Курсант Сенька. Том 2

Глава 9

Дым от сигарет висел в воздухе густым облаком, как кисель из школьной столовой. Я втянул его в себя — глубже, чем хотелось бы и почувствовал, как горечь раздирает горло, будто наждак. Под сапогами — свежий холмик, земля еще рыхлая, сырая, с запахом дождя и чего-то безвозвратного.

— Лерка — тварь, — Макс сплюнул в траву. Его скулы ходили ходуном. — Борька ведь почти доучился и диплом бы получил. Он парень башковитый был! На работу бы его с руками и ногами оторвали. Но из-за этой стервы он теперь в могиле лежит!

Миша молча кивал, ловко стряхивая пепел на землю. Обычно в его глазах плясали чертики, а сегодня — пустота, как в колодце без воды.

— Все беды от баб, — Макс зашаркал подошвами по сырой земле. — И еще осмелилась прийти на похороны! Видели, как рыдала? Актриса чертова!

И во мне вдруг что-то хрустнуло в тот момент. Может, злость за эти дни накопилась, а может, просто устал ждать, когда кто-нибудь скажет что-то умное.

— Заткнись! — выдохнул я и шагнул к Максу. — Лерка тут ни при чем. Не смей так о ней говорить!

Макс отступил, будто я ударил его кулаком. В глазах его появилось удивление, а потом обида.

— Сенька, ты чего…

— Борька за ней бегал сам, как щенок, — перебил я. — Она ему сто раз говорила — «Не нужен ты мне». Сто раз! Что теперь, она должна была полюбить его только за то, что он хвостом вилял? Девчонка, что — вещь?

И тишина стала плотной, как в бомбоубежище после тревоги. Где-то вдали каркнула ворона — единственный живой звук среди этого мёртвого царства.

— Может, ещё скажешь, что это я Борю сгубил? — я смотрел то на Макса, то на Мишу. — Ну?

Они стояли с опущенными головами, будто двойку схлопотали у доски. Макс тер в пальцах окурок до крошек, а Миша носком ботинка вычерчивал на земле какие-то тайные знаки.

— Боря сам виноват. Только он и никто больше, — бросил я сигарету и раздавил её. Слова вышли жесткими, но что теперь? Правда всегда больнее лжи.

— Идемте к тёте Клаве, — сказал я уже на ходу. — Ей сейчас, помимо денег, еще и помощь по дому нужна.

Дом Борькиных родителей торчал на самом краю деревни — кривой, облупленный, ставни держались на честном слове. Во дворе валялись ржавые ведра да сломанная телега, дрова не колоты. Тётя Клава встретила нас у порога — глаза красные, но слёзы уже высохли.

— Проходите, мальчики… — голос дрожал, но она держалась из последних сил. — Я чайник поставлю…

— Не надо, тётя Клава, — остановил я её мягко. — Мы ненадолго. Помочь хотели.

Макс молча вытащил из кармана смятые купюры, Миша добавил к ним свои и я тоже выложил всё до копейки. А затем мы попытались их всунуть в руки матери Борьки.

— Да ну вас… — тётя Клава всплеснула руками. — Сами ведь студенты… Родители и так едва сводят концы с концами…

— Возьмите, — я мягко, но упрямо вложил ей деньги в ладонь. — Не спорьте. Борька был нам, как брат.

Тётя Клава не закричала, не зарыдала, а только тихо всхлипнула, как умеют женщины, у которых слёзы закончились ещё вчера.

— А где дядя Семён? — Миша оглядел двор, будто искал в тени ответ.

— Где ему быть… — Клава вытерла глаза краем выцветшего фартука. — В сарае лежит. Третий день не просыхает. Говорит, сына нет и ему незачем трезвым быть.

Мы переглянулись… У каждого своя беда — кто топит горе в стакане, а кто носит его под сердцем.

— Дрова надо наколоть, — сказал я. — И крышу подлатать. Видел, что протекает.

