Кайа. История про одолженную жизнь (том Шестой)

Глава 142

Второе апреля, вечер, пригород Санкт-Петербурга, деревня Коркино, частная усадьба. Тир.

Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть!

— Стрельбу закончила.

Очередное упражнение было завершено.

— Отлично! А теперь перезаряди барабанник, положи его на стойку и можешь снять с глаз повязку.

Открыв барабан, выбросил оттуда тренировочные патроны. Пошарив затем рукой по оружейной стойке и найдя на ней упаковку с точно такими же муляжами патронов, перезарядил оружие, после чего положил его на стойку. Туда же легли и наушники. И повязка, от которой освободил глаза.

— Готово.

Проморгавшись и привыкнув к свету, я обернулся на Макса, весьма рослого (он почти на голову выше меня), кудрявого, атлетически сложенного блондина лет двадцати пяти, которого этим утром прислал ко мне глава «охранки». Впервые увидев его, сердце моей Кайи забилось гораздо быстрее. Энергия юности, блин. Типчик этот — инструктор по стрельбе, в том числе. Под его чутким руководством я весь сегодняшний день (с перерывами, разумеется) выполнял различные упражнения с револьвером в этом многофункциональном тире. Для тренировки мне выдали изъятое у меня же оружие.

— Устала?

Несмотря на то, что Макс — обладатель откровенно «рязанской физиономии», у него сильнейший британский акцент. По-русски он говорит очень так себе и совершенно очевидно, что не думает на нем. Неродной язык для него, короче говоря. Вероятнее всего, родился и большую часть жизни провел где-то на территории Британской же империи. Однако он очевидно в курсе, что с немецким и французским языками дела у меня обстоят не лучшим образом…

Вообще-то, после вчерашнего «прихода» (этой ночью голова болела так, что я, несмотря на принятое обезболивающее, скорее бредил, нежели спал), внезапно выяснилось, что оба эти языка для меня практически родные (говорить пока не пробовал, но почти уверен, что акцента не будет вообще, когда чуточку попрактикуюсь и наработаю мышечную память). Докладывать о «некотором улучшении» моих лингвистических возможностей я не стал, разумеется, ибо «охранка» по определению организация чрезвычайно параноидальная и наверняка станет искать подвох в любом непонятном для нее феномене. А мне оно надо, выступать объектом повышенного интереса (еще более, чем сейчас) для этих людей с «добрыми лицами»?

…а посему вынужден говорить со мной на русском.

Правда, «охранка» в курсе также и того, что в Пансионе я выбрал для изучения английский язык, который, если судить по моему тамошнему табелю об успеваемости, должен был быть у меня весьма неплох. Но я не стал хвастаться, демонстрирую реальный уровень владения английским, ибо опять-таки возникнут вопросики, а-ля: «откуда это, Кайа, он у тебя настолько разговорно хорош?». Я сомневался, что, нарочно ухудшив произношение, у меня получится обмануть носителя языка, коим Макс и является, а посему заявил (когда он попробовал заговорить со мной на оном), что на языке Шекспира я «читаю и пишу», но не говорю.

— Я бы еще немного попрактиковалась в стрельбе. — физиономия Кайи немножечко покраснела (уверен, тот факт, что «засланный казачок» оказался зело симпатичным — отнюдь не случайность), когда я поглядел на мужчину. Я перевел взгляд на оружие.

Я сейчас сказал чистую правду. Оружие изо всех сил манит меня, вызывает крайне положительные эмоции и желание поскорее взять его в руки. Я так и не разобрался с чего бы это вдруг, ибо даже утреннее известие о том, что мой протез готов и завтра я еду на операцию по его имплантации, так не обрадовало меня. Вообще-то, в отличие от перспективы владения «пушкой», по поводу грядущего протезирования я не испытал совершенно никаких эмоций. Просто принял к сведению.

— Ну тогда продолжай.

Интересно, кто же все-таки такой этот улыбчивый реэмигрант, которому глава «охранки» доверяет настолько, что от него, видимо, и зависит: вернут ли мне барабанник или же наоборот?

И почему именно «англичанин»?

