Ковыряла

Глава 13 Счастливое детство

— Ты меня пнул! — возмущённо бубнит Козя. — Реально пнул!

— Ты разрешила.

— Что? В каком смысле?

— Сказала «делай что хочешь».

— Я не это имела в виду!

— Прости, но никаких других желаний твоя торчащая вверх тощая задница не вызвала.

— Креоновы тестикулы, ну почему обязательно пинаться? Это было очень больно!

— Врёшь.

— Ну, обидно. Душевная боль тоже боль!

— Козя, ты была там, а теперь тут. Метод сработал. Кончай ныть, у нас куча дел.

— Мог бы и как-то иначе меня мотивировать! Чего сразу лупить-то?

— Например? Поцеловать?

— Почему нет?

— Прости, но поцелуй в задницу надо заслужить, а остальные части тела были недоступны.

— Ну почему ты такой… такой…

— Какой?

— Вредный. Противный. Злой.

— Потому что мы живём на низах, Козя. Сливаюсь с местностью.

— Типа на самом деле ты не такой?

— Типа на самом деле я ещё хуже. Пришла в себя? Готова работать?

— Да, боз!

— Тьфу на тебя. Лезь! — я снял решётку вентлюка и сделал приглашающий жест. — Давай подсажу, вот, готово.

— Тут узко! — сказала Козя укоризненно. — У́же, чем там было!

— Тебе кажется. Вентканалы стандартные. И не ори, будет слышно внизу. Через приметно три метра поворот трубы вниз. Он небольшой, полметра где-то, так что не пугайся, не рухнешь. Сползай животом вниз, вытягивай руки вперёд и соскальзывай, практически сразу упрёшься в нижний канал. Там развилка, тебе налево. Если не сообразишь, где лево, то ползи на свет, лиловая неонка в коридоре даёт слабенький блик. Ползти метров пять, упрёшься в решётку. Если ничего не изменилось, она не прикручена, просто насажена на винты. Приподнимаешь — и ты внутри. Не нашуми только и решётку сразу верни назад. Ты будешь в тамбуре, дверь вовнутрь белая, она тебе не нужна. Открывай серую, поднимись по лестнице, буквально несколько ступенек, и окажешься с той стороны двери на крышу. Она просто на засове, снаружи никак. Я тебя жду за ней. Поняла? Ползи.

Худые ноги задёргались, и подошвы кед скрылись в пыльной темноте канала.

Пролезет. Я, когда тут лазил, даже чуть крупнее был. В плечах так точно шире.

Минут через пять брякнул засов, высунулась пыльная Козя.

— Тиган?

— Нормально прошло?

— Ну, вниз башкой нырять в канал было страшновато, и потом никак не могла понять, где теперь то лево, которое было вначале. Но поползла на свет и не ошиблась. Я хорошая помощница?

— Самая лучшая.

— Вот!

— Из имеющихся, по крайней мере.

— Вот обязательно было это сказать?

— Да. Не зазнавайся. Теперь у тебя два варианта. Первый — ты возвращаешься тем же путём, что мы пришли. Спускаешься через брошенку, выходишь туда, где меня ждёт клановый, и ждёшь с ним, ну, или валишь сразу домой. Больше вентканалов на пути нет, я дальше сам справлюсь.

— А второй?

— Ты идёшь со мной, и мы выходим вместе.

— Я с тобой!

— Козя, ты не догоняешь. Сейчас ты ещё не при делах. Никакого крайма. А со мной, если не повезёт, замажешься так, что не выгребешь.

— Тиган, я на этот Креоном высранный мостик ни за что не полезу! Тем более, когда даже пнуть меня некому! Буду висеть, пока от страха не сдохну, и даже потом не смогу разжать руки. Мой скелет будет вечно торчать в кабельной ферме, бр-р-р! Нет, лучше с тобой рискну, серьёзно.

— Твой выбор, Козя. Потом не жалуйся, — сказал я, открывая дверь.

Внутренняя дверь не заняла и трёх секунд — как я и думал, код на ней так и не поменяли.

— У нас четыре минуты до контроля, — прошептал я.

— Тут странно пахнет.

Я принюхался.

— Вроде как всегда. Сейчас, надо отключить камеру.

