Инженер Петра Великого – 4

Глава 10

Питер встретил нас мерзкой промозглой сыростью. С Невы дуло так, что казалось, ветер пытался выскрести из костей всю морскую усталость. Наша разношерстная компания кораблей еле-еле вползала в устье реки, прячась в утреннем тумане. Швартовались мы на каких-то задворках, у дальних причалов. Вокруг — ни одной живой души, только неразговорчивые ребята из личной охраны Брюса, оцепившие весь район. Секретность — наше все.

Я стоял на капитанском мостике моего главного трофея — «Фреи». Воздух был душистым — густая смесь корабельной смолы, водорослей и запаха победы. В голове гудело после бессонных ночей и адского напряжения последних недель. Но усталость была из приятных. Мы это сделали. Мы дома.

На берегу уже вовсю кипела жизнь. Мои преображенцы в рваных мундирах, сходили на землю. Двигались они без суеты, со спокойным достоинством мужиков, которые прошли через самое пекло и выжили. Настоящие ветераны, прошедшие огонь, воду и шведские заводы. Капитан Глебов уже раздавал команды на причале, его зычный бас разносился над водой, подгоняя солдат.

— А ну, пошевеливайтесь, орлы! Не на ярмарке! Груз на досмотр, пленных — в тот сарай, под замок!

Особняком держались мои новые «союзники» — наемники с утопленного англичанина. А морские бродяги, которых я купил с потрохами обещаниями золота и свободы, с хищным любопытством вертели головами. Они прикидывали, во сколько обойдется этот лес, корабли. Их верность держится на моем слове и на страхе перед моими «скорострелами». Но они были полезны.

Внезапно всю эту размеренную суету нарушил стук копыт. Из серой дымки вылетела дорогая карета, запряженная четверкой вороных. Тормознула у самого оцепления, гвардейский офицер вытянулся. Полог откинулся, и на мокрые доски причала выпорхнула ножка в изящной туфельке.

Изабелла де ла Серда.

Ее появление здесь — это какой-то сюр. Полное нарушение всех правил конспирации. Какого лешего она тут делает? Кто ее вообще пропустил? Но все вопросы отпали, как только я увидел ее лицо. Она никого не замечала: ни солдат, ни офицеров. Ее огромные темные глаза искали в толпе одного-единственного человека.

Капитан де ла Серда стоял у трапа, что-то втолковывая шкиперу. Старый испанец выглядел как обычно — прямой, как палка, со строгим лицом. Изабелла, не обращая внимания на лужи и грязь, рванула по причалу. Она подлетела к отцу и просто повисла у него на шее, уткнувшись лицом в потертый от морской соли мундир. Старый вояка на миг опешил, развернулся, а потом его суровое лицо дрогнуло, и он неуклюже, почти робко, обнял дочь. На его губах промелькнула тень улыбки — редчайшее явление, которое я видел.

Я смотрел на эту сцену с мостика и уже собирался отвернуться, заняться своими делами — разгрузкой, отчетами, всей этой нудной, необходимой рутиной, как случилось нечто совершенно неожиданное.

Изабелла отстранилась от отца, вытерла слезы рукавом и повернулась. Прямо ко мне. Ее взгляд нашел меня на мостике. На секунду мы застыли, глядя друг на друга. А потом она снова сорвалась с места.

Она взбежала по трапу на борт «Фреи». Солдаты и офицеры расступались, провожая ее изумленными взглядами. Она подошла ко мне вплотную. Ее лицо было совсем близко. В глазах стояли слезы, в них полыхала какая-то яростная, обжигающая благодарность.

Я встал как вкопанный, не зная, что делать или говорить. Все мои навыки, опыт, хваленая выдержка пошли гулять перед этим простым человеческим порывом. Она не сказала ни слова. Просто шагнула еще ближе и, как до этого отца, крепко меня обняла.

Я почувствовал ее хрупкость, тепло ее тела сквозь грубую ткань своего мундира и еле уловимый запах каких-то незнакомых духов, который в мире дегтя и пороха казался чем-то инопланетным.