Мысль о том, что, возможно, и не вернут вовсе, была практически нестерпимой. Судя по тому, о чем мы разговаривали, кажется, что уровень владения оружием — далеко не на первом (хотя и не на последнем, конечно) месте в этом вопросе.

Одно могу сказать наверняка — все мои инстинкты натурально сходят с ума от чувства опасности, когда Макс находится рядом.

Он моей Кайе откровенно симпатичен и одномоментно с этим пугает ее до чертиков. Такой вот дуализм чувств.

Вновь надев наушники и зарядив оружие боевыми патронами, произвел очередные шесть выстрелов, весьма точно поразив далекую мишень.

Боже, я просто в каком-то экстазе оттого, что держу в руках оружие. Почему так? Вопросики…

Быстро перезарядив барабанник, вновь расстрелял патроны.

— Хватит! — услышал я голос Макса. — Почисть оружие и на этом все.

Честно признаться, эти его слова расстроили меня до самой крайности (натурально выступили слезы, которые я, отвернувшись, быстро стер).

Третье апреля, Санкт-Петербург, утро.

Все-таки мир изменился, с тех пор как я прибыл (или вернулся) сюда. Люди изменились, а вернее, их поведение. Это ощущалось и раньше, но теперь, можно сказать в один момент, вдруг, после «термоядерного испытания» и последовавшими за этим репрессиями все вокруг стали какими-то…другими, что ли. Окончательно. Оно, впрочем, и не удивительно, ведь мир скатывается к глобальному переделу и общество всеобщего счастья, не изменившись, такие времена не переживет. А жить хотят все, вот и меняются, даже сами, скорее всего, этого не замечая.

Уткнувшись носом в стекло, я поглазел на полицейский патруль. Их теперь на улицах стало больше, и гораздо.

– Приехали! — услышал я голос Надежды Владимировны, после чего вэн въехал на частную территорию и неспешно покатил к главному зданию.

«Центр протезирования». — сообщала огромная вывеска над главным входом в трехэтажное здание. В отличие от большинства прочих виденных мной строений, в которых располагались медучреждения, архитектура здания не была строго утилитарной. Однако нельзя сказать, что оно имело какую-то художественную ценность. Странное здание, в общем, и мне показалось, что архитектор, когда работал над ним, пребывал в глубочайшей депрессии.

— Все будет хорошо! — в очередной раз заявила мне Надежда Владимировна и, когда вэн остановился, первой вышла из салона. За ней проследовала Вероника, ну а потом уже наружу выбрался и я.

Улица встретила меня ласковым солнышком и теплым ветерком. Жаль, что зелень еще не появилась. Впрочем, жаль бы мне было тогда, раньше, а теперь…

Теперь же мне, пожалуй, все равно. Несмотря на то, что перспектива обладания оружием вызывает у меня живейший эмоциональный отклик, практически ничто другое не порождает переживаний и чувств, конечно. Даже, вот, предстоящие процедурки по моей «доукомплектации» я просто принимаю к сведению.

Тем временем наше появление не осталось незамеченным «аборигенами» Центра и кто-то из руководства (а скорее, кто-то из Семейства владельцев) уже раскланивался с моей пожилой родственницей. Так как процедурка мне предстоит плановая, нас уже ждали, разумеется.

Некоторое время спустя.

— … но барышня, вам же самой так будет лучше. А когда вы проснетесь, все уже закончится. — умело скрывая раздражение, произнес здешний «гешефтфюрер», то бишь управляющий петербургским филиалом Центра, доктор Макс Пуппенманхер, лично помогающий Надежде Владимировне (моему официальному опекуну от Семьи в Петербурге) заполнить все необходимые бумаге.

Весьма иронично, что человек по фамилии Кукольник руководит местом, где протезируют людей. И он сейчас, когда я впервые встрял в разговор, категорически отказавшись от общей анестезии (мне вдруг показалось, что в бессознательном состоянии могу начать болтать о том, о чем следует молчать, а мне такого не нужно), пытается убедить меня делать что говорят и вообще не влезать в разговор. Очень вежливо, разумеется, и подбирая слова. Ну оно и понятно, со «знатной» малолетней пациенткой работать лучше и легче, когда она спит зубами к стенке.

