Легенда о летящем змее

XXXI

Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора

Нет, цыгану Шаню вся эта темная история совсем не нравилась.

Женщину на Ястребиной горе казнили не впервые. За свою жизнь с разбойниками Шаню и не такого навидался. Но это ведь был Якул! Ну, мог он на девку прикрикнуть, коли та становилась назойливой. Но чаще выпроваживал куда подальше. Но чтобы вешать! Такое впервые. Хотя до него такое случалось. Последнюю повесили еще в октябре, при старом атамане. Долго она провисела на суку старого дерева. И первое, что потребовал Якул, когда возглавил их банду — вынуть тело из петли и похоронить, как положено.

Глядя на ровную спину маркизы, идущей впереди него, он только вздыхал — нет, не будет из этого добра. Якул мальчишку-висельника пожалел. Телом старика заменили. Славная была шутка. Никто ведь, и впрямь, не заметил, что за помост мальчишка еще кое-как ноги передвигал, а из-за помоста Шаню тащил уже бездыханное тело с мешком на голове. Никталь же спрятала спасенного пленника — там обрыв сразу был, валуны да выступы, и маленькая хорошо скрытая пещера, куда бедняга и поместился. Уж лучше на жестких камнях, чем в петле.

А после того, как все разошлись, Шаню помог Никталь увести не стоявшего на ногах мальчишку к ней в хижину.

И теперь, после всего, Якул приказал казнить маркизу де Конфьян!

Нет, Шаню не сразу сообразил, что эта казнь будет самой настоящей. Первые несколько мгновений, покуда они шли по ступенькам в комнату Якула, он думал о том, что не представляет, как за эту тощую женщину можно выдать старого рыцаря, который теперь лежал в пещере за готовящимся новым помостом. Да никак! И вот тут он понял, что Якул приговорил ее к смерти. Настоящей, не мнимой.

Прищелкивая языком, он возился с замком покоев своего хозяина, потом впустил в открытую дверь маркизу, а, захлопнув ту за ней, замер с ключом в руке.

Да что же такое творится?!

Да как же можно?!

Ведь это Якул!

Шаню опустил ключ и оставил дверь незапертой. Если судьба ей жить — уйдет. Не судьба — останется.

И в ужасе от содеянного он бросился вниз, туда, где в большом и великолепном в своем убожестве зале, видимо, когда-то тронном, гуляли разбойники.

Он почти оглох от шума и, пристроившись в каком-то углу, прикрыл глаза.

— Правду говорят, что девку, которую Якул у себя держал, завтра повесят? Ты с ним в приятелях, ты знать должен, — услышал он сквозь разноголосый гул.

Цыган посмотрел на пьяного Мусташа и тяжело вздохнул:

— Тебе какое дело?

— Так говорят она полюбовница нашего птенчика из подземелья! Ты ведь видел! Все знают.

«И как успевают вести разноситься по этой проклятой башне?» — уныло подумал Шаню и отвернулся.

— Стало быть, правда! — обрадовался Мусташ, вливая в себя еще кружку вина. Вино было поганое, но в голову било крепко.

И уже спустя час брел он по лестнице вверх, чтобы воздать по заслугам рыжей ведьме за его унижение, пока та еще не болтается в петле.

Сидя на сундуке и глядя в одну точку, маркиза де Конфьян уже казалась неживой. Она не слышала, как закрылась дверь за цыганом, не слышала резких пьяных вскриков, доносившихся снизу. Пыталась вспомнить своих сыновей, но вместо этого видела лицо мужа. В конюшне, на башне, в темнице. Катрин прикрыла глаза, боясь, что пламя свечи спугнет ее видения, и не заметила тень, медленно подступающую к ней.

— Попалась птичка в силки! — раздался вдруг сиплый голос, и в лицо ударил смрадный запах.

Катрин слабо вздрогнула. Неприятное чувство кольнуло сердце.

— Кто пустил тебя сюда?

— Якул пустил. Якул всякого желающего пускает, когда с девкой наиграется, — проговорил заплетающимся языком разбойник и грубо схватил ее за руки, намереваясь стащить с сундука.

— Он не мог, — прошептала маркиза, подавшись к нему, как тряпичная кукла, не имея ни сил, ни желания бороться. Больше ничего не имело значения, если он позволяет любому подняться в свою комнату.

— Мог, еще и не такое мог! — заявил разбойник, стягивая с ее плеча одежду и слюнявя смрадным ртом шею. Потом потащил ее к постели — к тому самому ложу, на котором всего несколько часов назад… — Ну же, ведьма, ты же порадуешь напоследок Мусташа?

— Оставь меня, все равно ничего у тебя не выйдет, — пыталась она слабо упираться.

— Ну, с ним-то ты поласковее была, девка, придется сделать, чтобы и у меня вышло. А не то…

— Откуда тебе знать, какой я с ним была, — зло рассмеялась Катрин. — Думаешь, за что он меня повесить решил?

На мгновение Мусташ оторвался от ее шеи и поднял мутный взгляд на лицо.

— У? — спросил он многозначительно.

Катрин оттолкнула разбойника от себя и выхватила у него из-за пояса кинжал.