Я быстро открутил четыре винта, радуясь, что они так и остались укороченными, держащимися на паре витков резьбы. Впрочем, теперь у меня есть электроотвёртка, а не самодельная хрень, выточенная из ложки. Сковырнул колодку сигнального кабеля и быстро поменял его местами с соседним. Теперь картинку даёт другая камера, из коридора этажом ниже, которая обычно отключена, потому что этаж не используется. Визуально коридоры одинаковые, так что для не очень внимательного наблюдателя ничего не изменилось. Впрочем, если я правильно рассчитал, кибы-охранники сейчас выдвинулись на контрольный обход, и в пультовой никого.

Мы прошли через длинный коридор с дверями, по ночному времени они все закрыты. Дверь на лестницу, четыре проёма вниз. Снизу тяжёлые шаги. Как раз успели, значит.

— Сюда, — я втолкнул Козю в техническую нишу и закрыл за нами стенку. — Придётся подождать, пока он поднимется вверх, а потом спустится вниз. Обход занимает примерно полчаса.

Я шепчу это девочке на ухо. Тонкая перегородка отделяет кабели от лестничной площадки, она легко снимается и ставится, если её приподнять так, чтобы предусмотрительно ослабленные крепежи вышли из зацепления с направляющими. Раньше тут не было так тесно… То есть ниша-то осталась той же, это я вырос. Места сесть нет даже одному, придётся полчаса стоять, прижавшись плотно, как две сосиски в бутере.

Киб протопал мимо, поднялся по лестнице, ушёл проверять этаж.

— Ждём, пока вернётся, — предупредил я. — Говорить можно, но тихо.

— Что это за место? — тут же спросила Козя. — Запах странный, и вообще…

— До сих пор не поняла? Это интер.

— Откуда? Я же не была в интере.

— А я тут вырос. Это мой интер.

— Вот почему ты знаешь, как пролезать!

— Ну да, мы с Таришкой сбегали этим путём на крышу, а когда подросли — и на улицу. Смешно…

— Что?

— Вспомнил. Мы впервые поцеловались здесь. Вот на этом самом месте.

— Правда?

— Ну да. Время обхода не меняется, так что надо было торчать тут те же полчаса.

— А кто первый начал?

— Она. Я слегка робел, всё-таки самая красивая девчонка из нашего помёта.

Да, меня тогда чуть не порвало от эмоций. Мы целовались и тискались так самозабвенно, что чуть не пропустили момент, когда надо было вылезать. Увлеклись. Я так точно. Слишком далеко не зашли, но запустить руки под майку мне было позволено. Не знаю, стоят ли эти воспоминания два килотока. Может, и стоят. Тем более, что половину я уже отдал, и мне их при любом раскладе не вернут.

— Клановые хотят что-то скраймить в интере? — отвлекла меня от воспоминаний Козя.

— Именно. Но интеры хорошо охраняются, сюда просто так не влезешь. Это же сфера интересов Владетелей, так что мы вляпались в самый что ни на есть краймовый крайм.

— Круто.

— Ну, можно и так сказать. Главное, не попадаться. Ты не бойся, я всё хорошо продумал и знаю тут каждый уголок. Ни разу за всё время не попался.

— И никто не знал, что ты можешь выбираться наружу?

— Только Таришка. Это она меня и подбила, у неё всегда было шило в заднице. А я и рад стараться для красивой девочки. Постепенно изучил все системы интера, входил и выходил как к себе в модуль, так что, можно сказать, ломщик с детства.

Мы стоим в полной темноте, прижавшись друг к другу, разговариваем шёпотом, это провоцирует на откровенность. Никому не рассказывал об интере. Это на низах не принято, словно жизнь начинается, когда ты оттуда свалил, а раньше ничего не было.

— И как оно, расти здесь?

— Ты же не знаешь… Как тебе объяснить? Более-менее неплохо. Кормёжка получше, чем на соцмине, но хуже, чем на Средке. Чисто. Запах, который тебя так смущает — это дезинфекция. Тут кибов-уборщиц целый штат, ну и детей моют постоянно, кто ещё слишком мелкий, чтобы мыться самому. Дети разбиты на «помёты» — группы рождённых в одной партии и единой генсерии. Это обычно полсотни младенцев, к выпуску остаётся примерно тридцать. От рождения до выпуска вместе, пацанов и девчонок поровну. Учатся, играют, тренируются, развивают мозг и тело, усваивают обязательную начальную программу. После того, как девчонкам ставят имплы, можно жить вдвоём, пацан-девчонка, до того нет, с этим строго. Таришке, помнится, не терпелось попробовать, но честно дождалась. Некоторые помёты после интера селятся на низах вместе, становятся корпами, некоторые нет. Наш распался сразу, половина не захотела уходить, а остальные разбежались кто куда. Только мы с Таришкой держались более-менее вместе, да и то…

— Что?

