Инкуб

Монплезир[101]

_________

Шахматный час на осенней террасе. Мутные волны о каменный град. Здесь, за границей штормов, царила барочная меланхолия; и запах виноградного бренди гнал прочь воспоминания о былом.

- Mon plaisir[102], месье Ластморт, приветствовать вас в своём золотистом Версале – промолвил с улыбкой вампир, Шарль де Ман[103].

- Ещё один француз. Харон, зачем ты привёз меня сюда?

- Но… Гэб… - Перевозчик, всецело поглощённый бутылкой ароматного бренди, был весьма возмущён подобной реакцией своего друга, - Я тебя вообще-то спас, выловил среди покойников. Куда мне было тебя везти? Сюда – ближе всего.

- Рассказывай… Знаю я, что тебя сюда заманило – и он усмехнулся, опрокинув бокал, пуская тонкую струйку запёкшейся крови на мраморный стол.

- Позвольте, но вы у меня в гостях. Пожалуйста, не злоупотребляйте моим гостеприимством, месье Инкуб…

Шарль хлопнул в ладони, и из дома вышла обнажённая юная нимфа[104]. Учтиво улыбаясь незнакомцам, она убрала со стола и вновь наполнила бокал Гэбриела горячим напитком[105].

- Попробуйте, очень бодрит! – и в томных, винных глазах блеснула усмешка.

- Вынужден отказаться, месье Вампир, но мне некогда забываться.

Шарль де Ман смеялся, наблюдая зловещую улыбку Инкуба. В своей жизни он, прекрасный и распутный, редко встречал кого-то подобного. Поправив пышный белоснежный парик, делавший его похожим на Моцарта, он изобразил на лице притворное удивление, смешанное с унцией страха, и, осторожно роняя слова, воскликнул:

- Гэбриел, как вы грозны! Именно таким я вас себе и представлял, горемычного Наблюдателя…

- Poseur…[106]

Инкуб поднялся и подошёл к парапету, вглядываясь вдаль, туда, где за чёрными тучами скрывался его сумрачный Город. Даже здесь, на другой стороне залива, в беззвучии Петродворца, он слышал зов: крики отчаяния, стоны безумия Санкт-Петербурга. Гэбриел помнил, как в яростной страсти под тенью громады-волны поглотил жизнь, огонь Иоланды: до сих пор, он бился внутри, испаряясь на коже, пульсируя в ритме горящего танго – не в силах понять, что померкла душа, иссушённая демоном… любви? В тот момент на краю бурлящей стрелы, у самой кромки воды под оркестр Пьяцоллы[107] ему казалось, что в мгновении страсти Иоланда любила его – но играла с огнём…

- Месье Инкубу не нравится компания Вампира, как я погляжу! – Шарль откинулся на спинку кресла, манерно забросив ногу на ногу, развлекаясь одним только видом потрёпанного Наблюдателя в рваном промокшем плаще, - Чем обязан подобной неприязни? Или вы, Гэбриел, считаете, что сами куда более чисты, чем тот, кто пьёт… кровь? – и звонкий хохот наполнил террасу, - Однако, разница меж нами лишь в том, что нам нужно, чтобы жить. Ведь вы тоже пленник своего голода. И я даже слышу, как где-то внутри вас всё ещё шепчет, тлеет чужая душа…

Но Гэбриел не слушал вампира. Его мысли были там, в Городе, где жертвой Скарамуша пала Коломбина, ценой жизни укротив безумие – чуму, которой он поддался и почти отдался в её власть. Покачав головой, он вздохнул, вдыхая дуновения ветра, и, повернувшись к Харону, промолвил:

- Нам пора собираться. Мы и так задержались… в гостях.

Но Шарль де Ман, всё это время говоривший о чём-то, вдруг осознав сквозь стену своего самолюбия, что его не замечают, напомнил о себе – изворотливом игроке, искушённом в опасных интригах.

- Как, Гэбриел, уже уходите? Вы ничего не забыли?