— Да ну что вы… Вы ж теперь чуть ли не городскими стали, — попробовала возразить тетя Клава.

— Мы не такие уж городские, — усмехнулся Макс, первый раз за весь день. — Руки помнят топор.

Так что работали мы до самого заката. Кололи дрова, чинили забор, латали крышу сарая. Руки гудели, спины ныли, но работа гнала прочь мрачные мысли. Тетя Клава то и дело выбегала во двор — то чай принесёт в гранёных стаканах, то хлеб с сахаром, то просто постоит рядом, послушает, как топор звенит.

— Спасибо вам, мальчики… — голос её дрожал от усталости и благодарности. — Не знаю, как бы я без вас…

— Да ладно, тётя Клава, — ответил я, вытирая пот со лба. — Мы пока на каникулах здесь, обязательно будем заходить.

И когда только стемнело, мы собрались уходить. Тетя Клава проводила нас до калитки, всё пыталась сунуть с собой то пирожков, то бутылку молока.

— Идите уже… — махнули мы рукой. — Завтра опять придём.

Шли мы по тёмной улице молча — усталые и с тяжёлыми мыслями. Фонари не горели и только окна светились жёлтым светом. Где-то лаяла собака, да издалека доносилась радиола.

— Хоть что-то сделали, — сказал Миша на развилке, где расходились дороги.

— Да… — кивнул Макс. — А потом? Уедем в город, а она останется одна с этим алкашом…

— Не знаю… — честно признался я. — Посмотрим.

И мы, попрощавшись, разошлись по домам. Я брёл через заросший палисадник и думал о чертовых поворотах судьбы — Борьки нет, тетя Клава осталась одна, а дядя Семён ушел в запой… А я вот, живу не своей жизнью, в чужом времени, и никто об этом не знает. Может, Борька тоже как я, переселился в тело другого человека? Может, он теперь совсем в другом времени… Далеко-далеко в будущем? Кто знает… Может, все мы здесь живем в чужих телах, но все боимся об этом говорить вслух…

Я остановился у калитки дома и поднял голову к небу. Звёзды светили равнодушно — те же самые, что спустя многие годы будут все также глядеть на этот мир. И где-то там возможно Борька ищет свой путь… Или просто растворился во тьме. Но сейчас здесь у меня было лето — липкий запах свежескошенной травы смешивался с горечью потерь и надеждой на завтрашний день. Я вздохнул полной грудью и вошёл в дом — туда, где ещё ждали и во что-то верили.

Октябрь

1986 год

Осенний дождь бил по окнам Западного крыла Белого дома с упрямством репортёра, который не унимается, пока не получит ответов на вопросы, от которых хочется отвернуться. Полковник Оливер Норт стоял у мутного стекла своего подземного кабинета, наблюдая, как капли сбегают вниз — будто слёзы мальчишки, застигнутого на месте преступления. Ирония жизни — морской пехотинец, привыкший к прямым атакам, теперь воевал в тени, где союзники и враги менялись местами быстрее, чем шулер тасует карты.

— Олли, — голос адмирала Джона Пойндекстера прорезал тишину. — Нам надо поговорить.

Норт развернулся и в его взгляде было столько холода, что Пойндекстер невольно поёжился. Этот человек прошёл Вьетнам, но нынешняя их работа требовала другой породы мужества — умения жить с собственной совестью.

— Адмирал, — Норт усмехнулся, и в этой усмешке горечи было больше, чем в стопке армейской настойки. — Речь о наших персидских знакомых?

Пойндекстер прикрыл дверь и опёрся на неё спиной.

— Макфарлейн звонил из Тегерана. Говорит, иранцы довольны качеством товара. Но хотят… расширить ассортимент.

— Разумеется, хотят, — Норт отошёл от окна и плюхнулся в кресло. — А что там с никарагуанцами? Деньги дошли?