— Ничего. Неважно. Тихо, киб на лестницу вышел!

Киб закончил обход одного этажа и перешёл на следующий. Всё это время мы молчали. Козя напряжённо сопела мне в ключицу, явно собираясь спросить что-то ещё. Как только дверь за кибом закрылась, не выдержала:

— Ты сказал, помёт — полсотни, а выпуск — тридцать. Как так?

— Отбор же, — удивился я. — Детей в интере постоянно обследуют, отбраковывают тех, кто с гендефектами, у кого задержки в развитии, девиации поведения, нарушен эмоциональный контроль и так далее. Слишком пассивный. Слишком агрессивный. Слишком тупой. Слишком умный. Недостаточно здоровый. Все критерии не раскрывались. Не обязательно тридцать, может, и сорок выпуститься, и двадцать пять — как повезёт. Геноматериал тщательно отбирают, но бывают неудачные комбинации. Нам никогда не объясняли причины, почему тот или другой ребёнок не перешёл на следующий этап. Мы это не обсуждали, не принято. Я вот постоянно искал пути выхода, боялся, что попаду в отбраковку.

— Почему?

— Да без особых причин, на самом деле. Все этого боялись. Просто у меня характер такой, что ли, — не люблю ждать, ищу обходные пути заранее. Если бы спалили, небось сразу в отсев ушёл бы.

— А куда девались те, кого отсеяли?

— Без понятия. Такие вопросы сами по себе могли привести тебя в брак. Во всяком случае, так считалось.

— Странно, наверное, вот так расти, не зная, что тобой будет…

— Не с чем сравнивать. Мне кажется странным расти как ты, одна, с мамой. У нас постоянно движуха была: сходились, расходились, ругались, мирились, меняли партнёров, обсуждали, уходить ли из интера, спорили, какой выбрать ренд…

— Ну да, — вздохнула Козя, — я даже не целовалась никогда.

— Серьёзно?

— А с кем?

— Да ладно, в школе полно пацанов и почти нет девчонок. Чуть-чуть инициативы…

— Я боялась.

— Чего?

— Что если с кем-то поцеловаться, то он захочет большего. Пацаны же хотят этого?

— Всегда! — фыркнул я.

— А мне нельзя, у меня контрацепт-импла нет. И объяснить это никак, сразу всплывёт, что я без айдишки и всё такое.

— Риск есть, — согласился я.

— Тиган… — Козя напряглась даже, — а ты не мог бы, ну… меня поцеловать?

— Чего? — удивился я.

— Да, у тебя эта, как её… Таришка, она красивая, я всё понимаю, — горячо зашептала она, — просто поцеловать, ничего такого, мне ничего больше и нельзя. Вдруг мы спалимся, нас схватят, а я даже не попробовала, как это! Обидно же!

— Ну… как-то…

— Да, я некрасивая, но тут же темно, можешь себе представить кого угодно!

— Да нет, ничего такого. Просто как-то…

— Ну пожалуйста!

Козя встала на цыпочки и потянулась к моему лицу. Я наклонился, и наши губы встретились. Сначала было неловко и странно, она слишком старалась, но потом ничего, приятно даже. Не самый плохой способ скоротать время.

— Киб прошёл, — отстранил я девчонку. — Нам пора.

— Было совсем плохо? — спросила она.

— Нет, у тебя хорошо получается, не комплексуй.

— Тебе правда понравилось?

— Да.

— И мне.

— Рад за тебя, а теперь пора. Мы сюда не целоваться пришли так-то.

Интеры строили уже после Чёрного Тумана, когда потребовалось быстро восстановить численность населения, так что следящее оборудование дешёвое и паршивое. Камеры имеют мёртвые зоны, а ещё… Ну да, традиции неизменны — залеплены жвачкой. Мы постоянно так развлекались — зная мёртвую зону камеры, подбирались туда парой: пацан покрепче и девчонка полегче. Девчонка залезает парню на плечи и, вытянув руку, лепит комок жвачки на объектив. Их периодически чистят, но редко, и дети залепляют снова. Смысла в этом большого нет, просто прикольно.

Так что до подвала мы спустились без задержек. В отделении «носилок» камеры смотрят в боксы, по коридору можно пройти свободно, дежурные кибы детей игнорят, у них другие задачи.