В его руках ласкалась скрипка – та самая, что Инкуб всегда носил с собой в поле плаща – словно герой Достоевского[108], трепетно прячущий орудие убийства.

- Почему она у тебя? – оскалился Наблюдатель, приближаясь к вампиру.

- Правильный вопрос – зачем. К тому же, вы снова грозны, а я предупреждал о мере своего гостеприимства.

Новый хлопок – и на пути Инкуба появились две нимфы. Одна из них, тихая, бледная, с пучком болотистых кос, уже являлась на террасе. Другая – смуглая, одетая в алые водопады, изящная кошка, смеясь, послала Гэбриелу воздушный поцелуй. И обе они были больше, чем просто нагие, бесстыдные леди, не обделённые плотской, магической красотой.

- Позвольте мне познакомить вас, месье Инкуб, с моими дочерьми, - вновь заговорил Шарль, особенно смакуя на языке последнее слово, - Как вы, я полагаю, уже догадались, они мне не просто дочери, но ещё и любовницы. Мои самые близкие и дорогие: Калипсо и Эхо. Моя семья… Нет, конечно, есть и другие, если вам интересно…

- Я понял тебя. Что тебе нужно?

- Видите ли, это редкий инструмент. А я коллекционирую редкости. Однако, уважая её владельца, - и он пробежал рукой в шелковистых манжетах по изящной талии скрипки, - я предлагаю игру. Партия в шахматы. Но по моим правилам. Привычные шахматы меня давно начали утомлять…

- Весь этот твой притворный Версаль, застланный искусственными облаками, скрывающими твой жалкий вид от солнца, заполненный множеством трупов, что ты оживил, не оставляет мне иного выбора, как согласиться. Хоть даже тогда я не уверен в том, что ты способен признать поражение.

- Дело в том, месье Ластморт, что я никогда не проигрываю. Но уверяю вас, если моё поражение возможно, я буду вынужден его признать. Ведь это редкость – одна на миллион. А я, как вы помните, коллекционирую редкости…

Шарль де Ман был родом из одного небольшого городка в долине реки Луары[109]. Но, несмотря на то, что не обладал громкими титулами (по сути, он даже не был дворянином), очень скоро стал едва ли не самой важной фигурой в Париже. Тогда за фасадом монархических перстов продолжалась пора инквизиции, и бессердечный юноша, похожий на ангела, с тонкими почти девичьими чертами лица и нежной бледно-розовой кожей, сам пришёл ко двору короля, заявив, что хочет охотиться на неверных. Невысокий и утончённый, он открыто смотрел на тех, кто смеялся над ним, вызывая к ответу за фарс кровью призрачного взгляда. Придворные короля сказали ему тогда:

- Хоть альбиносы[110] считаются еретиками[111], король позволяет тебе уйти в знак благоволения твоей бесстрашной натуре, не побоявшейся появиться здесь.

Но Шарль де Ман лишь усмехнулся, поправляя парик, и предложил игру, ставя на кон свою жизнь. Он знал, что король, четырнадцатый Людовик, привык во всём быть первым и главным, и очень любил выигрывать. Вдобавок, обожал казни, отчего игра с молодым альбиносом выглядела ещё более привлекательной.

Казалось, весь версальский двор следил за ходом шахматной партии. Лучшие советники помогали королю, тени министров нависли над воинами из слоновой кости, но Шарль де Ман не оставил им ни единого шанса вальяжно нарисовав на доске свой любимый, зеркальный мат[112]. Разъярённый Людовик тут же натравил на «дерзкого мерзавца» своих преданных «псов», но юный игрок, прекрасно научившийся разбираться в людях остановил его, опустившись на колени:

- Мой Король. Вы – умнейший из умов, Великий из великих. Выиграть у Вас – это редкая случайность, что для меня, глубоко верующего в церковь, что Вы строите, как благословение небес. Я знаю много уловок, хитростей, ловушек и таинств пыток, которые могли бы Вам пригодиться в Вашей борьбе с неверными. И потому присягаю Вам всем, что у меня есть, дабы стать Вашим орудием. Позвольте мне бороться за то, во что верите Вы, и я вместе с Вами, и увидите, что в этот день именно Вы, мой Король, выиграли эту партию, заполучив себе нового нижайше преданного валета[113].