— Дошли, — Пойндекстер кивнул, но в этом кивке не было ни радости, ни облегчения. — Сикорд подтвердил. Контрас получили очередную партию… гуманитарной помощи.

Они оба знали цену этим словам… «Гуманитарная помощь» — автоматы Калашникова и гранатомёты. Такая вот реальность их подпольной войны с сандинистами.

— Знаете, адмирал, — Норт потёр переносицу, где уже залегли морщины тревоги, — иногда мне кажется, что мы играем в шахматы с дьяволом. И он всегда на ход впереди.

— Философствуете, полковник? — Пойндекстер усмехнулся. — Мы не можем себе позволить роскоши сомнений.

— Может, именно поэтому мы здесь?

Пойндекстер шагнул к карте мира на стене. Его палец медленно прошёл путь: Вашингтон — Тегеран — Манагуа. Треугольник их тайных маршрутов.

— Послушайте, Олли, я понимаю ваши сомнения. Чёрт побери, у меня их не меньше. Но взгляните шире — мы сдерживаем советскую экспансию в Центральной Америке. Мы возвращаем наших людей из Бейрута. Мы…

— Мы нарушаем законы Конгресса, — перебил Норт. В его голосе не было упрёка, а только факт. — Мы торгуем оружием с режимом, который вчера называли исчадием ада. Мы финансируем армию-призрак.

— И что вы предлагаете? — Пойндекстер резко повернулся, а в его глазах вспыхнул гнев. — Позволить коммунистам захватить Центральную Америку? Оставить наших людей гнить в подвалах Бейрута?

— Я не предлагаю ничего, адмирал, — бросил Норт, глядя прямо в глаза Пойндекстеру. — Просто констатирую, что мы ходим по лезвию бритвы. И рано или поздно…

Но резкий звонок разорвал напряжённую тишину, как выстрел на рассвете и Норт схватил трубку.

— Норт.

Голос на том конце был срывающимся — тревога сквозила в каждом слове.

— Принял, — коротко ответил он. — Сообщу адмиралу.

Он медленно повесил трубку, словно приговаривал себя к чему-то необратимому.

— Это Сикорд. Один из наших «гуманитарных» самолетов сбит над Никарагуа. Пилот жив, но у сандинистов.

Пойндекстер побледнел так, что даже седина на висках потускнела.

— Кто?

— Юджин Хасенфус — американец. И у него были документы.

Тишина повисла между ними, плотная и вязкая, как августовский воздух в Лэнгли. Всё, что они строили месяцами — их невидимая империя дала первую трещину.

— Какие документы? — голос адмирала дрогнул.

— Пока неясно. Сикорд опасается, что там могут быть прямые нити к нам.

Пойндекстер медленно опустился в кресло напротив Норта. В этот момент он выглядел не как главный архитектор подпольной войны, а как человек, которого придавило собственной тенью.

— Олли… Пора зачистить следы.

— Зачистить? — переспросил Норт, и бровь его взлетела вверх. — Вы хотите уничтожить все документы?

— Всё, что хоть как-то связывает операцию с Белым домом. Не важно как. Не важно кем!

Норт подошёл к окну. Дождь за окном усилился и теперь лупил по стеклу, будто автоматная очередь по броне «Хамви».

— Мой отец всегда говорил — если не готов отвечать за свои поступки, то не делай их.

— Твой отец не управлял сверхдержавой на краю ядерной войны, — огрызнулся Пойндекстер.

— Нет, — Норт обернулся. В его взгляде было больше усталости, чем за все годы службы. — Он просто был честным человеком.

— Честность — это роскошь для тех, кто не держит в руках судьбы мира.

— Может быть, именно поэтому мы и оказались здесь? — Норт усмехнулся безрадостно.

Пойндекстер поднялся, застёгивая пиджак с движением приговорённого.

— Начинай зачистку, полковник. И помни — мы не говорили об Иране. Мы не слышали о контрас. Мы…

— Мы никогда не существовали, — закончил за него Норт.

