28 декабря 2015 года, Париж
— Держи! — заявила Вивьен Лиз и сунула в руки Полю небольшую коробочку.
Все утро она носилась по городу в поисках подходящего подарка. Просто накануне вечером ей стукнуло в голову, что у них первая крупная дата — они уже целый месяц вместе! А значит, это дело нужно как-то отметить.
Заехала в ресторан, раздобыла там бутылку вина с медом, как подавали уже целый месяц. И на обратном пути не выдержала. Забежала в магазинчик и купила рамку для фото. Потому что до сих пор у нее не было ни одной фотографии Поля. А они уже целый месяц… ну и далее по тексту… И то, что в ее квартире вообще никогда в жизни не было никаких фотографий, оправданием подобной оплошности не служило.
— Держу, — отозвался Поль, вынимая из коробки резную деревянную рамку, в которой радостно улыбалась какая-то парочка на фоне Эйфелевой башни.
Повертел ее в руках и удивленно посмотрел на Лиз.
— Это твои друзья? А девушка так ничего… симпатичная.
Лиз округлила глаза и, встав на цыпочки, отвесила ему легкий подзатыльник.
— Я понятия не имею, кто это, но симпатичная здесь только я. А сюда мы вставим твою фотку.
— А это не больно? — Поль почесал затылок.
— Посмотри на эти счастливые лица, — Лиз указала на дурацкую картинку в рамке, — похоже, чтобы им было больно?
Он послушно разглядывал картинку некоторое время, а потом выдал:
— И нафига тебе бестолковая картинка, если я всегда под рукой.
— А я ее поставлю в своем кабинете на работе… Буду на тебя любоваться, когда тебя рядом нет.
— Лучше возьми на работу меня. Вместо рамочки. Лиииз! — протянул он. — Мне надоело дома сидеть. Может, я могу тебе чем-то помочь в ресторане, а?
— Дома сидеть? — засмеялась Лиз. — Мы дома сколько сидели? Сначала в Фенелле в сундуке, потом замок твой искали, потом опять в Фенелле… Ты когда соскучиться успел, любовь моя?
— Долго ли соскучиться… Нет, если ты совсем не хочешь… — и Поль тупо уставился на рамочку.
Лиз снова привстала на цыпочки, но на сей раз потерлась носом об его щеку. Разве что не мяукнула.
— Я больше всего на свете хочу, чтобы ты социализировался. Если ты считаешь, что уже можно попробовать, я только за.
— Я не понял, что ты от меня хочешь. Но то, что ты за, — меня охренительно радует, — он крепко обнял ее и глухо заурчал. — Где будем пробовать?
— В ресторане, — выдохнула Лиз ему на ухо. — Начнем с кухни, закончим в погребке.
— Неа, давай здесь. Начнем с ванной, а закончим в гостиной, — Поль пощекотал ее спину, забравшись рукой под блузку.
— Я про работу, а ты о чем? — хихикнула Лиз.
— Я? Я о том… — Поль сделал страшные глаза и стащил с нее несчастную блузку, пока она была занят его ремнем.
И в этот момент раздался звонок в дверь.
— Чеееерт, — прорычала Лиз.
— Надеюсь, это не месье Бабенберг, — буркнул Поль и потащился открывать дверь.
— Не! Он все еще ждет результаты теста, дорогой. К груди он тебя прижмет не раньше.
— Gloria in excelsis Deo, — побурчал Поль, открыл дверь и издал звук, похожий на всхлип. — Лиииз!
Обалдевшим взглядом он разглядывал герцогиню… вернее, теперь уже маркизу. И еще одну молодую даму, Полю неизвестную. Мадам Катрин и незнакомка держали на руках по ребенку, а еще один, крепко вцепившийся в ногу Ее Светлости, почему-то был очень похож на трубадура-младшего, только старше эдак… на год?
— Лиииз! — снова крикнул он вглубь квартиры.
— Ну кто там еще? Я ужин на восемь заказывала, — проворчала Лиз и показалась в коридоре. А потом, после секундного замешательства, проговорила: — Принцесса Легран!
— Королева Мари, — хмуро буркнула «принцесса».
А на руках ее, уткнувшись ей в шею, зарыдал ребенок.
22 декабря 1187 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонский замок
Напевая под нос веселую песенку, исполненную вчера за ужином придворным трубадуром, Мишель де Наве отправил в печь для обжига витражное полотно. Потом останется лишь поместить готовый витраж в раму, которая уже была изготовлена лучшим в королевстве резчиком по дереву. Его Величество улыбнулся, представляя себе пока еще не законченную работу.
