Инженер Петра Великого – 4

Глава 19

Утро выдалось — хуже не придумаешь. Серое, промозглое, с неба летела какая-то мелкая дрянь, от которой все вокруг становилось липким и неуютным. Ночь прошла как в бреду: гонка, запахи пайки и раскаленного металла, отборный мат. Вроде победили. Машина, изуродованная медной заплаткой, была готова. Но от такой победы на душе скребли кошки. Я стоял посреди Пушечного двора, кутаясь в дорожный плащ, и смотрел на свое детище — уродливого, пыхтящего паром идола, которому сегодня предстояло пройти экзекуцию.

Ровно в полдень к воротам подкатила целая процессия. Кряжистые мужики на крепких, низкорослых лошадках, явно привыкших к горным тропам. Два десятка человек, в добротных тулупах и высоких сапогах. Лица, будто из уральского камня высечены, — обветренные, с глубокими морщинами. Непрошибаемые. Они спешились, и я кожей почувствовал, как изменился воздух. Это волки, настоящие хозяева уральских гор, люди, которые с металлом были на «ты» с пеленок. И смотрели они на своего хозяина, улавливая каждый его жест и взгляд.

Демидов слез с коня. Его глубоко посаженные глаза скользнули по мне без всякого выражения. Даже не поздоровался. Просто кивнул своим, и они, как по команде, двинулись к паровой машине.

— Ну, показывай свое диво, барон, — уронил он.

Я повел их к своему детищу. Нартов, стоявший у рычагов, подобрался, лицо у него стало серым от напряжения.

— Вот она, господа мастеровые, — начал я, стараясь говорить ровно. — Сила, которая скоро и лошадь, и воду на покой отправит. Это котел. Внутри него вода от жара обращается в пар, а сила того пара, через вот эти хитрости, — я обвел рукой поршневую группу, — способна вертеть колеса с мощью сотни лошадей.

Уральцы обступили машину. Они переглянулись — быстро, почти незаметно. Сразу ухватили суть. Не дураки. Но на их лицах не отразилось ничего, кроме кислого презрения. Играли свою роль.

— Так вот она какая, машина бесовская, — пророкотал один из них, здоровенный, похожий на медведя мужик, искоса поглядывая на Демидова, будто ища одобрения. Он ткнул мозолистым пальцем в медную заплатку, оставшуюся после нашего ночного аврала. — Худая, видать. Уже латать пришлось.

— И пар травит, — поддакнул другой, бросив быстрый взгляд на хозяина. — Как ты, барин, уплотнение на этом держать будешь, коли его горячим паром распрет, а оно из кожи да пеньки? На час работы, а потом — под замену. Да и так, на самовар похоже, — хмыкнул уралец.

Андрей, услышав это, не выдержал. Нервы у него, видать, были натянуты до предела. Он попытался съязвить, кивнув на здоровенный медный цилиндр, где мы грели воду.

— Самовар де тоже его благородия затея, — брякнул он, пытаясь казаться беззаботным. — Это так, чтобы не забывали.

Демидов даже бровью не повел, а его люди на шутку и вовсе не отреагировали. Они уже переключились на макет. Когда я сдернул с него полотно, по их рядам прошел гул. Это была ядовитая смесь любопытства и снисхождения.

— Игрушка знатная, — наконец изрек старший, ткнув пальцем в крошечную деревянную вагонетку и снова покосившись на Демидова. — Красиво, да без толку. Боярским деткам — в самый раз.

Они обступили стол. На физиономии одного из них, худощавого, с цепкими глазами, на мгновение вспыхнул огонь неподдельного интереса, когда он увидел миниатюрный конвертер. Я вкратце рассказал назначение зданий и деталей механизмов. Этот любопытный уже открыл было рот, чтобы задать технический вопрос, но встретился взглядом со старшим и тут же осекся.

