— Так, значит, этого француза, беглого каторжника, звали Феликс Рамо? — первым делом спросил я Савича на следующий день.
— Ничуть. Его звали мосье Пьер.
«Пьер? Мосье Пьер! Странно, — подумал я. — Ведь каторжник из Гвианы — Рамо. Его имя Феликс. Откуда же взялся Пьер?»
— А как фамилия мосье Пьера? — спросил я Савича.
— Фамилия… Его все звали «мосье Пьер»… Фамилию я сейчас припомню. Да! А тут еще загадка: пропало и личное дело француза, и все его документы. По слухам, это случилось в тот же день, когда он исчез из больницы.
— А все же где-нибудь да сохранилась роспись мосье Пьера. В классных журналах, например.
— Классные журналы? — Савич развел руками. — Их нет. У меня уцелели личные дела некоторых преподавателей. Посмотрим на всякий случай.
С этими словами Савич раскрыл створки шкафа, вынул целую кипу папок и стал читать.
— В те времена появился в Славске и стал преподавателем закона божня в гимназии отец Митрофан. Митрофан Кузьмич Успенский. У отца Митрофана — жена, пять дочек, теща, его сестра и еще сестра жены.
Савич с видимым удовольствием перебирал старые папки.
— Читаю материалы, — увлеченно продолжал Савич. — Иоганн Шлезвиг, учитель немецкого языка. Иоганн Петрович Шлезвиг кончил университет во Франкфурте-на-Майне… Поражал горожан Славска точным, аккуратным и размеренным строем своей жизни. Преподавал немецкий, а также заведовал гимназической библиотекой.
— Довольно, Гавриил Игнатьевич!
— Пожалуй. В делах — ничего. А вот легенда есть. По этой легенде француз мосье Пьер в своем длинном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, по утрам на заре уходил в лес и там играл на флейте.
Савич неожиданно оборвал свой рассказ.
— Припомнил! Фамилия француза была Лорен.
— Пьер Ги де Лорен! — вскричал я. — А знаете ли вы, что в Гвиане был свой добрый доктор, ихний Гааз. Так, выходит, он, тюремный доктор Ги де Лорен, дал свое имя беглому каторжанину Феликсу Рамо. А тот пробрался в Россию и был у вас учителем французского языка.
— Изрядно! — тихо проговорил Савич. — Еще одна удивительная история в нашем Славске.