Блистательный Шарль действительно оправдал доверие короля, с усердием принося ему на бриллиантовых блюдах головы неугодных. Он, вставший во главе бесчисленных драгонад[114], добился уважения при дворе, а по Франции начали ходить жуткие истории о невидимом бледном духе, рыщущем своим кровяным взглядом ночами по улицам и закоулкам городов и селений в поиске несогласных с устоями королевской церкви. В своём доме в Версале искусный игрок наслаждался новым положением и известностью, но кроме людей о нём узнали и другие существа.

Один из гугенотов[115] – вампир – нашёл его по запаху крови собратьев, что шлейфом тянулась за Шарлем по дорогам страны. Пробравшись в дом, существо ночи немедля набросилось на спящего инквизитора, но игрок, просчитывая ходы, оставался всегда впереди.

Он всегда знал, что за движениями неверных стоят другие, более великие силы, от чего злился, ибо чувствовал себя недостаточно могущественным, чтобы перехитрить весь мир. Его смущала его тонкая кожа, хрупкая плоть и слабые мускулы. И хоть ум его был велик, немощная смертность проклятого тела угнетала Шарля. Как альбиносу ему повезло не стать уродом, но, несмотря на всю свою смелость, он боялся людей, которые видят его и презирают эту бледную кожу, голову, на которой никогда не вырастут волосы, и глаза – прозрачные стёкла в трещинах кровеносных сосудов. Вдобавок гибкая тонкая стать всегда привлекала к нему внимание разномастных первертов[116]. В свои 19 лет он походил на молодую француженку, одну из тех, что выступают в публичных домах, и голос его превращал в звенящий фальцет любую шутку и песню.

Шарль де Ман давно привык к ночи, ибо дневное солнце поражало его кожу, и когда он открыл, что среди преследуемых им неверных есть вампиры, его посетила мысль стать таким, как они. "Их кровь укрепит моё тело, сделает неуязвимым, и я перестану быть человеком-альбиносом. Стану вампиром, так же избегающим солнце, но куда более сильным и хитрым, чем все дети ночи."

Тот вампир, что напал на след Шарля – был одурачен. Без раздумий он набросился на неподвижное тело ненавистного альбиноса, не ведая, что вместо него вонзит клыки в шею своего собрата по вере – одного из растерзанных драгонадами еретиков. Ослеплённый местью и жаждой быстрой расправы, торопливый упырь поздно осознал, что был «пойман на мертвеца»[117] - Шарль де Ман ждал его наготове с острым клинком. Тотчас он отрубил вампиру голову и испил чашу проклятой крови… "не более проклятой, чем я сам…" Тогда он познал вкус свободы.

С ещё большим остервенением новоиспечённый вампир принялся преследовать неверных, пока не поймал в свои хитроумные ловушки тех «детей ночи», кто стоял за скоплением обычных человеческих еретиков. Шарль де Ман выпил их всех и только потом узнал о Совете.

В делах Видящих, почти как в делах людей, всё происходит медленно, особенно если это касается политических, религиозных и ликвидационных вопросов. Так и в деле Шарля де Мана решение о признании его «вне контроля» пришло уже после смерти Людовика. К тому времени блистательный Шарль, купавшийся в роскоши, окружённый дамами и кавалерами, сам почти превратившийся в одного из неугодных ему первертов, наслаждался заслуженным при дворе у почившего короля отдыхом, вдыхая любимые ароматы Версаля, смешивая виноградное бренди и непорочную кровь, смакуя на губах титул маркиза (так удобно доставшийся де Ману после внезапной смерти его обладателя).