— А грушу-то свою, барин, ты чем футеровать будешь? — спросил кто-то пренебрежительным тоном. — Каким кирпичом, чтоб его жаром не поплавило после первой же плавки?

— Верно мелешь, Афанасий, — кивнул старший, подыгрывая. — Тут жар нужен огроменный. А как ты его дашь, коли все тепло в трубу улетает?

Они закидывали меня вопросами. Точными, острыми, бьющими в самые больные места. Видели огрехи, компромиссы. Они играли спектакль для одного зрителя, демонстрировали своему хозяину, что питерский выскочка — пустой хвастун, а его диковинки — детские забавы. И чем больше недостатков они выискивали, тем больше я понимал, что они начинают понимать суть и масштаб. Понимают, какой монстр родится, если все эти изъяны устранить. И этот скрытый, невысказанный восторг, который они так тщательно прятали за маской презрения, был для меня лучшей похвалой.

Их вердикт был вынесен еще до начала представления, они уже все для себя решили. Оставалось лишь дождаться, когда эта шайтан-машина сдохнет, чтобы с чувством выполненного долга доложить своему хозяину: «Пустое это все, Никита Демидович. Баловство».

Я выдержал их напор, не дрогнув. Взгляды, полные профессионального презрения, заточенные вопросы — все было частью игры.

Их игры. Теперь начиналась моя.

— Довольно слов, господа, — я обвел их всех спокойным, чуть усталым взглядом и повернулся к Нартову. — Андрей, давай.

Нартов криво улыбнулся. Вся его нервозность куда-то испарилась, осталась лишь ледяная сосредоточенность хирурга перед сложной операцией. Он подошел к котлу, проверил манометр, который мы на скорую руку сварганили из свиного пузыря и пружины. Стрелка замерла где надо. Рабочие, стоявшие у топки, замерли как истуканы. В наступившей тишине было слышно только, как гудит в топке огонь и потрескивает пар, рвущийся на свободу.

Нартов взялся за длинный латунный рычаг. Медленно, с почти нечеловеческой плавностью, потянул его на себя.

И машина ожила.

Это был глубокий, ровный, мощный выдох.

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Оппозитная схема работала как часы. Два поршня, двигаясь навстречу друг другу, гасили вибрацию. Огромный маховик, набрав инерцию, завертелся ровно, без рывков, превратившись в размытый диск. Рядом запыхтел компрессор, и стрелка на ресивере уверенно поползла вверх. Машина не тряслась, не стонала — она дышала. Глубоко и мощно. Правда ресурса у нее немного и ненадолго, поэтому надо успеть ковать железо пока горячо.

Лица уральцев вытянулись. Маски презрения сползли, обнажив чистое, незамутненное изумление. Их старшой, Афанасий, невольно шагнул вперед, его глаза впились в слаженно работающий механизм. Он видел движущиеся железки, видел идею, воплощенную в металле, которую его мозг, не мог до конца переварить. Они переглянулись, забыв на миг о Демидове, который с каменным лицом стоял чуть позади, скрестив руки на груди.

Когда машина вышла на рабочий режим, я кивнул Нартову. Он потянул второй рычаг. Тонкий кожаный ремень, идущий от маховика к нашему макету, натянулся.

И на столе произошло чудо.

Крошечные деревянные колесики завертелись. Вагонетка, нагруженная кусочками угля, сама поехала по рельсикам, подкатилась к модели доменной печи и, опрокинувшись, высыпала свой груз. В механическом цехе, приводимые в движение нитками, закрутились шпиндели токарных станков. Из труб повалил легкий дымок. Весь завод, весь игрушечный мир ожил, пришел в движение, подчиняясь невидимой силе пара.

Толпа ахнула. По мастерам прошел гул — смесь страха, восторга и суеверного ужаса.

Я смотрел на Демидова. Его лицо было непроницаемым. Правда его пальцы чуть сильнее сжали рукав кафтана. Он тоже был потрясен. Он, с его чутьем, видел за этим кукольным театром рождение новой силы.

