Инкуб

Портрет

_________

Ранним утром довольная Мэлис вернулась в свой маленький театр, забыв на мгновенье о грусти, предавшись теплу, что они испытали вдвоём… "человек и мурчащая кошка". Она словно потерялась во времени: представляла себя в чудной, необычной стране, где всегда на небе луна, и часы вершат ночь, и постель полнится ликёром прелюдий и фуг хаотических сердцебиений. Она кружилась по комнате, смеясь и мечтая, на зависть безликим моделям своих серых картин, и чёрная кошка гонялась за нею, пытаясь ухватиться когтями за лохмы нижнего платья, разодранного об острые брови маревных крыш.

Но вот, внезапно остановившись, слегка задыхаясь, Мэлис застыла перед портретом, с которого с терпкой ухмылкой смотрел на неё Инкуб… "Гэбриел Ластморт…"

"Он не Дориан Грей, и желает меняться. Он боится зеркал, но всё равно смотрит в них. Видит то, что не видят другие. Чувствует то, что едва ли возможно пережить. Терпит, хранит, проживает… Зачем ему это? Он сам, словно город для страсти, которой нет места за кожей его прочных границ..."

Взяв кисть, Мэлис осторожно, словно боясь, что он оживёт, подошла к портрету, и набросала пейзаж – коллаж города белых ночей, лёгший тенью, силуэтом на фоне Инкуба. Тогда, внимательно вглядываясь вглубь – за едва различимые шрамы холста – поняла, почему, живя здесь, рисуя театральные страсти. никогда не изображала, но смазывала трагикомедии лиц.

Величественный Город терялся за взглядом Инкуба. Гэбриел Ластморт заменил её музу, потеснив возлюбленный Санкт-Петербург. И теперь она видела их борьбу, даже на этом портрете, но не решалась, чьи смазать черты. Словно сирота, выросшая в благочестивом приюте, влюблённая в его напутственную, надушенную осенью красоту, художница страсти боялась покинуть пределы своих мечтательных замков, больше всего на свете не желая остаться одной за порогом дверей, быть может, сумасшедшего дома, однако дававшего ей столь необходимое чувство защищённости, безопасности. Но, несмотря на все «но», Мэлис понимала, что не хочет всю жизнь предаваться пародии жизни за высокой больничной стеной...

Покинув лабиринты-раскраски пушащихся мыслей, услышав мурчащую кошку, тёршуюся мягкой шёрсткой о шаткий мольберт, она согласно кивнула, усмехнувшись невинно своей нерешительности:

- Да, Алиса, ты права. Я слишком долго была одна. В конце концов, несмотря на то, что люблю этот город, истинное наслаждение получила не от него. Mais non! Au diable les doutes![203]

Мэлис хитро соблазнительно облизнулась. На мгновение, она вспомнила страхи и слёзы, что ей пришлось пережить одной на незнакомых исполненных холода улицах; не испытавши ни капли тепла – только боль – так учил её бледный Город-куратор как найти своё место в мире, где все места уже заняты. И она была благодарна ему, но не знала, какой вкус у жизни, и страсти казались ей бурей, сметающей всё, стирающей лица, ломающей ростры, ограды, перила, столпы. Пока не познала настоящую страсть... на фоне разрухи, смертей, голодного шторма и наводнения. На фоне того, что она привыкла видеть на лицах людей чаще всего. А теперь – и в обличье городского смятения.

Мэлис обмакнула палец в графин с водой и вновь обернулась к портрету, уже решив наверняка, кто станет фоном на её творении. Санкт-Петербург за окном, бил о стены бутылки вина. Гэбриел Ластморт глазами янтарных соблазнов раздевал её медленно, нежно, с немого холста – отражения.

_________