— Спасибо… — ее шепот был только для моих ушей. Горячее дыхание коснулось шеи. — Вы вернули мне его. Живым.

Я стоял как истукан, и все, на что меня хватило, — это неловко, по-мужски, похлопать ее по спине. Мой мозг, привыкший просчитывать баллистику, логистику и политические риски, завис. Человеческий фактор. Самая непредсказуемая переменная в любом, мать его, уравнении.

Она отстранилась так же внезапно, как и подлетела, еще раз окинула меня долгим, полным невысказанных чувств взглядом, развернулась и быстро сошла на берег, где ее ждал отец.

А я остался стоять на мостике, глядя им вслед. Внутри, где-то под ребрами, что-то сдвинулось с мертвой точки. Это был короткий, пронзительный момент тепла и осознания, что мои действия меняют судьбы живых людей.

Минутное замешательство, вызванное Изабеллой, слетело с меня, как шелуха. Эмоции — непозволительная роскошь, когда на тебе висят сотни людей и груз, способный перекроить будущее страны. Я мысленно щелкнул тумблером, возвращая себя в привычный режим прагматичного командира. Мир снова стал четким, в нем не было места сантиментам — только задачи и дедлайны.

— Глебов! — гаркнул я с мостика. — Разгрузку начинай со станков. Все ценное — под усиленную охрану. Пленных загнать в пакгауз до особого распоряжения.

Капитан, который с нескрываемым любопытством пялился на сцену с баронессой, тут же подобрался и зычно рявкнул в ответ:

— Слушаюсь, ваше благородие!

Причал превратился в растревоженный муравейник. Солдаты, разделившись на команды, таскали ящики, катили бочки, сгоняли в кучу угрюмых шведов. Все завертелось со слаженностью хорошо смазанного механизма.

Пока шла эта движуха, я спустился на берег. Ко мне уже торопились двое, вызванные гонцом через шняву, которого я отправил еще на подходе. Леонтий Филиппович Магницкий семенил, кутаясь в свой потертый сюртук, и с тревогой косился на вооруженных гвардейцев. Рядом с ним шагал Андрей Нартов. Молодой механик, в отличие от своего наставника, не выказывал ни страха, ни робости. Его глаза горели азартом, он буквально пожирал взглядом все, что видел: конструкцию шведских фрегатов, устройство портовых кранов, четкую работу солдат. Он был в своей тарелке.

— С прибытием, Петр Алексеевич, — выдохнул Магницкий, подбегая ко мне. — Весь город на ушах. Слухи ходят — один другого краше. Болтают, дескать, вы всю шведскую эскадру утопили.

— Откуда они вообще знают, что я в городе, — фыркнул я, — слухи, как обычно, врут, Леонтий Филиппович. Хотя кое-что мы все-таки привезли. Пойдемте, сами увидите.

Я повел их к раскрытым трюмам «Фреи». Даже с палубы было видно, как глубоко в воду ушли корабли. Мы спустились вниз по скрипучему трапу. В полумраке, освещенном тусклыми фонарями, перед ними открылась картина, от которой у обоих перехватило дух.

Трюм был забит под завязку. Ровные штабеля слитков данеморской стали, тускло поблескивающие в свете фонарей. Горы медных болванок. Огромные катушки с канатами и цепями. Ящики, набитые гвоздями, скобами, всякой корабельной мелочевкой. А в дальнем углу, под брезентом, громоздились самые ценные трофеи — несколько разобранных станков и ряды тяжелых дубовых ящиков, помеченных крестом.

— Леонтий Филиппович, — я повернулся к математику, который с видом бухгалтера, наткнувшегося на пещеру Али-Бабы, ошалело смотрел на все это добро. — Ваша задача — полный и тотальный счет. Мне нужно знать точный вес каждого слитка, каждой болванки. Каждый фунт руды, каждый ящик гвоздей — все под счет и в гроссбух. Это наш фундамент. Он должен быть крепким, как скала.

Магницкий только и смог, что кивнуть, судорожно прикидывая в уме объемы и цифры.

