Инкуб

Рельсы судьбы

_________

Харон долго уговаривал Гэбриела отправиться обратно в Петербург вместе с ним, на его лодке, считая, что так и спокойнее, и веселее. Но Инкуб отказался, обняв друга, пообещав, что они встретятся в городе. Он не хотел, чтобы Харон следовал вместе с ним, его путём, чувствуя: это – личное испытание. Поединок или познание – он не был уверен наверняка. Но, одиночка, должен был сам во всём разобраться.

"К тому же в лодке Харона собрался весьма навязчивый запашок."

Гэбриел не рассказал другу ничего из того, что узнал от Шарля де Мана. Тогда Харон спал, напившийся бренди, и не слышал о проклятом розарии. "Да и ни к чему ему было слышать. С его-то впечатлительностью…"

Инкуб улыбнулся собственным мыслям. Он всегда чуть снисходительно относился к Перевозчику, словно тот сам был большим ребёнком, как и его невольные пассажиры. Потому Гэбриел чувствовал необходимость беречь и успокаивать друга в минуты его «испанских волнений». Не то – неровен час, Харон и живого огреет багром.

Покинув черту вампирского Версаля, Наблюдатель встретил обычный, привычный человеческий мир с его суетой, красками современных одежд и загазованным кислородом. На каждом углу жители Петродворца шептались о происшествиях в Петербурге. Они рассказывали страшные истории, поведанные журналистами новостей, поражаясь творящейся мистике, словно не замечали под самым их боком закрытые намертво двери фонтанного парка, заросшего крапивами мглы.

Пройдя под аркой массивного здания вокзала, увенчанного башней-короной, Гэбриел купил билет на электричку, заметив про себя, что раньше ещё никогда не ездил этой дорогой. Однако, он всегда любил поезда. Их биение ритма – колёса по рельсам, отмеряющим расстояние – линию, связывающую дальние и ближние судьбы.

Мало кто из людей стремился в этот день попасть в Петербург: поезд был почти пустым, похожий на длинную, полую механическую гусеницу. В таком месте можно провести время за просмотром слайдов на пыльном экране окна, но не жить. И, несмотря на всю любовь к железнодорожному ритму, Наблюдатель предписанным точкам маршрутов предпочитал звук шагов своих ног. И не понимал, почему люди составляют себе алгоритмы, избегая неизученных перекрёстков, следуя распорядкам, не пытаясь изменить ход привычных часов.

Гэбриел сел поближе к окну и, утомлённый, задремал, думая о том, что в первую очередь должен убедиться, что с его маленькой Лилль всё в порядке.

В полусне он увидел себя – своё отражение в зеркале. Черты лица лишь едва угадывались в угольном силуэте. Янтарь глаз раскалился докрасна. Губы изобразили жестокую плотоядную ухмылку. И голос Данте, вкрадчивый, искажённый, душащий, шипел из-под игл винила… "Посмотри, какой ты красивый, Гэбриел… посмотри, какой ты красивый… красивый…"

Наблюдатель очнулся, отгоняя видение. Напротив него уже кто-то сидел, и Инкуб, разозлившись, подумал: "неужели во всём вагоне не нашлось иного места" - холодным взглядом посмотрев на незваного попутчика.

Тот широко улыбнулся сквозь густые чёрные усы и, бравируя ярким мексиканским акцентом, заговорил, потянувшись усеянной перстнями рукой за пазуху плотного кожаного плаща, какие носят чёрные дилеры и бароны, предлагая свой особый товар – приглашение за границы фасадов реальности[161]

- У меня есть замечательное зеркальце, амига[162]! Отличная вещь для того, чтобы всегда поддерживать в правильной форме свою красоту! Когда ты в последний раз мылся, брился, об ароматных ваннах я даже молчу? На вот, полюбуйся!

- Убери, - Гэбриел отвернулся, застыв взглядом на пробегающих мимо кадрах немого кино.

- Клиент сказал, делец сделал, - и назойливый мексиканец спрятал обратно небольшое маникюрное зеркало.