Дверь хлопнула… Адмирал исчез в коридоре, оставив после себя запах дешёвого одеколона и страха. Норт остался один с дождём и своими мыслями. Он открыл сейф и достал папку с грифом «Совершенно секретно», сотни страниц — схемы переводов через швейцарские банки, письма крановщикам из Тегерана, отчёты о поставках оружия контрас. Вся их паутина лжи и иллюзий.

Он взял первый лист — аккуратно разорвал пополам. Потом ещё один. И ещё… Бумага рвалась с сухим треском — будто ломались чужие жизни. Но с каждым клочком бумаги он понимал — стереть можно следы, но не прошлое. Не выборы, не свою вину… Норт посмотрел на старую фотографию — молодой морпех в парадной форме, глаза светятся верой в порядок и справедливость.

— Прости меня, парень, — шепнул он своему прошлому и снова принялся рвать страницы — одну за другой, пока не останется ничего, кроме памяти и дождя.

А где-то в глубине Белого дома президент Рейган готовился к очередному выступлению, не подозревая, что его наследие висит на волоске. В подвале же полковник Норт хоронил секреты, которые вскоре всплывут наружу и потрясут основы американской политики… Но история любит иронию. И самая жестокая ирония заключается в том, что порой попытки что-то спасти, наоборот, приводят к прямо противоположному сценарию…

Временем ранее

Альпийский воздух резал легкие, будто осколки льда — остро, беспощадно, до самого дна души. Капитан Ханс Крюгер, старый волк баварской полиции, стоял на краю обрыва и смотрел вниз, туда, где дымился изуродованный грузовик. За сорок два года службы он привык не верить глазам, но то, что лежало перед ним, не укладывалось ни в одну из его старых схем.

— Капитан! — Лейтенант Штайнер карабкался по склону, хватая ртом воздух. Парень был молод, щеки его горели, а в глазах плясал страх — не тот, будничный, а первобытный.

— Нашли водителя, — выдохнул Штайнер.

Крюгер повернулся. Взгляд лейтенанта был полон ужаса — такого, что никакая смерть не объяснит.

— Он жив? — спросил Крюгер глухо.

— Да, сэр. Но… — Штайнер сглотнул. — Лучше вам увидеть самому.

Они спустились к спасателям. Водитель сидел на складном стуле, кутаясь в серое армейское одеяло. Крюгер опустился на корточки рядом.

— Имя?

— Отто… Отто Браун, — голос дрожал. — Я их вез из Мюнхена… Господи, что же это было…

— По порядку, — коротко бросил Крюгер, доставая блокнот.

Браун зажмурился, словно хотел стереть память.

— Погрузили ящик. Тяжелый, старый. Говорили между собой по-английски. Думали, я ничего не пойму… — он усмехнулся безрадостно. — Три года в американском лагере научили меня кое-чему.

— О чём речь?

— О деньгах. Больших деньгах. Их клиент ждал в Нойшванштайне… — Браун вздрогнул всем телом. — А потом они открыли этот проклятый ящик.

По спине Крюгера прошли ледяные мурашки. Замок безумного Людвига — место, где даже воздух пропитан тайнами.

— Что было дальше?

— Свет. Такой яркий, будто солнце разорвалось в кабине. Я чуть не свернул в кювет… А потом… — Браун схватился за голову. — Они закричали. Из глаз пошла кровь — только не кровь, а чёрная жижа. Как смола! Я выскочил из машины и побежал. Слышал, как грузовик покатился вниз… Потом взрыв.

— Ты видел, что было в ящике? — Крюгер говорил тихо, но его голос резал воздух.

— Мумия… И что-то блестящее. Корона или диадема… — Браун уставился на капитана глазами безумца. — Знаете, что страшнее всего? Я оглянулся. Грузовик уже горел, а из огня поднималось… что-то. Тёмная фигура.