— Андрей, — я обратился к Нартову, который, в отличие от старика, не смотрел на горы металла. Его взгляд прилип к ящикам в углу. — А это — твое хозяйство. Все, что в этих ящиках с крестом, — твое и только твое. Разбирай, изучай, копируй. Это приказ.

Не дожидаясь ответа, я сам подошел к одному из ящиков, поддел крышку ломом, и с треском вылетели гвозди. Внутри, в промасленной ветоши, лежали сокровища другого рода. Мерительные инструменты.

Нартов подошел ближе. Двигался он осторожно, почти на цыпочках. Он запустил руку в ящик и извлек оттуда массивный, отливающий желтизной латуни кронциркуль. Это был не тот примитивный инструмент, которым пользовались наши мастера. На его штанге была нанесена тончайшая, почти невидимая разметка, а по ней скользил ползунок с дополнительной шкалой. Нониус. Штуковина, позволявшая измерять детали с точностью, о которой стоит только мечтать.

Пальцы молодого механика дрожали, когда он касался холодной латуни. Он провел по шкале, попробовал сдвинуть ползунок. Его лицо выражало смесь восторга, неверия и какого-то священного трепета.

— Ваше благородие… — пробормотал он, не отрывая взгляда от инструмента. — Да с этой штукой… с ней же можно делать шестерни…! Плунжеры… Детали для…! Это же… это же совершенно другой мир!

Я смотрел на него и видел в нем огонь творца, который невозможно ни подделать, ни изобразить. Огонь человека, который заглянул в будущее. Он видел в этом куске латуни новые возможности, новые горизонты. Он видел то же, что и я. Это был технологический скачок, который мы привезли в трюме корабля. Рывок на десятилетия вперед для всей русской промышленности.

Пока Нартов, забыв обо всем на свете, возился со своими новыми сокровищами, ко мне подошел Магницкий. Лицо у старика было серьезным, даже озабоченным. Он сумел рассмотреть то, что разгружали со шняв, что тащили с соседнего фрегата. Он уже отошел от первого шока и, как настоящий математик, начал прикидывать последствия.

Я и Магницкий вышли из трюма рассматривая «сокровища».

— Петр Алексеевич, — тихо позвал меня математик. — Я тут на скорую руку прикинул объемы. Боюсь, у меня для вас не самые веселые новости.

— Что такое? — я напрягся.

— Чтобы переработать все это железо, — он обвел рукой трюм, — чтобы пустить его в дело, мощностей вашего завода в Игнатовском не хватит. Даже если он будет пахать круглосуточно. Мы просто захлебнемся в этом металле. Нам нужно строить новый завод. Огромный, с несколькими домнами, с новыми цехами. А это — земля, люди, сумасшедшие деньги. Вы привезли головную боль всероссийского масштаба. И разгребать все это придется вам.

Я слушал его и понимал, что он прав на все сто. Я, как жадный хомяк, натащил в свою нору столько, что теперь рисковал быть погребенным под собственными запасами. Задача, стоящая передо мной, вдруг выросла в разы. Она перестала быть просто инженерной, она стала государственной.

Я все еще переваривал слова Магницкого, когда вся суета на причале вдруг замерла. Солдаты застыли на месте, гвардейцы в оцеплении вытянулись в струнку, а Глебов, который только что отчитывал какого-то бедолагу-капрала, резко заткнулся. Причиной такой перемены стала знакомая черная карета, бесшумно подкатившая к самому трапу. Из нее, не дожидаясь помощи лакея, вышел Яков Вилимович Брюс.

Граф, как всегда, был одет с иголочки. Темный, без всяких побрякушек кафтан, идеальный парик и лицо, непроницаемое, как у истукана с острова Пасхи. Его взгляд был живой, цепкий, он буквально сканировал все вокруг. Он одним махом оценил картину: два трофейных фрегата, низко сидящие в воде, горы металла, уже начавшие расти на причале, и колонну угрюмых пленных, которых мои преображенцы гнали в сторону пакгауза. Он не выказал ни удивления, ни радости. Просто собирал информацию, обрабатывал и раскладывал по каким-то своим, известным только ему, полочкам.