— Уверена, что вы правы, но я бы все-таки предпочла альтернативный вариант. — ответил ему, ставя точку в препирательствах.

Пуппенманхер перевел взгляд на мою пожилую родственницу. Он сейчас начнет апеллировать к своему профессиональному опыту, однако Надежда Владимировна…

— А какие еще есть варианты обезболивания?

…не позволила ему этого. Возможно, она посчитала, что я противлюсь общей анестезии из-за прошлой наркотической зависимости. В любом случае, Центр будет протезировать меня так (при возможности, разумеется), как скажет она. А она явно желает быть со мной в наилучших отношениях.

В операционной.

Помимо меня, переодетого теперь в некий одноразовый «костюм пациента» и полулежащего в специальном кресле (левая рука покоится на разжиревшем подлокотнике с операционной зоной для кисти), в помещении находятся два врача-хирурга (мужчина и женщина), а также операционная медсестра.

Несколько виртуальных камер, установленных здесь же, записывают все происходящее и, возможно, транслируют изображение для моих родственниц.

Женщина-хирург…

— Я сейчас сделаю вам несколько уколов, но больно совсем не будет. Готовы?

— Да.

…обколола мне кисть, после чего та моментально начала неметь и за нее (кисть) взялся мужчина. В самом прямом смысле слова. Он взял искалеченную конечность в свои руки и начал внимательно рассматривать ее со всех сторон, а затем и щупать, сантиметр за сантиметром. Выглядело это (с моей «колокольни») максимально странно и даже как-то эротично. Я поглядел сначала на одну женщину-медика, а затем и на другую. Те не обращали на его действия никакого внимания, а значит, ничего необычного, с их точки зрения, не происходит.

Ну ладно, осматривает предстоящее «поле битвы». Наверное.

Тем временем хирург, оставив в покое мою искалеченную кисть, взял правую, особое внимание уделив неповрежденному мизинцу.

— Чуть голову приподнимите, я маску надену. — медсестра, держащая маску для глаз, отвлекла меня от созерцания зрелища созерцающего и ощупывающего мою руку хирурга.

— Мне бы хотелось видеть все происходящее. — заявил я.

— То, как вам будут резать палец? — удивленно спросила медсестра, переглянувшись с женщиной-хирургом, которая затем выразительно посмотрела в объектив одной из камер.

К капризам состоятельных пациентов здесь, скорее всего, давно привыкли.

— Да.

— Мне кажется, что это не очень хорошая идея. Нужно, чтобы ваша рука оставалась как можно более неподвижной все время операции. Вы можете банально испугаться, глядя на то, что будет происходить, и инстинктивно дернуться. Это во-первых. — сказала хирург. — А во-вторых, само зрелище…оно будет неприятным, поверьте мне.

— Верю. Но я не люблю внезапности, они меня пугают, отчего я действительно могу дернуть руку в самый неподходящий момент. Потому-то я и желаю лицезреть все происходящее. А так операция меня совсем не страшит, я же все равно ничего не почувствую.

В общем, вместо маски, на глаза мне в итоге были надеты некие сильно затемненные пластиковые очки, после чего, минут на семь, меня оставили в покое, занявшись последними приготовлениями к предстоящим процедуркам.

— Что-нибудь чувствуешь? — поинтересовалась наконец хирург, дотронувшись до искалеченного мизинца металлическим щупом некоего прибора. — Можешь пошевелить пальцами?

Кисть онемела полностью, и пальцами пошевелить было невозможно.

— Нет, не чувствую и не могу.

— Мы начинаем. Вы готовы, барышня? — спросил мужчина.

— Да.

Услышав меня, хирург сделал первый разрез, а затем еще несколько. Без задержек, раздумий и сомнений. Он орудовал над моим пальцем так, словно был не человеком из плоти и крови, оперирующим руку «знатной» девицы (думаю, если он накосячит, то ничего хорошего его не ждет и, уверен, он сам это прекрасно осознает), а великолепным станком с ЧПУ, с отличной программой.

Плоть мизинца на культе разошлась словно бы переваренная сосиска, и взору всех собравшихся в операционной людей предстала оголенная белая кость.

