Легенда о летящем змее

XXXV

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора

Начавшийся рассвет застал Катрин судорожно рыскающей по сундукам. Она искала платье. Зеленое платье висельницы. Вот и оно пригодилось. Маркиза усмехнулась, обнаружив его, наконец, в очередном сундуке. Переоделась, аккуратно завязав шнуровки и расправив каждую складку, заплела в косы ленты и теперь спокойно и без сожалений ожидала свою последнюю минуту.

Ее не заставили долго ждать. Вскоре дверь отворилась, и в покои вошел цыган. Он казался растерянным. И даже смуглое лицо его, кажется, побледнело.

— Доброе утро, Ваша Светлость, — сказал он и тут же осекся. Какое же оно доброе?

Когда в это распроклятое утро он, почти уже привычно, поднялся на смотровую площадку башни, Якул лежал на камнях и смотрел в небо. Белый снег кружил в воздухе и ложился на его черную одежду. Увидев его, Шаню испугался — да жив ли он? Но Якул поднялся, посмотрел на него осмысленным взглядом и сказал: «Солнце встало, Шаню».

«Верно, Якул! — отвечал цыган и тут же произнес в надежде, что предводитель уже успел успокоиться: — Там рыцари уж выбрали следующего…»

«Ты, верно, забыл, Шаню, — усмехнулся Якул. — Сегодня черед маркизы».

«Тогда сам и веди ее на помост!»

Якул сжал зубы так, что заходили желваки, и сказал тихо:

«Нет, цыган. Сам веди ее. Ни к чему менять распорядок ради маркизы. Я иду за пленником. А ты ведешь висельника. Все, как всегда».

Все, как всегда — так дорогой повторял себе Шаню. А теперь смотрел на маркизу и думал: черта с два, как всегда! Совсем Якул обезумел!

— Вы платье надели, — озадаченно сказал он. — У нас в исподнем обычно… Так всегда делают.

Маркиза де Конфьян посмотрела на цыгана долгим взглядом.

— Я никогда не делаю так, как обычно, — заявила она и сузила глаза. — Впрочем, ты можешь попробовать его снять…

— Делать мне, что ли, нечего, Ваша Светлость? — отмахнулся Шаню. И тут же достал из-за пазухи флягу: — Никталь передала вам. Велела выпить. Вы не почувствуете ничего. И страха не будет.

— Поблагодари ее, — Катрин отвела его руку и пошла к выходу из комнаты.

Цыган бросился следом за ней и, нагнав уже на лестнице, проворчал:

— Да куда ж вы торопитесь? У меня поджилки трясутся, а вы спешите.

— Стоит ли время терять, цыган? — улыбнулась маркиза, обернувшись.

Шаню только покачал головой. Подумал да и хлебнул из фляги, что дала ему Никталь.

— Уж туда-то вы точно всегда успеете, — мрачно сказал он и хлебнул еще раз.

Катрин пожала плечами и вышла на двор. Зябко поежившись, она глянула туда, где всегда стоял Серж. Он и теперь был там, у стены. Рядом, как и накануне, оказался король Мишель, глядящий себе под ноги.

Маркизе оставалось несколько мгновений, и думала она лишь об одном: она была счастлива. Пусть недолго. И пусть ее счастье было жестоко разрушено. Но оно было. И если теперь она должна за него заплатить, то сделает это с легким сердцем.

— Ну что же ты? Словно это я веду тебя на виселицу. Холодно! — бросила Катрин цыгану.

— Сейчас согреешься, — мрачно ответил Шаню и тоже глянул на хозяина.

Якул стоял, чуть прикрыв глаза, и под ветром развевались его волосы. Да, Катрин была права — холодно. Наверное, невыносимо холодно, но холода этого он не чувствовал. Он и не знал, что это будет так невыносимо, так отчаянно больно. Когда она вышла на солнечный свет и прошла легкой поступью по серебрящемуся снегу, он думал только о том, чтобы вдыхать и выдыхать воздух. Но вскоре сбился, потому что дышать и смотреть на нее одновременно он не мог. «Скоро все будет кончено», — успокаивал он себя. Она умрет, и он освободится. Как просто. Быть может, тогда ему достанет сил броситься вниз головой с Ястребиной горы — заодно проверит, есть ли у якула крылья. Или все сказки.

Потому что крылья у него были только возле нее.

Когда на голову Катрин уже так привычно Шаню набросил мешок, Якул рассмеялся. Этот черный смех вырывался из его груди, звучал среди гор, достигал самого неба. Он был похож на крик ворона в тишине. Холодящий кровь и заставляющий смолкнуть даже ветер. И разбойники, стоявшие во дворе башни, переглядывались между собой.

— Что, мессир? — оборвав свой смех, спросил Якул пленника. — Как думаете, уготован мне ад?

— Я вам не священник, — отозвался Мишель, не поднимая головы.

— В аду не может быть хуже, чем здесь и сейчас. А коли так — все едино. Ваше имя?

— Идите к дьяволу! — Мишель поднял голову и посмотрел прямо в глаза маркизу, избегая смотреть на виселицу.