Он поднял руку и сделал короткий жест. Я оставил Магницкого и Нартова с их новыми проблемами и направился к графу. Мы отошли к самому краю причала, подальше от лишних ушей. Ветер трепал полы его кафтана, но Брюс, казалось, этого не замечал.

— Докладывай, барон, — безэмоционально заявил Брюс. — Без прикрас и победных реляций. Коротко и по делу. У меня мало времени. Государь ждет.

Я перевел дух. Передо мной был глава Тайной канцелярии, человек, для которого недомолвки были хуже прямого неповиновения.

И я начал свой доклад.

Мой рассказ был таким же сжатым и лишенным эмоций, как и его приказ. Я сыпал фактами. Прорыв блокады у Кваркена. Высадка. Адский марш по болотам. Взятие завода в Евле — быстро, жестко, с минимальными потерями благодаря новому оружию и тактике. Я видел, как при упоминании СМ-01 и мортир в глазах Брюса на мгновение мелькнул огонек, но он не перебивал и не задал ни одного вопроса.

— На заводе, в конторе управляющего, вскрыли тайник, — продолжил я. — Внутри оказались бумаги. Левая бухгалтерия и переписка.

Я вытащил из внутреннего кармана несколько сложенных листов — копии, которые я сделал еще на борту. И протянул их Брюсу. Он взял их, быстро пробежал глазами по строчкам. Его брови едва заметно сошлись на переносице.

— Эшворт… — тихо произнес он, я еле расслышал. — Так вот оно что. Канал серой контрабанды под прикрытием войны. Очень в их духе.

Он аккуратно сложил бумаги и убрал.

— Дальше.

Я продолжил. Рассказал про появление «Морского Змея», про то, как нас нагнали в открытом море. Про провал моих «Щук» — я не стал скрывать неудачу, Брюс ценил честность. Про отчаянный блеф с белым флагом, который позволил подпустить пирата на дистанцию выстрела.

— У нас оставался один заряд «Дыхания Дьявола», — рассказывал я графу очередной свой безумный поступок. — Один-единственный. Я стрелял сам. Целился в паруса. Расчет оправдался. Мы лишили его хода и управления. Корабль сгорел и затонул.

Я сделал паузу, собираясь с духом перед самой тяжелой частью отчета.

— Капитана взяли живым. Томас Ллиамах. Он раскололся. Охотился он за мной. Приказ Эшворта — найти и уничтожить всю экспедицию. Не оставлять свидетелей.

Теперь уже Брюс смотрел на меня с нескрываемым вниманием. Вся его напускная отстраненность улетучилась.

— Мы прорывались через блокаду. Шли под шведскими флагами, косили под своих. И в самый критический момент, когда к нам подошел дозорный бриг, Ллиамах сумел вырваться из-под охраны. Чудом выбрался, оглушив стражу. Он рванул к борту, чтобы поднять крик.

Я замолчал, подбирая слова. Как рассказать об этом? Как оправдать то, что произошло?

— Он мог нас всех заложить. Всех. Секунда решала все. Капитан де ла Серда оказался рядом. Он сработал мгновенно.

Я посмотрел на свои руки. Они не дрожали. А чего им дрожать. Я поступил правильно.

— Я отдал приказ.

В повисшей тишине было слышно только, как орут чайки. Я ждал его реакции. Осуждения. Упрека. Векдь такой ценный пленник был бы — это если судить с точки зрения значения для государства.

Брюс долго смотрел на меня. Он будто взвешивал на невидимых весах мои слова, мои поступки, меня самого.

— Где он? — наконец спросил граф.

— На дне залива, — ответил я. — Тела нет. Свидетелей, кроме меня и испанца, тоже.

Я ожидал чего угодно, но только не того, что произошло дальше. Легкая, почти незаметная тень улыбки тронула уголки губ Якова Брюса.

— Хорошо, — просто сказал он. — Это избавляет нас от кучи протокольных сложностей. Мертвые показаний не дают и дипломатических скандалов не устраивают.