Я подошел к столу. Теперь это была моя сцена.

— Вы видите просто движущиеся деревяшки, господа, — начал я, мой голос звучал уверенно на фоне мерного пыхтения машины. — А я вижу будущее, в котором не будет ни лошадей, ни плотин, что пересыхают летом. Только уголь и пар.

Я взял со стола кусок черного, блестящего кокса, который привез с собой.

— Вот. Это хлеб наших будущих заводов. Каменный уголь. Обожженный без доступа воздуха, он дает такой жар, что способен плавить сам камень.

Я положил кокс и взял в руки миниатюрный конвертер.

— А это — сердце. Я про него уже рассказывал вкратце. В него мы заливаем чугун, продуваем его сжатым воздухом, и за полчаса получаем сталь такого качества, о котором вашим мастерам и не снилось. Без многодневной кричной переплавки и без потерь.

Не выдержал худощавый мастер с цепкими глазами, который раньше язвил про футеровку. Он забыл про осторожность.

— Постой, барин. Ты говоришь — сталь за полчаса. А шлак? Шлак-то куда девать будешь? Он же всю футеровку за раз сожрет, прикипит! После каждой плавки печь ломами ковырять?

Я ждал этого вопроса. Правда, я думал, что спорсят только тогда когда я подробно описал бы суть процесса. Но не перевелись на Руси самородки. А на этого вьюношу нужно обратить внимание.

— А для этого, мастер, — я указал на вторую, боковую дырку в модели конвертера, — вот эта вторая летка. Наклонил в одну сторону — шлак слил. Наклонил в другую — чистую сталь.

По рядам уральцев прошел возбужденный шепоток. Они увидели простое, элегантное инженерное решение. Они не знали, как его воплотить, но они поняли принцип.

Я говорил не о прибыли, не о деньгах. Я говорил о физике горения, о химии металла, о механике движения. Я читал им лекцию, вскрывая перед ними суть процессов, которые для них были сродни черной магии.

Я видел, как меняются их лица. Скепсис уходил, уступая место глубокой, задумчивой сосредоточенности. Это был разговор инженера с инженерами и они меня понимали, видели за моими словами знание, которое пугало их куда больше, чем любые мои угрозы.

Мой монолог оборвался. Я сделал все, что мог. Теперь слово было за ними. Я отошел от стола, позволяя самим подойти, потрогать, изучить. Котел работал уже полчаса, нужно было закругляться, пока он не сдох и не похоронил все мои усилия.

Мастера подошли. Медленно, с какой-то почти суеверной опаской, обступили работающий макет. Забыв и про меня, и про Демидова, они превратились в то, кем были на самом деле — в одержимых своим делом творцов. Они трогали пальцами крошечные деревянные рычаги, следили за движением нитей-приводов, спорили вполголоса, переходя на свой, уральский говор, полный специальных, понятных только им словечек.

Но главный их интерес был прикован к Нартову. Андрей, осмелев после удачного запуска, стоял у паровой машины, вытирая со лба пот, он был в центре внимания. Уральцы обступили его плотным кольцом. Начался самый настоящий допрос — технический, безжалостный. Они пытались докопаться до сути.

— А котел-то твой, парень, — начал Афанасий, — сколько он такого давления выдержит? Не бабахнет через неделю?

— Медь — металл вязкий, — без тени заносчивости ответил Андрей. — Прежде чем рвануть, она вздуется, зашипит. А чтоб до греха не доводить, вот клапан предохранительный, — он указал на пружинный механизм. — Лишний пар сам стравит, хозяина предупредит.

Они засыпали его вопросами. О смазке, об износе, о точности литья. Долго обсуждали поршень, его суть. И в какой-то момент один из них, самый язвительный, задал вопрос, который должен был стать последним гвоздем в крышку нашего гроба:

— Все это ладно, парень. А вот скажи, как ты поршень-то свой в цилиндре точить будешь? С каким допуском? Чтоб и не болтался, и не заклинило его, когда металл от жара расширится? На глаз тут не выйдет, тут точность нужна, какой и у немцев не сыщешь.