Якул дернулся и отвел взгляд. Теперь он видел одну только фигуру, которую уже вели к помосту. Сейчас на одно мгновение она скроется за ним, а потом поднимется наверх. Там была пещера. Маленькая пещера, где прятали мальчишку из стражи пленника. И где, наверное, так и лежало тело старого висельника, которого они хотели выдавать за каждого последующего приговоренного. Якул сделал шаг вперед. Что это дрожит? Это земля дрожит? Или это он сам дрожит?

Болезненная, мучительная судорога прокатилась по его членам и заставила стоять на месте. Он смотрел. Смотрел, отсчитывая время. Сейчас ее фигура покажется на помосте. Никакого чуда не произойдет. Птицы не унесут ее с собой в горы. Шаню не подменит тела. Ничего сделать нельзя. Или можно? Или все еще можно.

Он хотел было крикнуть, чтобы немедленно все прекратили. Но вместо этого услышал свой голос, произносивший:

— Отчего вы тянете? Шаню, шевелись!

Цыган подпрыгнул от неожиданности и торопливо подвел маркизу к тому месту, где с дерева свисала петля.

Якул глядел, как ее голову, скрытую мешком, продевали в эту петлю. И чувствовал, как веревка стягивает и его шею тоже. Она стояла там. В нескольких шагах от него, но уже теперь такая далекая. В горле его сделалось сухо. Он хотел кричать о том, чтобы немедленно все прекратили, но ничего не прекращалось. Ни слова не срывалось с его губ, покуда шли последние приготовления. Он ничего не мог сделать. Он не мог заставить тело двигаться. Оно не слушалось его. Он словно бы повиновался чему-то, что было выше и сильнее его. Чувствовал себя куклой, что не способна что-либо изменить.

Он в ужасе, словно бы в страшном сне, видел, как вверх сама — сама! — поднялась его рука и сделала жест рубить подпоры.

И перед глазами замелькало.

«Я думала, что вы талантливый творец, а оказалось, что вы лишь старательный ремесленник».

«Этот ремесленник любит вас, мадам».

Когда это было… что это было? Морозный запах и звуки дульцимера. И сорванный с губ запретный поцелуй…

«А если у меня нет сил уйти от вас? Как мне быть, моя госпожа? Как мне быть, если даже с этими канцонами, я жив только подле вас, когда дышу с вами одним воздухом?»

«Я не знаю. Я не знаю, как вам быть. Я не знаю…»

Ее голос… И кошелек, который она вышивала… Изрезанный ножницами… Такой же, завершенный, после был подарен ему. Он помнил. Тот кошелек всегда висел у него на поясе.

«Вы любите меня, хоть и не произнесли этого слова ни разу».

«Слова… как много значения вы придаете словам».

Она не позвала его в ту ночь, и утро встречал он на ее пороге. Там же он готов был провести всю свою жизнь. Потому что другого места у него быть не могло. Только возле нее. Только возле нее одной.

«Довольно, мадам! Собирайтесь. Мы едем в Конфьян нынче же».

«Я никуда с вами не поеду».

И все-таки он забрал ее домой. Домой! В Конфьян!

И там она стала его женой еще до наступления заката.

Воспоминания наслаивались одно на другое, превращаясь в жизнь, превращаясь в свет, возрождая к жизни его самого. Рождение сыновей… Материнская брошь с розой… поездка на Инцитате, когда он до конца уверовал в истинность ее любви… Он знал, что снова может дышать. Он знал, что переступил черту, отделявшую белое от черного. И вернулся в мир живых — к ней.

В этот момент раздался треск подпор. Разбойники работали топорами.

Серж де Конфьян вздрогнул, приходя в себя. Катрин… Катрин! Катрин!

Он пытался кричать, чтобы прекратили рубить веревки, но из него не вырывалось ни звука.

Он пытался бежать к ней, чтобы снять ее с помоста. Но ноги были будто прикованы к этой проклятой земле.

Катрин!

Если бы мог он вгрызаться в землю — вгрызался бы.

Если бы он мог взмыть в воздух — взмыл бы.

Но вместо этого стоял и смотрел на происходящее спокойно, неподвижно. Только взгляд метался пойманной птицей. Но Катрин не видела этого взгляда. И никогда не увидит. И через какое-то мгновение все оборвется.

Подпоры рухнули.

Его сердце остановилось. Жар ладоней сменился холодом. И он молился о том, чтобы сердце не вздумало возобновлять свой ход. Пусть бы молчало. Отныне и навсегда. Потому что жить без нее он не станет.

Ее тело на мгновение повисло в воздухе. И он сам начал задыхаться. Пусть только хрустнут позвонки. Пусть только не от удушья. Пусть ангелы заберут ее на небо. Пусть ей больше никогда не будет больно. Пусть больно будет только ему.

И вдруг страшный треск зазвучал под небом вместе с криком воронья, взметнувшегося куда-то испуганной стаей. Сук многовекового дерева рухнул вместе с телом повешенной на нем женщины.

— Катрин!!! — раздался над горами его крик.

И, словно освободившись, маркиз де Конфьян бросился вперед, к бревнам разрушенного помоста, где под огромным суком была погребена его собственная жизнь.