— Оставь меня, говорю! — уперла она лезвие ему в грудь.

— Вот же дурында! — ошалело протянул разбойник и толкнул ее на постель.

Зажмурив глаза, Катрин взмахнула кинжалом, стараясь попасть по гадкой бородатой морде, и после дернула с постели шкуру, заворачиваясь в нее. Мусташ схватил ее за руку и выдернул из тонких пальцев оружие, отбросив его в сторону. И, ни слова более не говоря, навалился на женщину, откидывая в сторону шкуру, не давая ей вырваться, рванул край ворота, ткань с треском разорвалась, обнажая грудь. И в этот момент за его спиной кто-то по-змеиному зловеще зашипел:

— Одной ведьмы не боишься, а две тебя в могилу сведут.

Мусташ вздрогнул и обернулся. Высокая худая тень черным пятном стояла на стене. Тень шевельнулась и двинулась в его сторону.

— Она проклянет. Я прокляну. А завтра сорвешься в пропасть, что за виселицей.

Спихнув с себя испуганного разбойника, Катрин быстро переместилась по кровати дальше от него, натягивая на себя шкуру и не сводя глаз с приближающейся тени.

— Никталь, это ты? — спросил дрожащим шепотом Мусташ.

— Нет, твоя некрещенная мать, родившая тебя от пса! Уйди с глаз, чтобы не было. И никогда больше не заходи в эту комнату.

Мусташ закивал, зачем-то поправил шкуру на Катрин и опрометью бросился к двери.

Тень же приближалась теперь к постели, покуда пламя свечи не осветило уродливые шрамы на лице Никталь.

— Говорила же — берегись, — проворчала ведьма. — Твоя сила тебя же и губит.

— Не важно теперь, — спокойно ответила маркиза и отвернулась от ведьмы.

— Я несла Якулу мазь — сама из трав варила. Шрам его врачевать. А выходит, к тебе. Вся башня шумит — завтра повесят пленницу. Пойдем со мной. Уведу тебя.

— Не пойду никуда, — глухо из-под шкур донеслось до Никталь.

Ведьма села на постель возле маркизы и вздохнула:

— Горе лишило тебя разума. Пока жив человек, все возможно. Это мертвому одна дорога — в землю. Ты сама о том лучше меня знаешь.

— Оставь свои загадки для Якула. Мертвый решил остаться на земле. Я займу его место в могиле. Кому до этого какое дело?

— Он без тебя жить не будет. За собой его унесешь.

— Зелья ему какого дашь. Он и забудет обо всем.

— Я не ведьма. Я только людей могу пугать — с таким лицом не великое дело. Врачую да по руке читаю. Видела я ладонь его. Пойдем, хорошая, бежать тебе надо. После вернешься за ним. А иначе обоих не будет.

— А коли не ведьма — так и не знаешь ничего, — усмехнулась Катрин и села на постели. — Граф Салет просил короля отдать меня, чтобы на костер отправить. И как ни старался Его Величество спасти меня, а оказалась я здесь, чтобы на виселицу угодить. Значит, лишняя я на этом свете. Так лучше уж в петле от его руки, чем в огне по воле Салета.

— Глупая ты! — рассердилась Никталь. — Говорю: бежим! Молодая, жить надо. Не жить — успеешь еще.

Маркиза негромко, легко рассмеялась. Встала с кровати, прошлась по комнате, сделала несколько глотков вина из кувшина, поморщившись от его сладости. После резко обернулась к Никталь.

— Я давно уж не живу. Да только никто понять не хочет. А ты ступай. Не уйду я. Моя жизнь ему принадлежит. И он ею распорядился.

Ведьма покачала головой и, поднявшись на ноги, медленно прошла к двери. На пороге она снова посмотрела на маркизу. В разорванной на груди одежде, со злым взглядом, с обреченностью во всем своем виде… Сердце Никталь болезненно сжалось.

— Ты живая, — прошептала она. — Возле него ты живая. И он возле тебя — живой.

С этими словами Никталь бросилась вниз, туда, где давно уже поусыпали разбойники. Но Шаню среди них не было. Устало вздохнув, она вышла во двор, вдохнула морозный воздух, только успокоившийся после метели, и посмотрела на готовый уже помост — его установили с вечера. На этом помосте сидел Шаню, свесив ноги, и грустно смотрел наверх, на башню.

Никталь подошла к нему и проследила за его взглядом. Она никого не видела за зубцами.

— Якул там? — тихо спросила она.

— Сейчас там. Где ж ему еще быть — рассвет скоро.

— Надо остановить его, цыган.

— Я к нему не пойду. Я еще жизнью не надышался, ведьма. Ты его не видела, когда он ее у пленника в объятиях поймал. А я видел. Он будто не он стал, разума лишился.

— Тогда надо ее заставить уйти из башни. Сейчас. Шаню, ты же великий пройдоха! Придумай что-нибудь.

— Эй! Ведьма! Только дурак станет пилить сук, на котором сидит!

Тут оба раскрыли рты и посмотрели наверх, где над их головами раскинулась крона дерева, на котором столько перебывало висельников.