В один из тех дней его жеманных наслаждений на пороге дома в Версале появился лакей, одетый в строгий, чёрный фрак, словно ворон – таинственный вестник – в высоком цилиндре, чьё лицо потерялось в тени. Он протянул вампиру чёрный розарий[118] с крестом Святого Петра, и незримые губы бесстрастно шепнули из пустоты:

- Шарль де Ман, вампир, указом Верховного Суда Видящих вы признаны Вне Контроля. Охота начнётся через час. Можете помолиться, - и тёмный лакей исчез, рассыпавшись в чёрные перья.

Держа в руке колючий розарий, маркиз де Ман ощущал, как в его жизнь ворвались силы ещё более могущественные, о существовании которых он, как искусный игрок, должен был подозревать. И глядя вокруг на пышные залы и дефиле соблазнительных нимф, он снова боялся – боялся всё потерять: свой ум, свою власть, своё бессмертие. Тогда он, прекрасно понимая, что лакей на его пороге был вестником смерти, что розарий в его руке – словно стрелка часов, запустившая счёт до финала – креста, что последний час его жизни должен быть потрачен отнюдь не на слепые молитвы, принялся думать над тем, как обмануть приговор...

- Итак, играем! – и Шарль де Ман звонким хлопком возвестил начало игры.

На мгновение Гэбриелу показалось, что всё приснилось. Он лежал на спине в чёрной, немой пустоте, погружался в неё, словно в зыбкие, желейные топи. Зеркала, рисовавшие ночь, плавились от огня его тела, хороня в себе демона страсти – его отражение... И в этот момент больше всего ему хотелось вырваться из омута тьмы, лишь бы не оказаться поглощённым бездной растопленных искажений – многоликой тюрьмою чумы. Лишь бы не стать тем, кого он презирал и боялся…

- Гэбриел, откройте глаза!

Услышав голос маркиза, он распахнул веки и огляделся. Вокруг плыла всё та же чёрная пустота, но под ногами ровные квадраты стекла составляли шахматное поле. Сквозь пелену ночи над головой пробивались столпы света, освещая диагонали алебастровых клеток.

- Оставьте пустоту для тех, кому незачем жить. Идите на свет.

Инкуб вошёл в столп света и почувствовал, как горячи его лучи, словно пущенные ладонями солнца. Вампир взошёл следом, с другой стороны поля, вторым, как и подобает чёрным, заняв позицию на обсидиановом постаменте.

- Роли записаны. Добро пожаловать в мой маленький шахматный мир. Он находится внутри того мраморного стола, что вы, mon plaisir, так небрежно облили. Но, прежде чем мы начнём, я расскажу вам одну деталь, без которой нашей игре определённо не хватает интриги.

Гэбриел посмотрел на него исподлобья, сквозь спутавшиеся мокрые волосы, как смотрят хищники, а в его случае – демоны – на свою добычу. Но Шарль де Ман сам был своего рода демоном, и не единожды, несмотря на свой внешне слабый и юный вид, укрощал тех, кто устраивал на него охоту.

- Месье Ластморт, вы похожи на волка, потерявшего на небе луну в ночь, когда она должна была предстать перед ним в своём самом полном великолепии! – с этими словами маркиз изобразил, будто сжимает руками спелую девичью грудь, - Дикий, взъерошенный, в глазах – бешенство! С таким настроем вам следует сразу же сдаться! Уверен, вам нравятся сонаты Бетховена? Вы сейчас очень похожи на него…

- В отличие от вас, Шарль, я не ношу парик, доставшийся вам, полагаю, от Моцарта в знак вечной любви к патетизму[119]… - съязвил Наблюдатель, скопировав тон игрока.

- О! Уже лучше! Чувство юмора проснулось! Однако, вам стоит задуматься над тем, как не потеряться в этом лесу…

- Волк на то и волк, чтобы всегда найти свою тропу, освещённую луною…

- Что же, теперь, я вижу, вы в бою. Потому слушайте. – блистательный Шарль улыбался, словно его вообще ничего не способно было оскорбить или просто задеть, - Примерно триста лет назад, в час за полуднем, ко мне пришёл посланник, принёсший важное сообщение от столь ненавистного вам Совета. Вот эти вот чётки – розарий с перевёрнутым крестом, - достав предмет из кармана сюртука, вампир поднес его к столпу света, чтобы Гэбриел мог лучше его разглядеть, - Это послание означает признание видящего «вне контроля»…

- Вне контроля?