На полотне из фигурных пластинок самых ярких цветов Мишель собрал портрет своей дорогой Мари и их сына. Чтобы точнее передать неповторимые краски лица супруги, он долго подбирал сочетания оттенков, чередуя разноцветные пластины в несколько слоев, пока не получил желаемый результат. Корону королевы и ожерелье Змеи Его Величество инкрустировал мелкими кусочками, которые походили на настоящие драгоценный камни, окружив фигуры жены и сына изящной пальметтой.
Неожиданно дверь тихонько скрипнула, и за его спиной раздался негромкий женский голос:
— Вы позволите войти, Ваше Величество?
— Почему ты спрашиваешь? — удивленно рассмеялся Мишель.
— Ты работаешь, — улыбнулась Мари и прошла в мастерскую. — Не хочу тебе мешать.
Сама королева всегда сердилась, когда ей мешали рисовать.
— Ты не можешь мне помешать, — Его Величество легко поцеловал жену в щеку. — Хочешь посмотреть?
— Конечно, хочу! Уже готово?
Ничего не ответив, Мишель достал витраж из печи и аккуратно положил его на свой рабочий стол.
Некоторое время Мари молча смотрела на цветные стекла. Напряженно, разглядывая каждый кусочек стекла в отдельности, а потом все вместе. И снова в отдельности. Протянула было руку, чтобы коснуться витража, но тут же отдернула ее, будто боялась, что волшебство развеется. В эту минуту она вспоминала тот удивительный день в Бретиньи-Сюр-Орж, когда они рука об руку вошли в церковь Saint-Pierre… Там тоже были витражи. И жизнь отчего-то представлялась ей вот такими кусочками цветного стекла, которые однажды соберутся в прекрасную картину. Потому что ей достался самый лучший на свете мастер.
— Я люблю тебя, — вдруг выдохнула Мари и повернула голову, поймав его светло-карий взгляд.
— Я люблю тебя сильнее. Ну как? Нравится?
— Еще бы мне не нравилось! Уж получше дурацких роз в тронном зале!
— Вовсе они не дурацкие, — усмехнулся Мишель и, взяв королеву за руку, повел ее из мастерской. — Завтра я оправлю витраж в раму, и Вашему Величеству останется лишь решить, где мы его разместим.
— И думать нечего. В нашей комнате. Мишель, ты хоть немного понимаешь, насколько талантливый, а? — бубнила свое Мари.
— Знаю, знаю, — отозвался король Трезмонский. — Немногим меньше, чем ты.
— Балбес, — засмеялась королева. — Ты еще и королевством править можешь. Потому однозначно — талантливее!
Его Величество в ответ поцеловал Ее Величество. Спорить с Мари было бессмысленно. И он частенько со спокойной душой оставлял последнее слово за ней.
Октябрь 1187 года по трезмонскому летоисчислению, Конфьян
«Ваша Светлость,
Со всем прискорбием спешу поведать вам о гибели Его Светлости маркиза де Конфьяна. Дорогой нас настигли разбойники. Мы и до Фореблё не доехали, когда они напали на нас в лесу. Нам пришлось принять бой, однако мерзавцев было больше. На господина маркиза набросились двое головорезов, и покуда он расправлялся с ними, с дерева в него выстрелили из лука и пронзили самую грудь. Тотчас он упал замертво, и кровь обагрила землю под ним. Мне же удалось бежать. Хоть и с большими усилиями.
Потому осмотреть новые земли так и не довелось. И когда доведется — одному Господу нашему то ведомо, поскольку я ранен и вынужден оставаться пока в деревушке у леса. Искренно надеюсь, что благородство Вашей Светлости не допустит, чтобы это досадное недоразумение сказалось на моем жаловании, поскольку служу Вам верой и правдой. И тысячу раз умер бы за Его Светлость, если бы на то была Божья воля.
Примите искренние уверения в моей преданности.
Жак Кошон».
Маркиза де Конфьян медленно свернула бумагу снова в свиток, аккуратно перевязав его лентой. Убрала письмо в серебряную шкатулку с яркими лаковыми миниатюрами.
Эту шкатулку Серж купил у какого-то заезжего торговца из Азии, неизвестно каким путем забредшего в Трезмон. В ней она хранила самые дорогие ее сердцу вещи: единственную канцону, оставшуюся от трубадура Скриба, не сгоревшую в очаге, черную прядь волос Сержа-младшего и рыжую Клода, брошь с изображением розы, которую супруг подарил ей в знак своей любви.
И села в любимое кресло мужа.
Она проводила теперь в этом кресле дни за днями. Не говорила ни слова. И смотрела прямо перед собой. Подчас совсем нежданно по ее щекам начинали катиться слезы и так же нежданно переставали. Она почти не ела и почти не спала. Когда служанки осмеливались переодеть ее, она безропотно позволяла им это делать, кажется, даже не замечая, что происходит.
Лишь только когда юный маркиз прижимался к ее коленям, она рассеянно проводила рукой по его голове, и губы ее чуть вздрагивали.