Холодная, безжалостная целесообразность государственного мужа, для которого результат всегда оправдывает средства. Я получил понимание. В этом мире это было куда ценнее.

Брюс отвернулся от меня и долго смотрел на темную, свинцовую воду Невы, которая лениво лизала почерневшие сваи. Ветер доносил крики чаек и обрывки команд с моих кораблей.

— Война имеет свою цену, Петр Алексеич, — наконец произнес он, не поворачивая головы. В его голосе не было ни осуждения, ни одобрения — сухая констатация факта. — Иногда приходится жертвовать пешкой, чтобы спасти короля. А иногда и ферзем, чтобы выиграть партию. Ты поступил как стратег. Это хорошо. Праведники редко выигрывают войны и еще реже строят империи.

Он резко повернулся ко мне.

— Ты привез больше, чем смел надеяться. Эти бумажки на Эшворта, подкрепленные показаниями капитана, которые ты, я надеюсь, предусмотрительно записал…

— В трех экземплярах, — подтвердил я. — Один у меня, второй отдал Глебову, третий — де ла Серда. На всякий…

Брюс едва заметно кивнул. Моя предусмотрительность ему явно импонировала.

— Этот компромат — ключ к британской политике на годы вперед. Рычаг, которым можно двигать фигуры, ломать их через колено. Но ты и рисковал так, как до тебя не рисковал никто. Твой прорыв через блокаду — дерзость на грани безумия. Я до сих пор не пойму, как тебе это удалось.

— Наглость, Яков Вилимович. И расчет на то, что противник не поверит в такое безрассудство.

— Что ж, сработало, — он криво усмехнулся. — Но теперь за эту дерзость придется платить. Государь уже места себе не находит. Он знает о твоем возвращении. Гонец, завидев твою флотилию, опередил вас на несколько часов. Царь жаждет подробностей твоего триумфа.

Брюс кивнул на свою карету, стоявшую чуть поодаль.

— Поехали. Тебя ждет допрос. Светлейший князь Меншиков уже у царя. И, судя по тому, что мне донесли, он рвет и мечет. Считает, что ты самовольно развязал войну с Англией, утопив их капера, и втянул Россию в грандиозный международный скандал. Он будет требовать твоей головы. Тебе придется доказать Государю, что твоя победа стоит этого риска. И доказывать придется не мне, а ему.

Я мысленно приготовился к новой битве. Самой сложной.

Мой мозг уже начал просчитывать варианты, выстраивать линию защиты и нападения. Меншиков — опасный враг, я знал его слабости. Главная из них — жадность. И у меня было, что ему предложить.

Мы уже подходили к карете, когда Брюс резко остановил меня, положив тяжелую руку на плечо. Его лицо вдруг стало жестким. Вся его обычная отстраненность испарилась.

— И еще одно, — его голос понизился до тихого, угрожающего шепота. — Самое главное. Пока ты играл в свои морские игры и уворачивался от английских ядер, враг ударил здесь. В самое сердце твоей мечты.

Я напрягся, не понимая, о чем он.

— Гонец из Игнатовского, — продолжил Брюс, и каждое его слово падало, как капля расплавленного свинца, — привез дурные вести. Вчера на твоего гения, Андрея Нартова, было совершено покушение.

Я замер. Нартов. Ключ ко всем моим планам.

— Его пытались выкрасть. Прямо из мастерской. Твои преображенцы, которых ты оставил в охране, сработали на отлично. Отбили атаку. Была короткая схватка. Нападавшие были мастерами, следов не оставили. Нартов даже не понял что произошло, но на то он и ученый. Сумасшедший, как и ты, — хекнул Брюс.

— Поймали врагов? — только и смог выдавить я.

— Да, — подтвердил Брюс. — Правда молчат. Но это пока. Главное не это. Нартова хотели забрать живым. Ты понимаешь, что это значит, барон? Они знают твое самое уязвимое место. Они знают, что не смогут повторить твои технологии, но они могут украсть человека, который способен их воплотить. Твой гений — твоя главная сила и главная слабость.