- Да! Как «фас» для собак, большой палец книзу для древних римлян, последний агонический спазм внизу живота…

- Достаточно аналогий.

- Отлично! Так вот, несмотря на то, что я вам, месье Инкуб, не нравлюсь, вы мне не неприятны, потому что в вас здесь и сейчас я вижу себя! Да-да! Потому что вам уже совсем скоро будет тоже объявлена открытая война, и каждый Видящий, желающий получить признание Верховного Совета Ока, как и приумножить свою силу, с усердием примется выслеживать вас, чтобы убить…

- Но триста лет назад…

- О, как приятно общаться с внимательным собеседником! Да, как вы верно заметили, Гэбриел, я стою перед вами, живой, спустя более, чем три века, как приговорённый. А ведь эти вот чётки – они как клеймо, - и маркиз спрятал розарий за пазуху, - Их не выкинуть, не уничтожить, по ним тебя всегда, везде разыщут… и, уверен, несмотря на всё внешнее спокойствие, что вы, месье Ластморт, демонстрируете сейчас, вам интересно, как мне удалось скрыться от Них…

- По крайней мере это интереснее того обычного бреда, что ты несёшь… - прошептал Гэбриел.

- Интереснее… намного интереснее. – усмехнулся Шарль де Ман, и черты его нежного, беззаботного лица, почерствели, - Но это Ты узнаешь лишь в качестве бонуса… если победишь.

- Наша игра похожа на реверси[120]. Белое против чёрного, свет против тьмы. И задача игрока, стремящегося к победе – поменять цвет его клетки на обратный, чуждый ему. Вам начинать, месье Гэбриел. Вы можете ходить только по светлым полям, преодолевая чёрные преграды. Преодолённые клетки окрашиваются в ваши цвета. Но самое интересное начинается в центре поля, где мы встретимся с вами спустя несколько ходов. И помните: только связанная линия света, в которой нет ни единого разрыва – тёмного пятна – способна привести к победе.

- Почему я играю белыми?

- Это же очевидно: потому что я вампир, и моя возлюбленная – ночь.

- Потому ты и создал завесу над своим новым Версалем, чтобы вечно быть с ней, окруженный дневной пустотой?

- Довольно разговоров, ходи!

- Тьма вампира – его свет…

- Ходи! – Шарль де Ман, возмущённый поведением оппонента, казалось, выходил из себя.

- Позволь мне осветить тебя…

И Гэбриел шагнул назад, обратно, в чёрную, зыбучую пустоту…

Тихий шёпот её губ. Похищающий душу захват. Пламенный взгляд из-под маски страстей. Последний вздох – танец искр на кончиках пальцев. Он словно вернулся обратно, шагнув в темноту – пустоту, чтобы почувствовать, наконец, полное истинное наслаждение, расправляя багровые крылья огня над тенью собственных страхов, заполняя пожарами бездну, где, казалось бы, мог утонуть.

"Спустя множество лет, Она – первая жертва, для которой ты не искал оправдания. Просто выпил – убил. Пустил жидкое пламя по венам, вернувшись из снов, разодрав декорации, принимая реальность и мир, существующий в ней. И теперь, ты чувствуешь жизнь – твой огонь. С возвращением, Гэбриел Ластморт…"

- Гэбриел, браво, вы меня всё больше удивляете! Для того, чтобы победить в моей игре, нужно обладать недюжинным вниманием и замечать каждую деталь. Но самое главное – чувствовать, когда игра началась, и где – её границы. И вы своей проницательностью покорили меня в самое сердце!

Шарль де Ман, улыбался, всё так же манерно откинувшись на спинку дорогого кресла, глядя на Гэбриела восхищёнными, но, впрочем, как всегда хитрыми глазами.

