купить по-хорошему… ее можно добыть другим способом!

Эти слова прозвучали в тишине кабинета особенно отчетливо. Я говорил о промышленном шпионаже.

— У нас есть организация, — продолжал я, тщательно подбирая слова, — на которую десятилетиями тратились огромные средства во имя грядущей мировой революции. Но пламя этой революции, как мы видим на примере той же Германии, горит все слабее. Я говорю о Коминтерне.

Легкий шорох прошел по залу. Критиковать Коминтерн, «штаб мировой революции», было не принято.

— Так может, пора заставить эту организацию приносить конкретную, осязаемую пользу Советскому государству? У Коминтерна разветвленная сеть идейных сторонников по всей Европе, в том числе и в Германии. Среди немецких коммунистов есть инженеры, химики, рабочие, которые имеют доступ к самым передовым заводам и лабораториям. Пусть Коминтерн, вместо печати листовок и организации провальных стачек, займется делом. Экономической и научно-технической разведкой.

Я видел, как в глазах Сталина возник огонек интереса. Эта идея была ему близка по духу — прагматичная, циничная и ориентированная на результат.

— Наши товарищи в Германии смогут добыть и чертежи, и образцы продукции, и технологические регламенты. Нужно только поставить правильную задачу и обеспечить всем необходимым, — заключил я. — Сейчас для этого очень хорошее время. Уверен, многие ученые после прихода к власти господина Гитлера начнут задумываться об эмиграции. Это прекрасный момент для того, чтобы сделать им интересные в финансовом и карьерном плане предложения….

В этот момент дверь отворилась, и на пороге появился Тухачевский. Высокий, подтянутый, с идеальной выправкой гвардейского офицера, он был чужеродным элементом среди коренастых, приземленных партийных функционеров. В его холодных, умных глазах не было и тени страха или подобострастия; аристократическая тонкость черт, прямой, почти надменный взгляд — все в нем говорило о человеке, привыкшем повелевать и не сомневавшемся в своей правоте.

Сталин прекратил свое хождение по кабинету и остановился.

— Таварищ Тухачевский, — произнес он, выпуская облако дыма. — Нам тут таварищ Брэжнев доложил об одной интэрэсной тэхнологии. Дигликолевый порох. Вы занимались этим вапросом. Пачему мы его не закупили у нэмцев, когда была такая вазможность?

Вопрос был задан ровным тоном, но для всех в зале он прозвучал как прямое обвинение. Тухачевский не дрогнул. Он лишь слегка склонил голову, как профессор, выслушивающий лепет нерадивого студента.

— Да, товарищ Сталин, я помню этот вопрос, — ответил он с безупречной дикцией, и в его голосе не было и намека на оправдание. — По данному предложению были проведены испытания образцов, и я лично вынес отрицательное заключение.

— Причина? — коротко бросил Сталин.

— Этот порох, при всех его достоинствах, имеет один серьезный недостаток для условий нашей страны. Он нестабилен при низких температурах. В сильные морозы его баллистические характеристики резко ухудшаются, энергия выстрела непредсказуемо падает.

Он говорил так уверенно и авторитетно, что на мгновение мне показалось, будто вопрос исчерпан. Технически обоснованный, неоспоримый факт. Но я не мог молчать.

— Но ведь это решаемая проблема, товарищ Тухачевский! — не выдержал я и, поднявшись, вмешался в разговор. Мой голос прозвучал резче, чем я того хотел. — Во-первых, это вопрос введения поправочных коэффициентов в таблицы стрельбы. Артиллеристы всегда вносят поправки на ветер, влажность и износ ствола. Точно так же можно ввести поправку и на температуру! Во-вторых, никто не предлагает полностью отказаться от баллиститных порохов! Их можно использовать в зимний период, создав необходимый запас! А дигликолевые — для всех остальных условий и для теплого времени года.

Тухачевский даже не удостоил меня полноценным ответом. Он лишь пожал обтянутыми сукном плечами и бросил с легким оттенком снисходительности:

— Нет уж, спасибо. Красной Армии не нужны суррогаты.