Штайнер перевёл взгляд на Крюгера — верить этому бреду или списать на шок? Крюгер же наклонился ближе.

— Отто, ты пил? Наркотики?

— Я трезв как стекло! — Браун вскочил так резко, что одеяло слетело с плеч. — Думаете, я всё это придумал? Тогда где ящик? Где тела тех двоих⁈

В 1986-м даже воздух умел быть свидетелем чужих секретов. Внизу, среди обугленных обломков, спасатели нашли лишь два тела — высохшие, словно мумии, и клочья оплавленного металла. От груза не осталось даже тени.

— Капитан, — шагнул навстречу старший спасатель Мюнх. Его седая борода пахла гарью, а в глазах стояла усталость, которую не смоет ни один дождь. — Нам нужно поговорить.

Они отошли и Мюнх закурил, прикрыв ладонью огонёк от ветра.

— Ханс, я тридцать лет вытаскиваю людей из этих гор. Повидал всякое, но такого… — он шумно втянул дым, будто пытаясь затушить им воспоминания. — Металл расплавился так, будто здесь взорвалось солнце. А тела… Они не просто сгорели. Их будто выжгло изнутри, до самой костной пыли.

— К чему ты клонишь? — Крюгер смотрел прямо в глаза.

— Может, везли что-то химическое? Радиоактивное? — Мюнх тряхнул головой. — Только счётчик Гейгера молчит.

Крюгер нахмурился — в эти годы воздух был наэлектризован тайнами… Холодная война, секретные грузы, люди без прошлого.

— Свяжись с Мюнхеном, — бросил он через плечо Штайнеру. — Пусть пробьют груз и этих двоих — Вебера и Мюллера.

И пока лейтенант возился с рацией, Крюгер вернулся к водителю. Браун сидел на капоте скорой, сжимая в ладонях кружку кофе и глядя сквозь пар в пустоту.

— Отто. Они упоминали, откуда этот ящик?

Браун вздрогнул и поднял мутный взгляд.

— Ливан… Кажется, Ливан. И профессор какой-то… Стерлинг. Американец, — он поёжился. — Они смеялись над проклятиями. Говорили — «Суеверия для дураков! Мы торгуем историей». Только история иногда торгует нами…

— История дорого берёт за свои уроки, — буркнул Крюгер.

— Капитан! — Штайнер махал рацией, будто флагом на старте Формулы-1. — Мюнхен на связи!

И Крюгер перехватил трубку.

— Слушаю.

— Ханс, тут жарко, — голос коллеги был резким, как выстрел. — Вебер и Мюллер по бумагам антиквары, но мы уверены, что они с чёрного рынка. И они связаны с нацистами. Но у тебя есть зацепка еще?

— Имя Стерлинг о чем-то говорит?

— Да! — отозвался голос. — Значит они обокрали самого Стерлинга — он тот еще любитель древностей. Только вот, откуда они у него…

— Неважно, теперь у нас два трупа и пропавший груз, — закончил Крюгер. — Продолжайте копать.

Он выключил рацию и задержал дыхание. Десять миллиардов долларов в эти времена — это не просто деньги. Это билет в рай и обратно. Ну или в ад… Браун же вдруг оказался рядом, а его лицо будто стало ещё серее.

— Капитан, отпустите меня отсюда. Я хочу забыть эту ночь.

— Страшно?

— А вы бы не боялись? — Браун горько усмехнулся. — Некоторые вещи лучше оставить под землёй. Мёртвые должны спать спокойно.

Крюгер задержался с ответом на секунду дольше обычного.

— Иногда философия спасает жизнь, Отто. Но сегодня я бы предпочёл правду.

Ветер с гор принёс запах бензина и пепла. Этот год только начинал открывать свои секреты.