В наступившей тишине Нартов на мгновение замолчал. Потом, не говоря ни слова, подошел к моему походному сундуку, который стоял тут же, и достал оттуда массивный латунный кронциркуль с нониусом — трофей из Евле.

— А вот этой штукой, дядя, — он протянул инструмент мастеру. — С точностью до сотой доли дюйма.

Уралец взял в руки тяжелый, блестящий инструмент. Повертел его, сдвинул ползунок. Его брови поползли на лоб. Он передал кронциркуль соседу. Инструмент пошел по рукам. Кажется их мир не будет прежним. Они смотрели на этот простой, в сущности, механизм, и понимали, что это ключ к совершенно другому уровню производства, где правит точный, холодный расчет без глазомера и чуйки.

Они замолчали. Допрос был окончен. Медленно, один за другим, отошли от машины и макета. Мастера стояли и просто смотрели, как крутятся деревянные колесики, как мерно пыхтит пар, как оживает игрушечный завод. В их глазах не было злости или зависти. Была растерянность. Пустота. Осознание того, что все, чем они жили и гордились, вся их уникальная, передаваемая из поколения в поколение наука, только что превратилась в архаичное ремесло.

Наконец, Афанасий, их старший, очнулся. Он окинул долгим взглядом работающую машину, и его плечи как-то сразу осунулись. Он подошел к Демидову, который все это время молча и неподвижно наблюдал за сценой. Остальные мастера последовали за ним. Они отошли в дальний угол двора, сбились в тесный кружок.

Я стоял на расстоянии, делая вид, что осматриваю котел, но все мое внимание было приковано к ним. Я не слышал слов, но я видел все остальное. Видел, как тяжело вздохнул Афанасий, прежде чем заговорить. Видел, как мрачнеет лицо Демидова с каждым словом его главного мастера. Видел, как уральцы жестикулируют, что-то доказывая, тыкая пальцами в сторону моей машины.

— Ну что, Афанасий? — голос Демидова был тихим, но я его почти расслышал. — Баловство?

Старый мастер долго молчал, собираясь с мыслями. Он посмотрел на своих товарищей, в поисках поддержки, и, тяжело вздохнув, поднял глаза на хозяина.

— Он не врет, Никита Демидович, — глухо произнес он. — Ни единым словом. Конструкция сырая, сделана наспех. Но задумка… эх… задумка у него верная.

— Котел его медный — слабоват, — подхватил другой мастер, — но ежели его из стали отлить, да по уму, он веками служить будет. И силу даст такую, что наши водяные колеса будут казаться баловством.

— А сталь его… конвертер этот… — Афанасий покачал головой. — Мы с ним в цене тягаться не сможем. Он нас за год разорит, если захочет. Только и успевай сырье подавать.

Наступила тишина.

— Воевать с этим бесполезно, — наконец подытожил Афанасий. — Эта штука… она изменит все. Это как с луком против ружья выходить. Можно одного-другого подстрелить из засады, но в чистом поле… Он нас обошел, хозяин.

Представление закончилось. Мастера, отбубнив свое, отошли, оставив Демидова одного. Он еще с минуту постоял, глядя на работающий макет, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Потом он коротко кивнул своему старшему, Афанасию, и тот, подойдя ко мне, тихо произнес:

— Хозяин желает с тобой говорить. Один на один.

Я кивнул в ответ. Этого я и ждал.

Нартов выдохнул и принялся «выключать» котел, пока он еще не показал свои минусы.

Мы шли через двор. Демидов что-то буркнул про то, что его усадьба здесь на соседней улице. Мы шли не спеша, каждый погруженный в свои мысли. Было как-то странно все это.