Меня захлестнула волна негодования. Суррогаты! Я смотрел на этого холеного, уверенного в своей теоретической правоте человека и мысленно кипел. Когда ты, будущий маршал, предлагаешь на случай войны ставить пушки на трактора «Коммунар», называя это «танкетками», — это для тебя не суррогат? Это — «вынужденное решение». А когда речь идет о независимости всей пороховой промышленности от импорта и пищевого сырья, он с барским пренебрежением говорит о суррогатах! Какое яркое лицемерие.

В кабинете повисла пауза, плотная, как пороховой дым после неудачного выстрела. Слово «суррогаты», брошенное Тухачевским с ледяным пренебрежением, казалось, заморозило сам воздух. Я видел, как на лицах некоторых наркомов отразилось замешательство: авторитет Тухачевского в этой сфере был непререкаем. Мало что понимавший в этом деле Ворошилов полностью отдал вопросы принятия на вооружение новой техники на своего заместителя, да что там говорить — сам Сталин ему разве что в рот не смотрел! Так что спорить сейчас с замнаркома о военной технике было все равно, что учить хирурга резать.

Только вот есть одно «но» — не мог я позволить ему похоронить важнейшую идею под могильной плитой своего высокомерия. Да и вообще, я очень много всего не мог ему позволить — слишком уж экстравагантные идеи продвигает он в области перспективного вооружения Красной Армии. Когда-нибудь они доведут его до цугундера, но сейчас… сейчас Михаил Николаевич пока еще в силе.

Поэтому, вновь поднимаясь для выступления, я взял примирительно-деловой тон.

— Товарищ Сталин, товарищи. Думаю, истина, как это часто бывает, находится где-то посередине. Вопрос слишком серьезен, чтобы решать его сгоряча, на основании двух полярных мнений. Проблема порохов — лишь одна из многих в цепи задач, стоящих перед нашей оборонной промышленностью. Я предлагаю не рубить с плеча, а подойти к вопросу системно. Давайте в ближайшее время проведем отдельное, подробное совещание, посвященное проблемам военной химии и внедрению новых технологий.

Я сделал паузу, позволив предложению осесть в умах.

— А конкретно вопрос по дигликолевому пороху предлагаю вынести на рассмотрение специально созданной комиссии. Пусть в нее войдут не только представители Наркомвоенмора, но и инженеры-химики из Наркомтяжпрома, специалисты по сырью из Госплана и инженеры-производственники с заводов. Пусть они всесторонне изучат проблему: и температурную стабильность, и сырьевую базу, и экономическую целесообразность. И только после их заключения мы сможем принять взвешенное, окончательное решение.

Сталин, до этого неподвижно наблюдавший за нашей дуэлью, медленно перевел свой тяжелый взгляд на молодого, полного, но уже успевшего (не без моей помощи, между прочим) нагулять аппаратный вес Георгия Маленкова, сидевшего в конце стола.

— Харашо, — произнес он глухо, и это слово поставило точку в споре. — Идея товарища Брэжнева — правильная. Товарищ Маленков, вам поручается организация этого савещания. В недельный срок соберите мнения от всех заинтересованных ведомств. Камиссию по порохам тоже подготовьте!

Маленков коротко кивнул. Его пухлое лицо осталось непроницаемым, но в глазах мелькнуло торжество. Это было очередное доказательство его растущего влияния.

— На сегодня все, товарищи. Можэте быть свободны, — бросил Сталин, давая понять, что аудиенция окончена.

Присутствующие задвигали стульями, поднимаясь с явным облегчением. Напряжение спало. Люди, выходя из кабинета, старались не встречаться взглядами, особенно с Тухачевским. Он уходил одним из последних, с прямой, как на параде, спиной, не удостоив меня даже беглым взглядом. Но когда он проходил мимо, я почувствовал холод, исходивший от его светлых голубых глаз. Похоже, сегодня я нажил себе еще одного врага.

Когда моя рука уже легла на массивную дубовую ручку двери, тихий, лишенный интонаций голос за спиной заставил меня замереть.

— Таварищ Брэжнев, задержитесь на минуту.