- Скрипка…

- Конечно-конечно! Эхо, передай пожалуйста Гэбриелу его подружку. Кстати, как вам, месье Инкуб, мои дочери? Не хотите испить их ardeur? – вампир, словно не заметил, что проиграл, и продолжал жонглировать словами, посылая Наблюдателю свои нежные колкости.

Глядя назад, в сторону Санкт-Петербурга, сжимая за горло кричащий, плачущий инструмент, Гэбриел Ластморт думал о том, что сказал ему смешливый француз…

"Вне контроля… сейчас Они решают мою судьбу... сейчас, а не тогда, когда действительно должен был получить по заслугам…"

- Ты хотел закончить свой рассказ. Я победил. Я слушаю…

- Вечно вы куда-то торопитесь, месье Ластморт. Но, как честный игрок, - вампир сверкнул глазами, - я вынужден исполнить вашу просьбу.

- Я не прошу.

- Неважно! Так вот, как я и сказал, розарий означает приговор, от которого нельзя скрыться. И всего моего исключительного ума не хватило бы на то, чтобы придумать, как обвести вокруг пальца сам Верховный Совет, если бы не случайные связи. – вампир сладко вздохнул, подняв бледные очи, коснувшись накладными ресницами платья вороньих небес, - Во время своей работы на короля я познакомился с одной безмерно аппетитной женщиной – из тех, рядом с которыми понимаешь истинный смысл слова «gourmand»[122]. Была она ведьмой. Причём ведьмой не только великих постельных способностей (и я благодарен ей, что она выглядела лет на двести моложе, чем ей было на самом деле), но и уникальных магических талантов. И к счастью, её очарование мной было столь велико, что я знал (наверняка, как игрок, не привыкший проигрывать), если она способна – она поможет, несмотря на то, что пойдёт против «верхов». И тогда, сразу же, получив «недобрые вести», я спешно отправился к ней. Она жила в небольшом доме у реки Луары, близ города Амбуаз[123], и мне явно не хватало одного «часа молитвы», предоставленного вестником смерти, на то, чтобы добраться до неё. Но, несмотря на это, я приказал приготовить карету и, зашторив плотнее окна, крикнул кучеру гнать со всех ног. Моё счастье, что французы ленивы, и не сразу вышли на охоту. Однако, в тёмной карете-коробке, обречённый на смерть теми, кого я, по сути, никогда не знал, неизбежно развивалось острое чувство страха и паранойи. Каждый раз, когда кто-то проезжал мимо, я вздрагивал. Однажды, даже почувствовал чьё-то зловещее дыхание…

- Ты доехал до ведьмы, что дальше...

- Извольте не перебивать, месье Инкуб! – Шарль замахал руками, словно желая отогнать от себя безразличный тон неблагодарного слушателя, - Когда карета остановилась у дома Делирии (ах, это имя до сих пор звучит музыкой в моих воспоминаниях!), она уже ждала меня, издалека почувствовав силу проклятого розария. Вечерело, и я понимал, что мои палачи, – среди которых было немало вампиров, собратьев тех, кого я убил – уже взяли след. Время «молитвы» давно истекло, и единственной надеждой на спасение была моя сексапильная ведьма!

- Что она сделала?

- Я же просил не перебивать! Это нелегко, вспомнить в красках то, что было более чем триста лет назад!

- Я не просил «в красках»…

- Так всё же просили… - ехидно улыбнулся Шарль, и Инкуб, понимая, что не в силах ускорить рассказ, опустился на стул, отпивая кровавой тоски.

Страх и ненависть к поражению несли Шарля де Мана на юг к долине реки Луары, где когда-то он был рождён, и теперь жаждал переродиться. Бремя розария будто мешало карете мчаться быстрее, и маркизу казалось, что вот-вот время бессмертия остановится для него всего за несколько чёртовых милей. Но шёпот голодных шакалов был ещё едва слышен, и блистательный Шарль, сражаясь с испугом, верил, что не может проиграть. "Ведь он никогда не проигрывал."