Какая же она тоненькая…

Глядя на кость, мне подумалось о том, что происходящее здесь и сейчас — заскриптованное событие этой реальности. И потусторонним кукушатам о нем должно быть известно. Какова вероятность того, что их стараниями в протез мизинца засунули, скажем, бомбу (ну или какую-нибудь еще ерунду)? Будет нехорошо, если мне оторвет голову, когда я вздумаю умыться, к примеру.

Впрочем, совершенно очевидно, что я для них не основная цель. Если бы им кровь из носу нужно было меня убить — я, скорее всего, уже был бы покойником. Снова. Но это совсем не значит, что в их «партии» для меня более нет места, раз уж с засадой тогда у них не выгорело.

Протез в любом случае нужно будет проверить, ибо береженного Бог бережет.

Тем временем ассистентка хирурга, глядя в микроскоп, прижигала лазером то, что считала нужным прижечь, а медсестра при помощи отсоса тут же убирала появившуюся кровь.

— Костная культя в отличном состоянии. Над ней очень хорошо поработали. Думала, будет хуже. Можно начинать обработку, наращивать кость и затем устанавливать сустав. — по-немецки сказала хирург, после чего оторвала взгляд от окуляров и взглянула на дисплей, отображающий мой сердечный ритм. — А вы довольно стойко переносите происходящее.

Я все же заставил свое сердце биться быстрее обычного (что и показал дисплей), ведь спокойная как удав девушка-подросток, в тот момент, когда ей режут палец, — это притягивающая внимание странность. А мне лишнее внимание ни к чему, ибо Кайа — просто очередная богатенькая «знатная» пациентка. Должна быть таковой для них. Зачем кому-либо давать возможность заподозрить, что у нее существуют какие-то проблемы в эмоциональном плане?

— Я же говорила, меня подобное не страшит. Мне не больно, а вы делали такие операции…да и наверняка во много раз сложнее тоже…уже раз тысячу, если не больше. Так что у меня нет причин волноваться. Интересно, скорее.

— Ясно. — ответила та, после чего, скомандовав что-то медсестре (которая передала ей затем какое-то нечто), вернулась к окулярам и к моему мизинцу.

Обработав костную культю некой дрянью, она начала формировать (совсем небольшой) участок кости, взамен утраченного. После чего принялась обрабатывать наращенную часть ультрафиолетом, словно бы полимерную пломбу, которые ставят дантисты.

— Как же так получилось? — спросил у меня хирург, наблюдающий за работой коллеги. — На фрезеровщицу вы совсем не похожи.

— Бандитская пуля. — почти не пошутил я, а затем обратился к медсестре. — Поправьте мне маску, пожалуйста.

Врач хмыкнул, а сестра подтянула мешавшую дышать маску.

— На самом деле, по глупости. — добавил я, ибо это наверняка самая частая причина увечий и к тому же не вызывающая дополнительных вопросов.

Тем временем медсестра принесла небольшой портативный холодильник (или морозильник, ибо, когда она его открыла, из его недр повалил пар). Оттуда хирург достала коробочку. Из коробочки же на свет Божий она осторожно извлекла некий полупрозрачный артефакт, с темными вкраплениями чего-то там, который затем принялась «инсталлировать» (опять же глядя в микроскоп) на кость.

— Это и есть искусственный сустав? — едва слышно, чтобы не помешать сосредоточенности женщины, спросил я.

— Он самый. — также тихо ответил хирург, внимательно наблюдающий за происходящим, как и все присутствующие.

Закончив через довольно продолжительное время с установкой сустава, женщина-хирург вновь принялась орудовать лазером (предварительно изменив какие-то его настройки) в зоне операции.

Честно сказать, внешний вид установленного изделия вызвал у меня некоторые сомнения в его надежности. Там одному из моих коллег меняли суставы на нескольких пальцах рук. Жертва артрита или артроза, не разбираюсь. Так вот, со слов коллеги (а говорил он на эту тему излишне долго и подробно), импланты были выполнены в виде металлоконструкций со штифтами в кость, а здесь же какое-то странное нечто из полимера. Не хотелось бы, чтобы мой новенький мизинчик отвалился в самый неподходящий момент.

— Закончила. — сказала хирург, после чего сделала несколько шагов назад. Медсестра утерла пот с ее лба.

