Инкуб

Променады Оград

_________

Так сложилось, в этом мире кто-то видит больше, кто-то меньше, кто-то не смотрит, или же просто предпочитает не замечать. Среди людей не знающих, что происходит за фасадом привычных страниц и экранов, существуют люди Предвидящие, чувствующие вибрации особых энергий, осязающие присутствие сил древних и величественных, способных одной рукой перетереть в пыль человеческий череп. Они правят балы, маскарады, слушают театры в своих призрачных ложах, или просто обедают тихим пасмурным днём среди сотен похожих на них человекообразных существ. С невинной улыбкой просят передать соль, запуская когти теней под скатерти тайных вечерей.

Видящие – так называют они сами себя, живущие во многих мирах, невидимые для большинства окружающих. Говорят, именно с них когда-то и начался мир людей. Многие из Предвидящих – потомки таких высших сил. Некоторые – прямые наследники, потерявшие память. И, выходя на улицы Города, стоит помнить о том, что среди масс человеческой крови разных ядов и сортов можно встретить и тех, для кого слово «люди» - лишь обыденный термин, за которым скрываются целые расы других гораздо более просвещённых существ.

Одни предпочитают таиться, другие – являются избранным; третьи живут этой жизнью, возможно, рисуют портреты соборов и рек, играют на флейтах в туманах ночных переходов, танцуют стриптиз, угощают чаями, гоняют на байках за полночь в рубашках с жабо[171]. И многим мир людей приходится ближе тёмного закулисья, где разговоры о бессмертии, высших материях и «проектах проказы» становятся утомительным бытом, таким же, в какой со временем превращаются жизни жён и мужей.

Одни предпочитают кресло у камина и шелест петербургской Таймс[172]

Другие – ветер нового мира, переменчивого и странного, как и страсти людей, населивших его.

Вчера и сегодня, выходя на одинокие променады, Наблюдатель не раз встречался с хитрыми дамами в елизаветинских платьях и сомнительными валетами в николаевских сюртуках[173] Поворачивая от Аничкого моста на Невский проспект, отпущенные медлительным светофором, они неслись в своих кэбах, запряженных чёрными лошадьми, перед строем машин, сдерживая их неистовый натиск, и едва ли кто в мире людей слышал биты копыт об асфальты размокших дорог.

А по ночам, за решётками Летнего сада, они играли в крикет или гольф, отбивая руки Венерам; собирались на концерты Шопена в вестибюлях Михайловских гроз; созывали партии для соколиной охоты в Крестовских владениях. Наблюдатель замечал их лорнеты и мушки, корсажи и цепочки карманных часов – среди массы свойственных современным людям нарядов эти детали, больше или меньше, выдавали других, неподвластных времени существ – персонажей безвременья, порочно, нарочно или нечаянно, но неслучайно оказавшихся среди таковых.

Часто, гуляя по сонным аллеям, Наблюдатель встречал похожих на себя, одиночек, прошедших боль и убийства, но именно так обретших, познавших себя. Среди них был и грустный мечтатель из-под купола Исаакиевских грёз; и осенний скиталец, ценитель вина из дождей, розмариновых слёз. В каждом из них была своя, особая музыка, и Наблюдатель верил, что именно созвучие их мелодий, настроений, оттенков элегии клавиш и струн, свело их как-то когда-то, чтобы знать – их одиночество не одиноко; дать новый глоток свежей жизни на новом этапе пути.

Так бывает. Не спеша, ты идёшь мимо стен и дверей, огибая кривые Фонтанки, и встречаешь кого-то, кто так же шёл мимо, застывши в себе, считая камни скомканных мостовых под ногами. Незаметно вы касаетесь друг друга полами длинных плащей, волосами или пальцами рук, и этот неуловимый контакт зажигает ту самую искру, которая даёт вам понять: «сейчас, сегодня, в это время – этот человек, существо или призрак мне близок». И так зарождается первая нота мелодии, жившая в вас все эти долгие одинокие променады, но только тогда произнесённая вслух.

Наблюдатель знал, что ничего не происходит случайно. И к мёртвым, почти как Харон, давно уже привык. Как Инкубу ему хотелось лакать концентрированного наркотика страсти. Но, живущий в мире людей, он желал хоть немного их оградить. Потому и, блуждая в холодных ветрах, искал тех, для кого его страсть станет лучшим безудержным благом. Искал тех, чья смерть станет наслаждением для обоих – последним любовным соитием погребальных костров.

Инкуб приходил в сад любви[174], запирал ограду мёртвым движеньем руки, поджигал церковь и пил раскалённое пламя – нектар, что травил и питал его душу, придавая сил вновь, зашторив глаза, брести в променадах безумия сквозь смуты опалов ночей. Словно волк похмельного Гёссе[175], испивший бокала чумы из уст многоликого сфинкса театра трагедий.