Старый деревянный дом, склонившийся к сонной реке, словно странник загадок на покое под облачной гривой, встречал пряный закат, вполоборота к маркизу, почти растворяясь в парфюме лавандовых фей. Здесь, среди пыльных рубедо[124], между планов неявных миров, томная ведьма, Делирия, смешивала шартрезы[125], сочетая то с ядом змеи, то с мукой из костей, то с эссенцией пыточных грёз. Единственное наслаждение в жизни она видела в боли. Потому так привлёк её Шарль де Ман, страдавший всегда, как изгой-альбинос, жестокий в любовных соитьях.

Полуобнажённая, в одном только пеньюаре, сотканном из нитей цианидовых пауков, она смотрела в его глаза – залы призрачных кровопусканий – понимая без слов, что он ждёт от неё. Солнце застывшей смолой утопало в подводном заоблачье, похищая за грани иллюзий в царство луаровых снов два мистических сердца, связанных странной агонией, что сильнее любых, даже самых любовных оков.

Её смуглая кожа и тело неистовой амазонки покорили маркиза тем, чего никогда не было у него. Её тинистые, заплетённые в косы волосы научили его петь: «О, нимфа!». Её ум был прекрасным соперником; молчаливость – в ответ на феерию слов. Её страсть – словно пламя и лёд – обжигала вдвойне, сотрясая и множа плезиры. И Шарль, игрок, старался не видеться с ней – боясь своего поражения. Но снова во снах, наяву иль в бреду впивал в неё боль – наслаждение.

- Ты любил её.

- Нет, что вы, месье Инкуб! Я не мог её любить! Что это за слово вообще такое, а, нимфы? – Калипсо и Эхо рассмеялись вместе с маркизом.

- Но ты любил.

- Сейчас это не имеет значения, Гэбриел, – смешливый тон вампира сошёл на нет, - Делирия объяснила мне, что у розария есть душа, которая и заставляет «метку смерти» следовать за тобой везде, привлекая жадных до добычи охотников. А любую душу, как вы знаете, можно выпить.

- Клыками, в твоём случае. Вот только у розария нет шеи.

- Верно. Но Делирия, как вы помните, ведьма. Она поглотила душу розария, впитала его в себя. Я заставил её сделать это, ибо не было другого выхода!

- Ты ведь знаешь, что обманываешь себя…

- Важно не то, что я знаю, а то, что я жив.

Шарль де Ман смотрел на Инкуба со злостью, присущей заговорщикам, чью тайну вот-вот готовятся раскрыть. И чёрные шрамы на сердце сжимали его душу, изо всех сил сдерживая бешеный порыв, после которого проявляются боли, не принадлежащие недостойным.

- Перед смертью, с последней каплей розарической крови на моих губах, Делирия привязала звучание своей души к этому шахматному столу, за которым вы сейчас пьёте моё гостеприимное бренди. Уверен, вы знаете, Гэбриел, что у каждой души есть своё особое звучание. Часто те, кто способен созидать музыку, играют мелодии своих душ, даже не задумываясь об этом. И именно к звучанию конкретной души привязана сила смертельного розария. Эту силу способна отчасти подавить другая душа, как сделала моя ведьма, а после спрятала последние отголоски проклятия в подарке, приготовленном для меня.

Шарль де Ман широко улыбался. Положив руку на сердце, он снова играл, как всегда, связанный обещанием "больше никогда не проигрывать". Там, на сердце его вековым шрамом горело клеймо – жгущий розарий затмения…

- Я не мог проиграть! Потому и убил её, ведь подобная магия – редкость…

- Но мне это всё равно не поможет, потому что такой ведьмы больше нет.

- Увы, месье Ластморт, здесь вы правы. Но не думаете же вы, что я просто так посвятил вас в свой исключительный бред…

Инкуб, чуть скривившись, кивнул.

- Да… к слову. Почему ты позволил мне выиграть?

Шарль де Ман с видом абсолютного удовлетворения с изяществом юной тигрицы закинул ногу на ногу, и, наклонившись вперёд, прозвенел:

- Гэбриел, mon plaisir, вы – невероятны! Своего рода – редкость! А я, как вы помните, коллекционирую редкости…

_________