Люди расступались, провожая нас молчаливыми, полными домыслов взглядами. Мы вошли в его горницу — давящая роскошь, тяжелый дубовый стол. Он молча указал мне на кресло напротив себя. Слуга бесшумно поставил на стол два кубка и штоф с темным, почти черным вином.

Демидов налил себе, потом мне. Мы молча выпили. Он не торопился.

— Вижу, барон, голова у тебя светлая, а руки — золотые, — наконец произнес он, и у него не было ни капли лести, только холодная оценка. — Такие люди на дороге не валяются. Бросай свои питерские забавы, поезжай ко мне на Урал. Дам тебе людей, лучшие домны. Строй там свои машины, сколько душе угодно. Под моим присмотром. В деньгах и почете нуждаться не будешь.

О как! Интересный ход. Он признавал мой талант, но тут же пытался поставить меня в положение подчиненного. Предлагал стать самым дорогим и ценным мастером в его уральской вотчине. Не думаю, что он это всерьез, зная, что я уже являюсь гендиректором своей Компании, где уже есть деньги, еще и царское участие.

— Благодарю за щедрость, Никита Демидович, — я поставил кубок на стол. — Только я не мастер, чтобы по чужой указке работать. Я — партнер. И разговор хочу вести как партнер.

Демидов усмехнулся. Мой отказ его не удивил. Он этого и ждал. Он просто проверил меня на амбиции.

— Хорошо, партнер, — он сделал ударение на последнем слове. — Железная дорога. Идея хороша, спору нет. Великая стройка, государевы заказы, тут барыши такие, что дух захватывает. Я готов в это дело войти. Но… — он сделал паузу, — на моих условиях.

Вот оно. Началось. Я смотрел на него в ожидании когда он выложит все карты на стол.

— Первое, — он загнул толстый, унизанный перстнем палец. — Управление. Мы владеем компанией на паях, поровну. Но в делах спорных, когда мнения разойдутся, право решающего голоса остается за мной. Ибо я рискую и деньгами, и всем своим делом.

Хитро. Не контрольный пакет, а право вето. Внешне — равенство, а по сути — полный контроль.

— Второе, — он загнул следующий палец. — Все железо для этой дороги — рельсы, крепления, все до последнего гвоздя — пойдет с моих уральских заводов. По моей цене. Я один могу дать нужный объем и качество, которое сам же и проконтролирую. Никаких поставок со стороны.

Он отпил вина, его взгляд стал еще жестче.

— И третье. Самое важное. Все технологии, которые родятся в этой нашей компании, — и твоя паровая машина, и способы литья стали, и все, что ты еще там в своей голове носишь, — становятся нашим общим достоянием. Но все новые заводы для производства этих диковинок строятся только на моих уральских землях, моими людьми. Ты приносишь семя, а расти оно будет в моей земле и под моим приглядом.

Он замолчал, откинувшись в кресле. Выложил свои условия. Это был ультиматум?

Он предлагал мне стать его самым ценным, но все же привязанным намертво партнером. Он пытался технологически закабалить меня, превратив мою Компанию в свой личный научный отдел, а все будущие заводы — в часть своей империи. Он предлагал мне золотую цепь. Ушлый тип, однако.

Я допил вино. Медленно, до последней капли. Необычный вкус у него. Поставил кубок на стол. Этот глухой звук прозвучал в тишине достаточно громко.

— Нет, Никита Демидович.

Он даже не удивился, лишь слегка приподнял бровь.

— Вы мыслите как хозяин завода. Пускай даже как хозяин всех уральских заводов. А я предлагаю вам мыслить как хозяин империи.

Не дожидаясь его ответа, я достал из внутреннего кармана, большой, свернутый лист плотной бумаги. Я развернул его на столе, и он с шуршанием лег поверх демидовских счетов и расписок. Это была карта мира.

— Ваши условия меня не интересуют, — я обвел взглядом его недоумевающее лицо. — Потому что пока вы пытаетесь урвать кусок в России, я готов предложить вам долю в ограблении целой империи. Вританской империи.