— Думаю о судьбе, — Браун криво усмехнулся, глядя в сторону. — Я видел, как люди умирают за ржавое железо и клочки земли. Тогда мне казалось, что с годами поумнею. А вышло наоборот. Жадность не стареет, капитан. Она только крепнет.

— Что собираетесь делать дальше?

— Уеду к сестре в Австрию. Буду копаться в огороде, выращивать картошку, — Браун скользнул взглядом по дымящимся останкам грузовика. — А про эту историю постараюсь забыть. Если получится…

А когда Брауна увезли, Крюгер остался с командой спасателей. Солнце опускалось за горы, заливая заснеженные пики алым светом — будто кровь на снегу.

— Ну что скажешь? — Мюнх подошёл, чиркнув спичкой и прикуривая сигарету.

— Думаю, мы встряли куда глубже, чем кажется, — Крюгер смотрел на багровые вершины. — И кто-то очень богатый и очень опасный ждёт свой груз.

— В Нойшванштайне?

— Может быть. — Крюгер помолчал, сжимая руки в карманах шинели. — Знаешь, что меня тревожит больше всего? Не то, что артефакты украли. А то, что они исчезли после взрыва.

— Может, сгорели?

— Золото не горит, Курт. Камень тем более. — Крюгер повернулся к нему лицом. — Кто-то забрал их с места катастрофы. Вопрос — кто? И зачем?

Штайнер подошёл к ним, держа в руках металлический обломок.

— Капитан, взгляните на это.

Крюгер взял находку. На металле были выгравированы странные символы — ни немецкие, ни латинские. Что-то древнее, чужое.

— Это с грузовика?

— Нет, сэр. Нашёл в стороне от обломков. Будто кто-то выронил на бегу. — Штайнер замялся. — И ещё кое-что — следы ведут от эпицентра вверх по склону.

— Следы? Человеческие?

— Не совсем… Слишком глубокие для обычного человека. И шаг широкий… — молодой полицейский сглотнул, глаза бегали по земле. — Словно кто-то очень высокий нёс тяжёлый груз.

У Крюгера по спине пробежал холодок. Сорок лет службы научили его доверять не только глазам, но и внутреннему зверю.

— Куда ведут следы?

— Уже проверил, — Штайнер указал вверх по склону. — К старой горной дороге. Там они обрываются. Как будто… как будто тот кто-то просто исчез.

— Или просто сел в машину и укатил, — Мюнх пожал плечами, будто речь шла о походе за хлебом.

— Тогда где следы шин? — резко парировал молодой полицейский. Голос его дрожал — то ли от холода, то ли от напряжения.

Вопрос повис в воздухе, как сигаретный дым. Крюгер снова глянул на обломок с чуждыми символами. В багровом закатном свете они будто дышали, пульсировали под кожей металла.

— Капитан… — Мюнх щёлкнул окурком, растоптал его о камень. — Может, пора дергать федералов?

— Нет, — Крюгер спрятал находку в карман и посмотрел на коллегу исподлобья. — Сначала сами разберёмся. А уж потом решим, кому это отдавать.

Он говорил спокойно, но внутри всё сжималось. Дело не для обычной полиции — слишком много теней, слишком много дыр в реальности. Слишком много запаха чужого золота. И когда остальные ушли вниз грузить мешки, да оформлять протоколы, Крюгер остался на краю обрыва. Ветер бил в лицо ледяными ладонями. Альпы молчали — каменные стены, вечные стражи чужих секретов.

Где-то там, в лабиринтах снега и скал, бродила тень с золотой короной на голове. И кто-то очень богатый уже потирал руки в ожидании своей покупки. Капитан же вытащил из кармана обломок. Символы светились в сумерках тусклым, почти неземным светом. «Есть двери, которые лучше не открывать», — мелькнула мысль. — «И сделки, за которые расплачиваются не деньгами».

Но было поздно… Дверь уже распахнулась настежь. Сделка заключена! Теперь оставалось только ждать — какую цену придётся заплатить за жадность, которая старше всех законов.