Женщина вернулась к микроскопу вновь, а мужчина взялся зашивать (частично) мизинец. Когда-то давно, еще там, я смотрел видео, где хирург зашивал виноградину, и происходящее сейчас было очень похожим на виденное тогда. Превосходная, очень тонкая работа.

— Плохо себя чувствуешь? — спросил меня он, когда медсестра уже с моего лба утерла пот.

— Не очень, да.

К этому моменту мое самочувствие начало заметно ухудшаться. Ощущения были похожи на таковые после удаления зуба. Скорее даже двух за один «сеанс». Подобный опыт у меня, к несчастью, тоже есть. Был, вернее. Там. Помнится, я тогда еле до дома дополз. И сейчас единственное, чего бы мне хотелось — упасть на кровать и заснуть.

— Уже почти закончили. — сказал хирург, после чего достал из холодильника новую коробочку, из которой затем извлек…палец.

На протез этот механизм не был похож ни разу. Самый настоящий девичий палец, который словно бы отрезал некий маньяк и зачем-то положил в специальный кейс.

— Кожа на вид точь-в-точь, как настоящая. — вслух подумал я.

— Это потому, барышня, что она действительно настоящая. Причем не просто настоящая, а конкретно ваша. — сказал хирург, а медсестра в этот момент подключила…да, пожалуй, это верное слово…палец к некоему устройству.

— В смысле моя? — не отрывая взора от пальца, спросил я, а мысли мои уже путались.

— Она была выращена искусственно из ваших живых клеток. — пояснил он.

Сначала ничего не происходило, а затем…затем палец начал шевелиться, производя все те движения, которые обычно производит мизинец.

— Жуть. — прокомментировал увиденное я. Этот мир не устает удивлять. — Неужто он, и правда, будет функционален?

— Настолько, что через некоторое время…не слишком значительное…вы сможете играть на фортепьяно. — сказал мужчина.

— Это было бы прекрасно, ведь я не умею играть на фортепьяно…а на баяне не смогу?

В помещении раздалось несколько смешков, а сестра тем временем принесла…да ту самую вафельницу она принесла, при помощи которой мне снимали мерки с руки…и поставила на специальный держатель, придвинув его затем к операционной зоне. После чего, внимательно вглядевшись своими кристально-голубыми глазами (никогда таких не видел…или линзы, или просто показалось) в мои, вновь утерла мне лоб.

Тем временем хирург, взяв мою кисть, уверенными движениями присобачил протез пальца к протезу сустава, хорошенько вдавив одно в другое (слава богу, что я ничего не чувствую!). После этого он внимательно осмотрел дело своих рук и, видимо, остался доволен результатом, а затем велел мне положить кисть в открытую уже «вафельницу». Что я и сделал. У «вафельницы» в этот раз была иная начинка. Странная субстанция тоже имелась (совсем немного), но главным теперь явно было специальное место для ладони и «направляющие» для пальцев (хирург помогла мне разместить их требуемым образом). Все это было очевидно сделано специально под мои размеры.

Хирург, убедившись, что кисть лежит как должно, захлопнул крышку, закрыв ее на замок.

— Еще чуть-чуть. — произнесла хирург. — Сейчас устройство завершит точное позиционирование мизинца, чтобы все было тютелька в тютельку, а затем произойдет химическая реакция. И ваш новый палец станет с вами единым целым. После этого окончательно все зашьем, сделаем перевязку и отведем вас отдыхать.

Некоторое время спустя, больничные покои.

Разбитая и разрезанная, а затем собранная вновь и зашитая, но…живая и теперь уже полностью «комплектная». Моя Кайа точь-в-точь как наша с ней теперешняя жизнь. Наверное, это все-таки доброе предзнаменование. — слушая «фоном» болтовню оставшейся приглядывать за мной Вероники, я лежал на кровати и рассматривал забинтованную кисть.

В этот момент раздался сигнал вызова от видеофона, кто-то прислал сообщение.

Взяв правой рукой аппарат, взглянул на дисплей. Отправитель сообщения не из моих «контактов».

(сообщение на французском)

Привет. Мне передали твой визитный билет. Зачем ты искала меня?

Ясна.