- Ты ведь не человек, ведь так? – сквозь зубы промолвил Инкуб, - Ты словно влез в мою душу, выхватив последнее эхо видения. И издеваешься, сидя передо мной, вместо того, чтобы выбрать иное любое свободное место.

- Ведь так! Перед тобой, амига, лучший на чёрном рынке нашего «зазеркалья», имеющий уникальные товары со всего мира, способные изменить судьбы многих людей, Чиего Фатум!

- Слепая Судьба?[163]

- Хорошо, наверное, что ты знаком с языками. Но я бы предпочёл именно Чиего. Для самых лояльных потребителей же просто амига Чи!

- Чхи…

- Не в духе, а каламбуришь.

- Не удержался, раздражаешь. И как таких, как ты, вообще берут на должность Судьбы?

- Кто бы говорил. Если поразмыслить немного, мы все – не лучшие актёры своих ролей. Выходим за рамки сценария, импровизируем, действуем согласно собственным ощущениям мира, а не обыгрываем прописанные характеры. Вот, например, первое, что бросается в глаза, парадокс имени. Судьба – она. Я – он. Я – Судьба. Судьба – он.

- Не увлекайся, итак едва терплю твой жуткий акцент.

- Мой акцент известен по всему миру!

- За это тебя и послали судьбоносить в этой глуши?

Фатум открыл было рот, чтобы возразить, но, нахмурившись, покачал головой, прикидывая долю правдивости изречений Инкуба. Возможно, он действительно всех раздражал. Однако, всё равно, был волен решать чужие судьбы, создавая эффекты порхающих бабочек[164] там, где того требует Баланс. И, в целом, Чиего Фатум был доволен своим местом пребывания, облюбовав стучащие рельсы перекрёстков железных дорог. Здесь он часто представал людям в образе спекулянта желаний, предлагающего всё от мороженого до газет начала века; но для тех, рядом с кем он садился, становился судьбою, незаметно влияя на их последующую жизнь. Загорелыми пальцами тренированных рук он обыгрывал в пении сдвоенных струн «Лестницу в Небо»[165], нежно, словно сочную диву-латино, обхватывая креоловый гитаррон[166]. Но не брал денег за свои диковинные концерты, придерживаясь принципа: «судьбу можно продать, но нельзя купить».

Единственным его «грехом» ("помимо акцента") была подслеповатость в делах судьбоносных, от чего часто путались и рушились жизни людей, создавая всё больший хаос под знаменьем Баланса. За то и был отправлен Чиего Фатум в отдаление Санкт-Петербурга, шлифовать свои навыки вне «сердца» Ока, дабы по его наивной рассеянности не случилось очередных шекспировских драм.

На самом деле другие Судьбы были теми ещё слепцами, и окажись Чиего итальянцем, солнечные пляжи Сицилии без колебаний открылись бы для него. Но мексиканец… Верховный Совет всегда с подозрением относился к резидентам из-за океана, а поедателей насекомых и кактусов[167] вовсе едва признавал. Так Фатум и получил направление на поезд до Петербурга.

Полюбив тепло вагонов и запахи рельс, он пристрастился к электричкам, бегущим по линиям рук; и люди сами приходили на встречу, бросаясь за межи перронов. Там, на отрезках движений, правили жизни слепые колёса судьбы…

- Конфетку? – Чиего раскрыл маленькую коробочку с лакричными леденцами.[168]

- Нет, спасибо.

- Как хочешь. У них замечательный вкус!

- Со мной не сработает…

- Что?

- Колёса судьбы…[169] - Инкуб цинично усмехнулся.

- Да… просто мне скучно. Сам видишь, в вагоне – никого.

- Лучше бы и тебя не было.

Гэбриел понимал, что теперь ему отдохнуть не удастся. Уж точно не рядом со скучающей Судьбой. Здесь, на краю мира, Чиего Фатум был сам себе хозяин и имел полное право вмешиваться в чужие жизни. Но больше всего его занимала Удача, природа этого явления. С любопытством учёного-авангардиста он испытывал фортуну людей, любезно предлагая им самим вершить свои судьбы – угощая конфетой из крошечного обсидианового ларца.

Наслаждаясь спектаклями счастья или… забвения.

_________