— Ой, что это? — прилипла к прозрачной стене бокса Козя. — Что с ними?

— Так это «носилки» же, — не понял причины удивления я. — Такой ренд. Ты что, не знаешь, откуда дети берутся?

— Ну, как бы знаю, но… Не думала, что это вот так выглядит.

Ренд в «носилки» среди девчонок считается паршивым, почти как «на мусор» у пацанов. Имплухи ноль, только нейровентиль, выплаты небольшие, а здоровье прибивает, говорят, реально жёстко. Сюда попадают те, кто по внешности или физухе не прошёл в другие ренды, или кому просто не повезло. Требований к «носилкам» минимум, нужен только здоровый репродуктивный аппарат. Внешность, генотип и так далее значения не имеют, из всего организма используется одна матка, в которую помещается оплодотворённая яйцеклетка из генобанка. Мозг отключён, рендовая лежит со шлангами ввода и вывода во всех местах, подключённая к следящей аппаратуре, в ней растёт зародыш. Вырос, вытолкнула, переключается в режим лактации, или, как тут говорят, «дойки». Молоко добавляют к питанию новорождённых, оно полезнее синтетики. Потом инъекция гормонов и снова оплодотворение. Стандартный ренд — двенадцать выношенных, на повторный «носилки» не годятся, ресурс исчерпан. Списываются в шлочки, прогуливать выплату и доживать. Та, на которую сейчас смотрит Козя, явно близка к концу ренда, так что выглядит не очень — груди мешками свисают в разные стороны, растяжки, отёкшие ноги с раздутыми венами, истончившаяся кожа, воспалённая там, где её натёрла система вывода метаболитов, поредевшие волосы, растрескавшиеся губы, корка на глазах. На последней беременности уход за «носилкой» минимальный, лишь бы доносила, а дальше деренд — и её проблемы. Хорошо хоть запах в коридоре не чувствуется, пахнет в боксах тоже так себе. Нам всё показывали и рассказывали, это входит в программу обязательного обучения. Любимая игра детишек на экскурсиях в «носильное» — угадывать, кто из какой дырки вылез. Чушь, конечно, на самом деле эта инфа только в базе интера, угадать свою «носилку» невозможно. Девчонки, правда, обычно эту игру не поддерживают, смотрят на «носилок» с очень сложными лицами. Пацанам-то что, им этот ренд не грозит.

— Ужас какой, — сказала Козя, отворачиваясь. — Фу. Кошмары теперь сниться будут.

— Ну да, ренд паршивый, — согласился я. — Но это как с мусором: кто-то же должен? Городу нужно поддерживать численность населения, а нормородки — редкость.

— Почему?

— Никлай на «внеклассках» объяснял, что чем выше социальные гарантии, тем ниже естественная рождаемость. При коммунизме гарантии абсолютные, рождаемость нулевая. Нормородящие — редкие исключения, их стимулируют выплатами ради поддержания генетического разнообразия, и всё равно желающих почти нет.

— Генетического разнообразия?

— Ну да, ты же вот совсем не похожа на остальных. Я не очень понимаю, как это работает, но что-то типа того, что если все слишком одинаковые, то процент брака увеличивается.

— А что такое «коммунизм»?

— Одно из тех непонятных слов, которые говорит Никлай. Я не парюсь, мне больше интересно то, что он по технике даёт. Вроде бы, то, как организована жизнь в городе, называется «технокоммунизм»… Как он это говорил? Во: «Всем по потребности, от каждого по возможности, абсолютный контроль и ментальная ювенильность». Не спрашивай, что это значит, я наизусть запомнил.

В следующем помещении боксы с новорождёнными, тут смотреть особо не на что, мелкие рассованы по стоящим рядами ящикам, между ними ходят рендовые кибки, делают то, что там с младенцами полагается делать.

— Тут только кибы работают? — спросила Козя.

— Ну да, кроме руководства (те из промов). И генетики вроде бы тоже есть, из нижне-верхних.

— Каких?

— Ну, это типа вершки, но не настоящие, по рождению, а кто снизу выбился.

— А так разве бывает?

— Вот что значит «не расти в интере», не знаешь элементарных вещей! Тебе что, мама вообще не рассказывала, как всё работает?

— Мама говорила, что в городе всё неправильно, надо разломать и сделать по-другому.

— Ага, очень тебе это знание в жизни поможет…

— Прекрати!

— Ладно-ладно. В общем, после школы есть небольшой шанс не рендоваться и не идти в найм, а учиться дальше. Но это либо надо быть офигеть каким гением, потому что бесплатный лимит крошечный и отбор дичайший, либо вляпаться в образовательную ссуду, которую будешь отрабатывать городу до конца дней, либо срубить где-то дофигища токов и учиться за свой счёт. Но если одолел, то будешь уже не техном, а спецом. Если при этом на тебе не повисла отработка ссуды, то совсем другая жизнь начинается. Единственный, по сути, способ вылезти из низов. Не в вершки-вершки, но повыше Средки жить.

— И ты… — широко распахнула свои чудные глаза Козя.

— Ну дык. Ты думаешь, зачем я в такой крайм лезу? Учёба дофига токов стоит.

— Эх… — сказала она, подумав, — без айдишки же мне ничего не светит, хоть с токами, хоть без?

— Само собой. Но ты не спеши отчаиваться, может, что-то придумаем.

— Серьёзно? Ты мне поможешь? Почему?

— Ну, мы же с тобой целовались, по-взрослому, с языком! Теперь я, как честный пацан…

— Издеваешься, да?

— Шучу. На самом деле, если бы ты слилась и не полезла со мной, этого разговора бы не было. Но теперь мы, если что, влетим вместе, будет чисто правильно тебе это как-то компенсировать. Токов много не дам, самому позарез нужны, но насчёт айдишки есть идея. Возможно рабочая, надо пробовать. А сейчас тихо, почти пришли. Вон ту камеру видишь?

— Ага.

— Бери вот эту штуку и иди вдоль стенки, спиной прижимайся как можно сильнее, встань точно под ней.

Козя, пытаясь быть ещё более тощей, чем есть, стала практически двухмерной. Живое граффити, а не девчонка. Всё, на месте, там её камера не увидит. Мне этот фокус не повторить, я вырос.

— У тебя в руке раздвижная палка, видишь?

Девочка кивнула.

— На конце коробочка. Нет, не трогай! Надо раздвинуть палку так, чтобы коробка оказалась у камеры и нажать кнопку на ручке. Справишься?

— Да, конечно.

Хлоп! — коробочка взорвалась облачком чёрной краски, залепив объектив. Мой выход. Сейчас на пульте охраны погас экран и кибы уже выдвигаются. К сожалению, другого способа я не придумал. В детстве я в подвал тут не лазил. Куда угодно, но не сюда. И не я один. Даже говорить о нём было стрёмно. Последнее из мест, где нам хотелось бы оказаться.

Дверь открылась легко, замок стандартный. Ну кто в здравом уме сюда полезет? Зачем?

Тёмный коридор, освещение только дежурным неоном. Я запираю дверь, через которую мы вошли, и, грубо сковырнув крышку распредкоробки, обесточиваю соленоиды стопоров.

— Быстрей, бегом, — тороплю я Козю. — У нас всего несколько минут, пока они сообразят, что это не очередная детская шалость.

Следующая дверь заперта тупо на засов, за ней…

— Ох нифига себе, сколько вас!

Десять, пятнадцать, двадцать… Двадцать три ребёнка, возрастом от пяти до двенадцати примерно. Ну хоть не младенцы. Креоновы яйца, я рассчитывал на пять-шесть!

Слабо освещённое помещение без мебели, дети сидят на полу, бродят вдоль стен, лежат. Грязные, как будто отродясь не мылись, чумазые, вонючие, оборванные, худые настолько, что Козя на их фоне выглядит этакой пышечкой. Один санмодуль на всех, без душа, только унитаз, пайковый терминал, больше ничего. И все они на меня смотрят. Дичайшая смесь ужаса и надежды в глазах.

— Все могут ходить?

Тишина, никто не возражает.

— Тогда встали и пошли!

Я ожидал паники, криков, слёз, попыток сбежать — у них нет ни одной причины считать, что я не тот, кого они ждали всё это время. Попавшие в подвал знают, что выход из него один. Но они просто встают и молча выходят.

— Быстрее, быстрее! Козя, вытаскивай тех, кто тормозит! Можешь пинать их, как я тебя. Гони в коридор за мной, я к выходу, там ещё дверь открывать. Да бегом, что вы тянетесь, Креонова сопля? Ещё быстрее, ну! Клянусь сиськами Калидии, клановых удар хватит!